ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

Глава 31 Нэн

Ланарк открыл глаза и задумчиво оглядел палату. Окно было снова закрыто жалюзи, кровать в углу заслоняли ширмы. Рима сидела рядом и ела инжир из коричневого бумажного пакета.

— Я очень разочарован, — сказал он, — Я мог бы еще уважать того, кто кончает с собой, после того как убил человека, и это поступок самый правильный, но утопиться по блажи? Почему оракул не объяснил, что произошло: первое или второе?

— О чем ты? — спросила Рима.

— Оракул рассказывал о моей жизни до Унтанка. Только что закончил.

— Во-первых, оракул был женщиной, а не мужчиной, — твердо заявила Рима. — Во-вторых, история была обо мне. Тебe, видно, надоело слушать, ты задремал, и тебе приснилось что-то другое.

Собираясь заспорить, Ланарк открыл было рот, но Рима сунула туда инжир.

— Жаль, что ты уснул, потому что она немало говорила о тебе. Ты был забавным, стеснительным, не особенно привлекательным мальчиком, который клеился ко мне, когда мне было девятнадцать. Мне хватило ума выйти за другого.

— А ты, — вскричал Ланарк, сердито глотая, — ты была холодной стервозной девственницей, которая одной рукой меня отталкивала, а другой притягивала. Я убил человека, потому что не мог тебя заполучить.

— Мы, должно быть, слушали разных оракулов. Не сомневаюсь, ты все это выдумал. Осталось еще что-нибудь поесть?

— Нет. Мы умяли все подчистую.

Намеренно громко топая, в палату вторглась толпа докторов и санитарок, толкавших каталку. Первым шествовал Манро, за ним следовали лаборанты с баллонами и приборами. Они скрылись за ширмами в углу, откуда доносились только шипение и обрывки фраз, словно бы долетавшие из коридора, «…принятое, принимая при восприятии…» «…бесславный Мильтон, безвинный Кромвель…» «Почему бесславный? Почему безвинный?» «Она разделась. Это помогло».

Подошел Манро и, глядя исподлобья, встал в ногах постели.

— Я договорился через три часа встретиться с лордом Монбоддо, чтобы санкционировать ваше убытие из института. Думал, до этого времени вы будете ждать здесь, но случилось непредвиденное поступление человеческих существ. Они в хорошем состоянии, но слабы и умрут, если кто-нибудь отвратит их от пищи. Санитарка принесет ваше платье. Вы сможете одеться и подождать в клубе для персонала.

— Нет необходимости. В данном случае мы будем держать свое мнение при себе.

Манро спросил Риму:

— Вы согласны?

— Конечно, но мне бы хотелось взглянуть на клуб для персонала.

— Если на вас можно положиться, я бы предпочел, чтобы вы оставались здесь. В этой палате больше никого нет, и ваше общество поможет женщине чувствовать себя уютнее.

— Буду рада помочь вам, мистер Манро, — бодро отозвалась Рима, — но не сделаете ли и вы кое-что для нас? Попросите монсеньора Ноукса послать нам еще немного его чудесной снеди. Не упоминать о кормежке легче, если она у тебя есть.

— Ничего не обещаю, но сделаю все возможное, — мрачно кивнул Манро и вышел.

Ланарк заметил, глядя на Риму:

— Какая же ты бессовестная.

Она обиделась:

— Разве ты не рад, что я не похожа на тебя?

— Очень рад.

— Тогда докажи это, пожалуйста.

Они слышали, как удалились лаборанты со своими приборами. Когда за ширмами остались хлопотать только двое-трое докторов, к Риме и Ланарку подошла сестра, нагруженная одеждой и двумя плотно набитыми рюкзаками.

— Доктор Манро хочет, чтобы вы оделись прямо сейчас. Он сказал, в рюкзаках полно припасов для путешествия, и если вы хотите, можете тут же за них приниматься.

Схватив женскую одежду, Рима погладила ее кончиками пальцев. Ткань была светлая и шелковистая. На губах Римы заиграла возбужденная полуулыбка. Нагая, она вскочила с постели, бросив на ходу: «Оденусь в ванной». Она поспешила к двери в конце палаты, а Ланарк стал изучать содержимое рюкзаков. В каждом имелись свернутое кожаное пальто, небольшие твердые плитки прессованных фруктов и мясо в рисовой бумаге. В одном рюкзаке обнаружились красный термос с кофе и плоская стальная фляжка с бренди, в другом — походная аптечка и электрический фонарик. Расставание с этим слишком теплым, слишком изолированным местом представлялось волнующе близким. Ланарк встал и понес свою одежду в ванную комнату.

Рима стояла перед зеркалом и медленными размеренными движениями причесывала свои ниспадавшие на плечи волосы. На ней было короткое, янтарного цвета, платье с длинными рукавами и желтые кожаные сандалии. Ланарк застыл на месте, загипнотизированный ее холодно-золотой элегантной фигурой.

Она пробормотала:

— Ну?

— Неплохо.

Склонившись над тазом, Ланарк начал мыться.

— Почему ты не говоришь, что я красивая?

— Стоит мне об этом заговорить, и ты меня осаживаешь.

— Да, но, не слыша этого, я чувствую себя заброшенной.

— Хорошо. Ты красивая.

Он вытерся и стал надевать серый твидовый костюм и пуловер. Она, с задумчивым и печальным видом, тщательно связала свои волосы темно-желтой лентой. Он поцеловал ее.

— Не вешай нос! Ты свет, а я тень. Разве тебя не радует, что мы такие разные?

— Трудно сиять, когда тебя никто не подбадривает. — Скорчив гримасу, она вышла.

Когда Ланарк вернулся в палату, докторов, санитарок и ширм там уже не было, и Рима, сидя на краешке постели, беседовала с пациенткой. Заметив безволосую морщинистую головку, выглядывавшую из-под покрывала, Ланарк присоединился к ним. Мать полулежала, откинувшись на груду подушек. Тело ее было хрупким, в каштановых волосах попадались седые пряди, в изможденном личике поровну смешались молодость и старость. Слабо улыбнувшись, она произнесла:

— Странно видеть тебя снова, человек-загадка.

Ланарк непонимающе уставился на нее.

— Это Нэнси, — объяснила Рима. — Помнишь Нэн?

Ошеломленный неожиданностью, он засмеялся и сел у кровати.

— Рад, что ты сбежала из «Элиты».

Улыбка не сходила с лица Ланарка. Оказавшись в институте, он забыл и думать о Сладдене и его гареме, и теперь эти запутанные любовные отношения показались ему невероятно забавными. Он указал на детскую кроватку:

— У тебя славный малыш.

— Да! Похожа на отца, правда?

— Не говори глупостей, — мягко укорила ее Рима. — Младенцы ни на кого не похожи. Как бы то ни было, кто ее отец? Тоул?

