Глава 2

Назвать Малые Горыни городищем можно было с большой натяжкой. Под защитой деревянного частокола пряталось не больше десятка теремов княжьих бояр и зажиточных купцов. Городище стояло на отвесном берегу реки Горынь. Рядом с укрепленными стенами вольготно раскинулась деревенька, где обитали смерды, снабжавшие городище всем необходимым. Дремучие леса и непроходимые болота вокруг городища, стоявшего на отшибе от основных путей, населяла злобная нечисть. Некогда большой тракт, прорубленный в лесах еще во времена князя Маджака, который сумел объединить разрозненные волынянские племена в одну сильную державу, ныне совсем зарос. С тех давних пор никто и не пытался его расчистить: Волынянская держава, просуществовавшая совсем недолго, была сметена воинствующим племенем обров — завоевателей. После падения Аварского каганата восстановить прежнюю державу не удалось, правда, некое подобие порядка появилось после присоединения дулебов к стремительно разрастающейся державе князя Олега — Киевской Руси. Но старый тракт почистить так и не удосужились — он как был заросшим сто лет назад, так заросшим и остался. Добраться в Малые Горыни теперь можно было только по замерзшему руслу реки. Поэтому жизнь в Горынях текла мерно и неторопливо.

Князь Малых Горынь — Томислав, был стар. Когда-то в молодости он славно сражался, но те времена давно минули. Теперь лишь болезненные боевые раны напоминали о тех счастливых днях. Смерть старого волхва, который снабжал старого князя обезболивающими отварами, сильно ударила по шаткому здоровью Томислава. Страдая от боли, князь недолго размышлял над предложением Силивёрста. Обязав нового волхва поскорее изготовить лекарство и постоянно снабжать его этим зельем, князь милостиво разрешил калике поселится в старом жилище лекаря. О найдёныше даже не речи не вели — пусть живет! Вышло так, как и предвидела Марена.

— Дедуля! — звонкий мальчишеский голос оторвал старика от воспоминаний. Найдёныша с лёгкой руки Титомира прозвали Морозкой. Всю долгую зиму историю Морозки перетирали в своих разговорах жители городища и окрестных селений. Ближе к лету интерес к этой истории начал пропадать, а через пару лет совсем сошел на нет. Теперь если и заходил о нем разговор, то каждый считал своим долгом посмеяться над Титомиром: вот, дескать, чего со страху привидеться могёт — у страха-то и вправду глаза велики! И напрасно Тит клялся всеми богами, что так оно и было, никто ему не верил. Однако Матрунька так и не объявилась. Ну, мало ли что могло случиться, говаривали люди — время нынче неспокойное. Силивёрст за эти годы привязался к малышу, полюбил его всей душой. Поначалу он проклинал младенца, насильно навязанного ему старухой Зимой. Но, ухаживая за ребенком, наблюдая, как он делает первый шаг, начинает говорить, чувствовал старик, как просыпаются в нем дотоле неизвестные чувства. Силивёрст сам был сиротой, а когда подрос, стал воем: некогда было женихаться, да детей заводить. Потом жизнь переосмысливал — в волхвы подался. Отшельничал, скитался по разным землям и странам. Только вот семьей так и не обзавёлся. И сейчас всей своей нерастраченной любовью потянулся старик к нежданно приобретённому внучку. Хоть и не кровным было то родство, но нечто большее вложил в мальца старый волхв. Морозко рос крепкий телом, но, глядя на бледный цвет кожи, доставшийся в наследство от снежных родичей и ярко-красный нездоровый румянец на щеках, можно было подумать, что ребёнок серьёзно болен. Однако за всю свою недолгую жизнь Морозко ни разу не болел — не клеилась к нему никакая болячка. Так что вместе с бледной кожей унаследовал Морозко от родителя недюжинное здоровье. Только изредка, в самые жаркие летние дни, нападала на ребенка хандра. Не бегал он вместе с другими ребятами, не играл, не веселился, а скучал где-нибудь в прохладном месте. Нравилось Морозке сидеть на краю студеного колодца, на дне которого не тает лёд даже в самые жаркие дни. А больше всего на свете любил Морозко зиму. Всё удавалось ему зимой лучше. И сани у него с горы быстрее едут, и ветер всегда в спину, и лунку для рыбной ловли с двух ударов пробьет. Ну а Зимний Солнцеворот — всем праздникам праздник. После него Зима поворачивает на мороз. А чем холоднее бывает на дворе, тем отчего-то радостнее становится Морозке. Но не только веселье дарили Морозке праздники. Масленица, самый весёлый в Горынях праздник, причинял мальчишке одни страдания. Как только начиналось сожжение чучела Марены, мальчишку пронзала самая настоящая боль, словно это он горел на обрядовом костре. В этот день Морозко старался забиться в самый укромный уголок. Но всегда, где бы он ни схоронился, мальчишка чувствовал тот момент, когда чучело поджигали. Сам того не зная, страдал Морозко вместе со своими родичами. Силивёрст тоже переживал вместе с ним, не смея сказать правду. Наконец масленица заканчивалась, и Морозко снова становился весёлым и беззаботным, как и все дети.

