Кровь героев

— Вы произнесли «научно доказан», — сказала Маша. — Означает ли это, что вы можете привести какие-то документы, подтверждающие ваше заявление?

— Иными словами, вы желаете знать, не болтун ли я? — с торжествующим видом отпарировал Олеандров. — Извольте. Мое заявление не беспочвенно. — С этими словами Анатолий Эдуардович достал из лежавшей на краю стола папки какой-то листок и протянул его ведущей. — Вот результат экспертизы, проведенной ВНИИ МВД, в этом документе идет речь о новом напитке «Экстизи». Обычный тонизирующий напиток, как кажется на первый взгляд… — Последовала пауза, во время которой, по просьбе ведущей, камера показала листок с фирменной «шапкой» и с подписью какого-то начальника. — Так вот, это, повторяю, только на первый взгляд. В качестве тонизатора в экстракте этого напитка используется вещество, приготовленное из ядовитого растения. Для тех народов, где это растение произрастает, например живущих в Южной Америке, такой напиток не опасен, а для нас, северян, совсем другое дело. Для нас он опасен больше, чем для эвенка — спирт. Фактически, это наркотик…

— Но водка опасна не только для эвенков и других народов Крайнего Севера, — возразила Оленина. — Сколько горя она принесла в русские семьи, да и не только в русские?

— Водка — отдельный разговор, и мы еще коснемся этой темы, — сурово отозвался политик.

— К сожалению, у нас не так много времени, — как показалось Климову, не без яда в голосе напомнила ведущая Олеандрову. — Но я бы хотела, чтобы вы закончили свою мысль относительно импортного продовольствия.

— Вредные вещества, накапливающиеся в наших организмах, кажутся безобидными лишь до поры, до того момента, который неизбежно наступит. Достаточно будет лишь толчка, чтобы «взрывчатка» сдетонировала, началась необратимая цепная реакция, которая может оказаться не менее ужасной, чем ядерная, потому что результатом ее может стать генная мутация, деструкция органов, обскуризация сознания… Как вы заметили, время, отведенное мне телевидением для выступления, до обидного незначительно, а так как есть еще волнующие народ темы, которых я хотел бы сегодня коснуться, думаю, лучше нам сейчас закрыть тему продовольствия и моего отношения к вопросу о таможенных пошлинах на него.

Как я уже сказал, повышения их с первого июля не произойдет по указанным мною выше причинам. В данном случае это благо. Так как большинству людей в противном случае придется питаться одним хлебом, что уже и делает сейчас значительная часть населения. В этом и состоит причина того, что я, как вы изволили выразиться, назвал перспективу принятия подобных мер «грабежом народа». Я стою за скорейшее развитие собственной пищевой промышленности; и многое из того, что требуется сделать для воплощения в жизнь этой программы, можно предпринять уже сейчас. И пострадают здесь только мафиози, а простой народ, наоборот, выиграет. Но беда в том, что реальных действий, кроме запретов и постановлений, наше правительство не предпринимает.

— Благодарю вас, Анатолий Эдуардович, — сказала Маша, и Климов подумал уже, что на этом беседа закончится, но не тут-то было. Ведущая, обращаясь к объективу телекамеры, продолжала: — Наверное, со многими из ваших высказываний зрители согласятся, но лично мне ваше утверждение насчет, как бы это выразиться, пищевого, что ли, заговора, кажется несколько… м-мм… фантастическим, хотя вы и представили документ, до некоторой степени подтверждающий ваши слова…

— Пищевой, Машенька? — перебил ведущую Олеандров и, нервно хохотнув, добавил: — И не только это! Если вам не достаточно отчета научно-исследовательского института столь уважаемого ведомства, как Министерство внутренних дел, то извольте, я готов привести еще более авторитетные свидетельства, — он тараторил, просто захлебываясь. — Правда на сей раз это коснется иного направления действия тех, кто, как нынче модно стало выражаться, пытается завлечь всех нас в единую мировую семью народов, где всем распоряжаться и заправлять станут американцы, которые и так уже подмяли под себя национальные культуры западных, да и не только западных стран, диктуя их народам свой взгляд на вещи, заставляя иные, отличные от них этносы смотреть на мир их глазами. И проще всего сделать это через сферу развлечений…

— Простите, — вклинилась в бурный словесный поток Олеандрова ведущая. — Что вы имели в виду, говоря о более авторитетном свидетельстве?

— Я имел в виду теорию величайшего русского ученого Льва Гумилева, надеюсь, что большинству наших зрителей знакомо это имя, однако для тех, кто забыл, о чем идет речь, я готов напомнить. Теория эта определяет энергетическую концепцию этноса как поля особых биофизических колебаний. Я не буду распространяться, скажу только, что взаимная антипатия и приязнь, возникающая между народами, основаны на диссонансе или резонансе между этими колебаниями.

— Куда это ты клонишь? — спросил Саша у изображения на экране. — Ой, я боюсь, мне может не понравиться, что ты скажешь дальше.

Ведущая, видимо тоже опасавшаяся, что дальнейшие экстравагантные заявления господина Олеандрова могут травмировать слабонервных телезрителей, в весьма изящных выражениях поинтересовалась, что же он собирается сообщить. Он, снисходительно взглянув на девушку, достал из той же самой папки несколько листков, скрепленных пластмассовой, заграничного производства скрепкой, и сказал:

— Недавно я получил от моего московского товарища любопытный материал, автор его Юрий Воробьевский. Некоторые факты и умозаключения, приведенные здесь, как нельзя лучше отвечают моим собственным мыслям и убеждениям касательно затронутых в нашей передаче вопросов, поэтому рискну процитировать два небольших абзаца:

«Всякая мода — дело рукотворное. Мода на товар — покушение на кошелек. Мода на мелодию и ритм — покушение на психофизиологические основы жизни этноса. Диссонанс его звучания и модной музыки, возможно, нарушает национальные стереотипы поведения. Так происходит унификация этнических характеристик.

Лишенный национальных корней, самоидентификации, народ уподобляется бессмысленному манкурту, описанному в известном романе Чингиза Айтматова. Существо, забывшее, кто оно такое и кто его предки, — идеальный объект для управления».

Олеандров протянул ведущей стопку листов.

— Ты это, гад, на кого тянешь?! — воскликнул Климов. — Предки! Я те покажу предков! Я двадцать лет слушаю «чуждую нашему народу рок музыку», придуманную неграми, но сам негром, как видишь, не стал. Наоборот, как был так и остался русским, несмотря на нормандских баронов просто кишмя кишевших среди моих предков. — Тут в голову Саше пришла мысль не раз уже возникавшая: «Когда это я из де Шатуана превратился в Климова? Впрочем, дед мой мог вполне скрыть свое происхождение, времена-то были ой-ой-ой. Как только это французы моего папашу отыскали? — Тут другая, далеко не такая забавная мысль посетила Александра. — Неужели Паук не врал, и батька мой, как тогда говорили, был расхитителем социалистической собственности? Ну и был, а мне какая разница? Наплевать?»

Саша не стал досматривать разыгравшуюся на экране схватку между продолжавшим, с настойчивостью танка, излагать в телекамеру перлы своей мудрости Олеандровым и изо всех сил старавшейся заткнуть его ведущей. Нажав на кнопку, Саша покончил с маразмом.

Ох, если бы всегда в жизни можно было прекратить неприятности простым нажатием кнопки. На какую клавишу, на каком пульте надавить ему, Климову, чтобы выбраться из переделки, в которую он угодил по какой-то нелепой случайности? Дернул же черт приехать на дачу к Лаптю в тот вечер, когда того пришили? А все этот ларец… Куда же Паук заныкал бабки? О черт, не думать, не думать, не думать!

Лучше вспомнить о другом. Что будет, если менты запомнили номер Нинкиной тачки? Посмотрев на опустевший стакан, Саша направился в кухню и, вернувшись обратно в комнату с бутылкой, налил себе еще вина.

В голове у Климова зрел план трусливого бегства. Надо позвонить Алику Манишкину и загнать ему «шестерку». Интересно, сколько он даст за нее? Или просто занять под залог? Махнуть на месячишко к друзьям в Москву или в Питер? Потом все уляжется, не век же «мусора» пост у его квартиры держать будут? А может, просто у страха глаза велики? Может, и нет никакого поста? Ага! Как же!

Лишиться машины? А лишиться башки? Кто убил Лешку? То-то. Не по его ли, Климова, душу приходил неведомый и страшный человек? Размышляя обо всем этом, Саша набрал домашний номер «богатенького Буратины» Манишкина. Старческий голос, принадлежавший лицу неопределенного пола, ответил, что Алика нет дома. Климов позвонил в офис, где, к своему удивлению, Манишкина застал. На Сашино предложение он откликнулся без энтузиазма, стал вяло торговаться, наконец сошлись на том, что Климов пригоняет машину, получает полторы тысячи грина и через месяц отдает на десять процентов больше. В случае просрочки имущество, то есть автомобиль, становится собственностью Манишкина. Честная сделка. Если учесть, что машине цена не меньше двух с половиной тысяч долларов…

«Ничего, — успокоил себя Саша. — Выкручусь и верну этому траглодиту его зеленые. Перезайму где-нибудь. Украду… Просто сейчас Алик — самый реальный вариант. Никто таких денег без залога не даст, а машину продавать с документами надо, а где они? Вот то-то и оно… При мне — живом — это залог, а пришибут меня? Впрочем, этот тип всегда выход найдет».

И тут нечто, будто прятавшееся в Сашиной черепной коробке зашептало: «Найди лапотниковские зеленые, парень, они скорее всего на даче, тут прятать негде, не в банк же он их отнес? Нет. Ну вот, видишь? В старом, еще отцовом сейфе, их, если верить ментам, не оказалось… Может, в саду закопал? Тоже не годится, значит, остается только «фазенда». Но ведь и менты, и богдановские архаровцы, поди, все там перерыли и не нашли. Они не нашли, а ты найди. Подумай, если папаша твой, будем вещи своими именами называть, воровал, то куда ценности прятал? Куда подевались материны драгоценности? А ведь были побрякушки. И опять же, ордена дедовы где? Это ведь все твое, Александр Сергеевич, даже дача твоя по праву… Интересно, почему Нинка об этом не говорит, а? Ведь не от нежной любви за мужика на тридцатник ее старше выскочила? А красивая баба… И куда это ее черт понес, уже ведь часа два где-то шляется. К подруге пошла? Запланированная встреча? Отменить нельзя?»

В углу комнаты стоял аудиоцентр, изготовленный той же фирмой, что и телевизор. Саша, конечно же, сразу как вошел, обратил внимание на большое количество компакт-дисков и кассет. Это была комната Нины. Муж, как она объяснила Саше, когда бывал дома, спал в кабинете, а она обитала здесь, в самой маленькой, но, несомненно, самой уютной комнате. Значит, и центр с компактами и кассетами тоже принадлежал ей. Что может слушать woman of her kind?[19] Строчка из рок-оперы «Jesus Christ Superstar». В лучшем случае «Vaya Con Dios», в худшем — Филиппа Киркорова. Саша, осушив бокал и поставив его на столик, направился к раскинувшимся длинной шеренгой компактам. Ни себе фига! Уткнувшись в первый попавшийся диск, Саша, что называется, попал пальцем в небо.

— «Rick Wakeman. Softsword», или «King John & The Magna Charter», — прочитал Климов на обложке, на которой был изображен король Иоанн Безземельный с каким-то свитком в руках. (Это, как следовало предположить, была «Великая Хартия».) Рядом с первым, на котором стояла дата выпуска — 1994 год, Саша обнаружил еще три более или менее «свежих» диска. — Черт возьми, а я и не знал, что старина Рик все это написал. — Вслух удивился Александр, для которого Рик Вэйкман как композитор кончился еще в семьдесят шестом году.

Саша хотел уже поставить этот компакт, но решил посмотреть, что еще слушает Нина. Филиппа Киркорова он не обнаружил, зато нашел два компакта, по чьему-то меткому определению, «сиротки на эстраде» Тани Булановой. Повстречавшийся тут «Queen» и несколько сольников Мэркьюри уже нисколько не удивили Климова, но вот чего не ожидал встретить он в этой довольно разношерстной коллекции, так это «The Doors». Да еще какой — концертный двойник, который сам Саша тщетно пытался заполучить уже два года! «In Concert» — такое название носила стосорокаминутная подборка лучших концертных выступлений этой и по сегодняшний день популярной рок-группы. Альбом будто намеренно «прятался» от Климова, которому не удавалось купить его ни в Москве, ни даже за границей. Самой вожделенной композицией была заключительная, носившая название «The End». Здесь она продолжалась не одиннадцать минут, как на студийной записи шестьдесят седьмого года, а целых пятнадцать. Трудно было даже представить, что у такой дамочки, как Нина, может оказаться подобная вещь. При других обстоятельствах Саша, наверное, не выдержал бы и, дождавшись хозяйку, принялся бы выклянчивать у нее бесценную игрушку, но сейчас… Нет, все-таки он не смог удержаться, надо было хотя бы послушать!

Саша включил агрегат на половину мощности.

«У меня козел-сосед при такой громкости уже в ментовку звонит, — подумал Климов, вытягиваясь на диване с бокалом в руке. — Хорошее вино, кайф приятный, хоть и выпил-то всего ничего».

Мягкий гитарный перебор и вкрадчивый шелест органа как нельзя лучше отвечали состоянию погружавшегося в транс человека. Гитара. Орган. Перкуссия. Голос. Голос. Когда певец дошел до строк «desperately in need of some stranger’s hand in a desperate land» (нуждаясь в том, чтобы чья-нибудь дружеская рука была мне протянута в этой стране отчаяния), ему захотелось похулиганить, и он запел, надо думать прямо на концерте придуманные им слова:

Климову казалось, что он плывет по какой-то реке на каноэ. Вокруг извивались неизвестные растения. Затем он оказался в галерее из желтоватого камня и видел почему-то только свои собственные ноги, обутые в сапоги с золотыми шпорами.