— Конечно нет.

— Тогда кто?

— Сладден.

Рима всмотрелась в ту часть лица ребенка, которая не была скрыта одеялом.

— Ты уверена?

Нэн печально улыбнулась:

— Да-да. Я не была его невестой, как Гэй, или его вульгарной любовницей, как Фрэнки, или его умной любовницей, как ты. Я была бедной маленькой девочкой, к которой он был добр. Но меня он любил больше всех, хотя мне приходилось это скрывать. Когда мне надоедало быть заброшенной и я пыталась спрятаться, Сладден проникал в мою квартиру — карабкался по трубам, залезал в окна. Он жутко ловкий и сильный. Он крепко обнимал меня и говорил, что, хотя мы много раз спали друг с другом, наши чувства до сих пор свежи, а встречи кажутся приключением, и глупо отказываться от этого ради других девушек. Повторял, все вы нужны для того, чтобы освежить его чувства ко мне. Он был первым мужчиной, которого я полюбила, и никто другой мне не был нужен, хотя я все время думала порвать с ним, пока не обострилась моя болезнь.

— Какая болезнь?

— На мне стали вырастать рты, не на лице, а в других местах, и, когда я бывала одна, они спорили, кричали друг на друга и на меня. Сладден очень хорошо с ними ладил. Ему ничего не стоило уговорить их что-нибудь спеть хором, а когда мы спали вместе, он даже внушал мне, что в них нет ничего плохого. Говорил, что не знает другой девушки, так обильно украшенной пирсингом.

Губы Нэн тронула почти материнская улыбка, и Ланарк ощутил укол ревности, заметив у Римы тот же нежный, полный воспоминаний взгляд. Со вздохом Нэн продолжила:

— Но они, эти рты, достали в конце концов и Сладдена, потому что мне становилось хуже и я все больше в нем нуждалась, а этого он не любил. Он пошел в политику, и дел у него было по горло.

Ланарк и Рима одновременно выкрикнули:

— В политику?

Рима добавила:

— Он всегда подтрунивал над теми, кто решал заняться политикой.

— Знаю, но, когда ты исчезла, он взял на твое место бунтарку, высокую нахальную блондинку, которая играла на гитаре и повторяла, что ее отец был военный, бригадир. Мне она сильно не нравилась. Говорила, мы должны готовиться к тому, чтобы взять в свои руки бразды управления экономикой, и как важно заботиться о других, но она вечно много болтала и никого не слушала. Когда она разглагольствовала, Сладден у нее за спиной делал нам знаки. Тогда в «Элите» было полным-полно бунтарей. Появились сотни новых клик — всех названий и значков не упомнишь. Значки нацепляли на себя даже уголовники. Однажды Сладден явился со значком, хохоча как безумный. Он отправился с белобрысой на митинг протеста и был выбран в комитет. Он заявил, что мы все должны сделаться бунтарями, так как ныне никто не доверяет провосту Додду и у нас есть реальный шанс овладеть городом. По мне, все это не имело смысла. Видишь ли, я была беременна, а Сладден не подпускал меня близко, так что рассказать ему не было возможности. Когда же я наконец улучила момент, Сладден принял это очень серьезно. Объявил, что рождать на свет детей, прежде чем мир будет спасен путем революции, — это преступление. Он хотел убить нерожденного ребенка, но я не позволила. Дай мне ее, пожалуйста.

Рима вложила ребенка в руки Нэн. Девочка открыла глаза, жалобно пискнула и снова заснула на ее груди. Нэн продолжила:

— Он называл меня эгоисткой и, наверное, был прав. До сих пор никто, кроме Сладдена, не обращал на меня внимания, а теперь и он от меня отвернулся, и мне нужен был кто-то еще, хотя, думая о будущем ребенке, я иной раз ощущала, что схожу с ума или заболеваю. Я чувствовала себя раздавленной под целой кучей женщин, на которой, смеясь, плясал увенчанный короной Сладден. Потом внутри меня начинал двигаться ребенок, и внезапно мне становилось спокойно и радостно. Мне сделалось жалко Сладдена. Я видела его ошалевшим от жадности младенцем, который готов сосать всех вокруг матерей и никогда, никогда не насытится. А тебе, Рима, так не казалось? Рима отозвалась кратко:

— Нет.

— Почему он тебе так нравился?

— Он был умный, забавный и добрый. И единственный здоровый из всей нашей компании.

Ланарк вмешался:

— У него не было болезни, потому что он сам был болезнью. Это был рак, заражавший каждого, кто с ним общался.

Рима фыркнула:

— Ух, ты сам не знаешь, о чем говоришь. Ты нравился Сладдену. Он пытался тебе помочь, но ты не позволил.

Нэн улыбнулась:

— Ты заставила Ланарка ревновать.

— Да, я ревную. Но это не значит, что я не прав.

Рима спросила:

— Как ты сюда попала, Нэнси?

— Однажды у себя на квартире я почувствовала схватки и поняла, что это рождается ребенок. Я попросила квартирохозяина помочь мне, но он испугался и указал на дверь, так что я закрылась у себя в комнате и умудрилась (не помню как) забаррикадироваться тяжелым шкафом. Я едва не умерла. Боль была такая, что я свалилась на пол и не могла пошевелиться. Я была уверена, что ребенок не выжил. Мне казалось, я ничто и никто, ничтожество, которое не ощущает ничего, кроме ужаса, комок грязи, такой же гадкий, как и весь мир. Наверное, я крикнула, что не хочу здесь оставаться, так как рядом, на полу, открылось отверстие.

— Я едва не умер по пути вниз, — содрогнулся Ланарк. — Я знаю военного, который прыгнул туда с пистолетом и получил смертельную рану. Не могу себе представить, как беременная женщина перенесла такое и осталась жива.

— Но в этом не было ничего страшного. Словно прыгаешь в теплую темную воду, где можно дышать. Каждая клеточка во мне чувствовала поддержку. Схватки продолжались, но без боли — как обрывки мелодии, то звякнут, то умолкнут. Дочурка выбралась на свободу, подплыла к моей груди и за нее уцепилась. Нет, ее, наверное, отнесло вниз, потому что я прыгала головой вперед. С меня слетала всякая дрянь и исчезала во тьме. Эта тьма меня любила. И только когда возвратился свет, музыка вновь обернулась болью, и я потеряла сознание. Это происходило давно, и вот я здесь и разговариваю с вами в этой красивой чистой комнате.

Ланарк бросил:

— О тебе здесь позаботятся.

