Retardo.
Одно из восьми миллионов испанских слов, которых он не знал. Иногда испанские слова звучали, как английские, – надо было только разобраться в контексте.
В данном случае контекстом служило большое черное табло вылетов аэропорта «Эльдорадо». И все слова и символы, которые предшествовали незнакомому слову: рейс 345, международный аэропорт Кеннеди, Nueva York.
Это дало ему ценный, убедительный ключ.
Одна беда – у Пола не было ни малейшего желания им воспользоваться. Он сознательно отгораживался от информации, он, словно продажный детектив, даже не собирался сопоставлять факты.
Два часа назад в доме в предместьях Боготы он проглотил тридцать шесть презервативов.
Затем Пабло отвез его в аэропорт – тот самый человек, который больше недели назад встречал его здесь.
Пол прошел контроль безопасности и таможню.
И вот табло утверждало, что рейс retardo.
«Ну хорошо, мальчики и девочки, как говаривал его учитель испанского господин Шульман, может кто-нибудь догадаться?»
Был и другой ключ, и его уже практически невозможно было не заметить: будущие попутчики, которые ждали посадки у того же выхода. Они тяжело вздыхали, ворчали и качали головами с одинаковым выражением покорности.
Пол поднялся со стула и подошел к справочному бюро. И при каждом шаге ощущал набитые в живот презервативы. У него было такое ощущение, словно он проглотил баскетбольный мяч. Убийственный прыжок Кобе.[21] Вот сейчас мяч провалится в корзину, и его путешествие накроется, даже не начавшись.
– Простите, пожалуйста, – обратился он к колумбийке приятной наружности, сидевшей за конторкой.
– Да, сэр? – У нее был вид, будто она сидела за прилавком возврата товаров на следующий день после Рождества. На лице застыло выражение настороженной готовности отразить любую, даже самую бешеную атаку.
– С моим рейсом все в порядке?
Пол прекрасно понимал, что с его рейсом ничего не может быть в порядке, иначе на табло вылетов не засветилось бы слово «retardo». И попутчики не устраивали бы коллективных недовольных стенаний. Но пока эта женщина не подтвердит его опасений, он может считать, что все идет как надо. И придерживаться отпечатавшегося в голове расписания, согласно которому он примерно через четыре с половиной часа должен прилететь в международный аэропорт имени Джона Кеннеди, а еще через два часа – добраться до нужного дома в Джерси-Сити.
– Рейс задерживается, сэр.
Внезапно Пол почувствовал, что его сердце стало тяжелее желудка, – оно как камень провалилось куда-то в самую глубь. Осталось задать еще один вопрос:
– Надолго?
– Мы не знаем. Как только что-то выяснится, мы тотчас сделаем объявление.
Полу самому очень захотелось сделать объявление: у меня в животе тридцать шесть набитых кокаином презервативов, и, если я в ближайшее время от них не освобожусь, они растворятся и убьют меня!
А затем Ариас убьет его жену и дочь.
Между двумя выходами на посадку стоял колумбийский полицейский. Он курил и косился на ноги и задницы проходивших мимо женщин – не пропускал ни одной.
«Если надумаешь кому-нибудь рассказать, действуй, – сказала Джоанна. – Я пойму».
Как это было бы просто. Признаться. Рассказать.
Он открыл бы душу полицейскому, тот перестал бы таращиться на женщин и отвез бы его в ближайшую больницу. Там из него быстренько вымыли бы наркотик. Полицейские выслушали бы его рассказ, в том числе подробное описание похитителей. И Галину с Пабло немедленно арестовали бы.
Все просто, не правда ли?
Вот только дело происходило в латиноамериканской стране с инфляционной экономикой. Где номинально все дорого, а на самом деле – дешевле некуда. Включая человеческую жизнь. Жизнь здесь вообще ничего не стоит. А уж жизнь Джоанны – дешевле грязи. Стоит ему открыть рот, и, нет сомнений, она замолчит навсегда.
Полицейский бросил тлеющий окурок на пол и растер подошвой внушительного черного сапога.
А затем ушел.
Пол сел на место.
Но каждые пятнадцать минут поднимался и подходил к справочному бюро, где надежно забаррикадировалась уже знакомая колумбийка. Каждый раз она была чем-то сильно занята: то сверялась с грузовыми накладными, то укладывала билеты в ровную стопку. А он действовал ей на нервы – непонятливый проситель, который никак не хотел смириться с простым ответом «нет».
