Кто взял фальшивую ноту?

«А ВЫ, ДРУЗЬЯ, КАК НИ САДИТЕСЬ…»

Оркестр был в сборе. Мы расположились за домом, перед пустырем, на узкой асфальтированной дорожке.

Мы собирались разучивать песню «Я люблю тебя, жизнь».

Эту песню выбрал Женька. Он знал много хороших песен, помнил десятки разных мелодий и всегда что-то мурлыкал себе под нос, даже не замечая этого. Он сказал, что «Я люблю тебя, жизнь» — очень важная и нужная песня и ее должен уметь играть всякий порядочный оркестр.

Правда, в нашем оркестре не очень-то гремели трубы и тромбоны. Их у нас просто-напросто не было. По той же причине обошлось без золотого сияния валторн и стука барабанов.

Нельзя сказать, что у нас вообще ничего не было. Как-никак в оркестре были фагот, скрипка, губная гармошка и контрабас без струн и смычка.

Контрабас, вероломно брошенный хозяином, лежал на асфальте, занимая всю дорожку, и мешал прохожим.

А Костя заявил, что родители послали его по важному делу. Он, мол, мигом слетает туда и обратно, а репетицию можно начать и без него.

Мы уговорили двух мальчиков и двух девочек — первоклассников из нашей школы — подержать инструмент в вертикальном положении. Где это видано, чтобы в хорошем оркестре контрабасы валялись на земле?

Мальчики согласились сразу, а девочек сперва напугал вид этого великана, безмятежно развалившегося на дорожке. Но вскоре дело уладилось, и все получилось замечательно. Это очень хорошо и солидно, когда над оркестром возвышается контрабас. Женька без него ни за что не согласился бы начать репетицию.

В самый последний момент появилась Таня. Конечно, без тромбона. Оглядев нас, она сказала:

— Подумаешь, артисты нашлись!

Но не ушла.

А я приготовился играть на фаготе. Правда, я предупредил Женьку, что у меня пока получается всего-навсего одна, иногда две ноты.

Первый звук моего фагота был очень высокий и какой-то неустойчивый. А главное, требовал огромной затраты воздуха из моих легких и напоминал козлиное блеяние.

Второй звук был куда лучше! И сомневаться в этом не приходилось. Он был пониже, поувереннее, а так как я часто менял дыхание, он походил на солидное утиное покрякивание.

Женька выслушал меня, вздохнул и согласился.

И я добросовестно помогал оркестру играть «Я люблю тебя, жизнь». Мне казалось, что в песне и мои два звука могут пригодиться. Вот, помню, тогда, в Кремле, один мальчик играл на такой огромной-огромной трубе, свернутой, словно гремучая змея. Он тоже несколько раз надувал щеки, а потом сидел и ничего не делал. Все вокруг, надрываясь от старания, играли, а этот сидел, словно его ничего не касается.

Гриша тоже с воодушевлением дул в губную гармошку, и мне казалось, что он нам изрядно мешает. Но Женька не гнал его, и я тоже решил не обращать на него внимания.

Сережка слушал, слушал, махнул на все рукой и, сунув скрипичный футляр под мышку, исчез.

Васька на репетицию опоздал. Он явился без виолончели, удивился и спросил:

— Вы еще играете? А я думал, что все давно уже кончилось.

Врал Васька. Ему не дали дома виолончель, это я точно знаю.

Как бы там ни было, а репетиция продолжалась. Откровенно говоря, никто теперь не пытался играть. Мы, во главе с дирижером, просто пели. Так получалось лучше. А Женька здорово дирижировал! Он прямо лез из кожи вон, чтобы не подкачать. И не напрасно: вокруг собралась толпа любопытных. Некоторые даже с удовольствием подпевали.

Женька махал руками как сумасшедший и так старался, что у него кепка слетела с головы.

Лифтерша из нашего подъезда — она тоже была среди публики — почтительно подняла кепку и нахлобучила ее на самые Женькины глаза. Но Женька на это никакого внимания не обратил, потому что песня была в самом разгаре.

Когда, под угрожающее покачивание контрабаса, песня была спета от начала до конца, мы начали ее повторять. Но на второй же строчке, на словах: «Что само по себе и не ново», в окне третьего этажа высунулись сразу две головы. Одна с усами, другая без усов.

— А ну, марш отсюда! — хором закричали обе головы. — Люди отдыхают после ночной смены, а эти устраивают под окнами кошачьи концерты! Безобразие!

Толпа, окружавшая нас, моментально исчезла.

— Фи! — сказала Таня. — Тоже мне оркестранты!

И удалилась.

Ребята тоже заторопились домой. Откуда-то появился Костя и молча утащил контрабас. А мы с Женькой долго бродили по двору и грустили.

— Подумаешь! — сказал я. — Сегодня не получилось, получится завтра. Чего ты расстраиваешься, Женька?

— Ничего у нас не получится, Федя, — ни сегодня, ни завтра. Разве это оркестр? В настоящем оркестре знаешь сколько музыкальных инструментов? Ты же помнишь оркестр, который играл в Кремле…

— Хорошо, когда много инструментов, — согласился я.

— Это намного лучше, Федя, — грустно откликнулся Женька. — Когда их много, совсем другое дело.

— Знаешь!.. — воскликнул я. — Мне в голову пришла хорошая мысль. Давай всех ребят, которые живут в нашем доме, агитнем в оркестр. Представляешь, что будет?

— Представляю. — Женька насмешливо посмотрел на меня. — Ну и дурак же ты, Федя. Какой смысл звать ребят всего дома, раз никто играть не умеет? Ты сам подумай!

— Тогда выход один — музыкальная школа! — решительно сказал я. — Сами научимся играть, других научим и — готово дело. А ты, Женька, будешь нашим дирижером. Решено?

Но мой друг сказал:

— Так-то оно так, но ведь там, говорят, дикий конкурс.

— Мало ли что говорят!

— Все-таки, Федя, конкурс этот не простой, а музыкальный. А что там происходит? О чем спрашивают? Кто его знает!

— Давай у кого-нибудь узнаем. Подстережем кого-нибудь из музыкальной школы и спросим. Видишь, идет девочка, которая выручила нас тогда, в Кремлевском театре?

— И правда! — обрадовался Женька. Девочка сразу узнала нас и спросила:

— Ну, понравился концерт? Я там выступала.

— Ты?

Женька так и уставился на девочку.

— Хочешь, программу покажу?

Она поставила на поднятую коленку папку с нотами, щелкнула замочком, вытащила программу кремлевского концерта и показала нам строчку, где было написано:

— Вспомнил! — воскликнул я. — Тебе еще «бис» кричали… Только ты сама на себя совсем не похожа.

— Это со сцены всегда так, — сказала Лена. — Трудно потом кого-нибудь узнать.

— Чудно как-то, — не то с удивлением, не то сомневаясь, сказал Женька. — Моцарт… Фантазия… И Мухина… Тебя, наверное, Мухой называют в школе?

Я хихикнул:

— Муха!

Лена разозлилась и стукнула меня нотной папкой по голове — и угодила замочком. Да так, что прямо искры из глаз посыпались. Никогда не думал, что папкой можно так здорово драться!

— Будешь дразнить — получишь еще, — сказала Лена, и я понял, что с Мухиной шутки плохи.

Молча потирая шишку, я больше не участвовал в беседе.

А Лена вдруг воскликнула:

— Ой мальчики, совсем заболталась с вами! На урок опаздываю!

Не успели мы и глазом моргнуть, как она скрылась.

— Забыли спросить про конкурс! — ахнул Женька. — Чего же ты зевал, Федя?