Встав, он шагнул под ближайшую арку. Рассказ Нэн напомнил ему о его собственном катастрофическом спуске, и теперь он жаждал увидеть залитые солнечным светом холмы и водные пространства. С надеждой он поднял жалюзи, но экрана, который он принимал за окно, больше там не было. В центре стены высилась от пола до потолка двойная дверь из темного дерева с декоративными бронзовыми вставками. Ланарк нажал на дверь, но она не сдвинулась. Ни ручки, ни замочной скважины не было. Он вернулся в палату.

Нэн кормила грудью младенца и тихонько болтала с Римой. Ланарк сел на свою кровать и попытался дочитать «Священную войну», однако книга вызвала у него раздражение. Писатель был неспособен вообразить себе честного врага, и вся добродетель, как он считал, заключалась в полном повиновении сильнейшему герою повествования. Санитарка принесла Нэнси ланч. Она съела только часть, и Рима, демонстративно поглядывая на Ланарка, доела, к его удивлению, остатки. Ланарк, притворяясь, что этого не замечает, достал из рюкзака плитку плотного черного шоколада и откусил кусочек. Кислый вкус Ланарку не понравился, он отложил шоколад и попытался уснуть, но воображение рисовало на внутренней стороне век городские виды: стадионы, фабрики, тюрьмы, скверы, бульвары, мосты. Разговор Нэнси и Римы походил на отдаленное бормотание толпы с прорывавшимися сквозь него фанфарами. Он открыл глаза. Шум ему не пригрезился. Воздух сотрясся от трубного грома. Ланарк встал, Рима тоже. Рев сделался оглушительным, потом смолк, в комнату вошел и остановился под центральной аркой человек в черном кафтане с серебряными пуговицами, черных штанах до колен и белых чулках. На нем были кружевные воротник и манжеты, туфли с серебряными пряжками и снежно-белый парик, увенчанный черной треуголкой. В левой руке он держал черную папку, а в правой — эбеновый жезл с серебряным набалдашником. Но самым удивительным в нем было его лицо, потому что это было лицо Манро.

Ланарк воскликнул:

— Доктор Манро?

— В данный момент я не доктор, а камергер. Принесите ваши рюкзаки.

Ланарк повесил один рюкзак на плечо, а второй взял в руку. Рима попрощалась с Нэн, которая успокаивала расплакавшегося ребенка. Манро обернулся и стукнул жезлом в высокую дверь, которая с лязганьем открылась внутрь. Провел их через порог. Рима прижималась к боку Ланарка. Дверь закрылась.

Глава 32 Кулуары совета

Они оказались в круглой комнате с низким потолком, отделанной деревянными панелями. На полу лежал толстый ковер, пахло как в старом железнодорожном вагоне. Вдоль стены тянулась скамья с матерчатой обивкой, в центре, на столбе из красного дерева, покоилась бронзовая лысая голова в лавровом венке.

Манро громко произнес:

— В северную приемную.

Голова кивнула, послышалось тихое громыхание. Ланарк сообразил, что находится в экипаже, который движется куда-то в сторону. Манро пояснил:

— Механизм, который соединяет институт с помещениями совета, несколько износился. Садитесь, мы пробудем здесь еще несколько минут.

Они сели.

Рима прошептала:

— Правда, интересно?

Ланарк кивнул. Он был уверен в своих силах и думал, что теперь-то уж не побоится лорда президента-директора. Теперь он вырос. Манро шагал вокруг пьедестала, и Ланарк выкрикнул:

— Куда мы отправимся после встречи с лордом Монбоддо?

— Сперва узнаем, что он скажет.

— Но эти рюкзаки рассчитаны на какой-то определенный способ передвижения!

— Вы убываете по собственному желанию, поэтому путешествовать будете пешком. Уже поздно это обсуждать.

Дверь открылась, и человек, одетый так же, как Манро, впустил в комнату двух толстячков в смокингах. Вскоре лифт снова остановился, и вслед за еще одним камергером внутрь вошла группа озабоченных мужчин в мятых костюмах. Трое камергеров тихонько беседовали у пьедестала, в то время как остальные, группами расположившись на скамье, также обменивались фразами.

«…нас ни в грош не ставит, уважает только существо…»

«Его секретарь связан с "Алголагниксом"».

«…но не откажется от разницы…»

«Таким образом, он откроет путь для анархии».

Подойдя к Ланарку, Манро мрачно заметил:

— Не повезло! Я надеялся, мы будем у директора одни, но он принимает еще делегацию и присваивает парочку званий. Нам он уделит только десять минут, улаживать наше дело придется втроем, так что, когда выйдем из лифта, не отставайте от меня и по возможности держите язык за зубами.

— Но от этой встречи зависит все наше будущее!

— Не беспокойтесь, я о вас позабочусь.

Дверь открылась, и камергеры вывели их на такой яркий свет, что у Ланарка екнуло сердце: он ожидал оказаться на открытом воздухе.

Они ступили на пол из цветного мрамора, выложенного геометрическим рисунком. В поперечнике он приближался к четверти мили, однако казался не таким уж громадным в сравнении с высотой потолка. Зал представлял собой перекрытый куполом восьмиугольник, центр схождения восьми больших коридоров, похожих на улицы, вдоль которых выстроились ренессансные дворцы. Вначале Ланарк не заметил там людей, Но, когда глаза привыкли к гигантским масштабам, различил в коридорах множество фигурок, подобных насекомым. Атмосфера была прохладная и, если не считать гулкого эха отдаленных шагов, освежающе-тихая. Ланарк с открытым ртом принялся осматриваться. Рима вздохнула, тихонько высвободила свои пальцы из его ладони и изящно зашагала по мраморному полу. Удаляясь, она казалась все более высокой и грациозной. Цвет ее волос и одежды безупречно сочетался с окружением. Ланарк заметил, следуя за нею:

— Это место тебе идет.

— Знаю.

Рима повернулась и прошлась мимо Ланарка, оглаживая янтарный бархат на бедрах. Подбородок ее был вздернут, на лице застыло мечтательное выражение. Почувствовав себя отстраненным, Ланарк снова осмотрелся. Вокруг стояло несколько скамей, обитых красной кожей, на ближайшей сидел Манро, держа на коленях жезл и папку и напряженно глядя в коридор. Немного поодаль возвышался деревянный средневековый трон на трех мраморных ступенях. Другие камергеры подвели туда свои группы, и толстячки в смокингах, приняв молитвенную позу, бок о бок преклонили колени на нижней ступеньке. Поблизости, скрестив руки и сбившись в плотную толпу, остановились члены делегации. Камергер их фотографировал. Рима все так же бесцельно, с мечтательным видом следовала за Ланарком. Он резко бросил:

— Впечатляет, конечно, но ничего красивого. Посмотри на эти канделябры! Сотни тонн меди и стекла, изображающих золото и бриллианты, а света дают недостаточно. Настоящий свет идет от стен, из-за колонн. Держу пари, что он неоновый.

— Ты завидуешь, потому что не имеешь к этому отношения.

