Крепость Серого Льда

26 ГОРОД ВЕНИС

Горожанка охотилась на полевых мышей. Кроп предпочел бы идти, не останавливаясь, до середины дня, но от мяса грешно отказываться, даже если оно мышиное. Собака яростно рыла лапами землю. Кроп всегда знал, когда она находит мышь, потому что она при этом сама пищала, как мышь — только не полевая, а летучая. Собаки обычно так не делают, но Горожанка вообще не такая, как другие собаки.

Кроп сидел на поваленной ели и ждал, когда Горожанка принесет ему мышь. На солнце, под чистым, как алмаз, небом, можно было почти поверить в то, что сегодня тепло. Большие ели давали легкую тень, и на холме стучал дятел. Впереди светился призрачный город с белыми стенами и высокими шпилями, как в сказке. Тот самый город. Злое место, где держали в плену хозяина Кропа.

Кроп со всей серьезностью взял у Горожанки мышь и стряхнул с нее грязь. Собачка смотрела на него выжидающе, молотя хвостом по ковру из хвои, а Кроп смотрел на нее. Потом он с нарочито тяжким вздохом зашвырнул мышь в лес, и Горожанка, радостно махая хвостом, устремилась за ней. Яйца красть выгоднее. Горожанка оставит ему разве что голову, а мозгов у мышей маловато.

И все-таки он ухмылялся, следя за нырнувшей в кусты собачонкой. Хорошо, когда ты не один — даже голодать вдвоем и то веселее.

Кроп вытянул ноги и застонал. Ему очень хотелось снять сапоги и зарыться пальцами в холодную, только что оттаявшую, перемешанную с иглами землю. Но он знал по опыту, что обратно сапоги уже не наденет, а в город надо было войти до заката. Он не мог подвести своего хозяина.

Приди ко мне. Кроп по-прежнему слышал это во сне, но с каждым днем слова звучали все слабее. Голос хозяина стал еще красивее, чем запомнилось Кропу, мягче и глубже. В нем, как и прежде, слышались мудрость и власть, но теперь к ним прибавилось что-то еще. По части слов Кроп был не силен, но на ум почему-то лезло «утрата».

Кроп рывком встал с дерева. Были вещи, о которых он просто не мог думать. Например, о том, как работорговцы окружили его на таком же вот склоне, и загнали его на камни, и набросили на него веревочную сеть. И как он запутался и упал, а они смеялись над ним. На лодыжках у него до сих пор остались следы от их веревок. Они вели его на восток к своему обозу, пили пшеничную водку и поздравляли себя с удачей. Такой за троих тянуть будет, говорили они. В рудниках за него дадут хорошую цену.

Ты проникаешь в рудник, а он — в тебя. Кроп выплюнул черный сгусток, и на время ему полегчало.

Горожанка вернулась с недоеденной мышью и терпеливо сидела у его ног. Кроп нагнулся, спрятал бурое тельце в карман, почесал Горожанку за ушами, и они пошли дальше.

После того случая в пивной Кроп далеко обходил города и селения. Заприметив вдали деревню, он тут же сворачивал в сторону, учуяв дым от костра, делал то же самое. С Горожанкой его путешествие сделалось хоть и длиннее, но легче. Заботясь о ней, он забывал о себе. Ее охотничьи таланты оставляли желать лучшего. Единственный раз подняв из кустов что-то стоящее, она так напугалась, что позволила еноту взобраться на дерево и уйти. Кроп старался быть к ней справедливым, ведь енот был необычайно велик, но мечты о вкусном жареном мясе не давали ему покоя, и несколько дней он смотрел на Горожанку с укором.

Хуже всего были бури. Они низвергались с гор, неся ветер и тучи, они слепили Кропу глаза мокрым снегом и дождем. Сколько-то дней он, сотрясаемый лихорадкой, пролежал в заметенной снегом ложбинке к югу от Собачьей Трясины. О том, что времени прошло немало, он догадался только по числу мелких грызунов, которых натаскала ему за этот срок Горожанка.

