курьер.ru

Глава двадцать шестая

Проснулся Андрей скоро и внезапно. Дождь прекратился, звуки остались те же — плеск волн, шум тростника. Те же, да не те — с одной стороны тростник шуршал чуть громче, и звук этот приближался. Послышались ритмичные всплески воды под чьими-то шагами.

Патриция тоже подняла голову:

— Кто-то идет.

— Да.

— Что будем делать? Отойдем в тростник?

— В разные стороны.

Андрей вытащил пистолет, сошел в воду, стараясь не шуметь, и скрылся в зарослях, не выпуская из виду лодку. Патриция отошла в противоположную сторону. Бесшумно двигаться все равно не удалось, под ногами плескалась вода, шуршали стебли. Осторожные шаги приблизились, затем замерли, снова приблизились, и, наконец, к лодке вышел Чен. Он внимательно оглядел заросли, затем тихо позвал:

— Крыса! Эндрю!

Из тростника вылезла Патриция, уселась на плот, скрестив ноги:

— Приветик! А я сижу тут, от страха писаюсь. Одна надежда — поймают, так хоть изнасилуют.

— Где Эндрю?

— Да бросил меня, гад такой...

— Заткнись! — Шинкарев тоже вышел к плоту. — Нашла время шутки шутить! Ну что там? — вопрос Чену.

— Полное дерьмо. С гор началось мусульманское наступление, несколько армейских бригад окружены. Часть из них наверняка уничтожена, остальные плюхаются в грязи. Исламисты захватили технику, следует ждать моторизованного удара. Янкесы вот-вот высадятся, скорее всего, будут действовать вместе с мусульманами. По крайней мере, не станут им препятствовать.

— Где ожидается высадка американцев?

— На четвертой авиабазе, недалеко от столицы.

— Я знаю, где это, — сказала Патриция. — А Костас?

— Поехал в посольство Кипра. Завтра с этой авиабазы вылетает самолет в Сингапур, Костас попробует в суматохе посадить на него Эндрю. По-другому из страны не убраться. А тебе, Крыса, нужно явиться в «Лорал». Шеф вызывает.

— Рехнулся? Мне оттуда живой не выйти!

— Выйдешь, как миленькая!

— Как, спрашивается?

— Это моя забота. Сейчас мы разделимся, — сказал Чен. — Крыса едет на машине в город, приводит себя в порядок и завтра утром появляется в «Лорал».

— А Эндрю? — спросила Патриция.

— А Эндрю пусть решает. Если очко не играет, пойдет на четвертую авиабазу. Кое-что передаст на самолет. Это, во-первых. А во-вторых, посмотрит на высадку наших бледнолицых братьев. Ну как?

— Очко у меня не играет. А если бы играло?

— Тогда прячься на берегу, дня три, попробуем вывезти тебя морем...

«На подводной лодке? Той самой? Вообще говоря, тоже неплохой вариант. Был бы...»

— Только вот беда, может, и вывозить-то будет некому, — продолжил Чен.

— Сказал же, отправляюсь на базу. Что надо нести?

— Идем на берег, там разберемся.

Андрей срезал с плота прорезиненный полог, обмотал его куском фала и забрал скатку с собой. Пробравшись сквозь заросли тростника по следам Чена, все вышли на песчаный берег, на котором среди сосен и редкой травы лежали крупные бугристые камни. Чуть дальше виднелась разъезженная грунтовая дорога. На мокрой траве стоял грузовичок — облезлая, когда-то голубая «Тойота» с молочными флягами в кузове.

— Хозяин не возражал? — Патриция кивнула в сторону авто.

— Было дело. Теперь никому возражать не будет. Садись, Крыса, вот ключи. Завтра утром брякну тебе, в котором часу идти в контору и что там делать.

— А ты разве не едешь?

— У меня свои дела.

Чен вытащил из кабины навесной лодочный мотор, бросил на траву старые синие штаны, куртку и грязный соломенный мешок.

