курьер.ru

Глава двадцать четвертая

В марине было оживленно — на некоторых яхтах горел свет, играла музыка, на палубах и на пирсе виднелись компании. Светились окна небольшой гостиницы, на первом этаже работал бар.

«Зайти посидеть? А пистолет за бутылками? И Чен сказал — не отлучаться».

На соседней яхте гуляла шумная компания, на пирсе дымился мангал с барбекю. В салоне своей яхты было темно, тихо, от иллюминаторов протянулись голубые полосы лунного света. Заперев дверь, Шинкарев достал из бара пистолет, улегся на диванчик, закинув руки за голову. Снаружи доносились хмельные возгласы, мелодичный женский голос, становящийся все более и более двусмысленным, а потом и совсем недвусмысленно называющий те места, до которых удалось добраться мужской руке.

Думать о прошедшем разговоре не хотелось. Андрей включил телевизор: на экране американские камуфлированные тетки, оттопырив задницы, по-бабьи закидывая ноги на стороны и держа автоматы как швабры, сокрушали русскую мафию. «Братки» отстреливались из «калашей», но под натиском теток валились пачками. Шинкарев прошелся по каналам — на других было не лучше. Вернулся к первому: всю мафию уже сокрушили, одна из воевавших теток оказалась на пляже, голая и с негром. Белые ляжки, облепленные песком, охватили блестящую черную задницу и тут же скрылись в пене прибоя. Шинкарев выключил ящик, лег на диван, закинул руки за голову. Думать о прошедшем разговоре не хотелось, как и вообще о чем бы то ни было. Он задремал, в полусне-полуяви вспоминая один давний вечер.

...Новогодней ночью, будучи в Питере на курсах переподготовки, Андрей Шинкарев (двадцатипятилетний старший лейтенант, только что вернувшийся из Карабаха) танцевал в комнате общежития с аспиранткой Олей — зрелой, чуть полноватой девушкой с темными глазами и легким пушком над пухлыми губами. Под красным шелковым платьем, открывающим ключицы и полные плечи, круглились большие груди, плотно прижатые к его собственной груди и отчасти к ладони.

Внезапно колено старлея ощутило край кровати, застеленной общаговским байковым одеялом. Руки сами собой надавили вперед-вниз, знакомым со школы приемом вольной борьбы, раскладывая на кровати напрягшееся Олино тело и одновременно блокируя его возможный уход в сторону. Правая ладонь, двигаясь вверх и собирая платье в складки, ощущала легкий, скользящий шелк, шершавую сеточку колготок и, под ними, пульсирующий жар мягкого тяжелого бедра. Открылись белые трусики, натянутые между ног тугим валиком и разделенные швом колготок — из-под их белого края выбивались колечки темных волос.

— Подожди, — тяжело дыша, прошептала Оля.

— Что такое?

— Давай еще выпьем.

— Ну, наливай. — Торопиться было некуда, а в конечном результате Шинкарев не сомневался.

Что они тогда пили? Армянский «Айгешат», продукцию Нагорного Карабаха, подарок Эдика Амбарцумяна. Крепкий густой портвейн, во вкусе которого словно смешались вязкая сладость винограда, сухость каменной пыли и горечь сухой травы.

В Карабахе они пили это вино, закусывая тонкой кукурузной лепешкой, сухим козьим сыром, «бастурмой» — острым копченым мясом, нарезанным ломтиками. Бутылка охлаждалась в ледяной воде ручья, текущего высоко в горах, в узком овражке. Горячее солнце разогрело освещенный склон — с сухой травой и красными маками, растущими у багровых базальтовых камней. Камни с высеченными на них крестами назывались «хачкарами» — «крестовыми камнями», по-армянски. Слово «хачик» которым в России презрительно называют армянского мужчину, означает «крест», прежде всего нательный. Противоположный склон овражка был покрыт твердым слежавшимся снегом, снизу подмытым водой, увешанным сосульками, а сверху плотным, льдисто-белым на фоне синего неба.

Бутылку они взяли с собой в засаду, устроенную на азербайджанский ОПОН. Как выражались тогдашние острословы, в Карабахе в тот момент «обострилась дружба народов». Рядом выпивали и закусывали армянские ополченцы из «геташенских мстителей» — крепкие чернобородые мужики с тяжелыми крестьянскими руками. Их кожаные куртки были перетянуты широкими охотничьими патронташами, рядом лежали двустволки. Автоматы были только у нескольких, еще имелся крупнокалиберный пулемет — все только начиналось, оружия не хватало.

Среди ополченцев сидела молодая женщина — на резком смуглом лице выделялись крупный нос с горбинкой, как у степной антилопы, и темные волоски над верхней губой; сумрачные глаза были направлены в одну точку. И она все время молчала. Женщину звали Шагардухт, уменьшительно Шагане.

— Почему молчит? — спросил тогда Андрей. Молодая женщина заинтересовала его.

— Сумгаит, — коротко ответил Эдик. — Азеры ее изнасиловали, мать изнасиловали. Брата зарезали. Не трогай...

Им тогда помогли внезапность и горный рельеф: когда внизу, на узкой каменистой дороге, показался зеленый армейский «Урал», сопровождаемый «уазиком» с мигалкой, они оставили еду и бросились под красные скалы, где были оборудованы позиции. Опоновцы ехали в армянское село, на «проверку паспортного режима» (слово «зачистка» еще не вошло в обиход).