Хижина старого волхва, где князь Томислав милостиво разрешил поселиться Силивёрсту, была маленькой, убогой, вросшей в землю по самую крышу, отчего в избе постоянно царил полумрак. Стояла она на краю села возле самой кромки леса. Стены избушки были увешаны пучками душистых трав и кореньев. Сведущий в волховстве человек узнал бы в этих вязанках и сон-траву, и траву-прикрыш, и траву-колюку, да еще множество других лечебных и чародейных трав. Силивёрст регулярно пополнял их запас. Мальчишка уже лет с пяти помогал старику собирать травы, знал какую травку когда рвать надобно, чтобы свои свойства она не утратила. Да и Силивёрст постоянно наставлял мальца:

— Целебна трава, если собирать её знаючи! Плакун-траву собирай на зорьке под Иванов день, безо всяких железных орудий выкапывай корень. Симтарин в ночь на Купалу, а Девясил — накануне Иванова дня, до восхода солнца. А вот Нечуй-ветер надо собирать зимой под Новый год в полночь. Растёт Нечуй по берегам рек и озёр, даётся в руки эта трава одним слепцам, только они одни могут её почуять. Когда они наступают на эту траву, их незрячие глаза словно кто иголками колет. И если сумеют они схватить траву не руками, а ртом, тогда только трава силы не потеряет. А тот, кто получил сию траву и силу ея знает — многое сможет.

— Что сможет? — у мальца от таких рассказов захватывало дух.

— Остановить ветер на воде, избавить себя и судно от утопления и рыбу ловить сможет без невода.

Долгими зимними вечерами очень любил Морозко слушать стариковы байки, незаметно для себя впитывая новые знания. Про дела ратные, про богов и героев древних, про страны заморские — много чего мог порассказать старый волхв.

Однажды Морозко спросил у Силиверста:

— Деда, а почему всегда кто-нибудь у кого-нибудь что-то отбирает? Разве нельзя сделать так, чтобы у всех всё было? Что если вещь такую сделать, волшебную. Чтобы оттуда всё, что нужно сыпалось. Неужели боги, или чародеи могучие не могут такого чуда сотворить?

— Было уже и это Морозко, было. Всегда найдётся такой, кто захочет эту вещь только для себя.

— Расскажи, дедунь!

— Ну, да ладно, слушай. Однажды, давным-давно, когда многих из богов еще не было, а другие только-только набирали силу, жил на бескрайних просторах Финляндии великий колдун Вяйнямейнен — Непоколебимый. Был Вяйнямейнен силой подобен богам, а некоторых даже превосходил своим могуществом. В те давние времена землю окутывали невидимые чародейные силы. Только немногие могли управлять ими. Древние мудрецы, к которым принадлежал и Вяйнямейнен, обладали великим знанием, корни которого в самой сути бытия. Умел Вяйнямейнен оживлять волшебными песнями предметы, да и ещё много такого, что не под силу многим теперешним богам. Такие чародеи одновременно и люди и боги: Вяйнямейнен зачат с помощью ветра и волн, и провёл тридцать лет в утробе матери, прежде чем появился на свет. Да, то была эпоха великих чудес и великого волшебства. Вяйнямейнен защищал свой народ от нападок злой Лоухи.

— Я знаю, — сказал Морозко, — это та, с которой наша Зима-Марена сражалась, ты рассказывал.

— Слушай дальше. В то время финские племена были сильными и многочисленными, не то, что сейчас. Но благополучие их держалось не только на волшбе Вяйнямейнена, — было еще кое-что. Лоухи искала это что-то, и наконец-то нашла. Еще раньше, чем родился Вяйнямейнен, некий чародей Сампо сотворил волшебную мельницу. Эта мельница могла по желанию хозяина творить все из ничего. Лоухи с помощью лжи и коварства завладела мельницей и спрятала её в укромном месте. Вяйнямейнен, хоть и был уже стар, собрал воинов и по морю отправился во владения злой колдуньи. Когда они добрались до берегов, где скрывалась Лоухи, Вяйнямейнен принялся напевать и играть на арфе. Это такие гусли, — пояснил он пареньку. — От сладкой музыки заснули все: птицы не пели, звери не рычали. Лоухи тоже не могла противиться чудной мелодии. Вяйнямейнен отыскал мельницу, и его команда взяли курс к родным берегам. Три дня они гребли изо всех сил. К исходу третьего дня судно окутал густой туман: Лоухи очнулась и обнаружила пропажу. Старик стал бормотать заклинания, затем рассек туман своим мечом. В то же мгновение завыли ветры, волны поднялись до небес, но чары старика сохранили былую силу, и он отбросил шторм обратно в море. Тогда Лоухи сама напала на судно, обратившись в огромную хищную птицу. Её крылья затмевали небо, хищный загнутый клюв и когти, сочащиеся ядом, могли испугать кого угодно, но только не Вяйнямейнена. Чародей налетел на Лоухи как ураган, закрывая собой команду гребцов. Он бился с ней, нанося мечом страшные раны, пока та не оказалась растерзанной и истекающей кровью. Вяйнямейнен еле держался на ногах. Потерпев поражение, Лоухи с трудом вернулась к родным берегам зализывать раны…

— А где сейчас мельница Сампо? — мальчишку так захватил рассказ, что он, не сдержавшись, перебил деда.