Задетый правотой этих слов, Ланарк тихо произнес:

— Совершенно верно.

Рима коснулась его груди и взволнованно заглянула в глаза:

— Ланарк, если бы ты захотел, мы могли бы жить здесь! Не сомневаюсь, они дали бы тебе работу, ты можешь быть очень умным, если захочешь! Скажи Манро, что не против остаться. Наверняка еще не поздно!

— Ты забываешь, что здесь нет солнечного света, а еще нам не нравится пища.

Рима тоскливо признала:

— Да, об этом я не подумала.

Она снова отошла от Ланарка.

Ланарк уселся рядом с Манро и, чтобы успокоиться, устремил взгляд на синий купол. Роспись изображала ангелов, которые трубили в трубы и бросали цветы к ногам фигур в облаках. Внимание Ланарка привлекли четыре тяжеловесных всадника на скоплении кучевых облаков. Тела их были облачены в римские доспехи, головы венчали кудрявые парики и венки из лавра. Управлять лошадьми им приходилось с помощью коленей, так как в левой руке у каждого был меч, а в правой — каменщицкий мастерок. Напротив, на таких же облаках, стояли четыре почтенных мужа в тогах, державшие свитки и причудливого вида тросточки. И те и другие взирали на верхушку купола, где восседал на троне плотный мужчина. Решительное лицо носило отпечаток благорасположенности, однако чересчур сосредоточенный взгляд заставлял предположить, что человек этот либо близорук, либо глух. Стараясь отвлечь внимание зрителей, художник придал ему выразительные атрибуты. На коленях его лежали шар и шпага, в руках он держал весы и мастерок. Над головой парил орел с молнией в клюве, из-под подола мантии выглядывала сова. У ног преклоняли колени индиец в тюрбане, индеец, негр и китаец, принесшие дары: пряности, табак, слоновую кость и шелк.

Манро спросил Ланарка:

— Нравится?

— Не особенно. Кто эти всадники?

— Нимрод, Имхотеп, Цинь Шихуан и Август, прежние председатели совета. Разумеется, титулы тогда носили другие.

— А к чему парики и доспехи?

— Условность восемнадцатого века — именно тогда была выполнена роспись. Напротив изображены прежние директора института: Прометей, Пифагор, Фома Аквинский и Декарт. На троне — первый лорд Монбоддо. Он был не самым известным правоведом и философом, однако в период слияния совета и института членствовал и там и там, что сделало его символической фигурой. Он был знаком с Адамом Смитом.

— Но что собой представляет институт? И совет?

— Совет — это политическая организация, цель которой — возвысить человека, дабы он приблизился к небесам. Институт — это тайный союз мыслителей, цель которого — низвести на землю свет небес, дабы он приблизился к человечеству. Некогда это были отдельные организации, между которыми возникали и конфликты, однако недолгие. Последнее великое примирение произошло в век разума, а две мировые войны сплотили нас еще больше.

— Но что такое небесный свет? Если вы говорите о солнце, то почему оно не светит здесь?

— О, в последние годы никто не путает небесный свет с реально существующим солнцем. Это метафора, символ, более не нужный. С тех пор как ушел в прошлое феодализм, мы оставили долгосрочные цели врагам. Они обманчивы. Без них общество развивается быстрее. Присмотревшись к куполу, вы увидите, что, хотя в центре художник изобразил солнце, его почти полностью скрывает корона первого Монбоддо. А вот и двадцать девятый. Встаньте.

По гладкому мраморному полу шагал высокий человек в светло-сером костюме. Его сопровождали трое мужчин в темных костюмах. Впереди шествовал герольд в средневековом камзоле, со шпагой на бархатной подушке; еще один герольд нес цветную шелковую мантию. Процессия быстро приближалась к трону, но путь ей заступил Манро, с поклоном произнесший:

— Гектор Манро, милорд.

Лицо у Монбоддо было длинное и узкое, нос тонкий, с высокой переносицей, волосы светло-рыжие, глаза, за стеклами очков в золотой оправе, серые. Но голос оказался неожиданно мужественным — сочным и гулким.

— Помню. Я никогда не забываю лица. Да?

— Эти мужчина и женщина попросили о перемещении. Манро протянул папку одному из спутников Монбоддо, тот вынул документ и прочитал. Монбоддо перевел взгляд с Ланарка на Риму.

— Перемещение? Необычный случай. Кто их примет?

— Унтанк выразил желание.

— Ладно, если они отдают себе отчет в том, насколько это опасно, пусть отправляются. Пусть. Бумага оформлена правильно, Уилкинс?

— Безукоризненно, сэр.

Уилкинс сбоку поднес ему на папке документ. Монбоддо взглянул и пошевелил пальцами правой руки. Манро вложил в них ручку. Монбоддо склонился, чтобы подписать бумагу, но тут Ланарк выкрикнул: «Стойте!» Подняв брови, Монбоддо взглянул на него. Повернувшись к Манро, Ланарк завопил:

— Вы же знаете, что мы не хотим возвращаться в Унтанк! Там нет солнечного света! Я просил о городе, где светит солнце!

— Людям с такой репутацией не позволено выбирать.

Монбоддо спросил:

— Начальник плохо характеризовал его в отчете?

— Очень плохо.

В наступившей тишине Ланарку показалось, что у него потихоньку вытягивают жизненную силу. Он яростно бросил:

— Если отчет написан Озенфантом, ему не следует верить! Мы друг друга невзлюбили.

Манро пробормотал:

— Отчет написан Озенфантом.

Монбоддо приложил кончики пальцев ко лбу.

Уилкинс шепнул:

— Главный по драконам. Весьма энергичен.

— Знаю, знаю. Я никогда не забываю имена. Отвратительный музыкант, но превосходный администратор. Ваша ручка, Манро. Будьте добры, Аксбридж, дайте мне эту накидку.

Герольд набросил на плечи Монбоддо зеленый плащ, подбитый алым шелком, и помог расправить складки. Монбоддо проговорил:

— Нет, против Озенфанта мы не пойдем. Слушайте, Уилкинс, уладьте этот вопрос, пока я буду заниматься вот теми парнями. Вы знаете, времени у нас в обрез.

Монбоддо, в развевающейся мантии, устремился к трону. Большая часть свиты последовала за ним.

Уилкинс был темноволосый миниатюрный человечек. Он спросил:

— В чем состоит, по-вашему, суть проблемы?

Манро начал энергично:

— Мистеру Ланарку не известно, чем чревато перемещение. Он пожелал покинуть институт. Я отыскал город, власти которого согласились его принять, несмотря на плохую характеристику. Он отказывается, так как его не устраивает климат.

Ланарк упрямо повторил:

— Я хочу туда, где светит солнце.

— Прован вам подойдет? — спросил Уилкинс.