Первым выстрелом Андрею удалось снять водителя «Урала», как раз поворачивающего на крутом серпантине. «Урал» ухнул вниз, а армяне открыли огонь, расстреливая выскакивающих из «уазика» полицейских. Казалось, все получилось — осталось только собрать «калаши» и отойти к Геташену.

Вдруг над горами раскатился тяжелый рокот, и из-за круглого травянистого перевала медленно поднялся пятнистый «крокодил», армейский МИ-24 — полицейские с «уазика» вызвали его по рации. Из-под закрылков вертолета сорвались дымные хвосты ракет, ударив под красные скалы короткими яркими вспышками. Свистели осколки, летели камни, скручивая серый дым и багровую каменную пыль, кричали раненые — и армяне под скалами, и азербайджанцы вокруг загоревшегося «Урала». Чтобы обеспечить нужный угол стрельбы, Шинкарев согнул спину, поставив на нее крупнокалиберный НСВ-12,7, зажал в кулаках его опорные сошки. Вокруг стоял грохот, рев; пулемет трясся, бил по спине; раскалившийся ствол обжег шею. Эдик высоко задрал дуло и стрелял по вертолету длинными очередями, выкрикивая самые грязные армянские ругательства. «Ее ку мерит кунэм! (Я твою маму еб.. л! (армян.)) — хрипел он, по-волчьи оскалив зубы. — Ее ку хачик кунэм!!!( Я твой крест еб.. л!!! (армян.))»

«Веселый мальчик я, из Карабаха» — почему-то вспомнился шлягер «бакинского соловья» Рашида Бейбутова, но тут налетел свистящий вой, скалы словно разрубило, и в красно-черной круговерти земля вздыбилась и хлестнула его. Когда контуженный Андрей открыл глаза, бой уже кончился. На склоне, изрытом воронками, среди обгоревшей травы, засыпанной обломками скал, лежали убитые, стонали раненые; ополченцы подбирали своих раненых и азербайджанские автоматы. Встав на дрожащие ноги, преодолевая тошноту, Шинкарев увидел Шагане — убитую, с темным пятном крови на спине...

А новогодней ночью, в темной комнате, уткнувшись лицом в мягкие волосы аспирантки Оли, он снова видел дым и пламя первого боя. Тогда он первый раз ощутил глухую ненависть пехотинца ко всему, что безнаказанно стреляет сверху. Были бы у них эти мины!

— Воевали, как пацаны, — сказал позже Эдик Амбарцумян. — Но умирали, как мужчины.

А темная общаговская комната плыла в винных парах, покачивалась, и с ней словно покачивались круглые Олины ладони, сначала прикрывавшие большие, раскинутые на стороны груди, потом все сильнее и откровеннее гладили, сжимали их. Полные бедра начали напряженно выгибаться, подавая вперед темный пушистый треугольник. И лицо внизу — заострившееся, с глубокими лунными тенями — всегда казалось лицом юной принцессы.

Другой вопрос — кого ты увидишь утром...

Шинкарев не помнил, что было утром. Но вот вечером, томимый похмельным синдромом, он оказался на Морской набережной, перед гостиницей «Прибалтийская». Высокие темные волны били в ледяные плиты, нагроможденные на ступенях гранитного спуска; с залива налетал ветер, смешивая брызги с дождем, сыпавшим из низких туч. Отчасти выветрив похмелье, замерзший, в промокшей куртке, Шинкарев зашел в гостиничное кафе. В его шведском интерьере даже сухое тепло было европейским, пропитанным кофейным ароматом, мягко обволакивающим белые стены, черно-красную плитку и темный металл стойки.

Андрею надо было подумать: оставаться на службе или уйти в бизнес, скажем, охранный. Там окопалось много его знакомых, нашлось бы место и ему — желательно только не опоздать. Поступили неплохие предложения от красноярских приятелей, на полном ходу осваивающих алюминиевый экспорт. А в Питере служба намечалась рутинная, фельдъегерская; зарплату положили с гулькин хрен. Что он терял, кроме пресловутых пролетарских цепей?

Между тем за тюлевой шторой окончательно стемнело, на мокрых тротуарных плитах дрожал свет фонарей, по которому ветром проносило черные волны дождя. В тепле клонило в сон, тело расслабилось, в полузабытьи реальность сливалась с прошедшей ночью — и со свежими воспоминаниями о Карабахе.

Тогда, после боя, оставив раненых в какой-то армянской деревушке, они двинулись через перевал в Степанакерт, на который ожидалось азербайджанское наступление. На перевале поднялась метель, ноги вязли в глубоком снегу. За пеленой белых хлопьев показались темные фигуры — вскинув стволы, подошли ближе. Навстречу им тащились старики и женщины, несущие завернутых в одеяла малышей. Дети постарше шли пешком, уцепившись за руки взрослых. Они не плакали, лишь механически переставляли ноги.

— Азеры, — кивнул раненый Эдик, опустив свой «Калашников», — из Шуши бегут. После Сумгаита все азеры бежали из Армении, но мы ни одного не убили. Пусть идут...

Кофе дымился в круглой белой чашке, стоящей на красном пластике стола. В тот вечер Шинкарев так ничего и не решил.

