Круговерть бытия 2

Глава 13

В конце мая, наконец, пошла жаришка. И солнце жарило как остервенелое и обстановка на театре военных действий была под стать. Весну сменил летний зной, с комарами, змеями, бесчисленными роями оводов. Лето было жарким.

Нас, казаков сняли с повседневной ерунды и включили в наступающую армию генерала Дибича. Надеюсь, что пословица: «Русские долго запрягают, но быстро ездят» докажет свою правоту. Действительно, сколько можно еще телиться? Хватит кропать сладкие стишки! И бренчать на клавесинах! Ставить кукольные комедии! И щеголять в штиблетах с перламутровыми пуговицами!

Пора серьезно браться за дело! Уже май завершается. На всю компанию остается всего три месяца хорошей погоды! Конъюнктура лучше уже не будет.

Мы двигались на выручку Варны. Разобраться с зарвавшимся визирем Решид-пашей. Погулял и хватит!

Да и то сказать, этот визирь совсем берега попутал! Крейсирует как трамвай по рельсам по одному и тому же маршруту. Варна-Праводы. И наоборот. С заходом в Шумлу. Перехватить османскую армию становилось легче легкого.

— Куда урус идет? — спросила меня, между прочим одна бойкая болгарская старушка, — зачем? Вас мало, турок много, они злы. Погибнете. Вас перережут.

Такие слова старушки выражали общее убеждение всего болгарского населения. Это лукавое племя не сомневается в предстоящей нашей гибели. Мы же не обращаем внимание на недостаток воды, мошек, адский жар и просто жаждем встречи с турками, словно нас там ждут все блага земные. Неподдельный бодрый дух, казалось, брызжет из каждой пары казачьих глаз.

Войско Решида-паши мы настигли у деревни Кулевча. Это возле самой восточной границы Шумлинской области. Естественно, с Варненской. И османского полководца имелось под знаменами сорок тысяч человек, половина из которых — башибузуки, преимущественно — албанцы. С нашей стороны было 26 тысяч профессиональных солдат.

И каких солдат! Их вполне можно было сравнить с римскими легионерами. Государь Николай Павлович сам лично проверяет знание службы полков, стремится высоко поставить военное дело. Наблюдает за обучением кадетов, требует от офицеров точного исполнения долга. А количество всегда волей-неволей должно переходить в качество. Русские солдаты в это время были стойки и непобедимы и, кроме того, честны и исправны.

Много лет прошло с этих пор, много воды утекло, но и в 21 веке, когда мы хотим сказать про кого-либо, что он образцово служит, мы говорим: — «это Николаевский служака». Всю жизнь служил николаевский солдат на военной службе. Молодым безусым рекрутом приходил он в полк из деревни и седым стариком возвращался домой.

По нынешним понятиям, считай у сторон — паритет в силах.

Сражение снова получилось бестолковое. Поскольку русская армия перешла в наступление и снова угрожали крепости Шумла, то Великий визирь заметался как вошь на гребешке и решил снова идти к Шумле, чтобы не допустить ее осады. Первыми из русской армии на месте оказалась конница. То есть наш Баклановский полк.

Числом конечно неполный, в строю по выздоровлению большей части раненых, оказалось 280 человек. Зато прекрасно вооруженный. Огневой мощью мы могли бы потягаться с тысячным отрядом османской кавалерии.

Против нас выступила конница башибузуков. Мы немного постреляли, последовательно разогнали два отряда по 500 человек. Срубив сотни две бритых налысо голов. Кроме того, снова хорошо показали себя два десятка свежесделанных гранат на основе динамита. Так что, враг умылся кровью. А вот нефиг с американцами соглашаться, что «полмиллиона погибших под бомбами иракских детей — удачная цена за свержение Саддама Хусейна».

После чего, утром 30 мая, подошел передовой отряд русской пехоты и выбил отряд башибузуков с высот возле села, захватив их. Но тут уже успел навалиться всеми силами Решид-паша и начал штурм этих высот. Для нас казаков особой работы не было, мы маячили неподалеку, иногда приближаясь и обстреливали крайние турецкие отряды.