— О Проване я ничего не знаю.

— Индустриальный центр, окруженный сельскохозяйственными угодьями, невдалеке горы и море. Климат мягкий и влажный. Солнце светит двенадцать часов в день — если брать в среднем за год. Население разговаривает на разновидности английского.

— Да, в Прован мы направимся с радостью.

Манро сказал:

— Прован отказывается его принять. Туда мы обратились в первую очередь.

— У Прована не будет выбора, если сперва он отправится в Унтанк.

Манро улыбнулся и потер себе подбородок:

— Конечно. Я и забыл.

Обернувшись к Ланарку, Уилкинс спокойно пояснил:

— Видите ли, в отношении промышленности Унтанк более себя не оправдывает, потому он будет списан и поглощен. По кусочкам мы его проглатываем уже долгие годы, но все оставшееся можем теперь принять en bloc[8] и, признаюсь, испытываем некоторое волнение. Съедать города и деревни для нас привычное дело, но это первый крупный город со времен Карфагена, и поступление энергии будет колоссальное. Разумеется, людям вроде вас, уже у нас побывавшим, нет смысла повторять эту затруднительную процедуру. Вас ждет перемещение в Прован, где экономика бурно развивается. Поэтому отправляйтесь в Унтанк со спокойной душой. Рассматривайте это как промежуточную ступень на пути к солнцу.

— Как долго нам придется там жить?

Уилкинс взглянул на свои наручные часы:

— Через восемь дней состоится пленарный съезд депутатов, где будет дано распоряжение начинать. Еще через два дня мы приступим к работе.

— Выходит, мы с Римой пробудем в Унтанке дней двенадцать?

— Не больше. Теперь только революция может воспрепятствовать нашим планам.

— Но я слышал, что население Унтанка стало больше интересоваться политикой. Вы уверены, что там не произойдет революция?

Уилкинс усмехнулся:

— Говоря о революции, способной поломать наши планы, я имел в виду революцию здесь.

— Другого выбора у меня нет?

— Если хотите, оставайтесь с нами. Мы найдем вам работу. Или отправляйтесь в странствие. Для бесцельных блужданий места есть сколько угодно.

У Ланарка вырвался стон.

— Что ты думаешь, Рима?

Рима нетерпеливо пожала плечами.

— Меня не спрашивай! Ты прекрасно знаешь, что мне нравится здесь, но ты со мною не соглашался. Только вот странствовать я отказываюсь. Если хочешь, отправляйся один.

Ланарк вздохнул:

— Хорошо. Мы возвращаемся в Унтанк.

Уилкинс и Манро приосанились и заговорили громче. Уилкинс сунул документ в папку со словами:

— Оставь это мне, Гектор. Монбоддо подпишет.

— Им лучше не уходить без виз.

— Дай мне чернила, я поставлю на них печати.

Манро открутил со своего жезла серебряный набалдашник (в форме распростертых крыльев) и перевернул его. Уилкинс сунул в углубление большой палец и вынул — синим и блестящим на кончике. Рима склонилась, чтобы посмотреть, и Уилкинс приложился пальцем к ее лбу, оставив между бровями отметку, похожую на маленький синячок. От удивления она вскрикнула.

— Это ведь не больно, правда? А теперь вы, Ланарк.

Ланарк, чересчур подавленный, чтобы задавать вопросы, получил такую же отметку, вслед за чем Уилкинс вновь сунул палец в набалдашник жезла и вынул его чистым. Он пояснил:

— Знак не очень заметный, однако образованные люди поймут, что вы работали на институт и находитесь под защитой совета. Это не обязательно расположит их к вам, но заставит относиться с уважением, а когда Унтанк падет, у вас не будет трудностей с транспортировкой в Прован.

Рима спросила:

— Эти знаки смоются?

— Нет, их способны стереть только яркие солнечные лучи, но это может произойти только в Проване. Прощайте.

Постепенно уменьшаясь в размерах, Уилкинс последовал к крохотному отдаленному трону, где Монбоддо, похожий на ало-зеленую куклу, изящно принимал бумаги, которые ему протягивал глава делегации пигмеев. Манро прикрутил набалдашник к жезлу и дал знак Риме с Ланарком двигаться в обратном направлении.

Коридор за северным вестибюлем был перегорожен решеткой из кованого железа, высотой в десять футов. Ворота в ее центре охранял полисмен, который отдал честь Манро, когда тот проводил через них Ланарка и Риму. В коридоре стало попадаться больше народу. Черно-серебряные камергеры вели мимо небольшие группы, включавшие в себя иной раз негров и азиатов. Из окон над головой неслись отдаленные рукоплескания, отголоски оркестра и фанфар, грохот и гудение механизмов. Через двери по обе стороны входили и выходили нарядные мужчины и женщины — Ланарку, нёсшему рюкзаки, даже сделалось неловко среди множества людей, не нагруженных ничем, кроме конвертов и папок. Если бы Рима взяла свой рюкзак, Ланарк обрел бы в ней союзника, однако она плыла вдоль коридора, как лебедь по течению. Даже Манро походил на слугу, расчищавшего для нее дорогу, и Ланарку ничего не оставалось, как взять на себя роль носильщика. Через двадцать минут они добрались до еще одного восьмиугольного зала, куда выходило несколько коридоров. Голубой купол был расписан звездами, светильник в вышине бросал белый луч на гранитный монумент в центре зала — необработанный каменный блок с выбитыми на нем гигантскими фигурами. По камню струилась вода, падая в декоративные бассейны. На ступенях вокруг монумента курила сигареты и беседовала молодежь; на гладком полу, среди кадок с апельсиновыми деревьями, были расставлены столики, за которыми пили и закусывали люди постарше. Из окон над головой в зал проникали негромкий смех и музыка, смешиваясь с голосами беседующих, звоном приборов, плеском фонтанов и пением канареек (они сидели в клетках, развешанных на деревцах).

Манро, остановившись, спросил:

— Ну, что вы об этом думаете?

Ланарк не доверял больше Манро.

— Получше, чем в клубе для персонала, — проговорил он небрежно, однако свободная атмосфера этого места пробудила в его душе столь бурный отклик, что на глазах у него выступили слезы. «Это удовольствие должно быть доступно каждому, — подумал он. — Сюда бы солнечного света, и лучшего не пришлось бы и желать».

Манро предложил:

— Поскольку выход уже близко, мы могли бы немного здесь отдохнуть, а я тем временем дам вам советы относительно путешествия. — Воткнув жезл в землю, которой была наполнена кадка, он сел за столик и подозвал официанта. Рима и Ланарк тоже сели. — Полагаю, вы не откажетесь от легкой закуски?

— Это было бы кстати, — откликнулась Рима.

Ланарк стал оглядываться в поисках выхода.