После этого ему еще долго было плохо. Грудь болела — Горький Боб говорил, что у рудокопов легкие все равно что губка, пропитанная дегтем, — и он из-за этого шел медленно. Они с Горожанкой спустились с гор в холмы, местность более опасную, где им могли встретиться злые люди и работорговцы, но здесь ему стало легче дышать. Ему попалась на глаза тонкая березка, прямая, как копье, и он срезал ее себе на посох. Идти, опираясь на что-то, было намного удобнее, и Кроп не бросил посох, даже когда совсем поправился. Путники в книжках с картинками всегда ходили с посохами. У хозяина раньше было много книг. Посох дает человеку занятие. Им хорошо пробовать снег или лед, и для защиты он может пригодиться. Стальных клинков Кроп никогда не любил, но посох — другое дело: такое оружие требует силы, а не остроты.

Они спускались по склону, и сердце у Кропа стало биться чаше. Частью души ему хотелось, чтобы они с собакой шли бы и шли по-прежнему, и смотрели, как весна постепенно вступает в свои права, и вокруг них жужжали бы мухи. В алмазном руднике он мечтал о клочке собственной земли — таком, чтобы его можно было обойти за один летний день, от рассвета до заката. Там у него росли бы пшеница и редька, на лугу паслись бы овцы, а потом он, глядишь, и коров бы завел. Хозяйственные подробности иногда менялись, но протяженность его владений оставалась неизменной: чтобы можно было обойти за один день.

Но это была мечта для другой жизни. В этой он принадлежал своему хозяину.

Кроп не помнил, сколько лет знал Баралиса, но никогда не забывал их первую встречу там, на Дальнем Юге. Она въелась в его память, как рабское клеймо — в его тело.

Баралис нашел его в Силбуре, на Стародевьей улице, где толпа юнцов избивала Кропа палками. Какой-то лоточник заявил, что Кроп украл у него штуку сукна, и поднял крик. Толпа собралась быстро, как это всегда бывает, и Кропа погнали через рынок на эту улицу. Когда подошел Баралис, Кропу успели сломать нос и сильно подбили глаз. Потом его наверняка упекли бы в тюрьму, ведь ему всегда недоставало слов, чтобы оправдаться. Баралис, высокий молодой человек с надменным лицом, шел по улице в черном платье ученого. Кроп, сам не зная почему, воззвал к нему о помощи, и Баралис, вместо того чтобы пройти мимо, остановился. И тогда свершилось чудо: человек, ставший затем хозяином Кропа, прекратил избиение с помощью одних только слов. Он не повышал голоса, не грозил оружием, но у обидчиков Кропа руки от страха враз опустились.

За Кропа до того часа никто еще не вступался — ни разу за всю его жизнь. Его только гнали, и сажали в тюрьму, и мучили, и обвиняли в самых разных преступлениях. В городе Лонше его бросили в яму и заставили драться с медведями, на Мертвом Берегу он, как мул, таскал корзины с мокрой солью. Он рыл могилы, валил лес, чернокожие скоморохи показывали его как диковину, лекари укладывали его на циновку и выкачивали у него кровь. Спал он в пещерах и заброшенных хижинах, питался крысами, костями и клещами, которых снимал с себя.

Молодой человек в черном, сказавший ему на Стародевьей улице «пойдем домой», стал для Кропа спасителем и защитником — стал хозяином.

Кроп принадлежал ему весь, душой и телом.

Приостановившись, Кроп оперся на посох. Горожанка убежала далеко вперед — в кустах мелькал только ее хвост.

До города оставалось всего несколько лиг. Окутанный облаком серого дыма, он лежал у подножия горы, словно другая, новорожденная, гора. К северу от него протянулась холмистая равнина, усеянная деревнями и пересеченная дорогами. У северной городской стены виднелось множество палаток, а здесь, на востоке, со склонов вырубили весь лес. Где-то внизу визжали пилы. Кроп знал, каково быть нижним пильщиком — ты стоишь в яме, и опилки сыплются тебе на голову.