— От пострел, до конца дослушай! — улыбнулся старик. — В пылу битвы никто не заметил, что Лоухи дотянулась до мельницы и раздавила в своих когтях, оставив Вяйнямейнену и его народу лишь обломки.

Вот ведь подлая — ни себе, ни людям! — огорчился Морозко. — Поделом, что её Марена с места выжила! Дедунь, и ничего от этой мельницы не осталось?

— Почему не осталось? Осталось! Собрав обломки мельницы, старик утопил их в море. Вот тут — то история и не заканчивается: не знал Вяйнямейнен, что волшба, заключенная в мельнице была такой силы, что не могла исчезнуть в одночасье. Так вот, на Варяжском море — окияне, на острове Буяне, по-другому он еще зовётся остров Рюген или Руяна, стоит крепость Аркона, святилище бога Свентовида. Волхвы Арконы самые богатые. Все думают, что их богатство это часть добычи, что привозят из военных походов рюгенские вои. А вот и нет! В самом центре храма стоит четрехликий идол Свентовида, который в одной руке держит рог изобилия — это остатки той самой мельницы Сампо. Как и почему она попала в храм Святовита — не знаю…

— Вот бы этот рог на благо людям, — мечтательно протянул Морозко. — Деда, а как этот рог добыть можно?

— Ишь, чего удумал — рог добыть! Да этот рог стерегут лучше, чем Кощей молодильные яблоки, — старик улыбнулся, потрепал Морозку по растрёпанным волосам, — поздно уже, спать пора!

Но мальчишка, словно не расслышав, что сказал ему дед, продолжал сыпать вопросами:

— А почему Кощей старый, если он молодильные яблоки стережёт? А…

— Всё!

Старик решительно погасил горевшую лучину, и вся изба погрузилась в темноту.

— Спи, давай, завтра тебя чуть свет подниму, упражняться будем!

Сызмальства заставлял Силивёрст Морозку укреплять тело. Поднимал на зорьке, когда предрассветный сон так сладок, гонял пацана вокруг избы, покуда малец не просыпался. Затем они рубили дрова, таскали воду, но не из колодца возле избы, а из родника, бьющего неподалёку в леске, на опушке которого и стояла их маленькая избушка. Да и еще много чего заставлял делать: и камни промеж ног держать, и с грузом приседать, бегать и прыгать. Когда Морозке пошёл четвёртый годок, вырезал ему Силивёрст из дерева маленький мечик и щит. С каждым проходящим годом игрушки увеличивались в размерах и в весе. От простых игр в войну с сельскими мальчишками, перешел Морозко к настоящим упражнениям. Так годок бежал за годком. Все это время боги миловали Малые Горыни: зимой Марена защищала городище от нашествия супостатов, засыпая все подходы огромными сугробами, Буран с Метелицей сбивали путников с дороги, а Ломонос с Опокой напускали на ворогов такой холод, что те, добравшись живыми до дому, благодарили своих богов что остались живы. Весной и без того плохонькая дорога превращалась в непроходимое грязное месиво. В летнюю пору лесная нечисть не давала проходу, стараясь запутать, сбить с пути прохожего, вступившего на их территорию. Осенью дожди опять размывали дорогу, а там снова приходила Зима со своими слугами. Так в мире и спокойствии пролетело еще девять лет.

* * *

На полянке супротив старой избушки, безжалостно вытаптывая сапогами едва проклюнувшуюся после долгой зимы светло- зелёную траву, кружили друг против друга двое. Одним из двоих был довольно крепкий старик с седой бородой, заткнутой за пояс, вторым — молодой парень с белыми как снег волосами. Противники были вооружены: старик держал в руке узкий изящный клинок, меч парня был тяжелым и неказистым со следами грубой ковки. Однако парень помахивал увесистым оружием легко и непринужденно. Внезапно, с прытью, которую от него трудно было ожидать, старик нанес удар. Парень словно ожидал этого удара — принял его на гарду своего меча. Затем зацепил меч противника и резким крутящим движением вырвал его из рук старца. Старик посмотрел на пустую руку, перевел взгляд на воткнувшийся в землю меч.

— Как это ты меня сегодня? Молодец Морозко! Сумел-таки одолеть! Да, стар становлюсь…

Старик хитро прищурился: не зря старался, не зря! Отличного бойца воспитал!

— Да брось, дед! — звонким голосом отозвался парень. — Ты еще крепок, а мне просто повезло!

— Не льсти мне, мальчишка! — строго прикрикнул на парня старый волхв, хотя в душе у него все ликовало. — Ты не зря потел столько времени! Вижу, вышел из тебя толк! Однако… над дыханием еще придётся поработать, над выносливостью. Не так уж и долго мы сражались, а ты вспотел, дыхание сбилось! Так что будем еще работать, будем!

— О, боги! Нет! — простонал Морозко шепотом, чтобы не сердить старика.

Он хорошо представлял себе, что кроется за этим стариковским "будем работать". Морозко неспешно выдернул торчавший из земли меч Силивёрста, очистил его от налипшей грязи, собираясь отнести оружие в избу. Вдруг он услышал истошный женский крик. Со стороны села к ним бежала женщина. Вбежав во двор, она с воем упала на колени перед стариком. Длинные волосы селянки спутались и неопрятными космами падали на лицо. Она, всхлипывая и размазывая слезы по щекам, вцепилась скрюченными пальцами в край длинной домотканой рубахи Силивёрста и запричитала:

— Не дай пропасть дитятку! Возьми что хочешь, но только помоги! Я знаю, ты можешь!

