Кто взял фальшивую ноту?

ОТЧЕТНЫЙ КОНЦЕРТ

И опять, как много месяцев тому назад, к школе подрулили автобусы. Только сейчас они были синего цвета, что нисколько не меняло праздничного настроения.

Мы проехали мимо нашего дома. Потом мимо соседнего, совершенно нового, еще полупустого. Несколько незнакомых мальчиков-новоселов, гонявших по асфальту металлическую тележку для перевозки тары, с жадным интересом смотрели на нас с улицы.

Автобусы промчали нас через весь город на улицу Герцена.

Женька тотчас ушел с Геннадием Максимилиановичем в артистическую, хотя в этом не было никакой необходимости: оркестр выступал во втором отделении.

До начала концерта я слонялся по коридорам и лестницам. Кого только не встретил! И дядю Степу, наглаженоюго, начищенного, наутюженного. И коменданта Уточкина, который всем и каждому говорил, что это он сделал нас артистами, — подарил нам контрабас и приобщил нас к музыке. И Женькиных маму с папой, родителей Кости, Сережкиного деда и всю родню Гриши во главе с тетей Соней.

Потом я вдруг вспомнил о собственных родителях, которые сидели в зале, и пошел к ним.

Но по пути, в седьмом ряду, я вдруг увидел генерала, того самого, с которым мы познакомились в Кремлевском театре.

Я пробрался поближе и робко кашлянул.

— Здравствуйте, — говорю.

Генерал некоторое время рассматривал меня, потом сказал:

— А-а, старый знакомый! Садись да рассказывай, на чем выучился играть.

— На фаготе. А Женька сегодня будет дирижировать оркестром!

— Какой Женька?

— Женька Тюнев. Мой друг. Помните, он сидел рядом с вами? У него еще была царапина на лбу…

— Ну как же, помню! — воскликнул генерал. — Хороший мальчуган. Неужели он будет дирижировать? Когда же вы все это успели? Молодцы, ребятки!

И генерал положил мне на плечо руку.

Я стал озираться по сторонам. Как мне хотелось, чтобы все увидели, какое короткое знакомство у меня с генералом!..

И вдруг — идет Кузя! Да по нашему ряду. Да прямо к нам.

Я обрадовался. «Ага, — думаю, — сейчас от зависти лопнет!»

Я уже собирался рассказать генералу про Кузю: «Видите того длинного? Первый ябеда на всю школу. А трус — ужас! И нечестный. Проиграл мне камертон, а теперь бегает и прячется. Удивляюсь, как его родители терпят…»

Кузя был уже рядом. Не глядя на меня, он обратился прямо к генералу:

— Ты давно уже здесь? А я тебя у входа ждал…

— Мы так не договаривались, — как ни в чем не бывало ответил генерал. — У тебя все в порядке? Ты готов к концерту?

— Да, дедушка…

Мне показалось, что я ослышался. Я оторопело смотрел то на Кузю, то на генерала, а потом зачем-то громко сказал:

— Он мне проиграл камертон.

— Что такое? — переспросил генерал.

— Ничего особенного, дедушка, — засуетился Кузя. — Я сейчас вернусь…

Кузя ухватил меня за рукав и быстро увлек за собой.

— Пусти! — воскликнул я.

— Не шуми ты! — сказал Кузя и полез в карман. — Получай камертон… Только дедушке ни слова, договорились? Это его подарок…

Кузя топтался на месте и не уходил. А я вертел в руках камертон, любуясь синеватым отливом стали.

Кузя протяжно вздохнул. Жалко ему, видно, было. Я протянул ему камертон.

— Ладно уж, — говорю, — бери обратно. Но обещай за это сводить меня и Женьку в гости к деду. Обещаешь?

— Конечно! — воскликнул Кузя.

И мы разошлись в разные стороны, одинаково довольные обменом, хотя я не был уверен, что он сдержит свое слово.

Послышались последние три звонка, возвещающие начало концерта. На сцену с двух сторон цепочками потянулись участники хора. Девочки — в белых фартуках, мальчики — в белых рубашках; нарядные, подобранные по росту, они выстроились в три ряда и спели четыре песни.

Публика долго не хотела их отпускать, но в конце концов хор разошелся, и было объявлено выступление Петиного квартета.

Но мои мысли были в это время далеко. «Ничего, — думал я, — вот возьмемся мы с Женькой за Кузю и сделаем из него человека. Нельзя, чтобы такой замечательный генерал имел такого паршивого внука. Надо немедленно браться за дело… А когда перевоспитаем Кузю, пойдем к генералу и доложим ему по всей форме. Вот обрадуется! И про войну нам, наверное, расскажет…»

— Федя, — одернула меня мама, — что ты там все бормочешь? Успокойся, ради бога, и не мешай слушать!

Я словно очнулся, глянул — а Петиного квартета и в помине-то уже нет.

Теперь выступали другие ансамбли. И баянисты, и виолончелисты, и скрипачи. И даже четыре арфы.

Потом на сцену вышла Лена Мухина. Эх, до чего все-таки хорошо играет наша Муха! Это не только мое мнение: Лену, единственную исполнительницу из первого отделения, дважды вызывали на «бис». А третий раз она прямо направилась к роялю и просто, словно дома, уселась за инструмент и сыграла замечательный ноктюрн Шопена.