Пол и стены гостиной в квартире, куда провел Нину смуглолицый черноволосый охранник, покрывали разноцветные ковры. Окна, несмотря на жару, были плотно закрыты и занавешены толстыми шторами. Откуда-то, наверное из кухни, в помещение проникали непривычные запахи, из-за которых спертый, застоявшийся воздух приобретал кисловато-сладковатый тошнотворный привкус. В комнате находились несколько человек, все, как принято выражаться, представители восточных национальностей. При появлении высокой стройной брюнетки они прервали неторопливый, вполголоса, разговор и, как по команде, уставились на вошедшую, первым порывом которой было бежать отсюда без оглядки куда подальше. Она замедлила шаг, но расположившийся в глубине комнаты на широком угловом диване толстый человек лет пятидесяти — пятидесяти пяти с наголо обритой и покрытой точно каким-то налетом плотной черной щетины головой, поманил Нину к себе и, указывая на цветастую обивку дивана, произнес:

— Садысь, Нына.

Женщина, внутренне сжавшись, точно птичка, вынужденная находиться рядом с матерым котом, присела на краешек мягкой диванной подушки. Толстяк, уставившись на Нину своими раскосыми, казалось, немигающими глазами, минут пять или десять, безмолвно разглядывал женщину, точно хотел запомнить лучше, чтобы потом, если понадобится, иметь возможность описать ее внешность. Или опознать труп? Нина чувствовала себя очень неуютно, но несмотря на это, все же заметила, что все присутствовавшие — кроме нее и хозяина, она насчитала шесть человек — умолкли, как только он предложил ей присесть. Женщина сидела, опустив глаза, но все же боковым зрением видела, как расположившийся дальше всех от нее у двери парень лет двадцати пяти, бросает на нее короткие, но пронзительные взгляды. Что-то особенное было в его глазах, отчего Нине становилось не по себе.

— Мы с твой муж, Нына, — медленно, точно не желая расставаться со словами, произнес толстяк. — Друзья бил. Он мнэ, как брат бил. — Мехметов приложил руку к сердцу, точно жестом этим желал подтвердить свою пламенную любовь к усопшему господину Лапотникову. Затем, коснувшись рукой только начавших отрастать волос, добавил: — Я атэц харанил. Приэхал, а мне гаварат — Юрый Николаивич умэр. Горэ. — Он сделал паузу, которая продолжалась минуту или две, но сжавшейся в комок Нине она показалась вечностью. — Цвэты насыл на магыла. Плакал… Я всо знаю, Нына. Замэстытел его убил, чэлавэк послал. Страшный чэлавэк. Он многих убывал, рука нэ дрогнул. Кто такой? — Толстяк развел руками. — Ныкто нэ знает. Милиция нэ знает. Но ты нэ бойся, Нына, это семья мой. — Мехметов сделал ленивый жест на рассевшихся по комнате молодых людей. — Мой атэц дэвяносто восэм лэт жил. Цар помнил, Лэнин помнил. Две жены хараныл, восемнадцать дэтэй имэл, пятьдесят внук, сто двадцать правнук. Вот аны. Здэсь.

Нина покивала головой, желая показать, как уважительно относится она и к покойному отцу Мехметова, и к его семье. Больше всего ей хотелось уйти отсюда, но она понимала, что сделать это может только с разрешения хозяина. А он, как видно, не торопился отпускать ее. Мехметов, точно угадывая мысли Нины, покивал головой и продолжал.

— Нэ слэши, — проговорил он все так же медленно и опять надолго замолчал. От духоты и непривычных запахов у Нины перехватило горло, она облизала и нервно прикусила нижнюю губу, а толстяк продолжал: — Мертвый ест мертвый, с него спрос нэт. С живой ест. А живой один ты остался и этот еще сынок его, Клымов. Я нэ хочу, чтобы и вы умэр. Я хочу, чтобы вы думал, гдэ дэнгы.

Мехметов замолчал, и Нина решила, что может теперь вставить слово.

— Я везде искала, Адыл Садыкович, — сказала она со всей искренностью, на которую только была способна. — Нигде нет ничего. В сейфе пусто. У Юры тайник мог быть где-то, но где, я не знаю, он в такие дела меня не посвящал.

— Правилно дэлал. Толко как зам его узнал про дэнгы, нэ пойму я?..

— Но… — Нина, еще больше сжавшись внутренне, внешне не выдала своего страха и с некоторым недоумением проговорила: — Но Влад… Владлен Валентинович был посвящен во многие вопросы, тем более что в отсутствие Юры ему приходилось заниматься всеми делами фирмы.

Толстяк покивал головой.

— Ладно, — произнес он после паузы. — Так он спыт, гавариш?

— Должен, — с уверенностью сказала Нина. — Я насыпала ему снотворного в вино.

Мехметов открыл было рот, чтобы задать Нине следующий вопрос, но в это время в гостиную вошел мужчина, такой же смуглолицый и черноволосый, как и все прочие сидевшие в комнате. Он почтительно поклонился хозяину и что-то сказал ему на непонятном Нине языке. Получив ответ, мужчина удалился, и хозяин вновь обратился к женщине.

— Харашо, поезжай дамой и дэлай всо, чтоби узнать, гдэ дэнгы, — сказал он и, заметив, как Нина шевельнулась, чтобы подняться, добавил: — Гасан с табой пайдот, в квартирэ будэт. Ахрана тэбэ нужен. С ным нычего нэ бойса, Нына. И помны, найдошь дэнгы — харашо будэт. Нэ найдошь… — Толстяк махнул рукой: — Иды.

Нина встала, чувствуя, что ноги ее стали ватными. Кошмар не кончился, Гасаном оказался тот парень, который бросал на нее столь откровенно жадные взгляды. Надо было что-то сказать Мехметову, но что? Она замялась, упуская нужный момент.

Толстяк еще раз махнул рукой, что означало — «аудиенция окончена». Нина, не понимая, куда идет, сделала несколько неверных шагов по мягкому пушистому ковру. И наконец, она сумела взять себя себя в руки. В конце концов, у нее в квартире еще и Климов, который, надо думать, со скуки выпьет всю бутылку вина и уснет крепким сном. Нет, никуда он не уйдет — некуда! Хотя того, кто убил мужа и его охрану, вряд ли остановят даже двое крепких мужиков. Здорово же она влипла. Видно, судьба такая — влипать во все на свете. Эх, уж чему быть, того не миновать. Отдавая себя в руки провидения, Нина вслед за своим кривившим рот в похотливой улыбочке провожатым покорно спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Не успела «восьмерка» Нины Саранцевой отъехать от резиденции Адыла Мехметова, как место ее у обочины заняла черная «волга» с государственными номерами. Вышедший из машины человек быстрой и деловитой походкой направился ко входу, где его встретил один из помощников хозяина и проводил в гостиную, только что оставленную Ниной.

Нестерпимо яркий свет заливал комнату через квадратное окно. Климов не знал, не помнил, как давно и зачем пришел сюда. Он прикрыл глаза рукой, чтобы уберечь их от нестерпимого сияния, которое тут же стало слабеть, и когда Саша в очередной раз посмотрел в окно, то с изумлением отметил, что оно превратилось в экран телевизора, на котором вновь появились ведущая — Маша Оленина и ее собеседник — Анатолий Олеандров, которого она почему-то представила, как мага, чародея и белого колдуна Альфреда Мракобесова.

— Стойте, стойте, я же вас выключил, — запротестовал Климов, — Я на кнопку нажал…

— Хм, — покачал головой Олеандров — Мракобесов, обращаясь не к Саше, а к ведущей, — вот типичный случай, люди полагают, что происходящее не с ними, их вовсе не касается. Они ошибаются. Ошибаетесь! — Радостно завопил Мракобесов и безумными глазами уставился в телекамеру. — Все ошибаются, кроме меня!

— Извините, Альфред Пафнутьевич… — попыталась вставить слово ведущая, но «маг» перебил ее.

— Альберт Парфенович, — гордо произнес он и, не обращая внимания на протесты Олениной, продолжал: — Многих это ставит в тупик. Я имею в виду не только мои имя и отчество, но и фамилию, на обсуждении которой, я полагаю, следует задержаться, чтобы внести некоторую ясность. Прежде всего, столь необычная и для многих кажущаяся неблагозвучной фамилия моя образовалась тогда, когда мой дальний предок приехал на Русь из Флоренции, то есть еще в конце пятнадцатого века, и стал верою и правдою служить великому князю Ивану Васильевичу.

Звали моего пращура — Марко Бессо, и имя и фамилия его, слившись в прозвище, более привычное русскому слуху, стали символом достойного служения его новому народу.

— Извините, Альф… Альберт Паф… Пафрё… нович, — пролепетала ведущая, краснея, — хотела бы напомнить, что темой нашей беседы является…

Не слушая лепета журналистки, Мракобесов продолжал:

— Среди моих предков были и русские, и украинцы, и татары, и, если хотите, даже евреи. Да, я не боюсь обвинений в участии в сионистском заговоре. Ни один народ не может долго существовать, так сказать, внутри самого себя, без прилива новой крови. Посудите сами, живя и размножаясь в ареале расселения одного только народа, люди рано или поздно приходят к генетической неполноценности, женясь и беря в мужья своих, пусть и дальних, но все же родственников. Пусть в шестнадцатом, пусть в тридцать втором, в двести пятьдесят шестом колене… Разница не велика. Загадки, которые готовит нам генетика, неисчерпаемы. Только люди, несущие в себе всю мудрость мира, способны впитать идеи, недоступные отдельно русским, отдельно немцам, отдельно… неграм. Я уже вижу, как на месте старого, обессилевшего, умирающего этноса, нарождается новый суперэтнос, могучий народ, состоящий из сверхлюдей. Господа, граждане, товарищи, если вам дорога судьба ваших детей и внуков, не позволяйте им жениться на девушках из соседнего двора, пусть отправляются в дальние странствия. Пусть русский возьмет в жены испанку, шведку или негритянку. Мы будем проводить отбор, создавать нового человека. Сверхчеловека, который, который…

Климов в ужасе потянулся рукой к пульту дистанционного управления, чтобы выключить гигантский неумолкающий телевизор, прекратить поток жуткого бреда, но пульта нигде не было. Голос не умолкал, а, наоборот, становился все громче и громче. Обладатель его призывал, требовал, чтобы все те, кому дороги судьбы свои собственные, а также будущее детей, как один проголосовали на выборах за кандидата в президенты Африкана Персифалевича Мракобесова, достойного потомка флорентийца Марко Бессо.

Климов в отчаянии метался по комнате, ища контроллер, которого нигде не находил. Сашины глаза, казалось, ослепли, потонув в ярком сиянии источаемого экраном излучения, оставалась одна лишь надежда, на пальцы, не утратившие еще чувствительности. И — о чудо! — Александр нащупал на диване какой-то предмет, показавшийся ему знакомым. Его Саша не держал в руках уже очень давно, но, ощутив разгоряченной кожей успокаивающий холод металла, понял, что надо делать. Он щелкнул затвором, вскидывая автомат.

— Исчезни, гад! — заорал Климов и, не слыша звуков своего голоса, нажал на курок. Ответом на возглас стали настойчивые и ритмичные толчки отдачи…

— Эй, Саша, ты что, спать сюда пришел? Давай, просыпайся. Ну, Саш. Ну, очнись же ты.

Климов открыл глаза, над ним склонилась улыбавшаяся Нина, которая, теребя своего гостя за плечо, убеждала его проснуться.

— Я что, заснул? — глухим голосом спросил Саша, приподнимая тяжелую, точно похмельную, голову и, свесив с дивана ноги, добавил: — Извини… И долго я спал? — Не дожидаясь ответа, он посмотрел на часы и присвистнул: — Ого! Вздремнул, минуточек шестьсот.

— Я за што тэбэ такие дэнгы плачу? — спросил Мехметов своего гостя, появившегося в душной гостиной сразу после отбытия вдовы Юрия Николаевича Лапотникова. — За што? За то, што ты нэ прастой мэнт, ты мэнт асобэнный. Залатой мэнт. Твае дэло, майор, балших прэступников лавить. Вот ты и лави. Пачему облава дэлал? Мы луди малэнькие. Памидор из Узбэкистон вэзом, вастошный сладаст. Чэстна таргуэм. Ти вор лавы, бандыт сажай, а чэсный луди жить давай.

В голосе Мехметова, распекавшего своего гостя, чувствовались ласковые нотки. Шутка ли, суметь подкупить одного из недавно назначенных заместителей начальника отделения регионального управления по борьбе с организованной преступностью? Это дорогого стоит. Ну так есть за что платить. Однако майор человек честолюбивый, с ним разговаривать нужно осторожно…

Гость, устроившись напротив хозяина в услужливо подвинутом ему кресле, достал из кармана светлого пиджака скомканный платок и отер им пот с раскрасневшегося от жары лица. На шее молча внимавшего речи Мехметова человека ярко выделялся старый белый шрам.

— Я атэц хараниль, дэвяноста восэм лэт биль, Аллах молил, па совэсти жил… — На толстом круглом лице Адыла появилось выражение неподдельной скорби. Мехметов закатил глаза к потолку. — Прыехал, ещо горэ, друг умэр, а я друг дэнгы даваль, чтоби сахраныл, пака мэня нэт. Атэц патэрал, друг патэрал, нищий стал. Да ищо луди твой моих рэбят обижаль. Нэ харашо, майор, за щто дэнгы бэрош?

Гость, дождавшись паузы, решил-таки превратить монолог хозяина в беседу.

— Что притоны твои, Адыл, пошерстили, то, извини, сам знаешь, надо мной начальство есть, да и не наши это, — твердо сказал майор. — И так тебя опекаю, как могу. В этот раз, извини, не смог. Эту операцию городская милиция проводила. Генерал приказал, господин Физкультурников, может, слыхал о таком? — Майор усмехнулся. — А насчет денег, ищу пока, есть соображения, думаю, скоро найдем твою пропажу…

— Сладко гаваришь, майор, — покачал головой толстяк, прищелкивая языком. — Саабражэныя у тэбя ест, ай-ай-ай! А дэнег — нет! Мнэ дэнгы нада, а нэ саабражэныя. — Помолчав немного, Мехметов задумчиво поинтересовался: — Зачэм гэнэрал бэдный тарговэц абижать? — Сказав эти слова, Адыл, по своему обыкновению, надолго умолк. Установилась никем не нарушаемая тишина. — Зачэм гэнэрал маи рэбята? — спросил наконец Мехметов. — Дэнэг мало?

