Крыса на козлах

28

Я вернулся обратно в город. Жители уже заперли двери, захлопнули ставни. Определенно они уже узнали о приближающейся битве. И я поднял свое войско. Издалека, это, должны быть, звучало жутковато: звук флейты, разносящийся в ночи.

Крысы вышли на улицы. Пока я держался подальше от набитых солдатами переулков, но по мере того, как я медленно ехал вперед и призывно играл, моя армия росла и росла, шорох и свистящее дыхание становились все громче и все более беспокойными. Мне пришлось еще сбавить ход, чтобы не давить их копытами и колесами. За мной, за мной, пела флейта, и ночь вторила ей голосами тех, кто шел следом.

Мы приблизились к первому отряду. Я сменил мелодию с призывной на боевую, и поднял своих солдат в атаку с обоих концов переулка.

— Шагооом марш! — раздался отчаянный крик, но куда им было маршировать? Когда один останавливался, приходилось останавливаться всем остальным — а зубки рвали их со всех сторон. Если они замахивались мечом, они попадали друг в друга, а не в крыс. В темноте они пытались сражаться с невидимым врагом — и у них не было ни единого шанса. Топот ног и визжащие голоса моей армии один за другим прорезали предсмертные вопли солдат Девлина, и один за другим они падали под этим нескончаемым натиском. Волны крыс накатывались одна за другой, и в конце концов их всех разорвали на кусочки.

Я не стану подробно описывать эту битву. Мои солдаты систематически убивали солдат Девлина. Я поместил каждый отряд далеко друг от друга и они не могли знать результатов схватки в других местах. Мы просто переходили из квартала в квартал, собирая по пути все новые подкрепления и ночь еще не успела сгуститься до конца, когда было покончено с последним отрядом. За короткие несколько часов мы истребили тысячу людей.

Почему они не понимали безнадежность своего положения? Почему они не бежали из ловушек, в которые я заманил их? Потом, когда моя армия снова рассыпалась, чтобы обрушиться на принадлежащий им город, а я спокойно уселся наконец на козлах — я глядел в темный переулок, место последнего побоища и задавал себе один и тот же вопрос. Казалось, солдаты с покорностью принимали свою собственную смерть. Точно так же, как толпа приняла смерть принца и Амадеи. Нет, они сражались против крыс — но почему они даже не попытались задуматься, а нужна ли такая битва? В этом чудовище, заправлявшем всем миром, была удивительная слабость — слабость, которая заставляла его спокойно принимать даже свою собственную смерть. И постепенно природа этой слабости стала ясна мне: это была вера в своих товарищей.

Но рано или поздно человек начинает верить либо глупцам, либо злодеям, либо фанатикам. И если когда нибудь наступит время, когда целые континенты будут надеяться на одного правителя или одно правительство, то человек встанет на дорогу истребления самого себя.

От этой мысли мне не стало ни весело, ни грустно. Но это была мысль, которую мне хотелось разделить и подумать об этом. Повинуясь импульсу, я поехал к дому Дженкинса. Хотя была все еще ночь, но он не ложился спать.

— Как я мог уснуть, зная, что происходит? Как все окончилось? Солдаты мертвы? Или ты уже скрываешься?

— Солдаты мертвы, — кивнул я. — Девлин тоже. Теперь город наш.

Он упал в кресло.

— Роберт! — простонал он, и тут я увидел, что он плачет. — Роберт, ты не в своем уме!

— Только потому, что вы смотрите на жизнь, как человек? — возразил я. — Так вы забыли, что я — крыса.

— С каких это пор ты крыса? У тебя тело человека, сердце человека, культура человека и язык человека! В свое время ты отвернулся от крыс, ты жаждал стать человеком. Тебе дали человеческое тело, а я помог обрести тебе душу. С каких это пор ты — крыса?

— С тех пор, как Девлин сжег Амадею, — опустил я голову. — И с тех пор, как я узнал правду о людях.