Старик попытался поднять женщину с колен, но та, обхватив его за ноги, прижалась к босым ногам волхва всем телом, продолжала выть, словно раненая волчица:

— Это я во всём виновата! Я! Не думала я, что так выйдет! Услышал он меня, забрал самое дорогое — дитя забрал!

Наконец Силивёрст, утомившись поднимать бабу с колен, гаркнул во весь голос:

— Тихо! Уймись, окаянная!

Баба от неожиданности притихла, продолжая лишь всхлипывать. С помощью Морозки Силивёрст поднял её с колен и, держа под руки, отвел в избу. Пока старик шептал ей что-то успокаивающее, Морозко залез в погреб и зачерпнул ковш холодного квасу. Только сделав несколько глотков, селянка смогла немного успокоиться и объяснить в чём дело.

— Веркой меня кличут, — утирая рукавом слезы, сказала она, — ты, старче, может, помнишь меня, я у тебя всегда всякие травки лечебные брала.

— Помню, — ответил Силиверст, — у тебя дитя малое есть. Ты вчера ему настойку от поноса брала.

— Да, брала, — женщина опять зарыдала на стариковой груди.

Слёзы текли у неё по щекам, щедро орошая белоснежную бороду Силивёрста

— Тихо, голуба. Успокойся!

Старик погладил Веру по растрёпанным волосам, словно малого ребёнка.

— Морозко, — обратился волхв к парю, — принеси еще квасу. — Рассказывай, родная: я так понял, с дитём что-то приключилось? Если заболел ребёночек, не боись — вылечим!

— Не-а-а, — ревела баба, — не заболел! Это я всё, дура, сама его лешаку отдала-а-а!

— Как так — отдала? — удивился Силивёрст.

— А так!

Верка отёрла рукавом слёзы и продолжила:

— Муж у меня в прошлым годе сгинул — на охоту ушёл и не вернулся! Одна я средь мужниной родни осталася, вроде и сродственники, а как чужие. Тяжко мне с дитём. А тут Борька, сынишка мой, — пояснила она — приболел. И ревёт и ревёт. Измотал меня всю! И настойки я у тебя взяла, но не помогла она!

— А ты хотела, чтоб она сразу помогла, что ли? Сразу даже кошки не родятся, а тут понос! Ну, ладно, дальше то что?

Шмыгая носом, Верка продолжила:

— К вечеру свёкор со свекровкой на меня насели: " Успокаивай своего пащенка, а то из дому вместе с ним выкинем!". Тут я не сдержалась и в сердцах крикнула на Борьку: " Моченьки моей больше нет, да чтоб тебя оглашенного Лешак унес!". Вдруг в избе открылась дверь и налетевший ветер загасил лучину. Темно на дворе было. Пахнуло сыростью и прелыми листьями. Дверь с треском захлопнулась, и наступила мёртвая тишина. Кинулась я к Борькиной люльке, а там… — женщина опять зашлась в безудержном плаче. — Там горсть перепрелых прошлогодних листьев и сыночка моего н — е-е-ет!

— Да, — Силивёрст почесал мозолистой рукой затылок, — вот так дела. Морозко, неси сюда ковшик с квасом!

Старик достал с полки сосуд и чего-то добавил в квас. Морозко принюхался:

— Валериана?

— Да, — ответил волхв, перемешивая содержимое ковша, — и не только. Там и мята, и сон- трава. Пусть она успокоится, поспит. А мы с тобой подумаем, как горю помочь.

Старик протянул ковш Верке:

— На, голуба, выпей! Полегчает. И домой иди, а мы с внучком тебе поможем!

Верка вновь бухнулась старику в ноги:

— Спаситель! Работать на тебя до конца дней своих буду-у-у!!!

Он заставил бабу выпить квасу с подмешанным в него зельем. Затем проводил Верку до порога.

— Ступай, родная, а нам еще подумать надобно.

Как только Верка ушла, Силивёрст, повернувшись к Морозке, спросил:

— Ну, внучок, чего ты про леших знаешь? Проверим, внимательно ты меня слушал, али нет.

— Лешие — это низшие духи, как домовые, водяные, полевики, и прочая мелочь, — бодро начал перечислять Морозко. — Силами далеко уступают богам. Однако являются сущностями волшебными, и недооценивать их не стоит. В лесу лешему подчиняются всё: растения, звери, птицы. Лешак по праву хозяин леса. Немногим смертным доводилось встречаться с лешим лицом к лицу. Потому как облик его изменчив. Леший может быть высоким, как столетний дуб, и выглядеть точь-в-точь как старое дерево. Может быть маленьким, как белка, может явиться в виде старика с куцей бородёнкой цвета зелёной плесени или мха. Если явиться он в виде человека, то одето всё на нем будет наперекосяк: левый сапог на правой ноге, правый на левой, полы кафтана или полушубка заправлены не как у всех слева направо, а наоборот. Любимая его забава — людей запутывать, с дороги сбивать. Не любит он охотников и лесорубов, ибо он и лес — одно неразрывное целое. Причиняя вред лесу, наносишь вред и самому лешему.