Манро заметил:

— Ланарк, кажется, сердит на меня.

Рима рассмеялась.

— Оно и понятно! Одно удовольствие было слушать его препирательства с вами, Монбоддо и секретарем Монбоддо. «Боже, — думала я, — до чего же мощный у меня покровитель!» Но вы оказались хитрее, так ведь?

— От этого он не проиграет.

Пока Манро делал заказ, у Ланарка возникло ощущение, что за ним наблюдают. За соседним столиком сидели мать с двенадцатилетним сыном и пожилая чета, игравшая в шахматы. Особого интереса к Ланарку они не проявляли, поэтому он сосредоточил внимание на ряде окон над дверьми, через которые сновали туда-сюда официанты. Затянутые белой газовой материей, окна казались пустыми, но выше, под самым куполом, выдавался в зал балкон, где стояли, опершись на парапет, несколько мужчин и женщин в вечерней одежде. Расстояние было слишком велико, чтобы различить лица, однако в центре группы выделялся плотный мужчина, которого, вероятно, все слушали. Он размашисто жестикулировал, указывая как будто на Ланарка. Стоявшая рядом с ним женщина поднесла к лицу какой-то предмет — очевидно, бинокль. Разозленный, Ланарк схватил с соседнего стула газету и принялся читать, повернувшись к наблюдателям затылком. Газета, называвшаяся «Западное лобби», была напечатана скромными аккуратными колонками, без аршинных заголовков и крупных фотографий. Ланарк прочел:

Ниже на странице в глаза Ланарку бросилось знакомое имя.

Сложив газету, Ланарк сунул ее в карман и вновь обратил взгляд к балкону. Стоявшие там люди все так же опирались на ограждение, насмешливо-преувеличенные жесты центральной фигуры казались хорошо знакомыми. Манро угостил Риму сигаретой и поднес зажигалку.

Ланарк резко спросил:

— Это не Озенфант за нами наблюдает? Там, на балконе?

Манро поднял голову:

— Озенфант? Не знаю. Вряд ли, на восьмом этаже его не любят. Это, наверное, один из подражателей.

— Если не любят, то почему подражают?

— Из-за его успехов.

Официант поставил перед каждым полный стакан вина и тарелку с подобием омлета. Рима взяла вилку и принялась за еду. После угрюмой паузы Ланарк собрался последовать ее примеру, но вдруг его оглушили свист, взрывы смеха и иронические приветственные возгласы. Между столиками и монументом двигалась процессия волосатой молодежи, несшей плакаты:

Справа и слева шагало по полисмену, сзади двигалась платформа, нагруженная людьми и съемочным оборудованием.

— Бунтари, — заметил Манро, не поднимая взгляда. — Каждый день примерно в это время маршируют к границе.

— Кто они?

— Служащие совета или их дети.

— А чем они питаются?

— Тем же, чем и все, но это их не останавливает. Аргументы у них, конечно, смехотворные. Мы не едим людей. Мы питаемся обработанными частями некоторых живых организмов, более не принадлежащих к человеческому роду.

Ланарк заметил, что Рима отставила тарелку. Глаза у нее были полны слез. Сжав ее ладонь в своей, Ланарк ощутил ответное пожатие. Он угрюмо напомнил:

— Вы собирались дать нам советы относительно путешествия.

Манро взглянул на них, вздохнул и отложил вилку.

— Очень хорошо. Идти в Унтанк вам придется по интеркалендарной зоне. Это означает, что расход времени предсказать невозможно. Дорога хорошо различима, держитесь ее и не доверяйтесь ничему, что не можете проверить при помощи ног или рук. Скорость света в этой зоне переменная, поэтому размеры и расстояния обманчивы. Непостоянна даже гравитация.

— Выходит, путешествие может продлиться не один месяц?

— Повторяю, вам предстоит пересечь интеркалендарную зону. Такие понятия, как месяц, минута или век, там лишены смысла. Просто путешествие будет либо трудным, либо легким, либо и то и другое.

— А если у нас кончатся припасы?

— В некоторых отчетах говорится, как люди, успевшие отчаяться, в последний момент выбирались на ту сторону.

Рима слабым голосом проговорила:

— Спасибо, вы нас очень ободрили.

— Лучше наденьте пальто. Там внизу холодно.

Пальто с капюшоном и толстой шерстяной подкладкой в длину доходили до лодыжек. Ланарк с Римой надели рюкзаки, обменялись тревожными улыбками и быстрым поцелуем и последовали за Манро к монументу и вверх по ступеням. Гигантский камень нависал над ступенями, подобно валуну, уравновешенному на пирамиде. Тени от светильника обрисовывали фигуры, которые размышляли в расщелинах, ораторствовали на уступах, выходили из пещеры в центре. Фигура на вершине изображала, видимо, скульптора. Лицо его было обращено к свету, но руки сжимали резец и молоток, работая над камнем, зажатым между коленями. Ланарк тронул Манро за плечо и спросил о сюжете монумента.

— Это еврейский пантеон: Моисей, Исайя, Христос, Марк Фрейд и Эйнштейн.

Они прошли сквозь группу молодых людей, которые, вылупив глаза, бормотали: «Куда они идут?», «К аварийному выходу?», «Ну и пальто, офонареть можно!», «Не может быть, чтобы к аварийному выходу!»

Кто-то выкрикнул:

— Случилась авария, дедуля?

Манро отозвался:

— Не авария, просто перемещение. Самое обычное перемещение.

В наступившей тишине прозвучал чей-то голос:

— Они ненормальные.

Они достигли вершины, откуда бежала вода в бассейны с золотыми рыбками. Громадный валун покоился на удивительно маленьком пьедестале, в котором имелась железная дверца. Манро стукнул в нее жезлом. Она открылась. Согнувшись, они прошли в проем.

Глава 33 Зона

В водянисто-зеленом свете, зажатые между тесными бетонными стенами, они долго спускались по металлической лестнице. Сделалось холодно. Наконец они очутились в похожем на пещеру помещении, которое при большой ширине не казалось просторным. Пол покрывали трубы всевозможных диаметров: от человеческого роста до детского мизинца; потолок тоже не просматривался из-за многочисленных кабелей и воздуховодов. Выйдя из дверцы в кирпичном столбе, путники попали на металлический настил, проложенный поперек труб. Манро двинулся первым, Ланарк и Рима не отставали. Иногда им приходилось по ступенькам карабкаться на арку, обнимавшую какую-нибудь особенно большую трубу. Долгое время они не слышали ничего, кроме пульсирующего гула, сопровождавшегося журчанием, звоном, а также эхом их шагов. Рима пожаловалась:

— От этого изгиба у меня болит спина.

— Я вижу вдали стену. Скоро мы будем снаружи.