Горький Боб говорил, что прошлое, как привидение, не оставляет человека в покое, если дать ему волю. Кроп в пути много думал об этом и часто приходил к выводу, что Горький Боб был прав, но порой все-таки надеялся, что тот ошибался. Однажды летом в руднике отказали насосы, и Кропа подняли наверх, чтобы он их наладил. Пока Кроп возился с починкой на берегу озера, рыбак поблизости спустил на воду свой челнок. Кроп надеялся, что так обстоит дело и с прошлым — ты стоишь на берегу, а оно от тебя уплывает.

Ему вдруг захотелось движения. Он подозвал Горожанку, и они вместе стали спускаться на заселенные земли.

К полудню они миновали лагерь лесорубов, а ближе к вечеру вышли на дорогу, ведущую на запад, к городу. Там было полно людей и повозок. Иногда трубили рога, и все расступались, пропуская посередке конных солдат. Кроп держался позади груженного сеном воза, который успешно прятал его от чужих глаз. От сена он то и дело чихал, ну и пусть. Горожанка притомилась, и он посадил ее себе за пазуху.

Городские ворота поразили Кропа своим величием — пятеро человек, став друг другу на плечи, могли бы пройти через них. Сложены они были из гранитных глыб. Скорбут Пайн говорил, что добывал такой камень, пока его не послали в оловянные копи.

Стоя в толчее тех, кто желал войти в город, Кроп замечал внутри большое оживление. Судя по разговорам, какое-то важное лицо вступало сегодня в брак, и по этому случаю в некой крепости должен был состояться пир с музыкой и танцами. Погонщик на возу с сеном сильно важничал, поскольку ему полагалось доставить свой груз как раз в то место. Кроп слушал, но мало что разбирал из-за незнакомого говора и длинных имен.

К нему пока еще никто не приставал и не таращил на него глаз, но он все равно беспокоился и повторял в уме то, что скажет стражнику. Всего-то несколько слов — но вдруг он перепутает и скажет неправильно. Продвигаясь вперед, Кроп вертел посох то так, то сяк, чтобы не показаться опасным. За поясом или за спиной посох слишком уж походил на готовое к бою оружие, и Кроп в конце концов взял его в руку, как древко от флага.

Он уже собрался перехватить его как-нибудь по-другому, когда воз с сеном проехал в ворота и кто-то крикнул:

— Следующий.

Кроп шагнул в тень башни, радуясь теплу Горожанки, согревающей ему грудь. Стражник в красном кожаном плаще с птичьей пряжкой выставил вперед копье.

— Как звать?

— Кроп с Купели.

Стражнику пришлось задрать голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Шаря глазами по косматой бороде, отросшей у Кропа в пути, и по рубцам на ушах и шее, он спросил настороженно:

— Род занятий?

— Старатель, — потупившись под его пристальным взглядом, сказал Кроп.

— Если в саперы записываться, то ты опоздал. Армия выступает на этой неделе.

Кроп ничего не понял, и в нем зародилась паника. Стражник, теряя терпение, взял копье наперевес.

— Ступай-ка прочь, верзила. Венис закрыт для рекрутов и наемников с полудня вчерашнего дня по приказу самого правителя.

Я ж говорю, что вместо мозгов у тебя сало. Кроп напрягся, пытаясь проникнуть в смысл речей стражника, но злобный голос в голове мешал ему.

— Эй, не задерживай, — крикнул кто-то у него за спиной. Стражник явно собрался кликнуть других себе на подмогу, но тут Кроп выговорил:

— Я не на войну пришел.

— Зачем же тогда?

К этому вопросу Кроп был готов. Пересиливая себя, он поднял голову и сказал:

— Я пришел в Храм Костей.

Выражение серых глаз стражника изменилось, и он отвел копье.

— Ладно, проходи.