А спустя месяц, ранним февральским вечером, Андрей переходил Фонтанку, направляясь на военную кафедру Ленинградского инженерно-строительного института. Он нес выпускную работу, выполненную на курсах переподготовки, которая называлась «Материально-техническое снабжение ремонтной службы танкового полка в условиях горной местности Вьетнама». «Вьетсовпетро» уже бурило первые скважины в Тонкинском заливе, вьетнамско-китайский конфликт хорошо помнился, так что тема казалась вполне актуальной.

Свернув с моста, Андрей услышал за спиной звонкий цокот копыт. Когда обернулся, увидел двух девочек на лошадях, поднимавшихся на мост со стороны Вознесенского. В центре Питера всадницы не редкость, но тут все сложилось один к одному: тускло белеющий лед Фонтанки, гранитный полуовал моста и на нем — два четких силуэта на фоне ветреного багрово-красного неба. Мерзлым металлом простучали копыта; черные волосы на непокрытых головах, пересекая закатный солнечный диск, на миг приобретали объемность, подсвеченную и пронизанную алыми лучами. Слегка подпрыгивая в седлах, всадницы спустились с моста и скрылись в створе Измайловского. Стук копыт затих, солнце ушло, все погрузилось в сизую февральскую зиму. «Черт, непростой это город», — подумал тогда Шинкарев. Первый раз ему захотелось жить в Питере. И он решил не уходить со службы.

Не зря сказал Козьма Прутков: «Только в государственной службе познаешь истину».

Аспирантка Оля вскоре вышла замуж, так и не защитившись, и уехала рожать в свой Барнаул. Больше они не виделись.

***

Сквозь шум гулянки, развернувшейся на соседней посудине, послышались слабые, но явно посторонние звуки: ровные шаги по пирсу, легкий, словно кошачий, прыжок на корму, качание латунной дверной ручки. Потом — осторожный стук.

«Пистолет? Шуму много, он без глушителя. Кулаком надежнее».

— Господин Шинкарев? Откройте, пожалуйста! — попросили за дверью на русском языке с мягким акцентом.

«Что за черт?»

Андрей открыл дверь.

— Можно войти? — вежливо спросил гость.

— Входите, — пригласил господин Шинкарев без особой любезности. — Вам кого?

— Вас. Сейчас я все объясню. Не включайте верхний свет, пожалуйста. Вот этой небольшой лампочки вполне достаточно.

Андрей повернул включатель, салон озарился неярким уютным светом.

— Я сяду, если вы не возражаете, — продолжил гость. — Да и вы садитесь. Время у нас есть.

Оба немного помолчали, разглядывая друг друга. Перед Андреем был легкий и ловкий человек, стройный брюнет, смуглый, с небольшими усиками. Какого-то «левантийского» типа: турок, грек, ливанец? Светло-серый костюм, белая рубашка, узкий темный галстук.

— Может, представитесь? — прервал молчание Шинкарев. — А то вы меня знаете, я вас — нет. Нехорошо получается.

— Зовите меня Костас.

— Костас?

— Или вам больше нравится Илия?

— Костас так Костас.

— Значит, Костас. Гражданин греческого Кипра, представитель компании «Лимассол Инвестментс Лтд». Как и вы.

Он протянул карточку, запаянную в пластик. Все правильно, — служебное удостоверение, выданное головной конторой фирмы-работодателя, расположенной в Лимассоле. Костас Димитриадис, старший инспектор. «Не было напасти, так на тебе — здрасьте! Привет с Родины».

— Калиспера (Здравствуйте (греч.)), — поздоровался Шинкарев. — И... чем обязан?

— Менеджер посещает служащего компании, что здесь особенного? — пожал плечами брюнет. — Вы разочарованы? Ничего удивительного — персонал всегда сопротивляется попыткам его дисциплинировать.

Шинкарев пытался собраться с мыслями. Этого... Костаса он раньше не видел. Хотя в самом приезде «ревизора» ничего странного не было.

— У меня проблемы? — спросил он.

Андрей и сам знал, что у него проблемы. Другой вопрос — какие проблемы? Что считает проблемой он и что считает проблемой его руководство? Вовсе не факт, что одно и то же.

— Можно и так сказать, — спокойно ответил киприот.

Наверняка ждал этого вопроса.

— Китайцы счет прислали? — поинтересовался Шинкарев. Это так, пробный шар.

— Бог с вами, Андреас! Не думайте об этом. К тому же ваше участие в боевых действиях позволит значительно уменьшить сумму платежа. Вот дебют в телеэфире... Не могу сказать, что руководство пришло от него в восторг. Но что было, то было.

— Что еще?

Он уже понял, что последует дальше. И не ошибся.

— Эта ваша знакомая, Патриция Фергюсон... Надеюсь, вы не будете прерывать меня, заявляя, что это ваше личное дело?

— Не буду.

«А может, и буду. Но попозже. А пока давай, вкручивай, как космические корабли бороздят просторы Больших театров...»

— Вы разумный человек, Андреас, — кивнул гость. — Это тем более приятно, что вы сами должны определить, насколько... э-э-э... насколько проблемна ваша проблема. Прошу прощения за мой русский язык.

— Не понял.