— Дело не в деньгах, Адыл Садыкович, — с нажимом на отчество собеседника произнес гость. — Есть такая штука, как мнение народное. Журналисты разные, телевизионщики. Слишком обнаглели твои торговцы восточными сладостями. Руководству приходится меры принимать. Генерала трясут, в городе, что ни день — новый покойник, а у нас, знаешь ли, не Чикаго, и даже не Москва. Многие в сторону твоих соплеменников указывают — они, мол, их рук дело…

— Ай-яй-яй, майор, нэ харашо гаваришь, — заволновался Мехметов, который на секунду сбросил маску самоуверенного спокойствия. — Нэ харашо. Я сам в испугэ. — Толстяк приложил обе ладони к груди. — Зачэм мнэ шум, ну ти падумай, а? У мэня балшой сдэлка сарвался, луди подвел, хароший луди, дэнгы прапал, нэ малий дэнгы. Друг, Юрый — умэр, замэстытэл его, Владык, тоже умэр, всэ умэр, кто нэ вазмысь. Вчера биль, сэгодня умэр. Чтобы дэло дэлать живой луди нужны, а с мертвий — какой толк?

— А Ушакова Алексея не твои ли парни убили, а? — в лоб спросил майор и пристально посмотрел на собеседника. — Говорят, вы его в подвале держали, да он сбежал. Отомстить решили?

На сей раз Мехметов оказался готов к внезапной атаке, и пронзительный взгляд не принес майору успеха. Мехмет хоть и великий актер, но так сыграть даже и он не смог бы. Майор, у которого и без того почти не оставалось сомнений в том, что собеседник его не отдавал приказа убить Ушакова, как, впрочем, и любого другого из погибших за эти дни, понял, что Мехметов говорит ему правду. Мехмет врал, утверждая, что не знает никакого Ушакова, но это как раз не имело большого значения. Окончательно ясно становилось одно: Мехмет не нанимал никого ни для одного из этих убийств, а его собственное окружение на такую чистую работу не способно.

— Ладно, — бросил майор, посмотрев на часы. — Мне пора. Деньги я тебе найду. Скоро найду, не беспокойся. А насчет облав, можешь спать спокойно, тревожить не будут. — Майор выпрямился во весь свой немалый рост, расправил могучие плечи и бросил как бы невзначай: — А знаешь, кто на генерала Физкультурникова надавил, чтобы тот за вас взялся? Не знаешь, а я скажу, некто Олеандров, может, слыхал? И еще кое-что скажу — его и тебя интересует один и тот же человек.

Майор усмехнулся и, не добавив больше ни слова, решительно направился к выходу.

Нина, натерпевшаяся немало страха в гостиной Мехметова, вернувшись домой, постепенно пришла в себя. И когда Саша, ссылаясь на позднее время, засобирался было домой, радушная хозяйка, усмехнувшись, напомнила гостю о его утренних играх в догонялки с омоновцами. Совершенно забыв о сидевшем в гостиной Гасане, Нина накрыла стол прямо в своей комнате и с усердием принялась потчевать своего гостя.

Климов же, привыкший, что последнее время ему обычно снятся его далекие предки, чувствовал себя немного не в своей тарелке после общения с потомком Марко Бессо. Привидится же такое! Куда как пострашнее Анслена с Эйриком. Те, как дети, не больно-то и понимали, что творили, а эти… Куда до них викингам и баронам-грабителям. A furore Normanorum libera nos, Domine[22]. Из средневековой молитвы. Нет, это устарело, лучше уж, Господи, избавь нас от благ, сулимых политиками!

Впрочем, если почаще телевизор смотреть, особенно выступления каких-нибудь мелкотравчатых депутатов, мечтающих добраться до бездонной кормушки, которую сплошь и рядом вырывает из их чистых законодательских рук власть исполнительная, ей-Богу, и не такое приснится…

Саша и сам не заметил, как развеселился. Приятно все-таки, когда с женщиной говоришь о рок-музыке, а она при этом не смотрит на тебя как баран на новые ворота.

Правда, к числу фэнов группы «The Doors» «мама» Нина (Климов неожиданно для себя отметил, что эта круглолицая брюнетка с гладкими длинными волосами может быть очень даже приятной в общении) не принадлежала, диск достался ей в подарок. Просто в одной компании она и Юрий Николаевич (тогда еще молодожены) смотрели недавно появившийся на видео фильм Оливера Стоуна, и хозяева, увидев, что молодой жене нужного им человека понравилась киноверсия истории Джима Моррисона и его группы, решили, попросту говоря, подольститься к Нине, подарив ей эту редкую запись.

Климов, собственно говоря, к числу больших поклонников «The Doors» тоже не принадлежал, просто некоторые их композиции очень глубоко трогали его, и особенна та, которую он слушал прежде, чем заснуть, — «The End». Саша едва удержался, чтобы не попросить радушную хозяйку продать ему этот альбом, но не захотел портить ей настроение. Тем более что денег у него все равно не было.

Нина так искренне веселилась, хотя пила совсем мало, что ее беззаботное состояние передалось Александру. Он ожидал, что вдова начнет жаловаться на свою тяжкую долю, на то, что муж ей ничего не оставил, что и на даче, к которой Нина так привыкла, у нее уже нет права появляться, и все такое прочее, но этого, к его изумлению, не случилось.

На неутешную вдову она ничуть не походила. Нина с удовольствием болтала о музыке, которую они с Сашей слушали, меняя диск за диском, и не задавала никаких каверзных, ставших уже за последнее время Климову привычными вопросов о пропавших деньгах. Дело шло к полуночи, и сквозь сладковатую истому легкого винного дурмана Саша все реже и реже вспоминал о том, что собирался сегодня пригнать Манишкину свою машину.

И действительно, куда спешить? За веселым разговором и радовавшей душу «Монастырской избой» Саша даже как-то и не обратил внимания, что его сегодняшняя спасительница слишком уж часто выходит из комнаты и, возвращаясь, постепенно как-то странно меняется. Однако скоро Саше стало очевидно, что глаза Нины как бы померкли, движения стали менее уверенными, а разговоры о музыке почти бессвязными. Климов, которого, разлившаяся по жилам выпивка только сильнее разгорячила, не понимал причин явной Нининой заторможенности.

Они несколько раз танцевали медленные танцы, практически касаясь друг друга, точнее хозяйка просто повисала на своем госте, вызывающе прижимаясь к нему слишком большой при ее худобе грудью. Сашу это смущало мало, несмотря на довольно эффектную внешность вдовы своего отчима — красивое лицо и стройную фигуру, — он просто не воспринимал Нину как женщину, с которой он может оказаться в одной постели. Он скорее готов был относиться к ней как к подружке или сестре.

Климов даже и не заметил, как она переоделась, сменив яркую блузку и юбку на более удобный халат и сняв с себя груды бус и цепей. И вот тут, как говорится, дошло веселье до точки. Хозяйка поставила грустную песенку «Vaya Con Dios» под незатейливым названием «I Don’t Want to Know», повествующую о непутевом возлюбленном, и, раскачиваясь в такт сладкому журчанию аккордеона, скинула халатик и принялась исполнять нечто вроде танца живота. Зрелище, даже несмотря на то, что, двигаясь, женщина то и дело сбивалась с ритма, было впечатляющее: длинные стройные ноги, крепкий живот, две тоненькие полосочки трусиков и лифчика на покрытой ровным загаром коже…

Песня кончилась, а следующую Нина слушать не пожелала и, не найдя затуманенными глазами пульта, неуверенно шагнула к аппаратуре. Женщину качнуло, и она, потеряв равновесие, упала на устланный паласом пол. Климов бросился поднимать перепившую хозяйку, которая обхватила его шею руками и, изо всех сил сжав Сашу в своих объятиях, потребовала:

— Иди ко мне.

В другое время и в другом настроении Климов, возможно, не устоял бы против такого предложения и от всей души на него откликнулся бы, но, пораженный тем, в какое состояние привела Нину сравнительно небольшая доза спиртного (и выпили-то они по бутылке хорошего сухого на нос), сразу же протрезвел.

Высвободившись из жарких и цепких объятий и игнорируя откровенные призывы женщины немедленно заняться любовью, Саша уложил начавшую бузить хозяйку на диван, а сам отправился в ванную, чтобы намочить полотенце и с его помощью попробовать привести женщину в чувства.

Почему-то он вспомнил Галю Фокееву и ее возобновившиеся после бурных ласк расспросы о деньгах и Носкове, и ему стало неприятно.

Увидев, что дверца ящичка аптечки приоткрыта, Климов решил заглянуть внутрь в надежде найти там какое-нибудь подходящее для данного случая лекарство. Откровенно говоря, в фармакологии он не разбирался и совершенно не был уверен, что сумеет опознать по надписи на латыни даже нашатырный спирт. Но тут на глаза ему попалась почти полностью выпотрошенная упаковочка какого-то лекарства.

Что-то заставило Сашу взять ее в руки и прочитать надпись: «Аминазин». Все сразу же прояснилось. Эти желтые таблеточки Климову запомнились на всю жизнь. Когда-то очень давно, он только вернулся из армии, одна девчонка, оставшись с ним наедине «средь шумного бала», предложила «испробовать кайф», на что Александр сдуру согласился. Проглотив пару таблеток, запив их сухим вином и ничего не почувствовав, он, невзирая на настойчивые предупреждения обождать немного, проглотил еще несколько. Проснулся он только следующим вечером, проспав больше суток, и с дурной головой поплелся к себе домой досыпать. Поняв, что не только мокрое полотенце, но и нашатырь Нине теперь не помогут, он, вернувшись обратно в комнату, прикрыл «бездыханное тело» халатиком и решительно направился к выходу. Пока не поздно надо добыть свою тачку и ехать на встречу с Манишкиным, а то как бы тот еще не передумал.

Тихонько прикрыв за собой входную дверь, Саша подошел к лифту и едва протянул руку к кнопке, как та неожиданно засветилась тускловатым красным светом.

— Даже лифт, и тот из-под носа увели, — обреченно вздохнул Климов и, решив не ждать, вышел на маршевую лестницу. Оказавшись на улице, Александр огляделся по сторонам и не спеша зашагал к трамвайной остановке, думая о том, что у бывшего советского человека все-таки и в постперестроечные времена остались некоторые милые сердцу развлечения, например прокатиться на общественном транспорте на халяву. Впрочем, он, Саша, и рад был бы заплатить да нечем и, что еще хуже, некому.

«Дурак ты, Сан Сергеич, ей-Богу, дурак, — сказал он сам себе. Простояв на остановке минут пятнадцать и потеряв надежду дождаться трамвая, Саша (время от времени оглядываясь: не появится ли, на его счастье, полуночная тарахтелка) потащился вдоль трамвайных путей в сторону дома. — И чего тебе не сиделось под крышей? Нет же, сорвался на ночь глядя. Пошел бы и лег себе где-нибудь в гостиной… Кстати, мне померещилось или там кто-то был? Вернуться? Да замок-то ведь защелкнулся, а Нинку теперь и пушкой не разбудишь. — Саша остановился и, посмотрев на оставшийся уже довольно далеко позади дом, в котором жила Нина, заключил: — Чушь, глюки. Спятишь тут поневоле, ночью сплошной бред снится, проснешься, а реальность едва ли веселее».

Климов ошибся, полагая, что Нина крепко заснула. Она приняла всего несколько таблеток и еще была в состоянии, хоть и слабо, воспринимать реальность. Открыв глаза и увидев прямо перед собой искаженную животной страстью физиономию, почувствовав на себе жадные нетерпеливые руки, сорвавшие с нее тонкое дорогое белье и теперь, причиняя боль, иступленно мявшие упругое тело, она очнулась.

Гасан не мог больше терпеть такой пытки. Что делает с этим мрачноватым типом такая длинноногая красавица, одного взгляда на капризный рот которой достаточно, чтобы настоящий мужчина почувствовал жгучее нестерпимое желание? Как она боялась дядю Адыла, сидя там у него на диване… Она и не подозревала, что это еще сильнее возбуждает его, Гасана. Он чуть не завыл от страсти, когда, припав к замочной скважине, увидел, как красотка скинула с себя одежду и стала танцевать под музыку. Гасан едва заставил себя отскочить от двери и затаиться в темной комнате, когда этот тупой осел, для которого она раздевалась, вместо того, чтобы взять ее, зачем-то помчался в ванную, а потом и вовсе ушел. Не веря своему счастью — теперь женщина достанется ему, — Гасан вошел в комнату.

Сначала Нина отбивалась довольно успешно, она царапалась и кусалась, ей даже удалось ткнуть в глаз насильника длинным, покрытым красным лаком ногтем. Гасан взвыл от боли, и Нина отпихнула его от себя.

Возможно, ей удалось бы вырваться, но, зажмурив поврежденный глаз, разъярившийся насильник выхватил из-за пояса нож и силой вонзил его в горло своей жертве, угодив точно в артерию. Кровь брызнула фонтаном ему прямо в лицо, но, озверевший от ее запаха и распаленный желанием, Гасан еще несколько раз воткнул острое длинное лезвие в горло женщины, превращая его в кровавое месиво. Наконец почувствовав, что жертва затихла, Гасан, стоя на коленях и глядя на дело рук своих, оскалил рот в безумной улыбке. Поглощенный своим занятием, он даже и не слышал, как тихо щелкнул, без ключа открытый умелой рукой, замок входной двери.

— Ты кто такой? — точно во сне спросил убийца, все еще сжимавший в руке окровавленный нож, неизвестно откуда взявшегося, ханыжного вида типа, направившего на него тупое рыло пистолета, увенчанное глушителем.

— Твоя смерть, — произнес незнакомец лишенным интонации голосом, и, мягко надавив на курок, не целясь выстрелил.

Зайцев убрал пистолет в свою неизменную сумку и, отпихнув ногой труп Гасана, заглянул в остекленевшие глаза женщины.