У Кропа от облегчения запылали уши. Полвека спустя слова черных скоморохов оказали-таки свое волшебное действие. «Запомни, — внушал Кропу долговязый Свальхаби, — нет такого города в обитаемом мире, где не было бы Храма Костей. Когда мы отправляемся на север, в чужие края, и белые люди преграждают нам дорогу, мы говорим эти слова, и белые люди отступают. В Храмах Костей живет могущественная магия, и ни один человек, черный или белый, не хочет, чтобы она обернулась против него».

Каждый вечер тридцать дней подряд Свальхаби заставлял Кропа твердить эти слова, пока они не впитались ему глубоко в мозг. Полгода спустя Свальхаби продал его в соляные копи, но Кроп не винил его за это. Лицедей, изображавший у них победителя великанов, состарился, и Кропу некого стало представлять.

Бормоча слова благодарности Свальхаби и другим скоморохам, Кроп вступил в город Венис.

Присутствие хозяина наполняло трепетом здешний воздух. Сотни миль, пройденных через горы, замерзшие озера и вспаханные поля, как-то заслоняли от Кропа цель его пути. Мир за пределами рудника внушал ему такой страх, что ночью Кроп валился спать обессиленный, почти совсем не думая о хозяине. Теперь Кропу стало стыдно до слез.

Приди ко мне, велел хозяин — и Кроп наконец-то пришел.

Ранние сумерки спускались на город. В домах зажигали свечи, наполняя оконные проемы золотым светом. Погонщик на возу с сеном остановился немного впереди, чтобы зажечь свой фонарь. Кремнем он орудовал осторожно, стоя к возу спиной. Когда он справился со своей задачей и плотно закрыл фонарь, Кроп поместился позади воза, решив и дальше идти за ним.

Город был большой и великолепный. В нем наблюдалось больше порядка, чем во многих известных Кропу городах, и улицы, по которым ехала телега, поражали своей шириной. Кучи снега таяли на обочинах, по канавам бежали ручьи. Между высокими домами понемногу собирался туман.

Горожанка стала ерзать у Кропа на груди, и он спустил ее вниз. Следуя за возом на запад, а потом на юг, он испытывал убеждение, что приближается к своему хозяину. Как Мэнни Дун: тот всегда знал, в каком месте могут быть алмазы, а в каком нет. Кроп спрашивал его, откуда он это знает, но Мэнни только постукивал себя по носу и говорил, что нутром чует. Вот так и Кроп чуял Баралиса: нутром.

Возница, по всему видать, направлялся к высокой каменной громаде, нависающей над южной частью города. Вот она, стало быть, какая, эта крепость. На ее стенах горели факелы и трубили рога. На улицах становилось все больше народу, и все они, похоже, шли в ту же сторону, что и Кроп. Смотри не сморозь какую-нибудь глупость, нашептывал ему злобный голос. Кроп нагнул голову и сгорбил плечи, всем сердцем желая того, в чем жизнь ему всегда отказывала: затеряться в толпе.

Хозяин был близко, совсем близко — закрывая глаза, Кроп мог видеть его. Хозяин был заперт в темном месте... и страдал. Кропу невыносимо было думать о его страданиях.

— Дорогу! Пропустите на конюшенный двор! — Возница, став на передке во весь рост, щелкнул кнутом. Он подъехал к воротам крепости, но не мог пробиться из-за зевак, толпящихся перед опущенной решеткой.

Часовой на стене прокричал что-то, и шестеро вооруженных до зубов красных плащей, выйдя из караульни, принялись разгонять толпу.

Приди ко мне.

Кроп понял, что должен попасть в эту крепость. Пока все прочие отступали, он шел вперед. Потом ухватился за веревку и влез на доску в задке телеги.

Воз проехал несколько шагов и остановился. Затопали сапоги, и кто-то крикнул: «Проверьте сено». Впереди захрустело — это красные плащи протыкали воз чем-то острым. Кроп сидел очень тихо, но знал, что его вот-вот заметят.

Копье прошло рядом с его коленом, и Горожанка зарычала.

— Эй, возница! — крикнул стражник. — Этот человек с тобой?

— Нету со мной никого, — ответил возница, и копье кольнуло Кропа в затылок.