— Как вам сказать... Руководство фирмы не против ваших отношений с мисс Фергюсон. Хотя в свое время вы бы дорого поплатились за эту кошку...

«Вот оно! Пора!»

Шинкарев-курьер, может, и промолчал бы. Но коль скоро Андрей решил повысить свой статус, не мешает показать иной уровень самооценки — а, стало быть, и повышенный уровень притязаний. А каким способом показывать — тут уж выбора нет, сам нарвался, дорогой, не обессудь...

— По рогам захотел, козел?! — рявкнул Андрей.

— Что?!

— Чмо!! Сейчас так вставлю, что мать родную позабудешь! А потом шлепну и под воду спущу — рыб кормить.

Гость немного побледнел, напрягся. Похоже, трусом он не был, но не знал, чего ожидать от собеседника. Рассчитывал-то на другой прием — подчинение, служебную субординацию.

— Телевизор смотрел?! — давил на психику Шинкарев. — Видел меня?! Вот и с тобой такое будет.

«Козыряй!» — Следуя совету Козьмы Пруткова, Андрей вытащил тяжелый «Глок» и направил его на Костаса, легонько стукнув рукояткой по столу.

— Но за что, простите? — недоумевал гость.

— За кошку, — спокойно пояснил Шинкарев. — Давай, рассказывай! Ты чего приехал, про бабу мне вкручивать?

— И для этого тоже. За это мне и платят. А что вы, собственно, удивляетесь? В спецслужбах России измена стала обычным делом. Почти бизнесом. Это я должен удивляться: сколько подонков у вас развелось. Так что наши опасения вполне...

— Ты мне, сука, не впаривай! — процедил Шинкарев. — Зачем приехал, я тебя спрашиваю?

— Ну, скажем, ради презренного металла. На «Визе»-то ноль? Тогда вот вам новая, а вашу верните. И уберите, пожалуйста, пистолет.

Киприот говорил спокойно, уважительно, без легкого пренебрежения, которое слышалось в его голосе в начале разговора. Он протянул Андрею кредитную карточку, тот, спрятав пистолет, подал киприоту свою.

— Неплохо, — сказал Шинкарев, пряча карточку в бумажник, — а то живу, пока Чен кормит.

— Чен умный человек, — заметил киприот. — Впрочем, скоро мы сможем это проверить.

— Так ты к нему приехал?

— Может быть, вернетесь к обращению на «вы»? Раз уж не стали стрелять. Вы согласны?

— Хрен с тобой. То есть с вами.

— Excellent (Отлично (фр.)). — А здесь весело, — кивнул Костас на соседнюю яхту, — почти как на Кипре.

— Даже слишком. Я говорю в целом.

— Я тоже.

Двое еще раз взглянули глаза в глаза. Кажется, они могут доверять друг другу. А что им еще оставалось?

— Так вы приехали к Чену? — переспросил Шинкарев. — Зачем, если не секрет?

— Что-то — секрет, а что-то и не секрет. Я привез предложение от одной российской организации, называемой РОСПО.

Шинкарев никогда не слышал про такую.

— И что она хочет?

— Не суть важно, что она хочет. Важно то, чем она может стать. И не одна она. Вот что главное. Я бы сказал, это структура-прототип.

— Простите, не понимаю вас.

— Вот в чем дело, Андреас. — Господин Димитриадис удобнее откинулся на диване, перебросив ногу на ногу. — Насколько я могу понять, в России назревает интересный процесс. Общество чувствует потребность в некоей структуре, которая захочет и сможет взять на себя ответственность за происходящее. Некоторые называют такую структуру Орденом, другие — теневой дирекцией корпоративного государства...

«Элизабет говорила о России-корпорации. Чен говорил о воинских кланах как о главной силе будущего. И этот!»

Честно говоря, Андрей и сам слышал эти разговоры. Правящий Орден священников и воинов — современный, мобильный, беспощадный к врагам. Готовящий русскую элиту для будущих войн за выживание. Сила, которая заставит российских чиновников и олигархов работать «за страх» — поскольку «за совесть» у них за последнюю тысячу лет как-то не очень получалось.^[65]

— Элита. Орден меченосцев, — добавил киприот.

— Скорее, топороносцев.

Шинкарев был убежденным простолюдином, брезгливо относящимся к претензиям любого рода «элитариев». В особенности вышедших из ларьков или из постелей недавних ларечников. Вообще, «Элита» — хорошее название для свиноводческого хозяйства. Кстати, такое до сих пор работает рядом с его родным Красноярском.

— Человек из РОСПО, с которым я беседовал перед отлетом, не одобрил бы вашей иронии, — заметил господин Димитриадис.

— Это его проблемы. Все сказанное связано с отправкой сюда боевых отрядов?

Это была чистой воды провокация. Но киприот и ухом не повел. Уже знал о предложении Чена? А может, дело в другом — «Лимассол инвестментс» давно хотела посредничать не только в экспорте техники, но и живой силы.

— Возможно, как-то связано, — ответил Костас. — Элита общества выковывается в дальних походах. Скажем, русские князья ходили в походы на Константинополь. Там мои предки их регулярно били, но ваша пропаганда, как всегда, исказила исторические факты.

— Вы тоже не иронизируйте.

— Не буду.

— Об этом кто-то знает? Я имею в виду, за пределами России.