Против нас, молодцов добрых, пыталась действовать турецкая кавалерия, но без особого успеха. Потому, что это была классическая турецкая феодальная конница, слабо снабженная огнестрельным оружием. Проще сказать — иррегулярная кавалерия. Так как первоклассную турецкую конницу мы за время войны уже почти полностью уничтожили и у противника осталась только второсортная.

То есть, те микст-банды, которые сумели собрать на своей территории правители вилайэтов (герцогств), которые, в свою очередь, делились на санджаки (графства). Первыми управляли бейлер-беи, вторыми — санджак-беи. Оставались в стране и государственные земли, не розданные в личное пользование, они разделялись на округа — казы. Казы составляли резервный фонд для пожалований новым феодалам и пока управлялись кадиями.

Сипахи не имели единообразного вооружения, а социальные катаклизмы, сотрясающие Высокую Порту, как и в Европе, способствовали исчезновению «восточного рыцарства». Кроме этого, турки не знали плотного конного строя, использовали тактику рассыпного боя, где каждый всадник, вооружённый на свой вкус, мог с наибольшей эффективностью воспользоваться своим умением.

Та пестрая толпа, что пыталась действовать против казаков, сохранивших свою старинную храбрость и изворотливость, кроме вышеизложенного имела еще и мало «агаларов» ( всадников с копьями), так что ловить им было нечего.

Даже вдвоем или втроем казаки легко разгоняли целые отряды такой швали, численностью в полтора- два десятка османских сипахов. Так как мы прекрасно владели огнестрелом и пикой. Донцы действовали так храбро, что не верилось всем, кто видел. Обстреляв врага, станичники врезались в ряды басурман, рубя и вращаясь на коне во все стороны.

Другая картина боя складывалась у многочисленной турецкой пехоты.

Русские начали оставлять высоты, но у нас подходили все новые отряды и с марша вступали в бой. И все же, пока русские части поднакопились, турки сумели захватить высоты и обосноваться там крепко.

— Аллах, Аллах! — радостно кричало турецкое войско.

Воодушевившись этой победы османские аскеры ринулись вниз, атаковать все подходившие полки русской армии, но тут уже собралось достаточно числом пехоты и артиллерии и наши дали туркам жару.

— Крепитесь, храбрецы! Наша берет! — кричали русские командиры, воодушевляя солдат.- Бей, бей турок, бей крепче!

Так дело продолжалось целый день среди поистине африканского летнего зноя.

Вечером, прибывший Дибич сменил потрепанные в сражении полки на новые и велел им организовать решительную атаку на высоты. А поскольку предусматривалось снова организовать осаду Шумлы, то в обозе наши везли немало артиллерии. В том числе крупных калибров. Теперь же она весьма пригодилась.

Артиллерия хорошо проредила врага, а потом началась общая атака. Деморализованные турки отошли.

— Зулум! Зулум! (турецкий — «несчастье») — кричали аскеры.

— Аман! ( турецкий — Горе нам!) — орала масса башибузуков.

Мы, казаки, степные орлы, попытались преследовать одиночек или оторвавшиеся от полков группы, сбривая головы, но турок спасла наступившая ночь.

В итоге, так как весь день пехота либо штурмовала высоты, которые переходили из рук в руки, либо обороняла их, то для конницы особой работы не нашлось. Враг не был разбит, чтобы его преследовали кавалеристы, к тому же ночь положила конец такому преследованию.

Я, конечно, успел застрелить за целый день из дальнобойной винтовки человек десять, в том числе трех онбаши (десятников) и двух юзбаши (сотников), да и потом увеличил счет, саблей добавив пятерых, но наш полк особо не отличился, за исключением предварительного этапа.

Хотя Мольтке и восхвалял до небес эту победу своего соотечественника, но фокус тут состоял в том, что турки бы и так ушли, оставив нам поле боя, даже без вечернего штурма их позиций. Больно велика была османская армия, чтобы оставаться на месте.