Всё это Морозко оттарабанил на одном дыхании, затем, переведя дух, спросил:

— Дед, как ему вред-то причинить, я не знаю, — ты об этом ни разу не рассказывал! Не будем же мы весь лес вырубать?

— Да, — Силивёрст прошёлся по горнице, — силой мы его не возьмем. Хитростью надо! Попробуем его напугать!

— Ага, — Морозко ухмыльнулся, — он сам кого хошь напугает!

— Ну, это мы еще посмотрим!

Старик залез на полати и стал вытаскивать мох, которым законопачивал щели в избе.

— Есть тут у меня штучка одна…

Кряхтя, старик слез со скамейки и показал раскрытую ладонь. На ладони старика лежала булатная чешуйка, от которой шла неведомая губительная сила. Морозку неожиданно прохватил озноб. От безотчетного страха его пробил пот, а по телу побежали крупные мурашки. Неведомая сила чешуйки обжигала парня словно огонь.

— Ага, — старый волхв был доволен, — эта пластинка от доспехов Сварожича — огня. Случайно она мне в руки попала. Как — о том после поведаю. Сейчас у нас другая задача — лешего отыскать!

Старик снял шнурок с оберегами, нанизал на него волшебную пластику и опять надел его на шею.

— Собирай, Морозко, харч в дорогу. Выйдем сегодня!

* * *

Лес встретил путников весёлым птичьим щебетанием и зеленью всевозможных сортов и оттенков. Весна полноправной хозяйкой вступила в свои права, потеснив угрюмую Зиму дальше на север. Двое путников: молодой, легкий на ногу парень и старик, опирающийся на резной посох, шли по лесу, стараясь обходить подсыхающие лужи и грязь. Солнце клонилось к земле. Лес наполнялся сумраком, густел, перебираться сквозь переплетение кустов и корней становилось тяжело. Морозко перепрыгнул через очередную валежину и остановился.

— Дед, а мы уже были здесь! Я в прошлый раз, когда через это бревно перескакивал, на сучок наткнулся, клок шерсти из душегрейки выдернул!

Парень, раскрыв ладонь, показал старику пук шерсти.

— Значит верно идем, раз леший проказить начал! Вот хитрая бестия — надеется, что в сумерках не поймём, что по кругу ходим. Давай-ка Морозко сапоги скидай. Одевайся как Лешак- левый сапог на правую ногу, правый — на левую. Хоть и неудобно, зато хозяин лесной с пути сбить не сможет. Полы душегрейки запахни на другую сторону. Вот так-то лучше!

Старик сел на поваленную сосну и тоже стал переобуваться. Тем временем в лесу окончательно стемнело.

— Дед, как в темноте пойдем? — спросил Морозко. — Может, здесь переночуем?

— Нет, Морозко, раз Лешак с пути сбивать начал — он где-то рядом. С утра нам опять по лесу бегать придётся, пока с ним встретимся. А от нечисти лесной как-нибудь отобьёмся. Ну, тронулись!

Спотыкаясь, путники побрели дальше. Время блужданий впотьмах неожиданно принесло свои плоды — на небольшой полянке путники наткнулись на старенькую избушку, освещенную лунным светом. Избушка была чуть больше собачьей конуры. На пороге сидел бородатый маленький старичок. Из-за приоткрытой дверцы сочился на улицу тусклый свет — лица сидевшего не было видно. Морозко первым выбрался из леса на поляну, подошёл к старичку и, поклонившись, сказал:

— Исполать тебе, дедушка!

— Гой еси, добрый молодец! — проскрипел старичок.

Подоспевший Силивёрст, тоже поклонился:

— Дозволь спросить тебя старче…

Старичок проскрипел недовольно:

— Чего уж там, спрашивай.

— Почему это у тебя одето всё шиворот-навыворот? Не ты ли этого леса Хозяин?

— Узнал ты меня, старик, — согласился Леший. — Думал я, что в темноте не разглядишь! Разглядел. Зачем пожаловали? — в голосе лешего сквозила неприкрытая злоба. — Лучше топайте отседова, покуда я не осерчал!

— Да разве так гостей принимают? — резко осадил Силивёрст лешего. — К тебе не побирушки какие-нибудь пришли, а волхвы!

— Ой, ща животик надорву! Волхвы! Мне все едино — я здесь хозяин!

Старичок резко поднялся на ноги и стал стремительно меняться. Подобно дереву его тело оделось корой, руки превратились в огромные узловатые ветви. Морозко не успел глазом моргнуть, как макушка лешего сравнялась с вершиной самого высокого дерева.

— Кто вы передо мной? — пророкотал леший, поглядывая на гостей с высоты.

Его голос громовым эхом пошел гулять по всему лесу.

— Козявки, жуки, черви навозные! Растопчу и не замечу!

— Постой бахвалиться! — осадил лешего старик, сжал рукой пластинку огненного бога, прошептал несколько слов, и на месте стоявшего волхва вдруг расцвёл огромный огненный цветок.