— Пьеса близится к финалу. Остались двое, значит, придется действовать с особой осторожностью, — еле слышно произнес Зайцев и приступил к обыску. Заранее зная, что результатов не будет, он все бормотал и бормотал себе под нос: — Порядок есть порядок.

Наташу очень раздражал нежданный и незваный гость, заявившийся, как раз, когда она собиралась уходить.

Таких штучек молодая и независимая женщина не любила. Мог бы учесть, как она загружена на работе. И вообще, какого черта?

— Что это за дела? — спросила Наташа недовольным тоном, встретив гостя. Это был мужчина высокий и стройный с довольно красивым, но немного, пожалуй, простоватым лицом, на котором почти всегда, во всяком случае, когда ему случалось находиться в обществе Наташи, присутствовало какое-то виноватое выражение.

Он жалел весь мир и частенько любил, опустив голову, чуть ли не со слезами на глазах говорить о том, что сделалось с «несчастным русским народом» в результате непродуманных, безответственных и по сути своей «преступных» экспериментов кучки перевертышей, дорвавшихся до власти.

Наташу раздражало, что тридцатипятилетнего мужика волнуют глобальные мировые проблемы, к примеру судьба многострадального человечества, больше, чем дела собственные. Ну, если ты уж так о благе народном печешься, так делай же что-нибудь, а не утопай в бесконечных словесах!

Миша работал у Олеандрова. Собственно говоря, это он привел Наташу к своему боссу, которого начальником отнюдь не считал, причисляя просто к разряду политиков, «способных хоть что-то сделать для народа».

Недавно у Михаила Андреевича открылись глаза на сущность этого человека. Миша покинул своего бывшего «единомышленника» и с завидным упорством и рвением принялся убеждать сделать то же самое и Наташу, которую радовал уже тот факт, что здесь, в чужом городе, у нее есть работа, а следовательно, и возможность более или менее приличного существования. Именно об этом она не раз говорила своему воздыхателю. Холостяк Миша с упорством, достойным лучшего применения, предлагал Наташе выйти за него замуж. Сначала она отвечала уклончиво, ссылаясь на то, что ей «еще рано об этом думать и для семейной жизни» она не готова. Однако Миша не отставал, и однажды, в ответ на очередное предложение руки и сердца, «непредсказуемая» Натали, что называется, рубанула с плеча:

— Зачем?

Миша сначала было опешил, а потом понес что-то такое про вечную любовь и счастье, чем только еще сильнее разозлил предмет своих мечтаний. На какое-то время ухажер исчез, а теперь вдруг объявился в самый неподходящий момент. Впрочем, люди, которых мы не жаждем видеть, появляются, как правило, именно в такие моменты, это желанные не торопятся, заставляя себя ждать.

Михаил Андреевич Маложатов, выпускник филфака Университета, кандидат филологических наук, — человек во всех смыслах положительный, к тому же еще культурный и эрудированный: «матом не ругается, не пьет, не курит», такой вежливый и внимательный, неоднократно был предметом разговоров, которые заводила с Наташей ее приятельница. Просто предел мечтаний соседки Светочки, которая никак не может понять, что еще нужно этой Наташке. Слишком уж много она о себе мнит, не жила с мужем пьяницей да драчуном, не хлебнула горюшка.

— А твой-то, когда ухаживал, сильно тебя бил, чтобы замуж шла? — ответила как-то Свете Наташа. — Молчишь? Ну, то-то же!

Однако Света не унималась и бескорыстно доброхотствовала филологу. Наташу это ужасно раздражало, но она старалась помалкивать, чтобы не ссориться с единственной приятельницей. Любому человеку хочется иногда по-соседски поболтать с кем-нибудь ни о чем…

Михаил Андреевич мялся в дверях с букетом тюльпанов.

— Входи, но только на минутку, — бросила Наталья, разглядывая себя в зеркало. — Я убегаю.

— Прости, Наташенька, я подумал… — начал было гость и вдруг совершенно неожиданно, посмотрев на девушку виноватыми глазами, произнес: — Какая ты красивая, я тебя в этом костюме не видел, ну просто рокерша, да и только. Роковая женщина, — попытался скаламбурить Маложатов, но улыбка, на которую девушка не ответила, вышла у него совсем грустной.

На Наташе были черные кожаные брюки и коротенькая черная же маечка под распахнутой, именуемой в народе косухой, курткой с многочисленными молниями.

— Извини, я подумал, — вновь промямлил он. — Вот… — Михаил Андреевич протянул даме сердца цветы и коробку шоколадных конфет. — Я подумал…

«Как чувствует, — мелькнуло в голове у Наташи, — что почва из-под ног уходит. Впрочем, ему всегда грозило землетрясение…»

— Может быть, ты передумаешь… После всего, что у нас было…

— Что у нас было? — довольно грубо передразнила Наташа.

— Ну, я хочу сказать, что у нас с тобой было, — последнее слово Маложатов произнес с особым нажимом. — Возьми, пожалуйста.

— А что у нас было? — посмотрев на часы и начиная раздражаться, спросила Наташа. Маложатов сделал изумленное лицо, и это лишь сильнее подзадорило девушку, которая понимала, что, чем резче будет она рубить узы, в которые безуспешно пытается завлечь ее ухажер, тем настойчивее станет он сопротивляться разрыву, но ничего поделать не могла. Надо было спешить. Она не знала почему, но чувствовала — близок уж последний дубль этого странного фильма, не за горами развязка трагического фарса, участвовать в котором Михаилу Андреевичу и вовсе незачем. Став на секунду задумчивой, Наташа произнесла: — Так что, что ты имел в виду? То, что ты со мной спал? Ну и что? Надеюсь, я не лишила тебя невинности? Или ты забеременел?

Лицо Маложатова на глазах вытянулось. Прием был жестокий, такое заявление могло выбить из седла кого и покрепче, чем этого радетеля за благо народное. Но… надо было добивать.

— Ты знаешь, — проговорила она с нарочитым безразличием, — если бы все, с кем у меня это было, вздумали собраться в этой квартире, то им и места бы не нашлось… Все, я уже и так опаздываю.

Вытолкнув за дверь горе-жениха вместе с дарами, Наташа прошмыгнула мимо него и, цокая металлическими набойками высоких шнурованных ботинок, не оборачиваясь, сбежала вниз по лестнице.

Включив мотор «девятки», она тронула машину с места и, выезжая из двора на оживленную улицу, посмотрела на себя в зеркальце.

— Роковая женщина, — усмехнулась она отражению и, круто развернув машину в направлении, противоположном тому, в котором собиралась следовать, добавила: — Пожалуй, пора сбросить маску. Отправляемся в гараж, подружка.

Двоим молодым людям, расположившимся в салоне серой «девятки» возле белой панельной многоэтажки, было скучно. Уже поговорили обо всем, что, с их точки зрения, заслуживало внимания, за время своего долгого и скучного дежурства. И даже болтать просто так они уже устали, попробуй найди свежую тему для разговора, если знаешь друг друга, работаешь вместе уже не первый год? Хорошенькое дело, сиди и выслеживай типа, который черт его знает где носится? Уже почти час ночи, объект скорее всего спит у какой-нибудь телки без задних ног, если вообще не смылся из города. Но служба есть служба, поручено следить, значит, именно это и надо делать.

— Ладно, Коль, я пойду отойду, — сказал тот, который сидел за рулем машины.

— Ты скоро, Сань? — встрепенулся второй, до этого тупо уставившийся на падавший на ступеньки лестницы из приоткрытой двери подъезда свет. — А то я вздремнуть думал немного.

— Да я только отлить. Мигом и обратно, — успокоил напарника водитель. — Ты пока не спи, — усмехнувшись, предупредил он и закончил избитой остротой: — А то замерзнешь.

Саня не наврал, вернулся он скоро и, посидев немного молча, с некоторой обидой в голосе обратился к коллеге:

— Что он за птица такая? Мы ведь с тобой не мальчики на побегушках, правда? Не террорист, не мафиози, обычный мудак, каких по десять штук в каждом автобусе едет. Он, небось, свалил к кому-нибудь на дачу или махнул на юга, да мало ли…

— Не скажи, — возразил напарник просто так, от нечего делать. — Богданов зря бы не приказал следить за ним. Парень этот с ментами драку затеял прямо в участке, опера захватил, стрелял… Они ему такого не простят, вот Валя нас и поставил сюда, чтобы эти гаврики операцию не сорвали. Они же только хватать умеют да морды бить, а мы с тобой для тонкой работы существуем.

Выслушав эту речь, Колин напарник рассмеялся.

— Хороша тонкая работа, сидим тут с тобой, как два мудака, и смотрим на окна, на подъезд, да на его тачку, — сказал он и, видимо, для убедительности, повторил: — На тачку, на окна да на подъезд. Очень тонкая работа, а менты и плевать на него хотели. Сам попадется когда-нибудь, будут они еще следить за ним.

— Ладно, — решив больше не спорить, примирительным тоном отозвался Коля и, обернувшись, посмотрел на чудом сохранившийся рядом с новостройками, заброшенный — и неухоженный садик, в котором все еще вызревали какие-то плоды. — Пойду яблок, что ли, нарву? — Он было уже открыл дверку, но напарник удержал его, бросив: — Кончай ты это дело, какие тут тебе яблоки? Дети все пообрывали, а если найдешь, так наешься — потом с унитаза не слезешь.

Вняв доброму дружескому совету, Коля решил не рисковать, захлопнул дверь и, не зная, чем бы еще заняться, произнес:

— Тогда я посплю чуток.

— Спи, — отозвался Саня, но уснуть его напарнику не пришлось. Как раз в тот момент, когда Коля начал было дремать, сидевший на водительском сиденье товарищ потряс его за плечо.

— Что еще? — недовольно встрепенулся Коля.

— Смотри.

Во двор не спеша вполз темный «москвич» и, осветив фарами плотный ряд автомобилей, выстроившихся перед заброшенным садиком, медленно проехал мимо, но через несколько минут вернулся и, найдя себе местечко, с замершим двигателем притулился с краю, ближе к выезду из двора.

Водитель и пассажир «девятки» с напряженным интересом наблюдали, как из «москвича» неторопливо выбрались двое мужчин и вальяжной походкой направились прямо к заветному подъезду. Один из этих двоих, одетый в джинсы и белую футболку, был высокого роста и довольно мощного телосложения, второй — полная противоположность своему спутнику, семенил за товарищем на ходу поправляя полы кургузого пиджачка.

Водитель «девятки» и его напарник переглянулись.

— Думаешь, менты? — спросил Коля.

— А кто же еще? — ответил товарищ. — Они на номера смотрели, когда ехали, я заметил, — произнес он и покосился в сторону стоявшей рядом «шестерки». — Ты спал, не видел, они даже притормозили, когда его тачку увидели.

— Почему это обязательно менты? — заспорил Коля, задетый намеком. — Мало ли кто это может быть.

Напарник посмотрел на него с выражением ироничной жалости.

— Я этих ребят за версту чую. Они к нему в дверь звонить пошли, сейчас вернутся, — с уверенностью сказал Саня. — Сиди, я пойду проверю.

Сказав это, он вышел из машины и двинулся к подъезду.

Нет, в богатой родословной Климова встречались, надо думать, не одни лишь неистовые берсерки, кровожадные братоубийцы, чокнутые писатели-оборотни, бойцы спецчастей, но и многоопытные партизаны и подпольщики или вовсе всякие там ниндзя японские.

Уже почти совсем дойдя до дома, Саша решил произвести проверку на предмет слежки. Всех автовладельцев Александр, живший в доме уже несколько лет, отлично знал, потому-то он и удивился, увидев рядом со своей «шестеркой», вместо старого «запорожца» заядлого рыбака и матерщинника дяди Федора неизвестную машину, в которой явно кто-то находился.

Рассмотреть, кто там, Климов не мог, несмотря на лунную ночь, с этой стороны дома было темно. Саша, сдержав нетерпение, решил подождать, и вскоре увидел, как водитель «девятки», хлопнув дверцей, направился к дереву, всего в нескольких шагах от Сашиного наблюдательного пункта.

Внешний вид этого человека Климову почему-то очень не понравился. На бандита незнакомец не походил, на члена группировки Мехметова тем более, мент или… нет, что-то подсказывало Саше, что водитель «девятки» не может быть человеком убившим Лешку Ушакова. Может, его Богдан прислал?

Как бы там ни было, подойти к своей машине Саша не решился. Прошло еще несколько минут, и не спускавший глаз с машины Климов, заметил, как приоткрылась ее правая передняя дверца. Сколько их там? Двое? Трое? Что теперь делать? А если они вообще ждут кого-нибудь другого? В час ночи? Очень смешно.

Так прошло примерно еще минут пятнадцать. Саша так и не мог выработать сколь-либо подходящий план действий. Как приостановить возможную погоню, Климов уже придумал; для этого он, углубившись в заросли деревьев, сорвал несколько зеленых яблок, один вид которых заставлял его сморщиться. Здесь все должно было сработать. Но… надо еще пробраться в машину, успеть завести двигатель и тронуться… Если в «девятке» — менты, то его «собьют на взлете», если нет… Климов решил подождать.

Не успел он поудобнее устроиться на траве, рассчитывая на длительное сидение, как на «сцене» появились новые действующие лица — водитель и пассажир «москвича».

Тарапунька и Штепсель — в последнем Климов даже со спины узнал своего «старого приятеля» Опокина — вышли из подъезда, где их встретил водитель «девятки». В тишине ночи Саша довольно хорошо слышал завязавшуюся между этими троими изумительную, по своей содержательности, беседу.

— Граждане, — начал водитель, — прошу предъявить документы, я…

— Чи-во! — навис над Саней здоровяк. — Я те щас предъявлю…

Климов покачал головой, такой тираде позавидовал бы и сам дядя Федор, место чьей машины занимала «девятка», а уж старик-то в своей речи печатных слов практически не употреблял. Однако теперь, когда расклад, так сказать, был ясен, следовало действовать, а не упиваться словесными изысками здоровяка. Климов, почти не таясь, подкрался к милицейскому «москвичу» и запихал в выхлопную трубу сразу два яблока.