Турецкую армию всегда продовольствуют со дня на день. И пусть в обозах у нее есть обширные запасы, но тут мало иметь хлеб в магазинах. Османам еще нужны мельницы, чтобы молоть его, дрова, чтобы печь его, лошадям нужен фураж и тысячи других нужд еще обременяют турецкое войско. С той минуты, как казаки поставили под угрозу пути снабжения, сразу стало понятно, что армия визиря не простоит долго на этих полевых позициях.

Так что, на самом деле этим глупым вечерним штурмом наш немец сыграл на стороне турка. Если бы его не было, то уже утром, под угрозой блокады, османская армия должна была уходить. И тогда бы наши солдаты не штурмовали бы вершины с засевшими на них басурманами, а атаковали противника, находящегося в движении, на равнине. То есть действовали бы намного эффективнее.

Отход мусульман быстро превратился бы в бегство. И тогда в дело бы вступили казаки и остальная конница. И для преследования неприятеля у нас оставался бы целый световой день. И я уверен, что армия Решид-паши была бы полностью разгромлена и к Шумле прорвались бы единицы. То есть своими действиями Дибич фактически сохранил султану армию.

Впрочем, победа есть победа. Даже такая ублюдочная.

Турки потеряли 5 тысяч человек убитыми, 2 тысячи пленными. Оставили нам всю артиллерию, из 56 орудий, и обоз с припасами и продовольствием. А там была даже багдадская хурма и сухие индийские бананы. Но 30 тысяч человек Решида-паши ушли в Шумлу, укрепив ее гарнизон.

Русские потери тоже были велики. 2300 человек убитыми и ранеными. А учитывая весьма скромный размер нашей армии в этих местах, о грандиозных прорывах думать не приходилось. Как говорит стандартный армейский сержант: «Война заключается не в том, чтобы умереть за свою страну. Сделай так, чтобы другой парень умер за свою».

В результате этого, нельзя было снова, как в прошлом году 23 тысячами осаждать в Шумле 50. Решено было ограничиться лишь наблюдением за этим городом. Но дело сдвинулось с мертвой точки.

Получивший животворящий подзатыльник адмирал Грейг с одной стороны, а адмирал Гейден эскадрой со стороны Эгейского моря, в конце мая полностью блокировали проливы. Стамбул был отрезан от европейских военных поставок.

18 июня сдалась Силистрия. Турки, сидевшие там как на вулкане, решили не злить русских упорным сопротивлением. Освободившийся 3-й корпус был отправлен к Шумле.

А вот дальше случилось страшное. Визирь, твердо убежденный, что весь остаток летнего сезона Дибич посвятит осаде Шумлы, собирал в город все отряды, откуда только было возможно. Даже из балканских проходов и прибрежных городов Черного моря.

А «либер фатер» Дибич сделал «ход конем по голове». Приказал коннице уйти в отрыв на юг и неожиданно взять балканские проходы, предоставив хорошо укрепленную Шумлу ее участи. В какой-то мере, эта идея была перепевкой той, что я предлагал казакам осуществить еще весной. За небольшим исключением. Тогда мы могли бы пройти почти свободно, а сейчас турки понаделали сильные полевые укрепления и мы должны были верхом штурмовать их. Бред сивой кобылы! Маразм крепчал…

Не знаю уж, как это возможно, но начальству виднее. Меня же сенат не уполномочил собственные планы выдвигать. Приказ придется выполнять со всем прилежанием. Это гражданские люди имеют привилегию размышлять. А нас, у военных, альтернатива одна. Мы либо сумеем выполнить приказ, либо ляжем тут все. Как в песне поется: «За царя, за Русь Святую не жалеем мы себя!»

Правда, меня немного смущает то обстоятельство, что как правило фантасмагорические планы нашей Ставки, разработанные немецкими штабистами, гениальными работниками конторского труда, переполненными трепетными идеями, в реальности даже не стоят бумаги, на которой они написаны. Любят наши «Светочи Мысли» заводить нас в болотные дебри. Потому, что часто наши штабисты, вероятно, вдохновляются тезисами Эдисона: " Я нашел десять тысяч планов, которые не сработали! Ура!"