– Пока ничего не знаем, – сообщила она, когда Пол во второй раз подошел спросить, когда отправят его рейс. Он заметил, что теперь она не прибавила «сэр».
– Я спешу в Нью-Йорк на очень важное совещание. Никак не могу опоздать. Вы понимаете?
Она понимала, но тем не менее ничего не знала. Поэтому просила сесть и слушать объявления.
Через пятнадцать минут, не дождавшись объявления, Пол снова был у справочного бюро. Потом еще через пятнадцать минут. И еще через пятнадцать.
– Послушайте, – мотнула головой колумбийка, – я же вам объяснила, у нас нет никакой информации.
– Но самолет здесь или нет? Это вы мне можете сообщить?
– Пожалуйста, сядьте. Я немедленно сделаю объявление, как только нам что-нибудь скажут.
Пол не хотел сидеть. Он хотел получить ответ.
– Кто?
– Простите, не поняла?
– Кто эти таинственные люди, которые должны вам что-то сказать?
– Еще раз прошу вас – сядьте.
– Я всего лишь задал вам вопрос. Пытаюсь выяснить, сколько времени мне еще ждать. Намекните, дайте понять, все, что угодно. Неужели я прошу непомерно многого?
Пол решил, что говорит громче, чем нужно. Понял это по тому, что несколько пассажиров в зале ожидания оторвались от кроссвордов, газет и журналов и взглянули в его сторону. Они смотрели обеспокоенно и в то же время поощряюще. Возможно, он один поступал сейчас так, как хотелось каждому: выпускал пар растущего гнева, хотя при этом и нарушал благопристойность. К нему не спешили на помощь, но молчаливо поддерживали. Он вспомнил другую пассажирку, которая давным-давно и совсем в другом месте упорно приставала к представителю авиакомпании, пытаясь получить сведения о нужном ей самолете.
В отличие от того служащего Роза – это имя Пол прочитал на ее нагрудной карточке – оказалась непробиваемой.
– Я же вам сказала – как только нам что-то сообщат, я сделаю объявление. А теперь я должна вас просить…
– Хорошо, хорошо, я сяду. Только скажите мне, кто эти люди, которые должны вам все сообщить?
Роза решила не обращать на него внимания и занялась своими делами, словно он уже вернулся на место.
Пол почувствовал, как что-то поднимается у него по пищеводу. Сначала он решил, что внутри разорвался презерватив и через секунду он рухнет на пол и захлебнется в собственной блевотине. Но это был не кокаин. Это была ярость – весь яд, который в нем скопился за пять дней заключения. Злость на Галину, Пабло, Ариаса и того человека с сигарой – и вся она сфокусировалась на женщине, которая не желала ему сказать, сумеет ли он выбраться из Колумбии вовремя, чтобы спасти свою жену и дочь.
– Я задал вам один-единственный долбаный вопрос! – почти выкрикнул он. – И желаю, черт вас побери, получить на него ответ!
Сочувствующих лиц вокруг стало намного меньше. Теперь пассажиры смотрели на Пола с нескрываемой тревогой. Особенно Роза. Колумбийка отпрянула, словно ждала, что он вот-вот на нее нападет.
– Прекратите разговаривать со мной таким тоном! – потребовала она. – Вы меня оскорбляете! Если не перестанете, я вызову начальство…
Пол ее больше не слушал. Главным образом потому, что заметил нескольких человек в синей форме, которые спешили к месту перепалки. Он не был уверен, кто они такие – служащие аэропорта или колумбийская команда SWAT.[22]
«Если полиция меня арестует, я не смогу улететь. – Вот первое, что пришло ему в голову. – Да, рейс задерживается, и неизвестно насколько, но если меня сцапают, я точно на него не попаду».
– Извините, – пробормотал он. – Прошу прошения. Я очень нервничаю из-за своего совещания. Поверьте, я не хотел вас обидеть.
Люди в синей форме оказались служащими авиакомпании. Три мужчины и женщина встали стеной у справочного бюро, проявляя солидарность со своей коллегой. В наши дни авиаторы работают, можно сказать, на передовой и готовы поддерживать друг друга.
– Какие-нибудь проблемы? – спросил мужчина у Розы.
Она немного поколебалась и покачала головой:
– Нет, все в порядке. Мистер Брейдбарт сейчас вернется на свое место.
Мистер Брейдбарт возвратился на свое место.
Самолет опаздывал с вылетом уже на час.
В его распоряжении оставалось семнадцать часов.