Морозко, прикрыв глаза руками, сквозь пальцы смотрел на волшебный огонь. В центре бушевавшего пламени стоял Силивёрст. Огонь не причинял ему вреда. Огненные капли стекали с полы его домотканной рубахи. Земля вокруг горела и дымилась.

— Эй, растопка для костра, попробуй, раздави! Сейчас на месте твоего леса одни только головёшки останутся!

Старик, оставляя за собой выжженную полосу, начал подходить к остолбеневшему лешему. Лесной хозяин стремительно уменьшался в размерах, пока не сжался до прежнего роста. Затем он упал на колени и завыл:

— Не губи лес, повелитель огня! Всё что хочешь, все исполню!

— Ах, не губи, — рассердился Силиверст. — Вона ты как запел!

Пламя опало, божественный огонь потух, только выжженная земля напоминала о том, что здесь произошло мгновение назад.

— Каюсь, не признал великих чародеев, — проблеял леший, склоняясь в поклоне, — тебя — повелитель чудесного огня и спутника твоего — ледяного божича!

— Дед, а чего это он меня так обозвал? — шепотом спросил старика Морозко.

— Т-с, потом объясню, — чуть слышно ответил Силивёрст.

И тоном, не терпящим возражений, обратился к лешему:

— Сказывай, нечистая твоя харя, куда дел младенца человеческого?

Лешак от этого вопроса съёжился еще больше и сказал чуть слышно:

— Водянику снёс. От только перед самым вашим приходом воротился.

— Кому снёс? Водяному, что ли? А ему-то он на кой? — старый волхв был явно озадачен.

— Водянику толстопузому я его отдал, — залебезил, закрутился вокруг Силивёрста Лешак. — Потому, как я его в кости жаборотому проиграл, — пояснил леший. — Мы каждый год, почитай уж лет двести, как только снега сойдут, лёд растает, с пучеглазым от спячки зенки продерём, тут же за кости садимся. Сначала на зверей, птиц, на рыбу играли. А недавно на желания играть начали. Проигравший исполняет желание победителя. В этом годе я проиграл. А этот лягушатник младенца человеческого попросил. Ну, а я спрашивается, где его возьму? Бабы по лесу с младенцами не шляются! И вдруг — удача! Какая-то полоумная сама мне ребенка отдаёт, так и сказала: " что б Леший забрал". Меня долго просить не надо, я пришёл и забрал. Так что, я тут не виноват — слово не воробей!

— Ладно. С тобой всё понятно. К водяному веди! — приказал Силивёрст, не слушая боле оправданий лешего.

— Не извольте беспокоиться, — Леший с облегчением перевёл дух, — я вас к толстопузому мигом доставлю!

А про себя подумал:

— Водяник кашу заварил — вот пусть сам и расхлёбывает!

Леший пересёк полянку и подошел к плотным зарослям, откуда недавно с таким трудом выбрались Силивёрст с Морозкой. Но как только лесной хозяин подошёл к кромке леса, деревья и кусты раздвинулись и образовали тропинку. Леший, махнув путникам рукой, исчез в ночной темноте.

— Ну, Морозко, за ним, — сказал Силивёрст, шагнув вслед за лешим на чудесную тропинку.

Едва только путники скрылись в лесу, деревья сдвинулись, кусты и ветви деревьев вновь переплелись — тропинка перестала существовать.

* * *

Бледный свет луны заливал большое, слегка заболоченное озеро, которое находилось в самой чаще леса. Старый толстый водяной, сидевший на мокром прибрежном песке, шумно чесался. От нечего делать Водяник пялился на лунную дорожку, протянувшуюся через всё озеро, хозяином которого он почитал себя.

— Да, как же — хозяин, — грустно подумал водяной, сплюнув воду. — Для кого — хозяин? Для рыб и лягух?

Водяник раздраженно запустил свои перепончатые лапы в спутанные зелёные, словно водоросли, космы. Нащупал там пиявку, крепко присосавшуюся к шее, и с силой дёрнул. Он бросил извивающуюся тварь под ноги, и злобно растёр её ластой о прибрежный песок.

— Вот тебе и хозяин, — болезненно прошипел Водяной: ранка на шее, оставшаяся после укуса пиявки, саднила, — скоро лягухи меня затопчут! Никто меня теперь не боится, не уважает! Эх, вот раньше…

Раньше, еще до нашествия обров, стояла на берегу озера крепкая весь, от которой сейчас не осталось и следа. Каждую весну старались люди угодить Водяному Владыке: чтобы рыба ловилась, чтобы нежить озерная не охотилась на людей. Задабривали как следует, скидывая в озере связанных рабов и рабынь. Для осенней жертвы выбирали огромного белого быка. В общем, жил водяной припеваючи. Утопленные девушки становились его жёнами: у похотливого водяника их было тогда не счесть. Утопленники — на посылках: то подай, это принеси. Да и силушкой обделён не был. Жертвы, приносимые водяному князю, были столь обильны, что он мог повелевать не только водными созданиями — русалками, утопленниками, но и некоторыми стихийными духами, из тех, что помельче и послабее. Если смертные просили дождя, водяной всегда мог им это устроить. Так продолжалось до тех пор, пока на земли дулебов не пришли обры. Они для начала вырезали всех мужчин веси, оставив в живых только женщин — для утех. В те дни воды озера были красными от пролитой в него крови. Убитых обры не хоронили, предпочитая избавляться от тел в пучинах озёрных вод. Водяник как мог, старался помочь людям, почитавшим его за бога. Утопленники выходили на охоту, утаскивая врагов под воду одного за другим, проливные дожди заливали весь изо дня в день. Вскоре обры ушли из негостеприимного места, однако не оставили в живых никого. Время шло: через несколько лет утопленники раскисли в озёрной воде, русалки становились всё прозрачнее и неощутимее. И вот наступил тот момент, когда водяной остался без расторопных слуг и любимых жён. Чудесная сила ушла, испарилась, словно её и не было: некому было приносить жертвы озерному владыке. Озеро со всех сторон окружил глухой и непроходимый лес.