Это все долбанная креативность. Которую все ищут днем с огнем. Можно тут вспомнить компанию «Феранос» из Кремневой Долины, возглавляемую харизматичной генеральной директоршей — 19 летней Элизабет Холмс. В совет директоров этой компании в качестве «свадебных генералов» входили бывшие госсекретари США Джордж Шульц и Генри Киссенжер.

Компания сразу стала производить впечатление солидной и, заявив, что собирается разработать новую впечатляющую технологию анализа крови, сумела легко собрать у инвесторов 1,3 миллиарда долларов. После чего, тут же рухнула под градом обвинений в мошенничестве и судебных исках. Все произошло под девизом «Фейсбук»: «двигайся быстро и ломай вещи!»

Но вернемся к нашей ситуации. Весь проект был прыжком в темноту. В надежде, что под ногами окажется не бездонная пропасть, а твердый пол. Воистину: «Минуй Вас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь.»

Сейчас у реки Камчия, южный берег которой турки хорошо укрепили, решалась судьба всей многолетней компании. На этой, второй линии фронта, турки держали 18 тысяч человек, рассеянных по селам. Орех попался крепкий. И враг силен неимоверно. Казалось бы, мышь не могла проскочить сквозь их посты.

Но хоть тресни, а идти надо. Прорвут казаки верхом турецкие укрепления, тогда мы возьмем балканские перевалы и выйдем на оперативный простор, ставя под угрозу столичный Адрианополь. Не прорвутся — русская армия до зимы провозится у Шумлы, а что будет после зимнего перерыва еще бабушка надвое сказала. А жалеть нас никто не собирался, так как головы казакам складывать во славу России не в диковинку.

"Честь геройскую любя,

Мчишься в бой напропалую:

За Царя и Русь святую

Не жалеешь сам себя."

Все что мог выставить Тихий Дон, все его лучшие сыны, оказались на северном берегу реки. 2400 всадников. Удалых наездников. Кажется немного, но это каждый восемнадцатый казак мобилизационного возраста, из проживающих в Области Всевеликого войска Донского. Лучший генофонд Дона.

Старинное боевое племя отчаянных головорезов нас породило, и до сего дня мы полны боевого дозора, воинственны и молодцеваты. От постоянных боевых трудов закалялось тело, крепки становились наши мускулистые руки и остры взоры.

Особенно жалко было в предстоящей атаке лейб-гвардейцев, казаков из Атаманского полка. ( В России было 4 конных гвардейских полка. 2 кирасирских, 1 гусарских и 1 казачий).

В Атаманском полку служили казаки высокого роста, настоящие великаны, ездящие на крупных лошадях. Плюс все они одеты в яркие синие мундиры. Но сейчас все это сработает в минус. Медленные, крупные, хорошо заметные они просто будут изображать из себя великолепные мишени.

Хорошо, хоть форму они уж сменили с ярко-алой, цвета «вырви глаз». Добавим, что по уставу Лейб-гвардии казачьему полку полностью запрещено на вооружении иметь карабины и штуцера. Рядовой вооружался только саблей, пикой и пистолетом (офицер — двумя пистолетами). И даже вместо официального полкового марша у них… «Свадебный марш Мендельсона»!!!

Сама река Камчия не широка, всего 20–25 метров. И, так как у нас в разгаре летний сезон, изрядно обмелела. Впрочем, все равно на стремнине придется перебираться вплавь. Но турки установили на своем берегу реки пушечные батареи. И пехоту.

Османы расположили мощную артиллерию на целом ряде пригорков, ставших центром громадной оборонительной линии; таким образом правый и левый фланги басурман находились под прикрытием этих сильно укрепленных возвышенностей, которые исламисты считали неприступными.