— Какую правду? Какую это, интересно, правду ты узнал о людях?

Я рассказал ему, что пришло мне в голову: о зависимости человека от других, о неизбежности правления глупцов или убийц, о безумных вожаках, о дороге к полному разрушению.

— Нет такой вещи — человек, — сверкнул он глазами исподлобья. — Есть только мужчины, женщины и дети. И все они разные. И если кто-то следует за вожаком, то кто-то бунтует, а кто-то ждет, а кто-то и выносит решение. И изменяется только соотношение одних и других.

— Рано или поздно баланс всегда сместится в сторону зла, — не сдавался я.

— А вот в это я никогда не поверю, — устало улыбнулся Дженкинс. — Да и история уже доказала, что ты неправ. А ты сам, кстати, кто во всей этой истории? Ты, ведущий за собой армию крыс, которая повинуется твоим приказам так же, как солдаты Девлина повиновались ему? Ты превратил их в послушную толпу, а теперь ведешь их к их собственной смерти, да, да! В чем же различие между тобой и Девлином, тобой и этим безумным вожаком?

— Я не собираюсь править. Когда мы завоюем этот город, я оставлю моих крыс править самих, как это и было всегда.

— Ты ошибаешься в двух вещах, — прищурился он. — Ошибаешься насчет себя и насчет того, что ты делаешь для них. Ты думаешь, что ты завоевал город для их блага. Но я ведь тебе уже говорил, убийство — это не из любви к ним. Это из ненависти. Ты был влюблен в Амадею, а теперь ты жаждешь мщения. И все остальное — самообман.

Его слова больно ужалили меня. Дженкинс всегда находил слова, которые проникали очень глубоко. Но я не принял их.

— Я дарю этот город крысам, — возразил я, — потому что люди недостойны его. У крыс лучшая система правления, у них больше шансов остаться в живых, и они не убивают друг друга иначе, чем чтобы остаться в живых.

— Нет, ты все-таки безумный вожак, Роберт. Убивать из мести, выдумывать ложные мотивы, и наконец… да ты знаешь, Роберт, куда ты наконец, приведешь свою армию? Прямиком к смерти! Долго ли проживут твои крысы после того, как прикончат последнего человека в этом городе? Месяц, два, три? Кто кормит твоих крыс? Человек. А когда пища закончится, они повернутся друг против друга. У них не будет другого выхода. Может быть, кто-нибудь из них и спасется, убежав в поля, но остальные… их безумный вожак ведет их к голоду и к крысоедству, если позволено будет так сказать.

Не знаю, сколько времени я сидел вот так, уставившись на него.

Мир снова перевернулся вверх тормашками. Наконец я смог выдавить:

— Почему же вы не подсказали мне это раньше?

— А я и не думал об этом раньше. Я не вожак, Роберт. Почему ты не думал об этом?

В самом деле, почему? Ведь я знал это, знал всю мою жизнь. Но в своем желании отомстить, в этой гонке сломя голову… я совсем забыл об этом.

— Дженкинс, станьте и вы правителем. Мы будем управлять этим городом вместе. Мы сможем примирить крыс и человека, мы сможем установить равновесие!

— Равновесие уже было. Мы выживали, вы выживали. Но ты не был удовлетворен этим. Ты хотел быть превосходства.

— Нет, — опустил я голову. — Нет, вы были правы. Я делал это не для них… ради мести. Если бы Девлин не убил Амадею… О Дженкинс, я ведь видел рай на земле, а он растоптал его!

Мы долго сидели молча. Я не мог разобраться в путанице своих мыслей. И больше, чем чего-нибудь другого, я хотел, чтобы Дженкинс вел меня, а я бы изредка лишь спрашивал у него, что мне надо делать…

— Уведи их отсюда, — попросил он тихо.

— Куда? Если пойдет один, то пойдут и все остальные. Куда я поведу эту тучу?