Вот тут-то водяник и познакомился с лешим, ставшим на долгое время его единственным собеседником и партнёром для игры в кости. Проиграв, леший приводил к озеру то лося, то косулю, то еще какую-нибудь живность. Лось — это, конечно, не раб, но с каждой утопленной живой тварью, чувствовал водяной тоненькую струйку былой силы.

— Человеческую бы жертву, — мечтал водяник, и ему повезло.

Сначала заблудившаяся в лесу в поисках потерявшегося ребенка баба, вышедшая к озеру и утопленная водяным — она стала первой за долгие годы одиночества женой водяника. Затем Лешак проиграл. Водяной обязал принести ему человеческого младенца, который должен был стать жертвой. Лешак не надул. Через пару дней он принёс обещанное дитя. И тут вышла осечка: баба, которой водяной оказал честь стать его супругой, едва увидев младенца, схватила его на руки, наотрез отказалась отдать дитя своему господину. Решивший наказать свою единственную русалку старый толстый водяник понял, что теперь его и головастик забодает. Потому как его любящая молодая жена, едва только он собрался отнять младенца силой, впилась острыми ногтями в лягушачью рожу любимого супруга. Так и не сумев дать достойный отпор взбесившейся русалке, владетель озера поспешно удалился, а точнее — позорно бежал. Теперь, сидя на мокром холодном песке, он размышлял о своей дальнейшей судьбе.

* * *

Тропинка, бежавшая сквозь чашу леса, была ровной и удобной. Шагать по такой — одно удовольствие! Она чудесным образом появлялась в десяти шагах перед идущим во главе маленькой колонны, лешим, и таким же образом чудесно исчезала за спиной идущего последним Силиверста. Наконец, показался просвет — лес резко закончился. Путники очутились на обрывистом берегу большого озера.

— Как обещал! — сказал леший, разводя руками. — Вот тута и обитает толстогубый Водяник. Щас я его покличу!

Леший приложил руки ко рту и громко завыл. Вода под обрывом забурлила и пошла пузырями. Блеснули в лунном свете большие лупоглазые зенки — озёрный владыка явился на зов старого знакомца. Лешак, махнув ему рукой, спрыгнул с обрыва и подбежал к самой воде. Водяник, недовольно пуская пузыри, проквакал:

— Чего тебя, бревно неотесанное, сегодня принесло? Или еще поиграть надумал?

Леший поманил водяника пальцем. Тот подплыл. Лешак что-то с жаром стал нашептывать ему на ухо, отчаянно тыча своими узловатыми пальцами в сторону путников.

— Тожа мне, невидаль! — громко булькнул водяной, уходя с головой под воду. Вынырнув, он нарочито громко сказал, обращаясь якобы к лешему:

— Ну и чо он своим огнём под водой сделать сможет? Ничего! А осушить мой водоем у него силов маловато! Сам Ярило его на моей памяти ни разу не высушил, куда уж этому старичку! Это ты, пенёк, огня боишься, как… — водяной задумался и, рассмеявшись над собственным остроумием, продолжил, — как огня! Так что, пусть топают мимо — ничего они от меня не получат!

Водяной собрался нырнуть, но леший стремительным движением ухватил его за зелёные водоросли волос.

— Ты что, бородавчатый, совсем ослеп что ли? Гляделки, небось, тиной заросли? Даром, что навыкате! Ты на второго посмотри! Ничего не видишь?

— Отцепись ты от меня, репейник!

Водяной мотнул головой, освобождаясь от цепкой хватки лешего.

— Гляжу, гляжу — чего увидеть-то должон? О, а я всё думаю, откуда холодом тянет? А тут оказывается сродсвенничек Марены-Зимы!

Морозко повернулся к Силивёрсту, но волхв опередил:

— Потом внучек, потом. Сейчас лучше сосредоточься, как будто перед битвой, и слушай, чего я тебе говорить буду…

— А сил-то у него нет совсем! — радостно квакнул водяной, ничуть не испугавшись. — Когда Марена в наши края идет — всяк её силу чует! Её нет еще, а с деревьев уже листья облетают, звери кто где хоронятся, птицы на юг улетают, да и мы с тобой лешак в спячку впадаем. Ибо не зря Зиму называют лютой! А этого я с дюжины шагов признать не сумел!

— Закрой глаза! — приказал старик Морозке. — Представь, что зима возвращается! Воздух резко холодает, озеро начинает покрываться тонким ледком.