— Я сотрудник Федеральной службы безопасности, лейтенант Максимов… — пролепетал Саня и сунул было руку во внутренний карман пиджака, очевидно, намереваясь подтвердить свои слова, предъявив соответствующий документ. Но здоровяк понял его действия как-то иначе, потому что не успел лейтенант достать свое служебное удостоверение, как, получив по лицу кувалдообразным кулаком опокинского спутника, отлетел на несколько метров в сторону и растянулся на асфальте. Его полет сопровождался чудесной музыкой речи здоровяка. В этот момент Климов, уже успевший переменить позицию, увидел, как правая дверца «девятки» распахнулась и оттуда вылетел второй фээсбэшник с пистолетом в вытянутых руках.

— Стоять! — завопил он истошным голосом.

Теперь время изумляться настало для Опокина и его спутника.

— Мы сотрудники милиции, — пискнул капитан, — моя фамилия Опо…

— Руки на затылок! Лицом к стене! — завопил Коля и, коротко взглянув на поднимающегося с асфальта товарища, спросил его: — Ты как?

— Нормально, — пробурчал тот, покрутив подбородком, — челюсть вроде не сломал…

Климов в это время как раз закончил «кормление» яблоками выхлопной трубы «девятки» сослуживцев Вальки Богданова. В том, что именно он послал их сюда, сомнений у Саши уже не было. Поняв, что больше пассажиров в этой машине нет (в противном случае, они тоже бы выскочили, увидев, как бьют их товарища), Саша, стараясь действовать как можно хладнокровнее, отпер «командирскую» дверцу своей «шестерки» и плюхнулся на сиденье. Увидев, как фээсбэшники обыскивают оперативников, держа наготове пистолеты и не слушая оправданий своих, уткнувшихся лицом в шершавый бетон стены пленников, Климов произнес:

— Ну, вы ребята, поболтайте пока, а я поеду. Только бы завелась. Ну, родимая! Ну, хорошая!

Фыркнул стартер, безуспешно раскручивая маховик. Такого милого, такого желанного сейчас, уютного, обнадеживающего, спасительного урчания двигателя Саша не услышал.

— Ну же, милая, ну! Ну не буду продавать тебя, не буду! — взмолился Александр. — Только заведись, родная! — Один из фээсбэшников уже мчался к белой «шестерке», второй, вручив оперативникам документы и вернув Опокину пистолет, повернулся, чтоб последовать за товарищем. — Ну, сука! Ну предательница! — В отчаянии застонал угодивший в ловушку Климов и разразился такой «пулеметной» очередью отборной матерщины, что не только дядя Федор, но и опокинский спутник позавидовал бы. — Э-ээх!!! Все пропало! — Саша инстинктивно продолжал повторять все необходимые, для того чтобы завести машину, действия. Что толку, первый фээсбэшник был уже практически рядом, за ним мчались его друг и, чуть отстав, Опокин с товарищем. «This is the end. Конец свободе…», — подумал Саша и вдруг понял, что нет для него в жизни ничего более важного, чем свобода, которая, пожалуй, дороже самой жизни. Свобода и честь. И достоинство.

Двигатель взревел, и Саша под свист протекторов, оставлявших на асфальте черные следы, рванул с места с такой скоростью, что первый фээсбэшник едва успел отскочить в сторону. «Шестерка», точно озверев, помчалась прочь со двора.

Отъехав подальше, Климов сбавил скорость, езда без прав — это еще куда ни шло, но вот без денег… Без денег с гаишником взаимовежливого разговора не получится… Саша решил пробираться, так сказать, дворами. До дома Манишкина путь не близкий. Но излишняя поспешность в данном случае вредна.

«Подумаешь, подниму с постели, ничего не случиться, — уговаривал себя Александр, но что-то внутри кололо душу, не позволяя успокоиться, раздражая, как крошечный камешек, забравшийся в ботинок, не давая сосредоточиться, мешая думать. — Не случиться? У них ведь существует радиосвязь, передадут по постам ГАИ команду задержать белую «шестерку», загонят в угол — и привет. Эх, только бы доехать до Манишкина, поскорее получить бабки, а то ведь начнет: давай завтра, сейчас столько нету, и все такое прочее. Знаю я жучилу этого!»

Ехал Саша точно вор, постоянно оглядываясь по сторонам, и не раз уже обращал внимание на тащившуюся за ним вдалеке темного цвета машину. С такого расстояния да еще в темноте и не разберешь, что за марка, но не это волновало Климова.

Машина шла, повторяя маневры его «шестерки». Конечно, можно было бы посчитать, что кому-то, так же как и ему, не хочется попадаться на глаза милиции, но у страха глаза велики. Александр прибавил скорость и резко свернул в закоулок, решив немного попетлять, даже если придется задержаться. Машина исчезла, и он уже было начал укорять себя за трусость, как вдруг увидел совсем рядом с собой вывернувшую откуда-то серую «девятку». Саша не мог поверить своим глазам — фээсбэшники еще должны были стоять у его дома и ломать голову над тем, почему у них не заводится машина! Ну а если они такие умные, то почему им не пришло в голову проделать этот трюк над климовской «шестеркой»? Видимо, в инструкциях, которыми они руководствуются, нет пункта, рекомендующего подобные партизанские меры. Как бы там ни было, вот они, родимые, здесь. Климов ударил по газам. Все сомнения мигом оставили его, более быстроходная «девятка» последовала за ним, явно не собираясь отставать.

Покружив по дворам и окольным тропам, Климов вылетел на широкий проспект, в конце которого почти наверняка в уютном закуточке, сразу за знаком ограничения скорости, прячется «сборщик подорожных пошлин». Стрелка спидометра на приборной доске Сашиной машины перевалила за отметку сто сорок, но преследователи не отставали.

До предполагаемого гаишника оставалось не больше километра, когда Климова обогнал кожаный рокер на блиставшей в лунном свете хромированными поверхностями «ямахе». Парень выжимал, наверное, все сто пятьдесят, если не сто восемьдесят. «Смертник» на секунду повернул голову в фирменном шлеме с черным забралом, посмотрел Климову в лицо (во всяком случае, так показалось Саше) и, прибавив газу, начал быстро удаляться.

«Хорошо бы, гаишник, если он там стоит, за ним и погнался, — подумал Александр. — Да куда там, разве такого догонишь».

Однако не везет так не везет! Работнику милиции понадобилось некоторое время, чтобы кинуться вдогонку за наглым рокером, и милицейский «жигуленок» вывернул на пустынное шоссе как раз тогда, когда мимо засады промчалась климовская «шестерка», вот за ней и кинулся гаишник. След «смертника» к тому времени уже давным-давно простыл…

— Тебя мне только тут не хватало, — простонал Саша и, несмотря на мигалки и зычные требования остановиться, прибавил газу. Хорошего мало. Впереди, в нескольких километрах, — пост, там уже, конечно, будут ждать нарушителя с распростертыми объятиями. Надо было сворачивать, и «шестерка», сбавив скорость, юркнула в первый же попавшийся проулок.

Новостройки эти для Саши оказались местом малознакомым, но он продолжал мчаться, то и дело наугад ныряя в П-образные арки дворов и не жалея резины, резко менял направление движения, чертя колесами своего «жигуленка» черные полосы на асфальте.

Наконец свет фар милицейской машины, неотступно преследовавшей «шестерку» последние несколько минут, внезапно исчез. Климов сбавил скорость, а потом и вовсе, образно выражаясь, поплелся шагом.

Еще даже толком и не сориентировавшись, где он оказался, и не успев порадоваться своему неожиданному спасению, Климов увидел вдруг, как из-за угла дома метрах в ста позади, сияя фарами вывернул милицейский «жигуленок». Водитель заметил Сашину машину и, набирая скорость, помчался прямо к ней. Проклиная настырного гаишника и свою невезучесть, Александр бросился наутек, но тут навстречу ему из подворотни вывернула серая «девятка». На полном газу Саша свернул влево и с опозданием увидел впереди запрещающий проезд знак и еще другой, предупреждавший о дорожных работах.

В следующее мгновение Саше предоставилась возможность по достоинству оценить размах этих работ. Впереди красовалась огромная, точно кратер вулкана, не огражденная ничем ямина. Он нажал на педаль тормоза. Поздно! Что есть силы уперевшись руками в рулевое колесо, Александр почувствовал, как его машина оторвалась от земли и, пролетев несколько метров в воздухе, рухнула, зарываясь в песчаное дно котлована. Ремень безопасности и рыхлая почва под колесами «шестерки», смягчившая удар, спасли его. Все еще не желая верить, что игра проиграна и ночная гонка закончилась его полным поражением, Климов выскочил из бесполезной теперь машины и полез наверх, карабкаясь по отвесному склону «кратера» словно жук.

Он не знал, на что надеялся, сдирая до крови пальцы, ломая ногти, выплевывая землю, набивавшуюся в широко раскрытый, лихорадочно ловивший воздух рот. И милиционерам, и тем, кто сидел в серой «девятке», не составит труда не спеша объехать огромную яму и взять беглеца, что называется, тепленьким. Он уже слышал рев моторов подъезжавших машин, видел свет их фар, но все равно упрямо лез наверх. Может быть, ему просто не хотелось, чтобы преследователи ликовали, взирая на него с высоты? Или он не желал, вопреки всякому здравому смыслу, сдаваться? Каким-то чудом добравшись до края склона, Климов упал на живот и, полежав так несколько секунд, заставил себя подняться, ожидая увидеть перед собой торжествующие ментовские хари. В глаза ему ударил яркий свет.

— Эй, альпинист-самоучка, — услышал ослепленный Климов чей-то насмешливый глуховатый голос. — Падай сюда.

Луч света внезапно резко ослаб, а в следующий момент и вовсе перестал светить Саше в глаза. Климов часто заморгал ресницами и различил перед собой сидевшего верхом на роскошной «ямахе» облаченного в кожаные доспехи мотоциклиста.

— Что моргаешь, как сова? — спросил тот с нетерпением. Голос, звучавший из-под шлема, показался Климову знакомым. — Садись быстрее. Или по ментовке соскучился? На сей раз они так постараются, что все ребра тебе переломают.

— Ты кто? — с подозрением спросил Александр незнакомца.

— Охо-хо! — вздохнув, присвистнул мотоциклист. — Первый раз вижу утопающего, который интересуется тем, кто бросает ему круг.

Климов услышал натужное кряхтение мотора и, обернувшись, увидел ковылявший по ухабам вдоль края котлована милицейский «жигуленок». Мотоциклист тоже посмотрел в направлении медленно, но верно приближавшейся машины. Объезжая с противоположной стороны строительный котлован, в который, по счастью, еще не успели забить сваи, к Климову и мотоциклисту спешил еще один автомобиль.

— Ты как хочешь, а я сматываюсь, — бросил рокер, разворачивая мотоцикл.

— Постой! — крикнул Климов. — Я с тобой. Ты быстро ездишь, люблю прокатиться с ветерком!

— Давно бы так, — усмехнулся мотоциклист и, едва Саша вскочил на сиденье, бросил через плечо: — Держись, я действительно езжу быстро.

Ревя мотором, изящная красавица «ямаха» помчалась прочь, оставляя с носом Сашиных преследователей.

— Слезай, приехали, — приказал рокер своему пассажиру, когда мотоцикл остановился у знакомого Климову дома. Саша молча выполнил приказание и уставился на своего спасителя. — Ну, чего вытаращился? — усмехнулся тот. — Али рокэра нэ бачиу?

— Ты кто? — с нажимом спросил Александр.

— Спасение за спасение, теперь мы квиты, — ответил тот, снимая с головы блестящий шлем. Спутанные льняные волосы разметались по покрытым кожаной броней плечам.

— Инга? — произнес Климов не то с удивлением, не то с радостью.

— Какой ты догадливый, — усмехнулась девушка. — Пойдем?

— Занятное чтиво, — задумчиво произнес Орехов, снимая очки, в которых выглядел совсем уж по-стариковски. — Занятное. И что же он обо всем этом говорит? — спросил генерал Богданова, имея в виду автора перевода.

Майор пожал плечами.

— Путано очень излагает, Всеволод Иванович, — неохотно сознался Валентин. — Говорит, что, мол, с определенной точки зрения — да, а с другой — нет… Да, ну что тут скажешь, старику за девяносто уже. Ликантропия, говорит, не есть область компетенции историка. Посоветовал обратиться к психиатру. Не в том смысле, — спохватился майор. — Просто он утверждает, что человек может обладать чрезвычайно сильно развитыми способностями не только к самовнушению, но и к воздействию на психику окружающих. То есть, по его мнению, существует не так уж мало людей, способных ощутить себя, например, волками или медведями, как делали древние скандинавские воины, чему имеется немало свидетельств. Или вот, шаманы, к примеру, тоже устраивали что-то вроде сеансов массового гипноза. Правда, для того, чтобы прийти в такое состояние, зачастую пользовались различными вспомогательными средствами, например наркотиками.

То есть, как мне кажется, ни с чем таким уж новым мы здесь не столкнулись. Конечно, весь этот материал вещь очень интересная, увлекательная и довольно необычная. Вместе с тем полагаю, что источники, которыми пользовался древний автор, имеют под собой легендарную или полулегендарную основу. Кстати, вероятно, следует проверить, не являются ли эти пергаменты и меч подделкой. Почему французы так легко отдали представляющий, как утверждает Стародумцев, огромную научную ценность материал? Не из-за страха же перед «страшными карами»…

В общем, я полагаю, можно допустить, что Климов обладает или может обладать какими-то способностями к внушению, но большой угрозы для общества при этом не представляет. По крайней мере, на себе я никогда никаких его воздействий не ощущал. Впрочем, насколько я выяснил, даже человек, обладающий такими способностями, должен испытать мощный стресс, толчок, чтобы открыть их в себе. Мне же кажется, что Климов относится ко всему этому, как к интересной байке, не более того… Но, вы не допускаете, что убийца мог иметь доступ к этим материалам и теперь сознательно направляет наше внимание на Климова?