Нельзя конницей штурмовать здесь. Лошади не люди, это пехотинцы могут переправиться в любом месте, а лошадям нужны удобные съезды к воде. По обоим берегам. А все они уже пристреляны. Как только мы сгрудимся — по нам долбанут картечью. И воде мы не сможем быстро передвигаться. Начнется мясорубка. А на том берегу на подъеме нас ждут не только пушки, но и убийственные залпы турецкой пехоты.

А конница не воюет ночью. Так что, мы будем при отличной видимости изображать из себя мишени. И умоемся кровью с головы до пят. Тут бы несколько батальонов штурмовой пехоты, чтобы они ночью скрытно перебрались на тот берег и ударили туркам с боков, уничтожив артиллерийскую прислугу. Я, конечно, не Ганнибал, но умею сложить два да два в вопросах диспозиции и маневра.

Но нет у нас этой пехоты. Летим мы в рейд, сломя голову. Выступаем под куполом цирка одни и без страховки. При таком маневре, как наш, минута решает судьбу всей компании. Отойдут турки и заблокируют перевалы и снова мы окажемся словно зверь в клетке. Приходится идти на жертвы.

Выбирать не из чего. Предстояло смертельно опасное предприятие. Да и «нет пророка в своем отечестве».

Как гласит старинный лозунг анархистов: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». У меня на заводной лошади находилась, приобретенная по случаю, австрийская кавалерийская кираса. Приобрел я ее в целях безопасности, чтобы нитроглицерин помешивать. Все ж какая-то защита. Для туловища. Хотя, если руки, ноги и голову оторвет, то и туловище осиротеет.

Австрийские кирасы здесь считаются дрянью. Так как они состоят из одной, передней половинки. А Наполеоновские войны показали, что в конной собачьей схватке тебе может и по спине прилететь. А еще иногда и отступать приходится. Так что потери в обычных сшибках у австрийских кирасир против французов ( у которых кираса состоит из двух половин) были один против восьми. А при поражениях и вовсе 1 к 12. Но мне тут придется переть во фронт, грудью, так что мне и такая вещь поможет.

Я — немного параноик в сфере безопасности. Поэтому, сразу после приобретения, прокипятил кирасу в котле с селитрой. Заворонил доспехи. Нечего сверкать сталью на весь белый свет. Сейчас же я перед боем решил переодеться. Достал кирасу, смазанную, чтобы не ржавела, маслом и по примеру незабвенного Ипполита Матвеевича бросил ее в пыль. И хорошенько поелозил. Теперь моя кираса выглядела как хорошо запылившийся сапог. Хрен поймешь, что там сталь. Не люблю я выделяться.

Одел доспех, взял свою вороную лошадь, так как нечего в яркое пятно пули приманивать и готов изображать из себя героя. Пойду в первых рядах. В числе «охотников», самых отчаянных казаков. Тайно, чтобы батя не узнал и ногайкой меня не вздул.

"Иди туда, куда укажут

Господь, начальство и черед,

Когда же в бой лететь прикажут,

Благословясь ступай вперед!.."

Стоял обычный летний день, 7 июля. Мы быстро построились и ринулись на форсирование реки. Тут все зависит от скорости. Картечь максимум бьет на 300 метров. Дальняя. Ближняя — на 150. Пушки дают два выстрела в минуту. Против нашего полка из 280 казаков — турецкая батарея из 12 пушек. Минута и у нас 144 человека выбьет. Две — и всего нашего полка не станет. Совсем. Шансов на удачный исход — десятые доли процента.

Так что мы сразу разогнались на максимальной скорости, только ветер за ушами свистел. Земля загудела под ударами конских копыт. Подняли мы и изрядное облако пыли, которое несколько размоет визуально наши порядки. Может турки лишний раз промажут. Многие казаки знают, что будут сегодня убиты, но не хотят оставить ряды своего полка, который очень любят и уважают.

Полк для нас — и знамя и Родина. Служащие в нем казаки и офицеры — все дети одной семьи, все соседи и односельчане, меняющиеся только очередью, но никогда не переменяющие знамени. Полковая слава дорога нам и как воинам, и как дончанам.