Морозко, зачарованный монотонным голосом старого волхва, словно воочию увидел эту картину. И вслед за этим его накрыла волна сокрушающей, пьянящей силы. Воздух стремительно холодал. Паренек открыл глаза — увиденное поразило его. Трава и листья на глазах покрывались инеем, скручивались и чернели.

— Получилось! — шумно выдохнул старик.

Его теплое дыхание тут же обратилось в пар, а через мгновение осыпалось на землю ледяными искрами. Озеро на глазах покрывалось толстой коркой льда. Водяной, не успев скрыться под водой, намертво вмерз в лёд. Его торчащая голова задубела, только глаза едва заметно вращались. Водяник с трудом разлепил одеревеневшие губы:

— Живота…

Пареньку показалось этого достаточно: он остановил исходящий от него поток холода. Но сила, переполнявшая его, не исчезла. Она стала его неотъемлемой частью, умением, потребностью, такой же, как потребность дышать, видеть и слышать. Вокруг заметно потеплело. Корка льда мгновенно пошла трещинами. Звонко лопнув, она раскололась. Освобождённый из ледяного капкана водяной, камнем ушел на дно.

— Дед, я хочу знать, в чём дело? — твердо сказал Силивёрсту Морозко.

— Да, теперь уж можно и рассказать, — ответил Силивёрст, опираясь на посох. — Ты никогда не замечал за собой ничего странного? Никогда не думал, что ты не такой как все?

— Попробуй тут не заметить, когда каждую весну тебя корёжит так, что мочи нет! Значит всё, что о моём рождении в селе болтали — правда?

— Правда! — подтвердил старик.

— Почему же ты мне ничего не рассказывал? Сколько раз я тебя об этом просил! — с упрекнул старика Морозко.

— Это, часть договора, заключенного мной с твоей бабкой!

— Неужели водяник правду сказал: бабка моя сама Мара-Зима? И это её помощь я сейчас получил?

Паренёк никак не мог поверить в это. Он не знал, радоваться ему или нет.

— Да. Ты вырос, и наступила пора познать самого себя. Я научил тебя всему, что знал и умел. За эти годы, Морозко, ты стал для меня родным, — из глаза старика выбежала одинокая слезинка и, постыдно бежав, спряталась в густой седой бороде.

— Но почему ты…

Старик не дал Морозке закончить, поняв суть вопроса с полуслова.

— Почему я? Это долгая история, — дед воткнул посох в землю и присел на поваленное ветром дерево. — Слушай, внучек: в морозный зимний день, шестнадцать весен назад три замерзающих путника с трудом пробирались через заснеженный лес…

Закончив, старик отвернулся, скрывая влажные от слез глаза и дрожащие губы. Он словно заново пережил эти годы, вновь с особой остротой почувствовав, как дорог ему этот паренёк. Вдруг Морозко крепко обнял старика.

— Дед, — проговорил он, шмыгая носом, — неважно, кто моя родня! Ты был, есть и навсегда останешься самым родным для меня человеком! Спасибо за всё, что ты для меня сделал!

Неожиданно куча лесного мусора, лежащая рядом с деревом, где сидели дед с внуком, зашевелилась. Из нее выбрался леший. В его зеленой бороденке застряли мелкие веточки, прелые листья и комья сухой земли.

— Что, уже всё кончилось? — как ни в чём не бывало, спросил леший. — Я тут соснул маненько, что бы не мешаться под ногами.

Он спрыгнул с обрыва на прибрежный песок. По всему озеру то тут, то там, плавали тающие льдинки.

— Эй, повелитель лягушек, ты где? — крикнул леший, похлопав рукой по поверхности воды.

Водяной уже успел отогреться в нижнем теплом слое воды. Вынырнув на поверхность достаточно далеко от берега, он вопрошающе смотрел на двух могучих чародеев, способных в мгновение ока заморозить его далеко не маленькое озеро. Леший довольно подпрыгивал на песочке.

— Напросился, пучеглазый, а ведь говорил я тебе!

— Ну, внучёк, закончим начатое?

Силивёрст подошёл к краю обрыва и крикнул водяному:

— Ну, змий, говори, куды ребёнка девал?

— Ничего с вашим дитём не сделалось! — сварливо, но с опаской ответил водяной. — У моей русалки он, на той стороне озера! Идите и возьмите!

Затем он проквакал чуть слышно:

— Так она вам его и отдаст.

Однако новоиспечённая супруга повелителя озера, увидев живых людей, без раздумий передала ребенка в руки старика. Вытирая льющиеся по щекам слёзы, она прошептала:

— Матери отнесите — пусть бережёт! Я своего не уберегла!

С этими словами она скрылась в зеленоватой озёрной глубине.

Крепко прижимая младенца к груди, Силивёрст огляделся в поисках лешего. Тот стоял неподалеку. Увидев, что старик повернулся к нему, он затараторил скороговоркой:

— От радость-то какая! Я знал, что всё хорошо закончиться!

— Хватит язык чесать, — оборвал его старик, — давай из леса выводи!

— Это мы быстренько!

Он вновь открыл чудесную тропинку.

— Аккурат до дома вас доведет! — сказал он, склонившись перед людьми в почтительном поклоне.

Над макушками деревьев уже начинала заниматься утренняя заря, когда двое уставших путников дошли до родного порога.

Загрузка...