Генерал оставил это предположение без ответа, и Богданов, выдержав паузу, продолжал:

— Хотя Климов, я уверен, прямого отношения к убийствам не имеет. Кстати, в тот вечер, когда у него дома убили Ушакова, Климов, предположительно, участвовал в драке возле «Шанхая». Показания очевидцев во многом, что касается внешности нападавшего, сходятся. Один из пострадавших доставлен в больницу в очень тяжелом состоянии — множественные ранения. Короче говоря, лицо, руки, горло — все располосовано «звездочкой». Орудие преступления нападавший, удаляясь с места преступления с некой девушкой лет двадцати — двадцати пяти, унес с собой.

«Искать женщину?» — Всеволод Иванович покивал головой.

— Ладно, оставим пока это, — заключил он, выслушав длинную речь майора. — Докладывай, что еще у тебя.

— Что касается отставников… — начал Богданов и поправился. — Я имею в виду ветеранов. Так вот, никто из них в указанное время в Белоруссии не работал, кроме…

— Я знаю, — кивнул Орехов, — дальше.

Генерал прекрасно знал, кого имел в виду его подчиненный. С этим человеком Всеволод Иванович проработал не один десяток лет, вернее, прослужил под его началом. Богданов говорил о генерал-майоре Совинском, покинувшем службу по состоянию здоровья почти десять лет назад в самом начале перестройки.

Сразу же после того, как Орехова назначили на место его прежнего начальника, их отношения стали портиться. Они уже давно не виделись… И тем не менее встретиться и поговорить с Егором Федоровичем должен был не кто иной, как сам генерал-лейтенант Орехов.

Всеволод Иванович вздохнул, а Богданов продолжал.

— Я пожаловаться хочу, товарищ генерал-лейтенант, — сказал он с обидой в голосе. — Физкультурниковские ребята сорвали слежку. Благодаря их хулиганским, иначе не назовешь, действиям, Климов исчез…

— Ладно, ладно… — поморщившись, замахал на майора рукой Орехов. — Лучше скажи, что за мотоциклист там объявился? Номер кто-нибудь запомнил? Или опять помешал?

Тут настал момент для маленького триумфа майора Богданова.

Валентин просиял и ответил:

— Даже владельца уже установили, Всеволод Иванович.

— Вот как? — генерал удивленно поднял брови. — И кто же он?

— Некий Коноваленко Григорий Изотович, — ответил майор. — Член Русской национальной партии, где председательствует известный нам господин Олеандров. Мотоцикл этот самый Коноваленко привез из-за границы в подарок сыну, но тот ушел в армию, и машина хранится в гараже, который числится как имущество партии, в которой состоит сам владелец.

— Опять Олеандров? — Генерал нахмурился. — Что-то я уж очень часто слышу эту фамилию. Он что, действительно может стать мэром на будущих выборах?

— Вполне, — сдержанно ответил майор. — Он в последнее время быстро набирает обороты. Сейчас у него в городе едва ли не самый высокий, как принято выражаться, рэйтинг. Если выборы вообще состоятся, то Олеандров вполне может на них победить. Вы же знаете, что у него есть своя и довольно многочисленная охрана, связи в кругах военных, в органах защиты правопорядка и все прочее, что полагается иметь политику его уровня, ну и, конечно, деньги. Несколько частных компаний и банков поддерживают его финансово… Впрочем, если хотите, я могу дать вам прочесть последние отчеты людей, которые делятся со мной некоторой информацией, там все это как раз изложено, только более подробно…

— Позже. А что по отпечаткам? — спросил вдруг генерал. — Ответ пришел?

На бокалах в гостиной Лапотникова в день его смерти были обнаружены следы губной помады и отпечатки пальцев неизвестного лица. По милицейской картотеке пальчики не значились, в архивах своего ведомства Богданов также не обнаружил их владельца. Тогда генерал посоветовал Валентину отправить запрос по министерствам внутренних дел бывших союзных республик. С тех пор прошло несколько дней, кто-то уже мог и откликнуться.

— Некоторые ответили, но результат нулевой, — проговорил Богданов. — Закавказье вообще молчит, Украина тоже. Только Беларусь да Средняя Азия и отреагировали.

— Беларусь? — переспросил Орехов.

— Что? — почтительно поинтересовался Богданов, который ни в коем случае не заискивал перед генералом, просто уважал старика, как уважают студенты пожилого профессора. Решив, что Орехов не расслышал его последних слов, Богданов повторил: — Беларусь и Средняя Азия.

— Да, да, — кивнул головой Орехов, — они всегда были самыми законопослушными и исполнительными. — Неожиданно генерал перешел на другую тему: — А что? Как у Мехмета дела? Не раскусил он тебя, как думаешь?

— Думаю верит, Всеволод Иванович, — уверенно произнес майор. — И полагаю, зашевелится он скоро. Я ему намекнул, что Климовым не один он интересуется. Ему это очень не понравилось, Мехмету, конечно… Он ведь думает, что все на его деньги зарятся, а я, — Богданов усмехнулся, — еще маслица в огонь подолью, не сам — слушок распущу, что, мол, у Климова тайник имеется, где золота немерянно. Адыл не выдержит, жадный паскуда. Нам бы только взять его на криминале, а там…

Генерал покивал головой, но мыслями находился далеко — в независимой нынче стране.

— Это все верно, — сказал он, когда Богданов закончил. — Проведем совместную операцию с органами внутренних дел… А ты, Валь, вот что… — произнес Орехов задумчиво, — проверь еще и тех, кто был уволен от нас. И работающих бы надо, да нет, времени у тебя маловато, — с сомнением заключил генерал. — А никому другому поручать не хочу. Дело щекотливое, а у меня всего лишь догадки…

Богданов чуть было не спросил Орехова, что тот имеет в виду, но промолчал. Генерал, когда сочтет нужным, сам скажет. Орехов, видимо, оценил терпение своего подчиненного, потому что, внимательно и даже, как показалось майору, с благодарностью посмотрев на него, добавил:

— Тех, кто моложе сорока не трогай.

— Есть, — ответил майор. — Разрешите идти, Всеволод Иванович?

— Да, — кивнул генерал и подумал: «Должен же был кто-то вывести его на клиента? Должен».

Отпустив служебную «волгу» на набережной, генерал с удовольствием прошел пешком несколько десятков метров, наслаждаясь красотой пейзажа и, с сожалением бросив последний взгляд на безмятежную гладь реки, свернул к подъезду четырехэтажного, довоенной постройки, выкрашенного в бледно-красный, точно полинявший, дома. Генерал поднялся по лестнице на второй этаж и, остановившись у высокой двустворчатой двери, позвонил. Долгое время никто не открывал, казалось, что квартира пуста, но Орехов, пришедший без предварительной договоренности с хозяином, знал, вернее, чувствовал — тот дома. Наконец из глубины квартиры раздались шаркающие стариковские шаги. Защелкали замки и щеколды, дверь приоткрылась на длину темной металлической цепочки, и из щели на генерала снизу вверх внимательно посмотрели прищуренные слезящиеся глаза.

«Бог ты мой, — Всеволод Иванович поразился перемене, происшедшей во внешности бывшего начальника. — Как он постарел. А ведь всего-то на пять лет меня старше. Неужели и я вот таким стану, когда спровадят на пенсию?»

— Что, Орехов, не узнал? — спросил хозяин с горьковатой иронией в голосе. — Пришел? Пришел, а я уж думал не увижу тебя раньше, чем ты над гробом моим речь толкать будешь. Ну, входи раз пришел. Козырять не буду, хоть ты и генерал-лейтенант.

Дверь на несколько секунд снова закрылась, звякнула цепочка, и, только уже входя в коридор, Орехов произнес:

— Здравствуй, Егор Федорыч.

После горячей ванны, ужина с выпивкой и бурной ночи, проведенной им в постели с Ингой, сомкнувший глаза лишь под утро, Климов проспал до полудня. Умывшись, он, как был голый, начал слоняться из угла в угол по однокомнатной квартире своей подруги, мысленно подводя итоги своих вчерашних буйных развлечений. Саша не мог не рассмеяться, вспоминая разборку представителей двух ведомств во дворе его дома. Хотя, если подумать, смешного тут было мало. Где он, тот дом? Нету. Старик Барбиканыч страшно расстроится, лишившись поставок колбасы. Он поди уж со счета пачку зеленых снял. А благодетель его в бега ударился.

«Хорошо хоть у меня крыса поселилась, — со вздохом подумал Александр. — Этот и без датской ветчины и без докторской колбасы проживет. Не кошка, не собака».

Саша вспомнил свою жену Марину, не раз уговаривавшую его завести собачку. Климов сопротивлялся как мог. Марина — этакое субтильное существо с нежной кожей, огромными серыми глазами и длинными ресницами, которыми она либо томно хлопала, либо, когда хотела добиться чего-нибудь своего, часто-часто моргала, отчего казалось, что девчонка эта (женщиной ее назвать язык не поворачивался) вот-вот расплачется. Саша понимал, что, если не устоит и согласится, на нем повиснет не только материальное обеспечение молодой семьи, обязанность уделять побольше времени, то есть исполнять капризы инфантильного и не приспособленного к жизни существа (побольше времени, а работать когда?), но и ежедневные выгулы собаки, которую еще надо кормить, даже, кажется, учить чему-то. Он выстоял, согласившись на котенка, но получил у жены прозвище «злобного эгоистичного типа». Впрочем, пока работала созданная ими с Лешкой артель, все шло хорошо. Но вот, когда «трест» лопнул и денег в кармане у Александра стало мало, коротенькие ссоры, кончавшиеся неизменными объятиями, поцелуями и заверениями в вечной любви, стали перерастать в яростные скандалы, где «кровь лилась рекой».

Собачку? Котенок в короткий срок вырос и превратился в «гнусного», по Сашиному собственному определению, котяру. Вот уж кого с полным правом можно было назвать «злобным и эгоистичным». Сидор не желал считаться ни с чьим мнением, ни с чьими потребностями, кроме своих собственных. Излишне говорить, что после воспоследовавшего за изменением материального благосостояния супругов Климовых разводом, Александр стал единственным владельцем своенравного животного. Кот, к Сашиному удивлению, изменил свое поведение, он стал менее наглым и даже ласковым, словно жалел хозяина. Однако, убедившись, что тот не сильно расстроен потерей любимой жены, возрадовался. Пожалуй, Климов не удивился бы, если бы кот, умей он говорить, сказал ему: «Молодцы мы с тобой, спровадили эту сучку».

Так они прожили несколько лет. Кот по-своему оценивал подружек своего хозяина. Те, которым Сидор не выражал своего благорасположения, долго не задерживались. Просто не выдерживали, когда чьи-то длинные и острые когти, на подленько вытянутой из-под кровати мягкой пушистой лапе, хватали жертву за лодыжку. И попробуй-ка дернись, тут же кожа окажется расцарапанной в кровь.

«Интересно, а как белокожая Инга прореагировала бы на такое обращение? — подумал Климов. — М-да, девка, которая летает по городу на скорости сто восемьдесят километров в час, утирая нос гаишникам, уводя у них из-под носа «добычу», наверное, сумела бы найти общий язык со своенравным котярой».

Впрочем, зверя этого давно нет в живых.

Лешка тогда уже сгонял первый раз в Польшу, он недоумевал и злился, почему это лучший друг не желает разделить его странствия. Причина была все в том же коте. На кого оставить такого мерзавца? Жизнь шла, надо было работать, а для этого приходилось ездить. Зверь словно почуял, что мешает хозяину, а может, чем-то заразился или просто уже состарился. Он перестал есть, сделался необычно угрюмым… Сидор умер легко. Саша закопал могучее пушистое кошачье тело, странным образом сплюснувшееся, точно мяч, из которого выпустили воздух, под раскидистым деревом. Впрочем, тогда стояла кислая дождливая зима и листьев не было. Климов долго ковырял мерзлую землю одолженной у дяди Федора саперной лопаткой. А потом несколько минут молча и тупо смотрел на фланировавших вокруг собаковладельцев… Собачку, говорите? Хм? Собачку?

«Нет, ребята, Барбиканыч не собачка, это тот самый зверь, которому никто на фиг не нужен. Прямо какой-то постаревший и уставший от кровопролития Анслен де Шатуан… Эк, ты парень хватил».

И сам удивляясь своей не в меру разгулявшейся фантазии, Климов забрался в хозяйский холодильник, содержимое которого не поражало воображение своим богатством и многообразием. Александр отломил кусочек сыру и сжевал его прямо перед открытым холодильником. Позавтракав таким образом, Саша отправился на кухню, чтобы приготовить кофе. Он едва успел поднести к губам чашку, когда в дверь позвонили. И, хотя Климову было четко сказано, чтобы он никому не открывал, Саша, после второго или третьего настойчивого звонка, обмотав вокруг бедер полотенце, пошел-таки к двери.

Климов с удивлением уставился на мужчину, на простоватом лице которого застыло виноватое выражение. Человек этот, державший в руках букет цветов и коробку конфет, удивился, судя по всему, еще больше, чем сам Климов, потому что открыл рот и, выпучив глаза, воззрился на отворившего ему дверь практически голого незнакомца. Затем, растерянно оглядевшись вокруг и, видимо, убедившись в том, что ни подъезд, ни этаж он не перепутал, с трудом шевеля языком, выдавил:

— А где… э-ээ… На-та-ша?

— Хрен ее знает, парень, — пожал Александр плечами. — Я тут со вчерашнего вечера сижу и никакой Наташи не видел, ты, часом, не перепутал чего?

— Не-ет.

— Ну извини, я смотрю ты по делу пришел. — Саша показал на цветы и конфеты в руках странного своего собеседника, который, надо думать, притащился в гости к Ингиной подружке. (Таково во всяком случае, было предположение Климова. Девчонки часто живут вместе, они, наверное, труднее переносят одиночество.) — Может, она скоро придет, я здесь всего второй раз, не освоился еще пока… Хочешь, заходи, подождем вместе.

На предложение это незнакомец отреагировал как-то странно. Он окинул Климова с головы до ног, неестественно долго задержавшись глазами на полотенце, и, решительно замотав головой, промямлил, что зайдет позже.

— Дело хозяйское, — бросил Саша и закрыл дверь. Однако странный тип не ушел, а остался на лестничной площадке. Саша это чувствовал, не говоря уже о том, что звуков удалявшихся шагов он не слышал.