Для нас нет слова «невозможно». Каждый из донцев, подобно древним русам, готов положить жизнь «за други своя». Каждый из нас утрет нос Куперовскому следопыту. О таких молодцах мы все слышали в детстве в сказках. Казак проскачет сто верст за день, без всякой лодки переправится через широкую реку, неслышной поступью, ночью, как кошка, прокрадется через неприятельские цепи и выкрадет вражеского генерала прямо из его палатки.

Эх! «Это знамя, знамя полковое, командиры впереди…» Казачья вольница, глядит на нас с полкового флага. Сабля, пищаль, да рог с вином — чтобы забыть все тягости дальних походов. Да бочонок Цимлянского — роскошь недавних лет. Под таким флагом, и сгинуть не жалко. Оттого и вскипает ненависть к «турецкой сторонушке». Покажем нехристям «киммерийский мрак!»

Началось! Османы без малейший колебаний открыли ожесточенный огонь. Вражеский берег загрохотал. Гремели батареи, и столбами пошел белый дым к синему небу. Действительность ужасным кошмаром ринулась на нас. На нашем берегу — фонтаны земли и пыли от разрывов снарядов смешиваются с облаками порохового дыма. Содрогалась сама земля, нещадно исхлестанная железным и свинцовым градом.

Мы словно въехали в чудовищную метель. В один миг мы оказались в «адовой пасти». Молниями сверкает огонь из пушек неприятеля. Люди и лошади валятся кучами. Рядом со мной, при приближении к спуску, словно громадной косой облако картечи выкосило разом шестерых казаков.

От ударов чугунных шариков кости разлетаются во все стороны, поэтому эти раны всегда очень опасны. Оставалось только невольно зажмуриться при виде подобного зрелища. Меня пока не зацепило. Слабонервным здесь делать нечего: Кто убит — убит, а кто жив — продолжают атаку!

Наши кони неслись галопом, поэтому в мгновение ока мы оказались на берегу. Страшен был этот день!

Под ураганным огнем вражеской артиллерии донцы, подобно бурному потоку вулканической лавы, бросились в воду. Скоро приходится плыть. Здесь кровавая мясорубка продолжалась, на нас непрерывно извергался целый град бомб, ядер и гранат. Умирающие лошади жалобно ржали. Другие бились в кровавой агонии. Воздух уплотнился от всевозможных звуков: взрывов, криков, стонов, предсмертных воплей, треска и свиста пуль и снарядов. Оставалось только одно: постараться не сойти с ума.

Началась ужасающая резня, казаков перемалывали в фарш. Получался какой-то грандиозный кипящий суп с фрикадельками. Мгновения казались вечностью. Многие охотники были убиты и утонули.

Турки пришли в неистовство, их охватила жажда крови. Они, с бешенством мусульман, стреляют без перерыва, радуясь от наших огромных потерь.

Ближе к берегу, когда я уже забрался в воде на лошадь, мне тоже прилетело в грудину махонькое картечное ядрышко. Дух сразу вышибло, так что зубы клацнули, меня резко рвануло из седла, я стал стремительно сползать набок. Перед глазами у меня заплясали цветные звездочки. Скорее всего, я бы упал в воду, захлебнулся и утонул, но меня за шиворот схватил и придал устойчивое положение кто-то из казаков, скачущих позади.

Огромные черные жерла турецких пушек, окутанные дымом, смотрели мне прямо лицо, но, даже видя, как они извергают пламя, я не слышал грохота выстрелов — все тонуло в несмолкающей канонаде, бушующей вокруг. Я четко видел османских канониров, суетящихся у орудий, лихорадочно перезаряжающих, в расчете послать на нас сквозь дым новый ураган смерти.

С дикой отвагой донцы карабкаются на обрывистые склоны под градом османских пуль и бомб, решив взять вражеские позиции во чтобы-то ни стало. Многие без папах, в окровавленных мундирах, неслись сломя голову, выпучив глаза. Пустые седла, поредевшие эскадроны, порядка нет и в помине, каждую секунду люди и кони падают, земля вздымается и дрожит — а казаки все-таки идут на пушки и на смерть.