— В современном мире мало секретов. Разумеется, знают. И многим это очень не нравится.

«Элизабет? То-то она в Питер намылилась». Шинкарев потер ладонью лоб.

— Еще вопрос. В порядке отделения мух от котлет...

— Ну?

— Я-то что буду с этого иметь?

Киприот спокойно принял новый поворот разговора. Не стал с ходу говорить, что он не уполномочен вести такие переговоры. Он-то как раз и обязан их начинать, а начальство вынесет окончательное решение.

— Это зависит от многих вещей. В частности, от формы вашего участия в деле.

— Так и я о том же. Один процент, скажем. Или, к примеру, полтора...

— Un moment! (Минуточку! (фр.)) — перебил его Костас.

Он поглядел на часы, потом прислушался. Поднял палец: «Тише, Андреас!» На пирсе послышались торопливые шаги нескольких человек, неловкий прыжок на корму, за ним другой, глухой удар тела о борт. Андрей поднял пистолет.

— Не надо, — остановил его Костас. — Если я не ошибаюсь, это ваши знакомые.

— Какие еще знакомые?

— Сейчас поймете.

Открылась дверь, и в салон ввалилась Патриция: волосы растрепаны, руки и разорванное платье выпачканы землей, травяным соком и сажей. Босоножки куда-то исчезли, на чулках — дыры, икры и ступни в пыли. Ударившись головой о притолоку и боком о край стола, она рухнула на диван, сразу протянув руку к бару — за бутылкой. Крыса была явно не в себе, но не пьяна, разве что слегка:

— А-а-а, fuck-переfuck... — понесло ее на всех языках сразу — Кретины! Сволочи! Такую мать!

— А мне нравится ваша девушка, Андреас, — добродушно заметил Костас. — Я бы сказал, je ne sais pas quoi (В ней есть изюминка (фр.)).

— Пожалуй, мы будем более терпимы к вашему знакомству. Патриция Фергюсон, если не ошибаюсь?

Из того, как киприот глядел на Патрицию, — глаза чуточку вприщур, в уголках губ едва заметная улыбка, расслабленная рука свободно лежит на поднятом колене, — было видно, что этот мужчина как рыба в воде ощущал себя в эротической стихии — как оно и подобало гражданину острова Афродиты. Чем еще заниматься греку, кроме наслаждения жизнью в обществе приятных дам? «А китайцу — ногой головы отшибать? А современному русскому мужику — пережевывать свои комплексы?» Размышляя так, Шинкарев с интересом наблюдал за происходящим, не делая попытки вмешаться.

— А ты кто такой, так твою... — окрысилась на гостя Патриция и снова обернулась к Андрею, одновременно наливая себе виски. — Нет, ты представляешь, какие суки?! Представляешь?!

— Представляю, — уверил ее Шинкарев. — А кто именно?

— Да наши, консульские! Всех американцев предупредили, кроме меня. Знали же, сволочи...

— Крыса, кончай орать!! — рявкнул с кормы Чен. Пригнувшись, он заглянул в салон и тут же выхватил пистолет, направив его в лоб киприоту.

— Bon soir! (Добрый вечер! (фр.)) — вежливо поклонился тот. — В вашей компании дурная привычка — чуть что размахивать пушкой. Так и до беды недалеко.

— А, это ты... — китаец вгляделся в гостя и опустил пистолет, — как тебя там...

— Костас Димитриадис, с вашего позволения. Avec quelque raison (С некоторым основанием (фр.)) — могу предположить, что у вас проблемы.

— Правда, Чен, что случилось? — спросил Андрей.

— Ответ за ресторан. Вонг и трое наших убиты. Генерал ранен, Ши-фу ранен, ребята его эвакуировали. Похоже на крутую подставу. Надо рвать когти.

— Нет, но какие... — снова начала Патриция.

— Заткнись! —Чен грохнул кулаком по столу.

— А пошел ты! — Крыса поднялась и, пьяно пошатнувшись, ввалилась в спальный отсек, хлопнув дверью так, что дрогнула прочно закрепленная переборка.

— Нечего сказать... «Банда четырех», — заметил киприот, скептически оглядев присутствующих, включая и себя. — По крайней мере ясно, в какой ситуации мы все находимся.

— В дерьме!

Совершенно с вами согласен. Entre nous (Между нами (фр.)), — вы даже недооцениваете глубину этого самого дерьма. А позвольте спросить, зачем вы в кабаке-то так разошлись? Хотя эффектно, не спорю: «Там били девочек, Марусю, Розу, Раю...» —мечтательно пропел он по-русски.

— Откуда знаешь?! — вскинулся Чен.

— Лежал под крайним столиком, у стены. Потому и уцелел. А вот дама моя, увы — три осколочных, да еще пулевые. Пришлось оставить ее на поле боя. Быть свидетелем у копов, согласитесь, дурной тон для настоящего comme il faut (Светского человека, комильфо (фр.)).

— А что мы недооцениваем? — Чен убрал пистолет.

— Андреас, я убедился, — торжественно обратился Костас к Шинкареву. — Чен действительно умный человек! А недооцениваете вы того, что я увидел, покидая этот веселый домик.

— Что ты увидел?