— Ох, Ланарк, какая это тоска! Когда мы подошли к Монбоддо, я дрожала от нетерпения. Думала, впереди чарующая новая жизнь. А теперь не знаю, чего ожидать, кроме ужаса и серых красок.

Ланарк чувствовал то же самое.

— Это просто зона, которую нам надо пересечь. Завтра или послезавтра мы будем в Унтанке.

— Хотелось бы верить. По крайней мере, там у нас есть друзья.

— Какие друзья?

— Наши приятели из «Элиты».

— Надеюсь, мы найдем друзей получше.

— А ты сноб, Ланарк. Знала, что ты деревянный истукан, но что ты сноб — не думала.

За небольшой перепалкой они забыли о своих несчастьях; тем временем настил привел их на платформу. Впереди на бетонной, в подтеках, стене виднелась железная дверь. Такой двери, с петлями и замочной скважиной, они не видели уже много дней. На ней была нанесена красной краской по трафарету крупная надпись:

Манро повернул ключ и распахнул дверь. Ланарк ожидал, что там будет темно, однако его глаза были ослеплены удивительно ярким белым туманом. У самого порога начиналась тропа с желтой полосой посередине, но в пяти или шести футах она терялась из виду. Он сделал шаг, и в лицо ему ударила волна холода, заставившая его несколько раз глубоко втянуть в себя морозный воздух. От этого он воодушевился и воскликнул:

— Как здорово выйти наконец на свежий воздух! И в небе уж наверняка светит солнце!

— И не одно.

— Солнце всего одно, Манро.

— Оно светит уже долго. В такие зоны возвращается свет предыдущих дней.

— Тогда он должен быть еще ярче.

— Нет. При наложении лучей, идущих с определенной скоростью и под определенным углом, они взаимно уничтожаются.

— Я не ученый, мне это ни о чем не говорит. Пошли, Рима.

— Прощайте, Ланарк. Может, когда вы станете немного старше, вы мне поверите.

Ланарк не ответил. У него за спиной захлопнулась дверь.

Они двигались сквозь туман, держась желтой линии на тропе между ними. Ланарк проговорил:

— Мне хочется петь. Ты знаешь какие-нибудь марши?

— Нет. Этот рюкзак оттягивает мне спину, а еще у меня мерзнут руки.

Ланарк вгляделся в плотную белизну и потянул носом ветерок. Пейзаж оставался невидимым, но пахло морем, и плескали в отдалении волны. Перед путниками лежал, вероятно, крутой подъем — идти стало тяжело, поэтому Ланарк удивился, заметив, что Рима его опередила и вот-вот скроется в тумане. С усилием он ее догнал. Она не то чтобы бежала, но делала очень широкие шаги. Схватив ее за локоть, Ланарк выдохнул:

— Как ты… умудряешься… бежать во всю прыть?

Рима застыла и уставилась на него:

— Чего уж проще, вниз по склону.

— Мы идем вверх.

— Ты свихнулся.

Каждый вглядывался в другого, ища признаки того, что он шутит; наконец Рима попятилась:

— Не подходи! Ты свихнулся!

Ланарк шагнул к Риме, и голова у него пошла кругом. Его словно бы что-то толкнуло сбоку. Он пошатнулся, но устоял и застыл на месте, немного покачиваясь. Он произнес слабым голосом:

— Рима, по эту сторону линии дорога идет под гору, а по ту сторону — в гору.

— Так не бывает.

— Знаю. Но это факт. Убедись сама.

Рима подошла, нерешительно перенесла ногу через линию, потом убрала ее со словами:

— Ладно, я тебе верю.

— Но почему не попробовать самой? Держись за мою руку.

— Раз мы оба находимся на половине, идущей под гору, на ней и останемся. Быстрее будем продвигаться.

Она пошла вперед, Ланарк пустился следом.

Теперь Ланарк ощущал, что движется по крутому спуску. Шаги все удлинялись, и тут он крикнул:

— Рима! Стой! Стой!

— Я упаду, если попробую остановиться!

— Мы оба упадем, если не остановимся. Спуск слишком крутой. Дай руку.

Они схватились за руки, уперлись каблуками, по инерции проехали немного вперед и остановились в неустойчивом положении, шатаясь.

— Нам нужно идти по этой стороне. Тише едешь — дальше будешь. Я пойду первым.

Ланарк отпустил руку Римы, осторожно сделал шаг вперед и поскользнулся. Чтобы удержаться, он уцепился за Риму и потянул ее за собой. Они полетели кубарем, потом Ланарка начало крутить с боку на бок. Всякий раз, когда он перекатывался через рюкзак, слышался глухой удар. Когда падение остановилось и Ланарк смог подняться на ноги, он ощутил под собой ровную поверхность. Вокруг не было видно ничего, кроме тумана. Даже желтая линия исчезла. «Рима! Рима! Рима!» — завопил он, прислушался и различил отдаленный шум моря. На миг Ланарком овладело отчаяние. Он вынул из рюкзака фонарь, включил и на расстоянии ярда обнаружил желтую линию. Потом Ланарк сообразил, что, если Рима попала на ту сторону линии, она должна была покатиться в обратном направлении. Эта мысль его ободрила, потому что она вносила в события логику. Он повернулся и, не выпуская фонарь, стал карабкаться вверх по холму. Достигнув с большим трудом вершины, он услыхал всхлипывания. Еще несколько шагов — и показалась Рима, сидевшая на корточках по ту сторону линии. Лицо она прятала в ладонях. Ланарк сел рядом и обнял Риму за плечи. Немного погодя она подняла взгляд и сказала:

— Хорошо, что это ты.

— А кто же еще?

— Не знаю.

Костяшки пальцев у Римы кровоточили. Ланарк вынул походную аптечку, промыл ссадины и залепил пластырем. Усталые, они уселись бок о бок. Каждый ожидал, пока другой что-нибудь предложит. Наконец Рима нарушила молчание:

— Что, если нам идти по разные стороны от линии, но держаться за руки? Тогда, если один начнет падать, другой его притормозит.

Ланарк воззрился на нее и вскочил:

— Гениальная идея!

Улыбнувшись, Рима поднялась на ноги:

— Давай попробуем. Куда нам идти?

— Налево.

— Ты уверен?

— Да. Ты, сама того не заметив, пересекла линию.

При новом способе передвижения большая нагрузка падала на сцепленные руки, но в целом он оказался очень эффективным. Наконец дорога по обе стороны линии сделалась плоской и впереди замаячила сквозь туман часть гигантской каменной стены. Желтая линия привела к железной двери с надписью краской:

Ланарк мрачно пнул дверь. Она стояла как скала.

— Это я пересек линию, а не ты.

Они развернулись и снова пустились в путь.

Вскоре их ушей достиг странный дребезжащий звук, который показался Ланарку знакомым. Рима проговорила:

— Кто-то плачет.