— Эндрю, лучше тебе переодеться. Вот главное. — Он достал из-за пазухи небольшую плоскую коробку, в несколько слоев обмотанную клейкой лентой. — Не знаю, уцелеем ли мы в той операции, на которую идем. Эту коробку нужно передать на самолет, вылетающий с авиабазы. Ты ведь курьер — вот и действуй.

— Плавать с ней можно? — поинтересовался Шинкарев, разглядывая посылку.

— Можешь плавать, можешь бросать ее, только донеси. Вот карта, срисуй схему пути.

Андрей срисовал маршрут на листок бумаги, спрятал его в карман, отдал Чену свой блокнот и паспорт.

— Чен, — сказала Патриция, — отойди-ка в сторонку. Отойди, кому сказала! Эндрю, милый... — Женщина обняла Андрея. — Мы будем вместе?

— На кладбище? — бросил Чен, не оборачиваясь. — В лучшем виде!

— Заткнись! А ты, пожалуйста, будь осторожнее! Я не знаю, что сказать...

Она отвернулась.

— Ненавижу прощаться. Ужасно! Само слово ужасное. Скажи, Эндрю, мы еще увидимся?

— Что за вопрос! — преувеличенно бодро ответил Андрей. — Мы будем вместе.

— Когда? — Она плакала, не скрываясь.

— Быстрее, чем ты думаешь. Езжай и ни о чем не беспокойся.

— Все! — жестко сказал Чен. — Решил идти, так иди. И ты езжай. Еще намилуетесь!

Андрей подвел Патрицию к машине, захлопнул разболтанную дверцу и быстро пошел по дороге. Отойдя немного, он услыхал, как сзади завелся двигатель, со скрежетом включилась передача и машина удалилась в противоположную сторону. Спустя еще несколько минут со стороны моря донесся звук маломощного лодочного мотора. Наступила тишина, и в ней Шинкарев шагал в густом лесу, по мокрой грязной дороге.

Начало темнеть. Пройдя с полкилометра, он свернул в лес и переоделся. Одежда оказалась узка, к тому же с кожаными туфлями сочеталась довольно странно. На груди куртки обнаружилось влажное пятно, когда Андрей ощупал его, на ладони остался темно-красный след. В центре пятна ткань была разрезана на ширину кинжального клинка.

«Вот и этот пытался идти против своего Дао. Или, наоборот, умер в соответствии с ним?»

Закопав свой белый костюм, Шинкарев старательно выпачкал туфли. Напоследок срезал себе длинную палку, сложил в мешок немногие вещи и двинулся дальше. Дорога пошла в гору, стемнело, закапал дождь. Андрей решил идти всю ночь — судя по карте, дорога только одна, сбиться с пути невозможно. Перед глазами еще стояло лицо Патриции, руки помнили тепло ее тела. Ноги скользили, но палка помогала при ходьбе.

«Вот тебе и Дао. Этим и должно было кончиться — все постепенно отваливаются, отходят в сторону, и ты остаешься один на один — с темнотой, с дорогой, с лесом. А главное, с самим собой. Утром кто-то появится, но до утра еще дожить надо».

В темноте послышалось слабое шуршание, что-то происходило под непроницаемым пологом мокрого леса, густо переплетенного лианами. Пройдя перегиб подъема и немного спустившись под гору, дорога пересекла мелкий ручей — от бревенчатого моста осталось несколько гнилых бревен. Шинкарев осторожно перешел ручей и снова двинулся вверх, опираясь палкой о мокрую глину. Лицо Патриции исчезло, мысли поплыли куда-то, время от времени натыкаясь на обрывки воспоминаний.

...Во время службы в эстонской Нарве лейтенант Шинкарев познакомился с местными ребятами примерно своего возраста. Его пригласили в сауну. В парилку входили, не стесняясь, все вместе — мужчины, женщины, дети и даже собаки, последние при условии чистоты лап. В продвинутой европейской Эстонии такое считалось нормальным — по мнению новых приятелей Андрея.