— Одну камеру вы грохнули, как порядочные люди, а другая-то осталась! И фейсы ваши, надо полагать, уже в коповских компьютерах. А то и в других, поважнее. Так что скоро мы увидим новые похождения нашего телепузика, — указал он на Шинкарева. — Так сказать, вторую серию. Напарник-то, как я понял, отвоевался.

— Да, Вонга нет. Это многое осложняет. Дерьмо!

Если мы будем повторять это, сидя на задницах, то, je vois le jure (Смею вас уверить (фр.)), — дерьмом сделают всех нас. И скорее, чем вы думаете.

Господин Димитриадис знал, о чем говорил. Между утренним звонком Чену и вечерним визитом на яхту у него состоялся короткий разговор с компетентным сотрудником консульства Республики Кипр. Тот подробно объяснил Костасу, что происходит в стране и в городе.

— Верно! Сваливаем!

— Ах, Чен, Чен! Вы же умный человек...Костас покрутил в воздухе пальцем и сделал языком и зубами звук «тр-р-р-р». Китаец замотал головой:

— Черт, свинизм какой-то! Свиньи все! Крыса, твою мать, ты там дрыхнешь, что ли?! — проорал он в сторону каюты. — Выметайся, живо!!!

— Не кричи! — Патриция, совершенно трезвая и спокойная, одетая в спортивный костюм, вышла в салон. Она подала Андрею небольшую пачку бумаг, плотно упакованную в целлофан.

— Возьми, пусть будет у тебя, — затем повернулась к Чену. — Парень прав: nous sommes foutus (Нам кранты (фр.)). Если ничего не придумаем.

— Уже придумал, — ответил китаец. — Нужно перенести спасательный плот на дальний конец мола. Кто поведет яхту? Дело опасное.

— Il est fou (Он рехнулся (фр.)), — меланхолично заметила Патриция, поняв замысел Чена.

— Детка, а выбор? — пожал тот плечами. — Так кто?

С вашего позволения, я, — слегка поклонился киприот. — С этой моделью я знаком и выходить из здешнего порта тоже доводилось. Помню, с одной очаровательной дамой... но ах, не время, не время сейчас для воспоминаний... Mourons ensemble, voulez-vous? (Не хотите ли умереть вместе? (фр.)) — обратился он к Патриции.

— Хочу!

В глазах Крысы запрыгали чертики. Сейчас перед ними была тренированная американка, ловящая экстремальный кайф в компании трех мужиков — совершенно ничего от француженки, которая «купается в капле шампанского». Крыса сбросила спортивный костюм, оставшись в плотном шерстяном белье, напоминающем одежду велосипедиста; костюм уложила в полиэтиленовый пакет.

— Все, что ли? — подала пакет Андрею. — Чао, мальчики! Встретимся в аду!

Костас тоже разделся. Его поджарое тело южанина поросло густым черным волосом.

— Прошу вас, мадемуазель! — Он галантно пропустил он Патрицию на корму, а потом на короткий трап, ведущий в рубку. — Андреас, я должен проверить, насколько эта девушка соответствует моральным устоям нашей компании. — И шлепнул Крысу по попе, обтянутой теплым бельем.

— Будешь руки распускать, в нос получишь! — не оборачиваясь, бросила та.

Войдя в застекленную кабинку, она встала рядом с пультом управления.

— Давай, ты веди! — кивнула Костасу.

Тот взялся за ключ зажигания, потом оглядел пульт, потолок рубки, пару раз щелкнул каким-то тумблером.

— Не ломай, — посоветовала Патриция, — свой базар мы не пишем.

Киприот внимательно посмотрел на нее. Взгляд стал прямым и жестким:

— Тем лучше. Слушай меня внимательно, девочка...

Чен с Андреем достали из кормового рундука плотный тюк, захватили пакеты с одеждой и наскоро собранные продукты, и перетащили все это к намеченному месту. Чен швырнул сверток в воду — послышалось резкое шипенье, и, сам собой расправляясь, на воде появился спасательный плот. Андрей вставил в гнезда пластмассовые весла, выкинул опустевший баллон из-под сжатого воздуха и уложил пакеты под защитный резиновый полог. Послышался гул мотора — в темноте стал приближаться бурун, указывающий, что яхта, заложив лихой вираж вокруг оконечности мола и сбросив газ, уже подходила к ним.

— Садись, быстро! — скомандовал Чен.

На малом ходу Патриция метнула с кормы свернутый фал. Пока кольца разматывались, а яхта вновь набирала скорость, Чен успел закрепить конец фала в специальном кольце на носу лодки. Рывок — и плот заплясал на волнах, разгоняясь на буксире. Чен с Андреем, для устойчивости сместившись на корму, накрылись резиновым пологом, следя за яхтой. Зарево городских огней постепенно отдалилось, в заштилевшем море быстро темнело. Китаец внимательно следил за небом, потом достал из кармана «уоки-токи»:

— Крыса, слышишь меня? Готовьтесь!

Сверху отчетливо послышался рокот вертолетного мотора. Откуда приближается вертолет, определить было трудно, и Чен снова скомандовал по рации:

— Уходите! Они здесь!

Патриция посмотрела на киприота, ведущего яхту:

— Чен говорит — сматываться!

— Сейчас! Ты все поняла? — закончил он разговор, который состоялся между ними во время гонки по ночному морю.

— Да поняла я! — закричала Крыса. — Уходи, придурок, обоих зажарят!

