курьер.ru

Глава одиннадцатая

На тропе, уводящей с перевала, лежали убитые мусульмане. Тропа была заминирована, в зарослях и осталась группа китайцев. Коран требует, чтобы убитый мусульманин был похоронен в день смерти, до заката солнца, поэтому за трупами должны были обязательно прийти. Пришедших китайцы убьют, а потом убьют и тех, кто придет за убитыми. Русские отказывались охотиться на похоронные команды, китайцы нет. Все прочие, свободные от засады, направились в лагерь. На спуске шло двустороннее движение — навстречу цепочкой поднимались солдаты в малиновых беретах, склонившиеся под тяжелыми вьюками. Под горой в болоте плескалась под ногами мутная вода, в густом переплетении ветвей резко вскрикивали обезьяны. Лесные склоны исчезали в низких тяжелых тучах, везде капало, хлюпало, лилось. Но дождь прекратился.

— Что думаешь делать? — спросил Чен.

— А что, есть варианты?

— Варианты всегда есть. Можно выпить с ребятами, можно съездить в деревню к девочкам.

— Зайду в госпиталь проведать Элизабет. Потом — в палатку и спать.

— Элизабет?! — быстро спросил китаец, не сумев скрыть тревогу.

— Ну да, — пожал плечами Шинкарев. — Я что, не сказал? Отбили мы ее у мусульман. В госпиталь отправили.

— Вот как... Зайдем вместе.

Полевой госпиталь разместился в нескольких широких палатках и белых трейлерах. Перед хирургическим отделением на носилках лежали раненые, внутри мелькали фигуры в халатах салатного цвета, покрытых пятнами крови. Доносился резкий запах хлороформа, таз у входа был полон окровавленных марлевых тампонов.

— Эй, мужики! — донесся голос Есаула. Он тоже лежал на носилках, укрытый черным байковым одеялом.

— Здорово, капитаны, — приветствовал обоих. — Как, Андрей Николаевич, целы?

— Нормально, Юра. Слушай, а где наша пленница?

— Вроде бы в трейлере, вон там, — указал Есаул.

— Иди, Эндрю, я здесь с Юрой постою, — сказал Чен. — Перед операцией ему непросто, сам понимаешь. После подойду. А ты иди.

На берегу Андрей набрал пук мелких белых цветов. Перейдя по бревну шумный вздувшийся ручей, подошел к кубическому светло-серому трейлеру (слово это английское, но в современном «инглише» прицепной вагончик называется иначе, и довольно смешно — «караван»), обил с ботинок цепкую красную глину, постучался в пластиковую дверь:

— Можно?

— Come in. — Голос был знакомый, но странно тихий.

Элизабет, одетая в мягкий спортивный костюм, сидела на застеленной кровати, охватив руками колени. Взгляд был пустой и спокойный, голос монотонный, медленный.

— Входите, Эндрю. Поставьте цветы в воду. Простите меня за то, что я кричала там, наверху.

— Бросьте. Ерунда.

— Не ерунда. Я ведь офицер, как и вы. А то, что мои гениталии устроены иначе, чем у мужчин, не дает мне права... Господи, что за чушь я несу?! — Женщина махнула рукой, отвела взгляд от лица Андрея. Потом снова заговорила:

— Это должно было случиться, правда? Чудесный вечер, тайцзи с Ченом, а потом на дороге — удар, выстрелы... ужас! Со мной была напарница, Джейн, тоже сотрудница... Красного Креста. Я пыталась узнать хоть что-то. Но ее пока не нашли.

— Может быть, еще найдут. Наступление продолжается. Как вы себя чувствуете?

— Все в порядке, меня не изнасиловали, если вы это имели в виду. Смешно — я будто расшифровываю ваши вопросы. Помните, как мы разговаривали на вилле? Позавчера, но словно в прошлой жизни.

— Да я, собственно... — попытался ответить Шинкарев, не очень понимая, что ему говорить.

— Не то имели в виду? — подхватила американка. — А я — именно это. Один, правда, собирался. Полагаю, вы не думаете, что у меня появилось бы желание сопротивляться.

— Что же случилось?

— Вам уже интересно. Нас захватили по дороге, сразу разделили. Меня отвезли в горы. Не допрашивали. Потом... я уже сказала. Кажется, это называется кассетной ракетой. Ему оторвало ногу. Господи, как он кричал! Меня забросили под нары, а его положили сверху, и кровь текла на меня, наверное, час. Это он лежал на нарах, когда вы вошли. И еще эта женщина... Еще раз простите, мне нужно выговорится.