— А ну слезай. Заодно можешь сказать, что за дело у тебя в крепости.

Так и знал, что ты все запорешь. Кроп, подняв руки, медленно повернулся лицом к красному плащу. Уши у него горели, и он не мог придумать, что бы такое сказать.

К стражнику подошли еще двое, тоже с копьями. Кроп спрыгнул на землю. Зеваки притихли, предчувствуя забаву. Возница оглядывался назад.

— В тюрьме ночевать хочешь? — спросил первый стражник.

Кроп потряс головой.

— Он пришел попытать счастья с невестой! — подал голос кто-то в толпе, и все дружно зареготали.

— А что ж, он с виду не хуже Ножа будет! — крикнул женский голос.

У Кропа покраснела шея.

— Ну, хватит! — гаркнул красный плащ — и, обращаясь к Кропу: — Говори, чего тебе надо?

— Свадьба. Хотел поглядеть.

— Тут ты малость опоздал. Свадьба была утром, а теперь они пируют.

В крепости громко затрубили рога. Кроп вместе со всеми прочими поднял глаза и увидел на стене разнаряженных герольдов. На четырехугольной, самой ближней от ворот башне плясали свет и тени от факелов. На середине ее высоты был балкон, убранный шелковым стягом с изображением устрашающей красной птицы на серебряном поле. Двое герольдов, выйдя туда, протрубили в фанфары и расступились. Миг спустя на балконе появились мужчина и женщина, при виде которых зеваки принялись вопить и топать ногами.

Платье женщины из жесткого красного шелка сверкало от бриллиантов — Кроп даже издали видел, что они настоящие. Бледная и черноволосая, она ни разу не улыбнулась. Мужчина рядом с ней казался громадным, и когда он взял ее за руку, Кропу на его месте представился волк, пожирающий цыпленка. У него недоставало одного глаза, и он ничем не прикрывал своего изъяна.

Пара явно чувствовала себя неловко, стоя вот так на виду у толпы. Потом на балкон вышел еще один человек — и у Кропа перехватило дыхание.

Это был тот самый, бледноглазый, забравший его хозяина. Восемнадцать лет прошло, но Кроп узнал его с той же уверенностью, как если бы видел его каждый день. Похититель хозяина. Враг. Человек, бросивший Кропа умирать в горах.

При виде бледноглазого толпа сызнова подняла крик. Он был одет скромно, но богато в мягкую замшу серых и темно-красных тонов, с золотым окаймлением. В руках он держал парчовый мешочек, чей вес, явно немалый, вызывал в толпе бурное ликование. Бледноглазый улыбался, не показывая, однако, зубов. Он обвел взглядом толпу, и Кроп почти бессознательно отступил в тень от воза. Бледноглазый, заметив это перемещение, взглянул в его сторону и отвернулся.

Замешкавшись на мгновение, он поцеловал невесту в губы, и парчовый мешочек перешел к ней. Теперь, когда муж больше не держал ее за руку, она как будто стала не такой бледной. Развязав мешочек, она запустила туда руку, и толпа затянула нараспев:

— Не скупись, молодая, брось нам зернышек!

Она кинула в толпу пригоршню золота. По плечам Кропа застучало что-то наподобие града, и под ноги ему упал крошечный слиток в виде пшеничного зерна. Толпа хлынула вперед, красные плащи закричали, и Кропа стали толкать со всех сторон.

Когда он снова посмотрел вверх, бледноглазый уже ушел. Молодая бросила вниз еще горсть золотого зерна и удалилась в башню вместе со своим мужем.

Кроп постоял еще немного, глядя на покинутое бледноглазым место. Красный плащ, который его допрашивал, махнул копьем: убирайся, мол, прочь. Теперь, когда началась свалка из-за золота, ему стало не до Кропа. Кроп свистнул Горожанку и очень волновался, пока она не прибежала. Снова спрятав ее за пазуху на всякий случай, он пригнул голову и начал осторожно пробираться через толпу.

Приди ко мне, велел хозяин, и теперь Кропу оставалось только придумать, как это сделать.