Дав команду по рации, Чен перерезал фал. Сначала плот шел быстро, раскачиваясь на волнах, оставленных яхтой, но сразу же стал замедлять ход. Было смутно видно, что с кормы яхты бросились в море две темные фигуры. Гул вертолета приблизился, на фоне подсвеченного городом неба прошла черная тень, под которой плясало дрожащее пламя. Раздался низкий протяжный вой — заработала американская мотор-пушка «Вулкан». Бурун яхты быстро удалялся, затем словно замер, превратившись в ярком пламени, который по инерции катился по морю, оставляя след. Долетел грохот разрыва, ударная волна качнула плот. Остановившись, пламя закачалось на волнах, медленно погружаясь в темную воду и оставив на поверхности моря горящие обломки.

Наступила тишина, прерываемая лишь плеском волн. Через некоторое время по мокрой резине шлепнула чья-то рука:

— Такси свободен?

— Давай сюда! А Крыса где? — Чен помог Костасу забраться в лодку.

— Кого это вы зовете Крысой? — спросил тот, стряхивая воду с волос. — Эту очаровательную девушку, пропавшую в бурных волнах?

— Ты серьезно?! — в один голос вскрикнули Шинкарев с Ченом.

— Твою мать, я тебя самого сейчас утоплю! — В волнах показался темный силуэт головы и рук, быстро приближаясь. Патриция влезла на плот, стянула с себя мокрое белье, забросив его на резиновый полог.

— Пусть сохнет.

— Ну как? — спросил Чен.

— Formidable! (Круто! (фр.)) — В ее голосе чувствовалось удовольствие от пережитого приключения.

Совершенно голая, она пробралась на нос лодки, к Андрею, и прижалась к нему.

— Погрей меня, пожалуйста!

— Вот картина, достойная моего родного Кипра, — прокомментировал Костас, глядя на парочку. — Одиссей и Пенелопа в одном, э-э-э...

— Флаконе, — подсказал Чен.

— Точно!

Киприот посмотрел на пятна горящей солярки, которые качались на темных волнах.

— La derniere valse. Au ceair de la lune (Последний вальс. Озаренный луной (фр.)), —

задумчиво произнес он. — He знаю, как звали эту шаланду, но я назвал бы ее «Титаником». А кстати, как ее звали?

— «Виагра», — гордо сообщила Крыса. — Это я придумала.

— Не сомневаюсь, — галантно улыбнулся Костас. — Что ж, светлая память тебе, «Виагра»! Кстати, Андреас, вы знаете, что у нашей фирмы есть собственная яхта? Не знаете? Порт приписки — Лимассол, название — «Афродита». Живы будем, поплаваем!

Порывшись в своем пакете, он достал початую бутылку виски:

— Придется из горлышка. Ну что, семь футов под килем! Или сколько там положено?

Бутылка пошла по кругу. Виски обожгло горло, тело стало приятно согреваться. Надев спортивный костюм на голое тело, Патриция спросила Чена:

— А теперь что?

— Гребем к берегу. Если успеем дойти в темноте, есть шанс выжить.

— А я думала, мы уже выжили.

— Нет еще. Эндрю, брось Крысу...

— Только не за борт! — предостерегающе добавил Костас.

— ...и садись на весла. Греби изо всех сил, устанешь — сменим. Работаем по очереди, в максимальном темпе.

— А вы, Пэт, — снова вступил киприот, — можете обнажить бюст и развернуться бюстом по курсу, изобразив носовую фигуру нашего фрегата. А еще лучше, повернитесь в мою сторону.

— Нет уж! Я спать буду, — заявила Крыса и свернулась калачиком, укрывшись пиджаком Андрея.

Поймав ритм волн, Шинкарев греб в сторону невидимого берега. Грести было неудобно — широкий плот низко сидел в воде, весла были короткие, узкие, без жестких уключин. Некоторое время спустя Шинкарева сменил Чен, а его — Костас. Все выкладывались по полной, раздевшись до пояса и периодически ополаскивая тела забортной водой. В темноте в паре кабельтовых справа по борту прошел черный силуэт скалистого острова, понизу опоясанного белой полосой прибоя.

— Ху-Коу (Пасть Тигра (кит.)), — показал Чен. — Берег недалеко. Но светает быстро, вот что плохо!

— А на острове отсидеться нельзя? — спросил Костас, работая веслами.

— Нет, утром его обыщут. А потом, нельзя терять времени — прямо с утра мы с тобой уходим. Посмотрим, что и как. Устал?

— Ничего, — пропыхтел киприот.

— Пусть на весла сядет Эндрю и гребет до самого берега. Нам с тобой надо поспать, хоть немного.

— Avec plaisir (С удовольствием (фр.)), — с явным облегчением откликнулся Костас. — Прошу вас, Андреас. Уступаю честь взяться за весла. Гребля — благородное занятие, спорт настоящих джентльменов!

Merci beacoup (Большое спасибо (фр.)), — в тон ему откликнулся Шинкарев. — Куда грести?

— Пока прямо, — указал Чен. — На подходе к берегу разбуди — скажу, что делать.

Костас и Чен тренированно заснули — в течение минуты. Патриция тоже задремала, Шинкарев мерно работал веслами. В темном молчаливом море ходили медленные, плавные волны — мертвая зыбь. Под ритмичный плеск в голове проплывали картины из прошлого — там тоже было темно, тоже ходили волны.