Первое отделение подходило к концу.

Все сидели и ждали — кто закончит его? Кого, как говорится, приберегли «на закуску»? Ведь известно, что последний номер — всегда что-нибудь наиболее яркое и необыкновенное.

И «на закуску» подали Кузю-барабанщика с ксилофоном.

По-моему, это было сделано правильно. Кузя играл здорово — ничего не скажешь, ну, просто замечательно!

Когда Кузины палочки перестали мелькать над ксилофоном, я долго с удовольствием аплодировал. При этом я стоял почти спиной к исполнителю, зато мне хорошо был виден генерал, ради которого я и старался.

А моя мама дважды поворачивала меня на девяносто градусов, но я упрямо возвращался к прежней позиции.

Потом объявили двадцатиминутный антракт, и зал пришел в движение.

Мимо нас солидно прошагал Уточкин. Он хлопнул меня по плечу и воскликнул, обращаясь скорее к окружающим:

— Видали? Самодеятельность — великая сила! А вы что думали, я им зря контрабас подарил? Французской работы!

Дядя Степа, который всюду следовал по пятам за самодовольным комендантом, скромно молчал. Он лишь с гордостью крутанул правой рукой левый огненно-рыжий ус и незаметно подмигнул мне. Было видно, что и он невероятно горд, что его звери-кролики не подкачали.

А папа еще раз критически оглядел меня. Поправил пионерский галстук, воротничок рубашки, ремешок на брюках. А мама дала несколько советов:

— Очки не снимай — потеряешь. Носовой платок в правом кармане. И не забудь, пожалуйста, захватить с собой на сцену фагот.

Украдкой, как бы случайно, она погладила меня по щеке и наконец разрешила мне уйти. И я побежал в артистическую, где уже собрались все наши оркестранты.

Геннадий Максимилианович увел нас на большую площадку, которая находилась этажом выше артистической. Все время, пока шло второе отделение, Геннадий Максимилианович проверял строй оркестра. В напряженной тишине то и дело слышалось протяжное «ля-а-а» духового камертона: по нему настраивался каждый инструмент в отдельности.

Кто-то прибежал и крикнул:

— Оркестру приготовиться на выход! Мы спустились вниз.

Геннадий Максимилианович проводил на сцену всех до единого и каждому сказал то, что следует. На меня он обратил особое внимание и посоветовал:

— Не сиди с отсутствующим видом, Федя, и не считай ворон. Вступай легко, мягко, непринужденно…

В углу артистической в красном старинном кресле молча сидел Трофим Трофимыч с чемоданчиком на кожаной тесемочке. Он успел уже поработать: натянул несколько оборвавшихся струн, заменил три сломавшихся колка у двух скрипок и виолончели, поставил новую трость на мундштук кларнета, исправил запавший клапан флейты.

И лишь когда Геннадий Максимилианович отправил на сцену последнего оркестранта, Трофим Трофимыч покинул свой угол. За ним ушел в зал и Геннадий Максимилианович.

Женька появился сразу, как только объявили программу выступления нашего оркестра. Ловко пробираясь по лабиринту пультов, он прошел к своему месту. Поднявшись на дирижерскую подставку, поклонился публике и повернулся лицом к оркестру.

Мы замерли. Сейчас оркестр был словно натянутая струна. Прикоснись — и она зазвучит. И Женька на самом деле будто ударил дирижерской палочкой по невидимым струнам.

Мы сыграли симфонию с таким увлечением, как никогда. Слушатели аплодировали и кричали «браво!». Совсем как тогда, осенью, в Кремлевском театре. А скрипачи, виолончелисты и контрабасисты постукивали смычками по корпусу своих инструментов. Теперь я знал, что это означает — так оркестранты аплодируют своему дирижеру и благодарят публику за внимание.

А наш дирижер, убежав, долго не появлялся, хотя слушатели настойчиво требовали его выхода. Краем глаза я видел, как Лена Мухина и еще кто-то пытались вытолкнуть Женьку на сцену, а он вцепился руками в косяк двери — и ни в какую.

Наконец появился Геннадий Максимилианович, что-то сказал Женьке, и тот, под дружный взрыв аплодисментов, вышел на край сцены и поклонился.

Концерт был окончен, о чем со сцены объявил ведущий. Но его никто не услышал, потому что оркестранты уже покинули свои места и попрыгали прямо со сцены в зал. А слушатели устремились им навстречу и стали обнимать своих ненаглядных детей, словно не видели их вечность.

Когда мы были уже на улице — я, Женька, Васька, Костя, Петя, Лена, Сережка и, конечно, Гриша, — Женька сказал:

— Ребята, а завтра у меня день рождения, приходите все!

И тут я увидел в сторонке Кузю-барабанщика. Он смотрел на нас, но подойти не решался. Я отозвал Женьку в сторонку:

— У меня к тебе огромная просьба — только ни о чем сейчас не расспрашивай. Я тебе все потом объясню, договорились?

— Валяй, обещаю.

— Пригласи Кузю.

— Да ты что?!

— Женька, ты же обещал!

— Ладно… Но ты все-таки, Федя, чокнутый!