— Я понимаю.

— А как вы? Как прошел день с Патрицией? Чем кончился бой?

— Все нормально, Элизабет. И у вас все будет нормально.

— Не знаю... Так страшно. А где Чен?

— Чен всегда на месте, как товарищ Сталин! Верно, Эндрю?

Китаец собственной персоной стоял в дверях трейлера с букетом крупных бледно-розовых орхидей. Их упругие соцветия были покрыты мелкими каплями.

— Ну-ка, девушка, оторви от кровати задницу и поставь их в приличную тару. А этот мусор выкинь! — Чен указал он на цветы, принесенные Андреем.

— Не буду. Они тоже красивые. — Элизабет улыбнулась, на щеках показались ямочки.

«Морщинок-то прибавилось. Сколько же ей — тридцать пять, тридцать восемь? Где-то около. Сидела бы в университете, читала лекции, так нет, неймется. Странно: у меня одно желание — смыться куда подальше, а эти сами сюда прутся. Что ее взять, что Крысу. А Чен-то первым не пошел, меня послал...»

— Вы что-то замолчали, Эндрю, — обратилась к нему женщина.

— Что вы собираетесь делать?

— Странный вопрос. Что прикажут. Я же... в Красном Кресте.

— А ведь я не просто так пришел, — снова встрял китаец. — Вы приглашены на объединенный ужин Первого и Второго батальонов. Ребята хотят видеть, кого они взяли живьем и, если надо, исправить эту ошибку. Я шучу, не вздрагивайте.

— Вы шутите, а они, может, и нет.

«Может, и нет. Лишние свидетели никому не нужны. Хотя наши вряд ли что сделают, раз уж сразу ее не кончили. А китайцам все интерполы с трибуналами вообще до одного места».

— Да, сложно с вами, девушками, — покачал головой Чен. — Так через час мы зайдем, а пока отдыхайте. Пошли, Эндрю, меня начальство ждет на совещание.

Выйдя из трейлера, они направились к штабной палатке.

— Насколько изменилась ситуация после взятия перевала? — помолчав немного, спросил Андрей.

— Какая именно?

— Общая. И лично моя.

— Что касается твоей, это зависит от тебя. Внешне ты по-прежнему по уши в дерьме. А внутренне... решай сам. Нельзя жить в постоянной готовности к бегству. Черт подери, мужик ты или нет?! Конечно, здесь опасно, да ведь возможностей сколько! А Крыса — ей-то как в глаза посмотришь?

«Посмотрю, тебя не спрошу! Но, по сути, верно».

— Я и не собираюсь никуда убегать. Буду с вами дело делать.

— Да? — В голосе Чена послышалось сомнение. — Ну посмотрим. Что касается общей ситуации, я и иду, чтобы ее выяснить. А ты приведи себя в порядок и приходи на ужин.

***

В темных сумерках дождь барабанил по брезенту, растянутому между деревьями и грузовиками. Тусклый свет, приглушенный сигаретным дымом, отражался в стаканах с водкой. На столе стояли бутылки, открытые банки тушенки, в пластмассовых тарелках китайские соленья и маринады. У Шинкарева глаза чуть сузились, заблестели первым хмелем. Усталые мышцы расслабились, он с удовольствием вспоминал прошедший бой — точный удар на скале, рукопашную схватку на перевале. Винтовка лежала на коленях. Андрей провел ладонью по прикладу — пальцы ощутили вмятины и зазубрины, оставленные мусульманскими кинжалами.

Алексей, чья голова была забинтована после боя, взял на колени баян, накинул ремень на плечо, растянул мехи и повел хриплым уверенным соло:

Окружающие подхватили, обняв друг друга и покачиваясь в такт песне:

— Хорошо поют. Кто такие? — кивнув на певцов, спросил Андрей у связиста Сергея, который сидел рядом.

— Люберецкие «быки».

— А здесь что делают?

— Осматриваются.

«Нет, таких мне не надо. Надо бы в госпиталь зайти, с Юрием потолковать, как следует. По поводу того-сего». А песня ширилась, разрасталась — неторопливо, торжественно и мрачно, словно гимн древних арийских воинов:

Пели уже все. Шинкарев пригляделся. Что скажешь, мотаясь по заграницам, поотвык он от русского солдатского духа. А тут Борода с таким молодецким видом хлопнул стакан, что Шинкареву захотелось встать и с ходу заехать кому-нибудь в глаз. Чену, например. А чего они, морды узкоглазые, на наши Курилы зарятся?! Или это не они? Да один хрен...