...Осенью третьего курса Андрей подрабатывал газосварщиком на одном из красноярских заводов. Домой возвращался на пригородной электричке, которая битый час тащилась мимо заводов, складов, глухих бетонных заборов. В глубине закопченных окон мелькали огни, в воздухе плыли полосы цветного дыма, едкой вонью наполняя вагон. В конце пути поезд с лязгом втягивался в пролеты длинного, почти двухкилометрового моста через Енисей.

За грязным, покрытым каплями вагонным стеклом мелькали косые фермы, по которым прыгал тусклый свет из вагонных окон. Внизу виднелись темные штабели контейнеров, освещенные мертвенно-бледными прожекторами и пересекаемые черными тенями портальных кранов. Куда-то в темноту уходили коленчатые линии трубопроводов и толстые пучки кабелей; мощные вертикальные цилиндры труб скрывались в низких дождевых тучах. За бетонным забором с «колючкой» поверху мелькала полоса берегового галечника, а потом далеко внизу начинали ходить тяжелые волны, по которым ветром проносило полосы дождя. Берег пропадал и казалось, что больше ничего нет — только этот мост и движение черной воды под ним. Одна за одной мелькали фермы, неторопливо стучали колеса. Наконец, мост оставался позади, сменяясь высокой насыпью. Слева надвигался темный склон с тусклыми деревенскими огоньками, а впереди уже блестели огни вокзала, отражаясь в переплетении рельсов...

— Как ты? Устал, бедненький? — проснувшаяся Крыса подала ему воды в пластмассовой крышке от канистры.

— Нормально. Слушай, что там случилось, на приеме?

— Все шло хорошо, ждали заявления генерала Кьонга. Потом взрыв, выстрелы. Очнулась на какой-то клумбе, — мордой в землю, над задницей пули свистят. Видел, какая пришла? Как кошка драная.

«Это точно. А я за «кошку» хорошему человеку чуть рога не поотшибал. Ну и правильно».

— Зато жива осталась.

— Повезло. Осколки ударили в шведского консула, он уже мертвым мне на спину завалился.

— А Ши-фу? Чен сказал, его ранили.

Неожиданно для себя Андрей почувствовал беспокойство за пожилого китайца. Похоже, тот короткий разговор на яхте оказался более важным, чем Шинкареву показалось вначале.

— Ранили в руку, — ответила Патриция. — Это ничего. Хуже то, что за головой Мастера началась охота. Пришлось его вывезти из страны. Так что сейчас Чен за главного.

— Главного в чем?

— Он тебе сам скажет.

Восток начал светлеть. В черно-фиолетовом небе, над чугунным морем появилась багровая полоска, отсвечивая на гребнях волн. Впереди, на темных склонах гор горело несколько огней. Когда показалось солнце, началась гонка со временем. Спина окаменела от напряжения, пальцы с трудом цеплялись за весла.

— Устал? — еще раз спросила Патриция. — Давай погребу.

— Лучше Чена разбуди.

Проснувшись, Чен оглядел низкий берег и указал немного правее, на широкий залив, заросший тростником.

— Давай туда. Подходи осторожнее, перед травой остановись.

Проснулся Костас. Плот замер на мелководье, перед плотной стеной тростника. Раздевшись, все сошли в воду, Андрей и Патриция забрали продукты и одежду. Костас с Ченом поставили плот вертикально и, осторожно раздвигая высокие стебли, ввели в заросли. Все шли змейкой, один за другим, стараясь, чтобы место входа осталось незаметным со стороны моря. Удалившись от открытой воды, они опустили плот, приминая тростник. Затем сели на резиновые борта и некоторое время молчали. Плот неподвижно стоял на мелкой воде; сквозь узкие желто-зеленые листья проглядывало поголубевшее утреннее небо; легкий плеск воды смешивался с шелестом высоких упругих стволов.

— Где мы? — Патриция первой нарушила молчание.

— Пока в безопасности, — ответил Чен. — Эндрю хорошо греб. Спасибо.

— А географически где?

— Недалеко от города. Мы с Костасом уходим, прямо сейчас. Когда и кто из нас вернется, сказать не могу. Вы ждете здесь. Отсюда ни ногой! Еды и воды мало, но это ваши проблемы. Хотите жить — выдержите. Все, пошли!

Двое поднялись.

— Bonne chance! (Удачи! (фр.)), — махнула им Крыса. — Будьте осторожнее, мальчики!

— Вы счастливец, Андреас, остаетесь с такой девушкой! — вздохнул Костас. — Ах, женщины, женщины... Только лодку не переверните. Ответь мне, друг, — хлопнул он по плечу Чена, — ты веришь в la coup de fondre? (Любовь с первого взгляда (фр.)).

— А как же! Большая экономия времени. Не переживай, парень, если выкрутимся, я тебе таких предоставлю! Пальчики оближешь — или другое что, — донесся голос китайца, уже скрытого тростником.

— Циник! Предлагаешь вкусить продажной любви? Впрочем, почему бы и нет... — еле слышно ответил киприот.

Голоса затихали, удаляясь, наконец, смолкли совсем. Берег охватила дремотная утренняя тишина.