В самый первый выезд, когда Шинкарев не знал еще об этой банной вольности, в парилку вошла Кристина, инженер из местного проектного бюро. Он была полностью обнажена — крупная загорелая брюнетка, у которой внизу, на светлом следе от трусиков, упрямо загибаясь вверх, росли густые темные волосы. Повернувшись круглым задом к печке, молодая женщина наклонилась вперед, свесив вытянутые полные груди и расставив крепкие ноги.

Спокойно подняв на Андрея темно-карие глаза, Кристина сообщила, что ей надо «там» все прогреть и просушить.

Раз здоровье требует — ему-то какое дело? Он даже накинул полотенце на живот, а когда оно стало явственно приподниматься — вышел окунуться.

При сауне имелся открытый бассейн с подогревом. После парилки хорошо было плавать одному: в ночном небе блестели звезды, слабо светился снег, в морозном воздухе легкий пар поднимался от темной воды. Из сауны появилась Кристина; с хрустом прошлась по снегу босыми ногами, шумно прыгнула в воду. В воде ее тело было плотным и гладким, везде доступным для его рук...

Дождь пошел сильнее, Шинкарев затолкал пакет с продуктами за пазуху, ближе к спрятанной коробке, и накрылся пологом от плота. Стук капель снова возвратил его к Патриции. «Выйти из-под контроля? А надо ли? Делай свое дело, тогда не имеет значения, есть ли контроль или нет. Вот сейчас меня никто не контролирует. И что хорошего?»

...Летом, когда Андрей был свободен от службы, они завтракали в кафе, устроенном на стене Нарвского замка. В небе плыли легкие облака, слышались плеск реки, гудение машин по Таллинскому шоссе. Замковые стены, сложенные из местного серого камня, спускались к берегу по широкому зеленому скату, а над ними поднималась белая башня с крышей из темной черепицы.

Они проходили через площадь, высыхающую после утренней поливки, потом мимо широкой угловой башни. Черепица на башне была новая, красная; круглые стены светились свежей побелкой. К замковым воротам шел мост из толстых деревянных плах, скрепленных тяжелыми болтами. Пройдя ворота — там всегда тянуло холодом от темного залоснившегося камня, — они поднимались на стену, под черепичный навес, идущий по деревянным балкам и столбам, покрытым ядреной коричневой морилкой. Сквозь узкие бойницы пробивались солнечные лучи, играя на гладких желтовато-серых плитах пола, рассыпая золотистые пятна по листьям дикого винограда, вьющегося по деревянным столбам.

Кристина, загорелая, в широкой цветастой юбке и легкой черной блузке, была в том сочетании зрелости и свежести, развитой женской фигуры, легкой походки, бойкого блеска темных глаз, заметив которые, мужчины только качали головами: «Надо же, какая...»

На завтрак брали «карманчики» — местные заварные пирожные с начинкой из легкого творожного крема. На горячее были сосиски с капустой, к ним кружка темного пива «Саку», сваренного на острове Сааре-маа. Часто завтрак проходил в компании туристов из Таллина и Тарту, направлявшихся в Ленинград. Говорили туристы между собой по-эстонски, были одеты в одинаковые черно-бело-синие кепочки, майки с васильками, ласточками и двумя латинскими «R»^[67], а вели себя уже как европейцы в собственной стране — Эстонии.

Русские Андрей с Кристиной для них просто не существовали. Светлые эстонские глаза смотрели на них — или сквозь них, — будто сквозь пустое место. Тогда Андрей в первый раз почувствовал, что это ему не все равно. Как-то, спустившись из кафе, снова увидели те же три буквы — «ЧВР», — намалеванные красным распылителем на побеленной стене.

— Ты не в курсе, что это значит? — спросила она.

— Нет. А что?

— Это нам, русским. «Чемодан, Вокзал, Россия!» Тогда Шинкарев промолчал. Но больше они в замок не ходили.

Новый год Андрей с Кристиной встречали в Нарве. Выпив у друзей, пошли к ней через Петровскую площадь. Площадь была полна народу, слышался пьяный русский мат — с некоторой долей угрюмости, вызванной, вероятно, приближающимся эстонским законом о языке. Протолкавшись через гульбище, они подошли к парадной Кристины, и еще на подходе из широко отворенных дверей ударило сразу несколькими видами вони — в основном, свежей мочи и табачного дыма.