— Уведи их в другой город. По крайней мере там есть кошки и собаки, которые защитят людей.

— И опять будет война, — покачал я головой. — Если моя армия победит, то снова встанет та же проблема, что и здесь. А сели проиграет… как я смогу вести их на смерть?

— Тогда оставайтесь. Мы, люди, хитры на выдумки. И мы тоже очень хотим выжить. Если для них будет достаточно пищи, они ведь не станут нападать на нас, верно? Может быть, мы даже научимся делиться с ними, жить с ними в мире, радоваться им.

— Они умножатся. В моей бескрайней мудрости я видел, как они множатся и завоевывают весь мир. И я совсем забыл, что им надо что-то есть.

— Я уже говорил, крысы могут уйти в поля.

— Городским крысам все равно нужен человек. И потом, кто будет засевать поля? Они будут размножаться до тех пор, пока не вынудят вас начать войну с ними. Я привел сюда слишком многих.

— Значит, будет война. Их жизнь зависит от нашей, так дай нам возможность самим найти стратегию выживания. И не вмешивайся тогда, если нам придется бить их.

Значит, мне нужно будет просто уйти. Без меня горожане найдут способ восстановить равновесие, которое я нарушил. Люди будут продолжать царствовать, а крысы, как и прежде, будут подбирать объедки. Но многим из них придется умереть.

— Я не хочу, чтобы они умирали. Я вел их сюда не затем, чтобы они умирали. Как я после этого смогу спокойно жить?

— А ты закрой глаза, — посоветовал Дженкинс. — Закрой глаза и представь, что ничего не произошло. Это обычная людская уловка. Когда мы растревожены, мы отворачиваемся и смотрим куда-нибудь в сторону. Это тоже стратегия выживания. Иначе как бы ты смог не думать о собственной смерти?

— Я не могу закрыть глаз, — прошептал я.

— Тогда найди такое место, где ты сможешь не видеть. Уходи из этого города.

Но я никогда бы не сделал и этого. Как я мог жить дальше, не зная, что происходит здесь? Я понимал, что мне нужно держаться в стороне, но я тоже хотел выжить, и пока я буду жить, мне придется мириться и с собственной компанией, и с собственными раздумьями.

Решение нашел тот же Дженкинс. Он предложил мне жить во дворце. Теперь, когда мост сгорел, крысы не смогут перебираться через реку, а вот он сможет навещать меня и рассказывать обо всех городских новостях. Конечно, мне тоже придется проявить силу воли, чтобы подавить желание переправиться самому, потому что — как он сказал, не стоит и говорить, какой эффект вызовет мое появление на улицах города. И на крыс и на людей.

Собственно, у нас была срочная причина немедленно идти во дворец. Среди узников в темницах дворца оказался и доктор Рихтер, и Дженкинс хотел освободить его. Он считал, что доктор Рихтер и несколько других выдающихся заключенных очень помогут координировать работы в городе.

— Я знаю о твоих смешанных чувствах к доктору Рихтеру, — заметил он, словно извиняясь, — но он прекрасный человек и хороший организатор.

Я не сомневался в его суждении. Мы уже собирались уходить, когда он положил руку мне на плечо.

— Роберт… то, что ты натворил, настолько ужасно, что не скажешь словами. Я не могу оправдать твое насилие, точно так же, как не могу оправдать Девлина. Но есть и другое, о чем не сказать нельзя. Ты спас этот город от настоящего тирана. А эта тысяча солдат, которых ты истребил — это была та железная пята, которой Девлин растоптал бы нас. И я сделаю все, чтобы об этом узнали. И еще я хочу сказать, что ты… что я благодарен тебе за твою дружбу.

Он обнял меня, и я почувствовал, как у меня отлегло от сердца. Может быть, только что я сделал еще один шаг в моем очеловечивании. Я больше не был одинок, и больше не нес этот тяжкий груз ответственности. Теперь я мог довериться Дженкинсу.