Спев еще «Мурку» и «Таганку», Борода вышел. Как сказал Сергей — «налаживать контакты с местным населением». Раскрасневшаяся Элизабет, с сигаретой в пальцах, слегка захмелела от спиртного и внимания брутальных, пропахших порохом солдат. Блестящий приват-доцент из Гарварда, она легко вела разговор с четырьмя мужиками, объяснявшимися с ней на ломаном английском, а их русский мат без труда парировала «четырехбуквенной»^[27] лексикой Гарлема и сленгом «зеленых беретов». Цитировала Витгенштейна и Мишеля Фуко, поясняя тонкости «маваши-гэри»^[28] в исполнении Френка Санчеса и Дона «Дракона» Уилсона. Глядя на Элизабет, даже китайцы, ничего не понимавшие, одобрительно покачивали бритыми головами.

Чен, играя с Рахимом в шахматы, только улыбался, поглядывая на американку. Но тут к Рахиму подошел дежурный, наклонился и что-то прошептал ему на ухо. Рахим собрал фигуры, и все трое быстро направились к РЭБовскому фургону. «Меня не пригласили. Да и черт с ним, лучше выспаться. А с этой-то как быть — больно уж разошлась».

Послышался шум подъехавшего бронетранспортера, и под навесом появилось «местное население» — деревенские девушки в глухих цветастых платьях. За ними вошел Борода, встреченный одобрительным мужским гулом. Элизабет сразу встала.

— Вы идете, Эндрю? Я с вами. Бай-бай, джентльмены, спасибо за прекрасный вечер!

Дождь разошелся не на шутку. Ручей бурлил, выйдя из берегов, и Андрей с трудом перенес через него Элизабет. Женщина охватила руками его шею, положив голову на плечо, рядом со стволом, торчащим из-за спины. В штурмовых батальонах соблюдалось правило израильской армии: «никаких оружейных пирамид». Оружие всегда при тебе: спишь — оно у изголовья, устроился на толчке — свешивается с шеи на ремне, ешь в столовой — лежит на коленях.

— Ну что, спокойной ночи... — начал прощаться Шинкарев, подведя американку к ее «каравану».

— Зайдем ко мне, Эндрю, — предложила женщина, открыв дверь в темный фургончик. — Не уходите сразу, прошу вас. Страшно оставаться одной. Вы понимаете?

— Понимаю.

— Хотите кофе?

— Да. Сидите, я сам поставлю.

Андрей включил кофеварку, порылся в шкафчике, выставил на стол белые одноразовые стаканчики.

— Должен сказать, вы пользуетесь успехом, — заметил он.

— Удивительно, сколь предсказуем наш разговор. Сейчас я должна ответить, что мне тоже понравились эти мужчины. — Элизабет снова сидела на кровати, обхватив колени руками. — Но не могу так сказать. Пэт легко бы сказала, а я не могу. Кофе готов, налейте и мне, пожалуйста.

Еще помолчала, медленно поворачивая горячую кружку.

— Эта женщина... — ее передернуло, — скажите, так было нужно?

— Эта война, Элизабет. Грязная война. В горах побежденных пристреливают, а победители становятся психами.

— Да-да... Я понимаю, — ответила Элизабет, не поднимая глаз.

«Ни черта ты не понимаешь».

Шинкарев устроился на полу, скрестив ноги по-турецки. Тяжелая американская винтовка на коленях, чашка кофе в руке, другая рука — жилистая, поцарапанная после боя, — легла на черное рубчатое цевье.

— Кстати, о Патриции. Знаете, что она сказала о вас?

— Знаю, — спокойно ответила Элизабет. — Мы много с ней говорили. Проверка. Моему решению приехать сюда нужна жесткая проверка.

«Кстати, не слишком ли уверенно Крыса говорила о проверке? То есть... Да нет, вряд ли».

— Так оно и бывает. Никогда не ждешь.

— Речь не обо мне! — нетерпеливо дернула головой американка. — Налейте еще кофе, пожалуйста. Жизнь устроит проверку мне, пусть так. Я ее выдержу или нет, не знаю. Но они-то стрелять не перестанут. Вы стрелять не перестанете.

— Я редко стреляю. Не мой бизнес. А они — нет, не перестанут.

— Почему?

— Они выполняют приказы, — пожал плечами Шинкарев.

— Только приказы? И больше ничего? А деньги, азарт?