От темной фигуры, склонившейся под лестницей, доносился плеск струи. Пьяный человек валялся тут же, в луже розовой блевотины. Кажется, была еще и кровь. Смутившись, Кристина пробормотала что-то типа: «Ну, тут у нас общественный туалет, сам понимаешь», на что Шинкарев бодро ответил: «А вы повесьте табличку: «Общественный туалет в соседнем подъезде».

Поднявшись на третий этаж, Кристина полезла за ключами и отшатнулась — на двери, очевидно, гвоздем, были пропаханы все те же уродские буквы: «ЧВР». Андрей еще успел вспомнить блевотину в парадной (в самом деле, не папуасы и даже не эстонцы уделали всю лестницу), но от живота к груди уже катился комок племенной ненависти, горячей кровью ударив в голову.

— Не бери в голову. Козлов на свете много, — бросил Андрей в тот раз.

С Кристиной Шинкарев виделся еще несколько раз. Говорили о свадьбе, но потом она уехала в Германию, по репатриации — а в новом фатерлянде обнаружились дальние родственники. В Нарве, где стены были исписаны этими тремя буквами, Кристина больше жить не могла. Ей еще повезло — не избили и не изнасиловали молодчики из «Кайсейлийта»^[68], не посадили в концлагерь в Тойле, где эстонцы собирали «оккупантов». Не выселили в Россию — в чисто поле... Другим повезло меньше. И не только в Эстонии...

Шинкарев услышал впереди новые звуки — слабые, но вполне однозначные: взрывы, треск автоматов; где-то неподалеку на малой высоте прошел вертолет. Ночной лес сразу перестал быть бесконечным темным пространством — впереди появилась опасность. Звуки быстро стихли, и Андрей, опираясь на палку и обходя лужи, снова зашагал по грязной дороге.

Взяв очередной подъем, он решил передохнуть. До рассвета было далеко. Отыскав у дороги дерево с густой кроной, способной защитить от дождя, он раскатал полог и сел, привалившись спиной к дереву. Голову и плечи накрыл соломенным мешком, оставив продукты в полиэтиленовом пакете. Есть не хотелось, но в сон клонило крепко. Глаза слипались в чуткой полудреме, и вновь вспоминалась Кристина.

...Прощались они зимой. С тяжелого неба падал снег, смешиваясь с хлюпающей под ногами водой. Автобус из Ивангорода отходил вечером. С горы три крепости слились в одну общую панораму: в ярко-синих сумерках мерцали пятна снега на крутых склонах, поросших черной травой; серели высокие стены Ивангорода; серебристо отсвечивали островерхие осиновые кровли, а дальше неясно белела замковая башня. Русская крепость без перерыва продолжалась немецким замком, а еще дальше свет и тень чередовались на углах шведских бастионов.

В густеющей синеве зажглись фары машин, которые плотной лентой, еще без всяких границ катили в Ленинград и Таллин. Заурчал мотор «Икаруса», пришло время прощаться.

— Я тебе напишу, — пообещала Кристина.

— Напиши, — согласился русский лейтенант Шинкарев.

Из Германии она прислала письмо с фотографией на фоне «Чекпойнта Чарли» — пограничного перехода на бывшей немецко-немецкой границе, ставшего музеем благодаря «мистеру Горби». Это было первое и последнее письмо. Разлука с Кристиной, как и обстоятельства дальнейшей жизни (вскоре Шинкарев уехал в Карабах) лишь укрепили ощущение, впервые возникшее у испохабленной двери. Взамен одного исчезнувшего «Чарли» в его собственной стране, словно поганые грибы, проросли сотни чекпойнтов и блокпостов. И теперь он точно знал, почему спускал курок, втыкал нож или обеспечивал поставку мин, сшибающих американские вертолеты.

Или ему только так казалось?