На богдановского агента, равно как на милиционера или мехметовского подручного, мужчина этот не походил. Наверное, все-таки следовало послушаться Ингу и не открывать никому. И что это еще за Наташа такая? Не став, однако, понапрасну ломать голову над поведением этого таинственного визитера, Климов пошел пить свой кофе, который как раз успел немного остыть и теперь был, что называется, в самый раз.

Саша нашел в шкафчике залежи всевозможных печений, конфет и пряников. Он усмехнулся: «Сладкоежка». Странная все-таки девка. Сам Климов машину водил очень прилично, а вот мотоциклов побаивался. Осмелился бы он оседлать «ямаху», чтобы мчаться на ней со скоростью сто восемьдесят километров в час по городу? Пусть даже ночью, когда машин мало. Лет пятнадцать назад, может быть. А сейчас? Нет, не осмелился бы. Ни за что. Нежная, как у ребенка, кожа и неистовая страсть, просто безумие какое-то. Саша не случайно вспомнил о Марине, с которой уж лет десять тому, как развелся. Две эти женщины были чем-то внешне похожи. Два этаких субтильных создания. Почему два? А Лена, та из-за которой он чуть не взлетел на нары? Она ведь тоже, если перефразировать «Deep Purple», same kind of woman[23]. Внешне. Именно так. Наверное, такие женщины, вообще его, Климова, тип. Если не смотреть в глаза Инге, не слышать ее хрипловатого голоска, можно подумать, что она не в состоянии без посторонней помощи перейти дорогу, под стать Марине, в которой самостоятельность проснулась только тогда, когда они с Сашей расстались. Но сходство было лишь внешним и потому обманчивым. Прямой взгляд. Ехидная усмешка… Александр вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется увидеть Ингу именно сейчас. Где она носится?!

Не успел Александр вдоволь вкусить от хозяйкиных щедрот и завершить свои размышления, как в дверь вновь позвонили.

«Пусть валит за бутылкой, — решил Климов, не сомневаясь, что, открыв дверь, вновь увидит странного типа с цветами и конфетами. — И пусть сидит ждет свою Наташу. Хотя, нет… Инга придет, не надо перед ней с пьяной мордой…»

Саша, щелкнув замком, потянул на себя ручку двери. На пороге он увидел миниатюрную и довольно хорошенькую шатенку лет двадцати пяти — двадцати восьми, пронзавшую его внимательным взглядом.

— Можно войти? — спросила она и, не дожидаясь ответа, шагнула в квартиру. — Я Наташина соседка, меня Светой зовут.

— Климов, — представился Саша, впуская новую гостью. — Александр.

Женщина деловитой походкой, совсем по-хозяйски прошла в кухню.

— Кофе? — предложил Александр и поинтересовался. — И вообще, чем, так сказать, обязан?

От кофе Света отказалась и, присев, внимательно, изучающе посмотрела на Климова. Тот ответил вопросительным взглядом.

— Вы извините, Александр, — негромко, но уверенно начала соседка. — Может быть, я лезу не в свое дело… Но, понимаете… — Она на секунду замялась и, прищурившись, буквально стрельнула глазами во все еще продолжавшего недоумевать Климова. — Вы ведь здесь впервые? — неожиданно спросила она.

— Вовторые, — счел нужным внести уточнение Александр.

— Неважно. А Михаил Андреевич и Наташа знакомы уже давно, — заявила Света. — Они собираются пожениться, завести детей. Михаил Андреевич очень любит детей. Недавно они поссорились…

— Кто? — перебил Климов, изобразив на своем лице гримасу сочувствия и вежливого недоумения. — Дети?

— Михаил Андреевич и Наташа, — строго ответила Света и продолжала: — Михаил Андреевич очень переживает, он все эти дни места себе не находит… Наташа тоже. Просто она гордая и не хочет первой мириться.

«Скажите пожалуйста, какие утонченные люди, — подумал Саша, кивая головой. — Только на кой черт я все это слушаю, а? Да ладно, все равно делать нечего. А Михаил Андреич, это, конечно, тот мудак с цветами и конфетами. К соседке побежал, за сочувствием… мокрица».

Желание выпить с воздыхателем неведомой Наташи у Климова моментально испарилось. Соседка же не унимаясь продолжала расписывать нежные чувства, связавшие души двух любящих людей.

— Все замечательно, — не выдержал наконец Александр. — А я-то тут причем? Пусть любят себе на здоровье!

Глаза Светы потемнели от возмущения.

— К чему же такой цинизм? — произнесла она с трагической ноткой в голосе. — Или ранить чувства людей для вас дело обычное?

— Как нечего делать, — заверил Свету Климов, которому весь этот разговор уже начал казаться просто идиотским.

— Очень прискорбно, — совсем уже патетическим тоном персонажа из фильма «кошмаров и ужасов», как называл шедевры индийского кинематографа Климов, воскликнула Света, вставая. — У вас нет сердца. Но вашим замыслам не суждено будет осуществиться. Я открою Наташе глаза на то, какой вы есть.

— Обязательно сам открою глаза этой вашей замечательной Наташе! — крикнул Климов вдогонку, покидавшей квартиру соседке. — Если когда-нибудь ее увижу, конечно.

Света, остановившись на секунду, обернулась, смерила его презрительным взглядом, дернула плечиками и удалилась.

Захлопнув дверь, Саша задумчиво покачал головой. Вокруг кипел и бурлил самый настоящий океан страстей, в котором он, Климов, плавал этакой бочкой с дерьмом, разрушая узы нежной любви и пламенной дружбы Михаила Андреевича и Наташи. Что это еще за Наташа? Задав себе этот вопрос, Саша подумал, что не худо бы надеть брюки, а то еще кого-нибудь принесет нелегкая расспрашивать про Наташу. Казенного богдановского костюма, с которым за последние дни Саша просто-таки сжился, нигде не было. Не найдя его на «открытой местности», Александр решил посмотреть в шкафу, чего ему делать почему-то очень не хотелось. Вместе с тем расхаживать в набедренной повязке становилось тоже как-то негоже.

Открыв наугад створку шкафа, Саша инстинктивно отстранился, увертываясь от какого-то вывалившегося прямо ему под ноги предмета. Нагнувшись, Саша поднял его и с изумлением уставился на превосходную рыжую копну волос.

— Черт возьми! — воскликнул Климов. — Это же парик.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, — мысленно считал, лежавший на постеленном на полу спортивном, пропитанным потом мате человек, — сорок, сорок один… пятьдесят восемь, пятьдесят девять и… шестьдесят».

Блины штанги коснулись покрытого крашеной древесно-волокнистой плитой поверхности пола. Мужчина протянул руку, остановил секундомер и издалека посмотрел на циферблат.

— Старею, — произнес он негромко. — Старею. Полторы минуты. Хотя все же лучше, чем еще десять дней назад.

Он понимал, что прогресс этот связан с эмоциональным подъемом, который, в свою очередь, являлся прямым следствием проделанной за эти дни работы. Он уж и не надеялся… Чего ждать от жизни одинокому семидесятипятилетнему старику? Ничего. Впереди — болезни, недомогания и тихая смерть в постели. Если повезет, соседи забеспокоятся, позовут участкового, и труп не успеет сильно разложиться. Впрочем, мертвецу все равно. Сколько же лет был он простым советским человеком, шофером грузовика на обыкновенной автобазе?

Он поднялся и, поставив на место штангу, убрал спортивный инвентарь: гантели, различные эспандеры, детскую «прыгалку», и отправился принимать душ. Зарядка была сделана.

Стоя под струями горячей воды, старик не впервые уже за последнее время мысленно окидывал взглядом свою жизнь. Сирота, беспризорник. Голодное детство и отрочество. Детдом, срочная служба в Красной Армии. Мог бы стать снайпером, стрелял лучше всех в полку. Но повернулось все по-другому: НКВД, война, фронт, особый отдел. Нет, это не нравилось. И снова поворот. После Победы — служба в специально сформированном подразделении для выполнения особых, очень особых заданий. Затем сольная работа, по поручениям руководства тогда уже КГБ. Пик карьеры — специальное задание. Чистка, последовавшая за ним, и… смерть. А затем новое рождение. Скромного человека — Зайцева Петра Степановича. Женитьба, вдовство и ожидание старости. И вот, уже после московской замятни в августе, встретил он молодого лейтенантика. Да нет, не лейтенантика уже — подполковника, которого турнули из родного ведомства под горячую руку и досрочно проводили на пенсию. Как и почему поняли они друг друга, Зайцев сказать не мог. Словно почуяли один другого, и овдовевший старик, и полный еще сил отставной подполковник, бывший в далекой, забытой уже, прошлой жизни Петра Степановича юным желторотым младшим лейтенантом. Так началась еще одна — какая уже по счету? — жизнь сгоревшего в потерявшей управление, лишенной тормозов машине «специалиста».

Теперь задания Зайцев получал редко, брал за работу не много, не для денег устранял он тех, за кого ему платили (много ли привыкшему обходиться минимумом старику надо). Главное другое, то, что занятие, которому посвятил он лучшую часть жизни, давало ему ни с чем не сравнимое ощущение власти над людьми. Бог даровал людям жизнь, а он, Зайцев (привык за столько лет к этой фамилии, сроднился с ней), ставил точку в цепочке поступков зачастую незнакомых ему людей, приходя и уходя незаметно. И ни надежная, тренированная охрана, ни разные сигнализационные устройства не могли отвратить занесенную над головой жертвы руку Судьбы. И рукой этой был он. Пусть не сам принимал он решения, не сам выбирал объект, не все ли равно? Главное — работа возвращала ему молодость, оправдывала его существование. Вот она — настоящая власть.

Генеральные секретари, президенты, маршалы, генералы, окруженные сонмом помощников и порученцев, отдают приказы, и сотни, тысячи, миллионы людей отправляются на свидание с вечностью, но власть сильных мира сего призрачна и… слаба. Никто из них не гарантирован, что кто-нибудь из сотни не раз перепроверенных охранников не влепит им в лоб по тем или иным причинам кусочек свинца.

Другое дело он, Зайцев. Бывший подполковник нужен ему лишь как звено, связывающее с заказчиком. Сколько же дел было за истекшие четыре года? Да разве есть смысл считать? Люди забывали выключить газ в плите, или вдруг в чьей-то машине портились тормоза, кто-то под влиянием минутного порыва, вызванного стрессом, кончал жизнь в петле или прыгал с балкона. Кого-то пырнули ножом хулиганы в собственном подъезде. Да мало ли какие случайности подстерегают человека? Всего и не перечислишь… И вот наконец настоящее дело, оно и должно поставить точку в теперешней жизни Петра Степановича и… в судьбе отставного подполковника. Зайцев не сомневался, что сделал все правильно, «проверив» всех участников «игры», разыграв все карты и оставив на руках одного лишь козырного туза.

И… даму.

Петр Степанович выключил воду и, тщательно вытерев сильное мускулистое, несмотря на годы, тело большим махровым полотенцем, отправился в комнату, чтобы надеть свой рабочий костюм.

— Да не все ли тебе равно, Инга я, Наташа или там Галя? — с вызовом спросила Климова Инга, делая зачем-то ударение на последнем имени. — Разве это снижает остроту ощущений? — Она усмехнулась и погладила любовника по плечам и груди. — Или я ошибаюсь?

Нет, что касалось остроты ощущений, то факт наличия у Инги второго имени, остроты этой ни в коем случае не снижал. Даже, пожалуй, наоборот. И все-таки…

Рыжий парик, о котором Саша решил пока не спрашивать, то обстоятельство, что случайная, как казалось, подружка встретилась ему сначала на шоссе, а потом загадочным образом спасла от погони, вытащив, можно сказать, из самых лап милиции, не могли не озадачивать. И что это за многозначительные намеки на Галю? Хотя обычное же имя… Просто совпадение! И все-таки…

Не дав Климову сказать ни слова, Инга прямо с порога набросилась на него, точно кошка, и они оказались в постели. Прошло немало времени, прежде чем Саше удалось спросить ее о визитах странного цветоносца и его доброхотши соседки Светы.

— Да забудь ты о них, — махнула рукой Инга.

— Ну что ты, разве такое забудешь, милая? — спросил Саша. — Что же станется с бедными детками, которых так любит Михаил Арсеньевич… ах, простите, Андреевич, ну пусть так. Так как же ваша любовь?

— Какие еще детки? — Девушка, прищурив глаза, посмотрела на Александра. — И какая, простите, любовь? Знать не знаю, ведать не ведаю, о чем это вы?

— Нет. — Климов нацепил на лицо маску притворного безразличия. — Собственно, я говорю о Наташе, которой, кстати, не завидую. Ей сегодня непременно станут открывать глаза. Как ты думаешь, а она, ну, Наташа эта, нас с тобой на свадьбу позовет? Или нет?

— Думаю, что и на крестины первенца тоже.

— Тоже «да», или тоже «нет»?

— Тоже «нет». Этой девчонке вообще не повезло: ей приходится жить в необъятном, изнемогающем от любви к народу сердце господина Маложатова, — усмехнулась Инга. — Угораздило же, а?

— Ну, в этой квартире еще кое-кому тоже не слишком подфартило, — ответил Александр своей подруге. — Тебе, наверное, не везет на мужиков, а? Я, милая, в бегах. Гаишники — ерунда, без меня просто не могут жить доблестные стражи порядка Центрального околотка. Да и это еще не все — Федеральная служба безопасности, в лице неизвестных мне типов в серой «девятке» и моего армейского товарища, ныне майора этой самой службы, мсье Богданова, который, кстати или некстати, довольно прозрачно намекнул мне, что я заинтересовал, ко всему прочему, еще и мафию в лице Адыла Мехметова. Тут почти полный джентльменский набор. Но и это еще, если разобраться, не самое веселое. По городу шляется какой-то маньяк с «пушкой» и крокодиловыми челюстями, поедая моих знакомых, друзей и родственников. Так что, если меня в ближайшее время не посадят, то пришьют. И что уж лучше, я, право же, не знаю…

Климов умолк, подумав вдруг, что и на самом деле не уверен, какое из двух этих зол считать меньшим.

— А у тебя, Саша, очень содержательная жизнь, — с некоторой даже завистью (во всяком случае, так показалось Климову), проговорила Инга. — Совсем, наверное, не остается времени для себя.