Пороховой дым поднялся до небес. Кругом слышался рев, хлопки, взрывы, крики, вспышки, то тут, то там в небо взлетали всполохи пламени. Огонь, потоки людей и лошадей — все это смешалось в одну сплошную какофонию, от которой дрожала земля.

Турецкие артиллеристы продолжали стрелять картечью, которая превращала коней и всадников в ужасное месиво из плоти, ткани, кожи, стали и крови. Убитые и раненые были повсюду, одни еще шевелились, другие лежали неподвижно.

От неприятельского огня погибло 400 человек. Как говорится: «Оптимизм широко распространен, упрям и очень дорого обходится».

Но четыре пятых казаков, в количестве двух тысяч удальцов-героев, демонстрируя непоколебимую стойкость и мужество, сквозь ураганный вой взбесившейся картечи переправились благополучно. Затем донцы лихо сбили турок с позиции разгромили их в пух и прах и тем дали возможность нашим пехотным колоннам, идущим где-то позади нас, возможность осуществить переправу. В очередной раз казачья пика, прозванная «дончанка», сотворила чудеса. Какую же геройскую силу духа выказывают донцы в эту войну!

Мусульмане, подумав, что мы не убиваемые дьяволы, бросились наутек. Потерявшие голову турецкие аскеры не понимали, что происходит и как мы пробрались сквозь огонь и свинец. Их преследовали и истребляли те, у кого кони еще сохранили свежесть после этой дьявольской скачки. Остальные животные, покрытые кровью и пеной, дрожали нервной дрожью. Некоторые прямо ложились под седлами, отказываясь от воды и от корма. Мы заплатили великую цену в людях и лошадях.

Огромные потери сегодня. Очень. Фактически каждый сотый казак, из проживающих на Дону, погиб. Вечная им память. Ну и трагедия! Ужасно! Но наше начальство получило свою победу. Путь к вражеской столице открыт. Сегодня донцы сбили замок и выломали дверь. Окончательный перелом в войне!

Я был одним из тех, кому на сегодня хватило впечатлений. Грудь болела, дышать было трудно. Похоже что у меня треснули несколько ребер. А может одно или два — сломаны. Придется потуже перебинтовать себе грудь, чтобы процесс заживления происходил нормально.

Среди едкого дыма, сойдя с коня на захваченных нами позициях, я снял с себя кирасу. В центре доспеха была огромная вмятина, металл даже был немного прорван. Да еще и по бокам виделось пару характерных вмятин, похоже там картечь просто соскользнула. Эту кирасу теперь только выбросить. Что я и сделал.

Мой Ворон был весь измотан, судорожно раздувал ноздри, покрытый от кончиков ушей и до метелок ног потом и хлопьями пены, особенно скопившимися вокруг седла и упряжи.

Перебинтоваться я не успел, так как меня разыскал папаша. Похоже, он пребывал в ярости. Ведь я снова пошел в первых рядах охотников, чем поставил под угрозу все его многолетние инвестиции. Кормишь и учишь такого бугая много лет, а он так и норовит глупо погибнуть!

Но прямо в лоб батя мне сказать подобное не мог, ведь это шло вразрез с казачьими традициями. Нужен был формальный повод, чтобы наказать меня и он быстро нашелся!

За свою отвагу я от отца получил поощрительную награду: несколько нагаек в спину, будто-бы за то, что я позволил себе пуститься в бой на вороной лошади — а не на белой, эта-де была сильней и надёжней, а с вороною мог-де я утонуть. На деле-же выходило вот-что: отцу ужасно не хотелось, чтоб я очертя голову бросался во все нелегкие.

— Ах, Арсений, когда же ты, наконец, повзрослеешь! — этими словами папаша сопровождал свою экзекуцию.

Понявши наконец его и дорожа моею спиной, более не позволял я себе никакой глупой отваги.

Сегодня я не был в состоянии, ни спорить, ни убегать, ни уклоняться от ударов. Пришлось смиренно позволить отцу выпустить пар. Ничего, шкура на спине быстро нарастет!