— Азарт проходит быстро. После первого боя ты либо живешь на войне, либо ты труп — даже если сам об этом не знаешь. А деньги... Конечно, эти люди приехали сюда за деньгами. Но за сколько вы согласитесь, чтобы вам оторвало руку? Или перерезали горло? Кроме того, эти люди знают, кто их враг.

— Вот как... — Женщина, не глядя в глаза Андрею, поставила чашку на столик.

«Бестактно сказал? Да нет, нормально».

— Скажите, Эндрю, вы много убивали? — помолчав, спросила женщина.

— Приходилось. А что значит «много»? Как тут считать?

— Да, конечно... Убивать непросто, правда?

— Иногда совсем просто. Но так не должно быть.

— А почему вообще убивают?

— Спросите что-нибудь полегче, — усмехнулся Шинкарев.

— И все-таки? Почему убивают христиане? Помните: «Благословляйте ненавидящих вас»? У вас должно быть объяснение, хотя бы для себя самого!

«Если я не найду способа активно участвовать в ситуации, не сбегать от нее — я ничего не смогу ответить этой женщине. Как и Крысе, кстати».

— Только для себя самого. Христианское учение не дает ответа на один простой вопрос. Ударят меня — пусть. А если ударят моего ребенка? Да что там ребенка, любого, кто не может себя защитить... Как быть? Нужен ответ, точный и прямой, только такой и признают сражающиеся мужчины. А его нет. Повторяю, это мое мнение, за других я не отвечаю.

— Ваша мысль банальна, хотя вы ответили твердо. Даже необычно твердо для вас, уж простите. Но кого эти люди защищают здесь?

— Они должны ответить на вызов. Сами знаете, чей. Так бы это сформулировали ваши соотечественники, американцы.

— Вызов?! О'кей!! Они должны! — Кажется, у американки началась истерика. — Всегда кто-то кому-то должен! Вот и я ваша должница!

— Бросьте, Элизабет! Вы ничего мне не должны.

— Нет, должна! Оставьте свое оружие и идите сюда. — Она сорвала с себя свитер.

— Элизабет...

— Повторяю, меня не изнасиловали, и я не больна. Идите сюда!

У нее оказались крестьянские груди: тяжелые, широкие, с крепкими сосками. Сидя на его животе, женщина дышала коротко и отрывисто, неуверенно, но уже весело — глаза еще боялись, а уголки сжатых губ начали опускаться в странной улыбке, оттягивая вниз крылья носа. Она приподнялась, направляя в себя его тело, потом сильно вздрогнула и выгнулась назад. Через несколько минут, опрокинувшись на спину, женщина туго переплела свои ноги с ногами мужчины, сильно сжимая их бедрами и проводя твердыми сосками по выпуклой мужской груди.

А после всего, отдышавшись и открыв глаза, Элизабет провела рукой по телу Андрея:

— Было хорошо, спасибо. Я должна сказать, хотя не знаю, насколько это важно. В ту ночь, после тайцзи... я пришла к Чену в комнату. Не смогла удержаться.

«Зачем мне это знать? Как говорится, совместная ночь еще не повод для знакомства. А Чен-то... все успел. Интересно, до или после подводной лодки? Наверное, до».

— Ну и как?

Андрею показалось, что вопрос прозвучал довольно глупо.

— Было хорошо, — спокойно ответила женщина. — С тобой хорошо и с ним тоже, но по-другому. Ты что, засыпаешь? Знаешь, Эндрю... тебе лучше уйти.

— Да, правда.

— И еще, — голос стал будто тверже, она словно отдавала распоряжение, — завтра утром я уезжаю. Видишь, как все повторяется в наших разговорах? Не знаю, увидимся ли... Чен меня проводит, а его люди вывезут отсюда. Но тебе приходить не нужно.

«Вот сучка!»

— Что ж, удачи тебе, Элизабет! И будь осторожнее. Вдруг кто-то успеет тебя изнасиловать. Видишь ли, кассетные ракеты не всегда удачно попадают в цель.

«Хамишь? А, плевать! Тоже мне, клоуна нашла!»

Хлопнула дверь, и ветреная ночь охватила Андрея. Кажется, в трейлере был слышен женский плач, но точно не разберешь, так как снаружи оказалось шумно — снова била артиллерия, бурлил ручей. Сырой и теплый ветер проносился в долине, из глубины леса катился тяжелый гул. Деревья качались, под ударами ветра с их верхушек сыпались мертвые листья.

Шинкарев расправил плечи, вдохнул полной грудью. Нет, все в кайф — грохот артиллерии, вой ветра, легкость в теле. И даже то, что дождь перестал, было хорошо.

Каким бы странным ни казалось все остальное.