— Это точно! — воскликнул Климов. — Это ты в самую десятку! Совершенно некогда о себе подумать, зато у других для меня времени навалом. Люди забросили семьи, не ходят в кино, не играют с друзьями в преферанс и шахматы, не смотрят телевизор, а целыми днями и, заметь, ночами окружают вашего покорного слугу неусыпной заботой. И этого мало, один симпатичный старичок, человек чрезвычайно ученый, раскрыл мне глаза на моих предков. И, представь себе, родственнички: куда не плюнь, насильники, грабители, братоубийцы, оборотни, — одним словом, отпетые головорезы. Дедушка по маминой линии, красный кавалерист, пришел бы в ужас, узнай он, с какой контрой породнилась его дочь…

Александр умолк, а Инга, прижавшись к нему всем телом, поцеловала его в губы.

— Может быть, отвлечемся от мрачных мыслей и, пока ты еще не в тюрьме и не в могиле, займемся чем-нибудь приятным? — прошептала она. — Например личной жизнью, а?

«Личной жизнью, а? Пока он, Климов, еще не в тюрьме и не в могиле?» Классная девчонка! Такие, как она, да еще Барбиканыч, просто украшают жизнь!

— Слушай, тебе никто не говорил, что ты классная девчонка? — спросил Саша Ингу, обнимая ее так, что у девушки, захрустели кости.

— Говорили, — ответила она восхищенным шепотом, когда Александр разжал объятия. — Но при этом не порывались сломать ребра.

— Значит, они ни черта не понимали.

— Это точно.

— А я чувствовал, что ты придешь, Всеволод Иванович; нет, не чувствовал — знал, — негромко произнес отставной генерал-майор и умолк.

Он пригласил своего бывшего заместителя в пыльный кабинет, где по трем стенам стояли полки с книгами, несколько стульев и старинный письменный стол красного дерева, украшенный резьбой. За ним и разместился хозяин, усадив гостя напротив, отчего тому на какое-то время показалось, что Совинский вновь стал начальником, к которому он, Орехов, зашел в кабинет с докладом. Шторы прикрывали окно лишь наполовину, и лучи склонявшегося к закату солнца, в которых роились тучи пылинок, освещали бронзовый письменный прибор и лежавшие на столешнице покрытые пигментными пятнами руки хозяина.

Лучи били прямо в лицо посетителю, который, не желая выдавать своего стеснения, старательно делал вид якобы ничто его не беспокоит. Совинский не в первый уже раз произносил эту фразу, и Орехову даже начинало казаться, что пришел он зря, так как у бывшего начальника развился склероз и потому спрашивать его о делах давно минувших просто бесполезно.

Но хотя и внешний вид хозяина, и душная, если не сказать, затхлая атмосфера, царившая не только в кабинете, но и во всем жилище, удручали генерала, а бивший в глаза свет раздражал, уйти Орехов не мог и потому принужден был сносить, выпавшую на его долю муку.

После некоторой паузы генерал-майор наконец продолжил:

— Небось, поручил своим ребятам личные дела отставников перебирать? Тех, кто в Белоруссии служил?.. Удивляешься проницательности моей? — Он усмехнулся. — Не удивляйся. Мне делать нечего, я газетки читаю от скуки. Иногда думаю, размышляю, понимаешь… Оборотень тебя беспокоит? Оборотень. Да он и впрямь оборотнем стал: горлышки людям рвет, резвится… Неохота тебе на пенсию, Всеволод Иванович? Неохота. А ведь попрут. Да и то сказать, генерал-лейтенантом в отставку выйдешь, не то что я.

— Для того и дали мне это звание, чтобы с почетом проводить, — согласился Орехов. — Да только вот замену пока никак не найдут. Заело там в Москве шестеренку какую-то, да то — дело времени. Ждать все равно недолго.

— Возьмешь его, — с уверенностью произнес генерал-майор и усмехнулся, — покомандуешь еще.

— Ты и правда, Егор Федорыч, думаешь — это он? — с сомнением спросил генерал-лейтенант. — Погиб же он. Сгорел. Труп опознали, ты же сам это не хуже меня знаешь.

— Оборотень, — веско произнес Совинский, — он на то и оборотень. Его, брат, так просто не возьмешь. И сам ты понимаешь, что никто другой так работать не может. У него талант, редкий дар, можно сказать. Если бы в Бога верил, — генерал-майор усмехнулся, — сказал бы, что с нечистой силой наш с тобой приятель знается. Он ведь к кому угодно подобраться мог. Да что подобраться, хоть ты будь с ним знаком — рядом пройдет, если не захочет, чтобы узнали его, не узнаешь. В газетках-то большинство чушь пишут, да я ведь и между строк читаю… Не верил я, ей-Богу, не верил, что погиб он. Слишком уж просто… Не мог он так нелепо умереть… Ты связного ищешь среди наших, а не думал, может, есть кто в Москве служил или еще где, а потом в отставку вышел и к нам перебрался?

— Вот ты говоришь — в отставку, — согласился Орехов. — Я проверял и уволенных проверяю, да только у нас здесь никого, кто знал Оборотня, быть не может, да и в других местах тоже таких уже в живых не осталось. Так что, проверяй не проверяй. Не себя же мне проверять?

— Ну, так ты меня проверь, — ухмыльнулся генерал-майор. — Вдруг я на старости лет его связным стал? — Гость поморщился, не может Совинский не уколоть, а тот продолжал: — То-то и оно, что все мы, кто в том деле, после которого его убрать решили, участвовал, — либо старики, либо… — Совинский сделал паузу и закончил: — …покойники.

— Ему и самому уже лет не мало, — вздохнул генерал-лейтенант. — Должно быть, сильно за семьдесят. Возможно, и ошибаюсь я, связником ведь любой может оказаться… Да только не верится. Чувствую я…

Орехов умолк, потому что бывший его начальник затрясся от беззвучного смеха и, с сожалением посмотрев на генерал-лейтенанта, произнес:

— Ты, Орехов, точно стар стал. Это мне, пенсионеру, чувствовать дозволяется, а тебе…

Гость опустил голову.

«Да, что же это я, а?! И сам ведь Богданова за такое ругаю и не одного его…»

— Не обижайся ты, Всеволод Иваныч. Это я так… — генерал-майор тяжело вздохнул и вдруг печальным тоном закончил: — Устал, брат, я от жизни. Смерти жду… Тело не служит, а вот мозги еще ничего — работают, и память есть: Помню то, что ты забыл.

Орехов встрепенулся.

— Помнишь этого, как его… — старик щелкнул пальцами, — эх, зря похвастался, а ведь только что помнил… — Он от огорчения причмокнул губами и, внезапно просияв, радостно воскликнул: — Ющенко!

— Ющенко? — переспросил генерал.

— Да, он ведь здешний, земляк твой, служил в Москве, а в девяносто первом его выперли. Ты не можешь не знать. Я ведь не хожу никуда, а тут как-то прогуляться вышел, смотрю — физиономия знакомая, он ведь приметный такой… Ну заматерел, конечно, в те-то годы совсем щенком был. Я потом, как домой пришел, целый день голову себе ломал, кто такой? — насилу вспомнил. Проверь, не пересекался ли он где-нибудь с Лапотниковым и замом его? Последнему-то он, пожалуй, больше по возрасту подходит. Если найдешь хоть малейшую точку соприкосновения…

— Так он ведь в операции той не участвовал, — воскликнул Всеволод Иванович. — Ющенко… Знаю я Ющенко. Брови у него как у Брежнева были, смеялись еще все, не родственник ли?

— Участвовал не участвовал, — махнул рукой генерал-майор, — друга нашего он знал, вот что для тебя главное. Проверяй, все равно ведь ничего больше у тебя нет.

Тут бывший начальник Орехова был абсолютно прав. Шансов, как говорится, пятьдесят на пятьдесят — или Ющенко, или… Да, все равно ведь никого другого нет. Следовало сейчас же отправляться на работу. Или нет, лучше позвонить прямо отсюда, чтобы нашли Богданова…

— Вот-вот, поспеши, — сказал Совинский, заметив, что рука генерала потянулась к пузатому красному телефонному аппарату, стоявшему на столе. — А то как бы не опоздать… Оборотень нынче по-крупному играет, связной ему, может быть, уже больше и не нужен.

Не успел генерал коснуться трубки, как телефон ожил, взорвавшись громкими надсадными трелями.

— Ты смотри, — удивился хозяин дома, поднимая трубку. — Прорвало, а то неделями молчит. Алло… да… да… да… — Совинский прикрыл микрофон рукой. — Тебя, генерал-лейтенант.

Закончив короткий разговор, Орехов поднялся и внимательно посмотрел на своего бывшего начальника.

— Ющенко… — уверенно произнес тот.

— Убит, — коротко ответил генерал-лейтенант.

— Я давно хотел спросить тебя, девочка моя, — ласковым тоном произнес Климов, когда они, выпив кофе, сидели на кухне. — Где моя одежда? А то неудобно, знаешь ли…

— По-моему, нам одежда не нужна, — игривым тоном проговорила нагая Инга. — Сейчас тепло. Зачем тратить лишнее время? Раздеваться?..

— В практичности тебе не откажешь, милая, — улыбнулся Климов. — Однако я вчера произвел неизгладимое впечатление на твою соседку и воздыхателя, щеголяя перед ними в набедренной повязке. Они, чего доброго, решили, что я — папуас… Кстати, я, конечно, ценю твою выдержку и нежелание понапрасну «ранить чувства людей», но… он просто так не отвяжется. Я нашего брата мужика знаю. — Саша имел в виду Маложатова, которого Инга дважды выставляла за дверь и, наверное, принуждена была бы сделать это и в третий, и в четвертый раз (Климов уже хотел вмешаться), но приняла простое и гениальное решение: не открывать дверь. — Я, конечно, могу встретить его в следующий раз вообще без повязки, но с ним может заявиться и Света… мне, конечно, все равно… И потом, вдруг за мной менты придут? В камере меня могут неправильно понять. Ты что, боишься, что я сбегу?

— Не боюсь, — бросила Инга, вставая и покачивая бедрами так, что Саша не замедлил еще раз оценить ее практичность: действительно, зачем одежда? Тогда ведь придется все время раздеваться. Девушка вернулась через несколько секунд и, положив перед Климовым сверток в целлофановом пакете, сказала: — Это вам, сударь.

Саша развернул сверток, в котором оказались черные джинсы, рубашка и даже белье. Все вещи, это Александр мог сказать с уверенностью, куплены были не на рынке, а в фирменном магазине и тянули больше, чем на сотню долларов.

— Я поступаю к тебе на содержание? — спросил он с интересом. — Это для меня что-то новенькое. Если нет, то расплачусь я не скоро. Последним моим имуществом была машина, которую, полагаю, менты уже оттащили на стоянку и которой мне не видать как своих ушей. Остается еще квартира, тем более что в ближайшее время мне, в лучшем случае, обеспечат казенные апартаменты, а в худшем… для худшего мой старый костюмчик подходил лучше. А кстати, где он?

— Я его выбросила, — спокойно ответила Инга. — Ты в нем отвратительно выглядел.

— И напрасно, это было казенное имущество. За него, наверное, кто-нибудь расписывался. И потом, что это значит «отвратительно выглядел»? По-моему, я в нем познакомился с тобой, и мне кажется, я тебе тогда понравился… или нет?

— Тогда костюм не имел никакого значения, — сказала Инга, и на губах ее заиграла лукавая усмешка. — Мне очень хотелось проверить, что под костюмом. И, — она сделала многозначительную паузу и улыбнулась так, что на щеках ее появились ямочки, — результаты проверки меня не разочаровали. Может быть, соблаговолите примерить? Умираю от желания узнать, не напутала ли я с размером.

Ошибки не было, костюмчик (джинсы и рубашка одной и той же фирмы) сидел как влитой.

— Ты что? Сняла мерки пока я спал? — спросил Климов.

— А ты спал? — озорно улыбнувшись, спросила Инга. — Что-то не припомню.

Саше все больше и больше нравилась эта девчонка. Почему они не встретились раньше? Что за черт? Почему она появилась именно тогда, когда… Будет ли такая девчонка посылать письма ему в зону? Она слишком молода… Нет, уж пусть лучше носит цветы на могилу.

— Да, кстати, этот вопрос, я имею в виду то, кто с кем спит, по-моему, страшно интересовал твоего приятеля, — сказал Саша и пояснил: — Того, которого страстно любит Наташа.

— Нехорошо.

— Что — нехорошо?

— Нехорошо совать свой нос в личную жизнь незнакомок, а подслушивать и вовсе неприлично! — пожурила Климова Инга.

— Тут не дворец, в котором два любовника могут месяц не встретиться, — развел руками Саша. — Извини, я что, уши должен был затыкать, когда этот высококультурный субъект завывал на всю квартиру: «Он с тобой спал, Наташа? Скажи, он с тобой спал?» Кстати, не знаешь, почему это Наташиного жениха так волнует, с кем спишь ты?

— Понятия не имею, дяинька, — состроив простодушную мордашку, ответила Инга.

— Хотелось мне выйти и сказать ему… Знаешь, анекдот такой есть? Настоятельница монашку на исповеди спрашивает: «Чем грешна, дочь моя? Пост не блюдешь?» — «Блюду, матушка». — «Вино пьешь?» — «Нет, матушка». — «Куришь?» — «Нет, матушка». — «С мужчинами спишь?» — «Нет, матушка, разве с ними заснешь!»

Инга звонко расхохоталась.

— Ладно, — сказала она. — Пора начинать новую жизнь.

— Не понял.

— Ты что собираешься делать?

— Ничего, — пожал плечами Климов. — Я как Рабинович, который до семнадцатого года «сидел и ждал», а потом… потом «дождался и сел».

— Не хочешь получить работу? — спросила девушка.

— Работу? — спросил Климов с интересом и, помедлив, добавил: — Думаю, нет. — И, увидев в глазах своей подруги удивление, пояснил: — Полагаю, что моим трудоустройством скоро займутся соответствующие органы, которые проследят, чтобы я сбросил лишний жирок, выполняя и перевыполняя нормы на лесоповале.