Вынув фонарь, Ланарк посветил вперед, и Рима шумно вздохнула. На дороге, пряча лицо в ладонях, сидела на корточках высокая светловолосая девушка в черном пальто, с рюкзаком за плечами. Рима шепнула:

— Это я?

Ланарк кивнул, подошел к девушке и опустился рядом с ней на колени. У Римы вырвался истерический смешок.

— Ты что, забыл? Ты это уже делал.

Но сидевшая перед ним девушка так горевала, что он забыл о той, которая стояла сзади. Взяв ее за плечи, он принялся настойчиво повторять:

— Я здесь, Рима! Все в порядке. Я здесь!

Она не обращала внимания. Прямая Рима шагала сзади, холодно приговаривая:

— Хватит жить прошлым.

— Но я не могу оставить часть тебя сидящей вот так на дороге.

— Отлично, тащи ее за собой. Похоже, рядом с беспомощной женщиной ты чувствуешь себя силачом и суперменом, но увидишь, она тебе очень скоро наскучит.

В ее голосе так явственно слышались насмешка и растерянность, что Ланарк встал. Поскольку сидевшая Рима его не замечала, ему оставалось только следовать за той, что шагала вперед.

Взявшись за руки, они долго шли молча. Глаза видели только бледный туман, до слуха не доносилось ничего, кроме вздохов моря. Щеки кусал холодный воздух, плечи, локти и пальцы сводило судорогами боли, особенно на крутых участках, когда тот, кто спускался, тянул за собой другого. Они потеряли чувствительность ко всему, кроме боли в натруженных руках и ногах. Временами они засыпали на ходу, но их будили приступы головокружения, случавшиеся, когда спящий переступал линию. Ощущение бывало ничуть не лучше, чем при ударе током, поэтому у Ланарка и Римы выработался рефлекс и во сне не отклоняться от прямого пути. Ланарк убедился в этом, когда у него на долгое время отключилось сознание, вслед за чем он больно стукнулся обо что-то коленкой. Проморгавшись, он различил впереди, в налитом белизной пространстве, какой-то гигантский предмет наклонных очертаний. Ланарк извлек фонарь и осветил нижнюю часть препятствия. Предмет, о который он стукнулся коленом, оказался ободом ржавого железного колеса, которое лежало на боку, перегораживая дорогу. Ланарк помог Риме вскарабкаться на колесо, прошел первым по спице, взобрался на ступицу и направил луч фонаря вверх. Он рассчитывал увидеть мощное индустриальное сооружение, вроде башни над заброшенной шахтой, но его ждал сюрприз. Над колесом нависало подобие половины бочонка из дерева, скрепленного железом. Рима объяснила:

— Это колесница.

— Но там внутри хватит места на два-три десятка человек! Что за лошади ее везли? Головка этого болта крупнее моей головы.

— Может, это мы ужались.

— Притом какая это древность — посмотри на ржавчину! А лежит посередине современной дороги. Придется обойти вокруг нее.

Ланарк спрыгнул в промежуток между колесницей и колесами и угодил коленями на сухой песок. Рима приземлилась рядом, скинула рюкзак и со словами «Спокойной ночи» тут же и улеглась.

— Разве можно здесь спать?

— Кликни меня, когда найдешь местечко лучше.

Ланарк заколебался, однако здесь они были защищены от холодного ветра, и песок был очень мягкий. Он тоже сбросил рюкзак, лег рядом и предложил:

— Клади голову мне на плечо.

— Спасибо. Так я и сделаю.

Немного повертевшись, чтобы поудобнее устроиться на песке, они на время замерли. Ланарк произнес:

— Спал вчера на подушках из пуха гагачьего, под одеялом с атласной изнанкой, а сегодня постель стелить мне для чего — лягу в поле с цыганкою-оборванкой.[9]

— Что это?

— Всплыла в памяти песня. Жалеешь, что мы ушли из института?

— Я слишком вымоталась, чтобы о чем-нибудь жалеть.

После минутного молчания ее голос, словно бы долетевший издалека, добавил:

— Оно и хорошо. Если бы я не вымоталась, то не смогла бы заснуть.

Ланарка пробудил музыкальный стрекот, который зародился где-то вдали, пробежал у них над головами и растворился в безмолвии. Рима встрепенулась и села, отряхивая с плеч песок; потянулась и зевнула.

— Ох, до чего же я жирная, потная и липкая.

— Жирная?

— Да, у меня раздулся живот.

— Это от голода. Поешь лучше.

— Я не голодна.

— Может, попьешь горячего кофе? В твоем рюкзаке есть термос.

— Да, попью.

Рима расстегнула рюкзак, сунула туда руку и, морщась, извлекла наружу красный термос, звякавший и ронявший коричневые капли. Она отбросила термос в сторону и начала пятерней вычесывать из волос песок.

— Должно быть, он разбился, когда ты упала. Вынь лучше припасы, они промокли — как бы не испортились.

Как он ни уговаривал, Рима отказалась притронуться к пище, поэтому Ланарк сам вынул припасы, заменил мокрую упаковку и сложил их в свой рюкзак, рядом с фляжкой бренди. Они встали, обошли колесницу и различили переднюю часть еще одной. Вся дорога была усеяна обломками колесниц, которые маячили в тумане, подобно затонувшей флотилии боевых кораблей; оглобли, оси, разбитые обода и голые спицы торчали меж ушедших в песок остовов, как мачты, якоря и колоссальные гребные колеса. Пробраться через это нагромождение было невозможно, поэтому Ланарк с Римой потащились в обход, часто останавливаясь, чтобы вытряхнуть из обуви песок (вскоре, однако, они смирились с этим неудобством). Прошел, казалось, не один час, прежде чем они снова ступили на асфальт. Перед тем как в последний раз вытряхнуть песок, они сели и сделали по глотку бренди, затем соединили ладони над желтой линией и вновь пустились в путь.

Кровь в их жилах побежала быстрее. В руках почти не было напряжения, туман согрелся, словно сквозь него начали проникать солнечные лучи, слух ласкали приятные звуки: песня раннего жаворонка в небесах, затем воркование голубей и мерный стук, как если бы дождь хлестал по лесной листве. Однажды до них донеслось такое громкое журчание и скрип весел, что Ланарк направил фонарь на обочину, ожидая увидеть берег широкой реки, однако, хотя плеск воды усилился, вокруг был один песок. Далее послышались шаги и голоса невидимых пешеходов, шедших в обратную сторону. Пешеходы следовали группами по двое-трое, ведя тихий, неразборчивый разговор, только одна пара вроде бы спорила.

«…Форма жизни, как мы с тобой».

«…Здесь папоротники и трава…»

«Что особенного в траве?»

Когда Ланарк с Римой проходили сквозь невидимую толпу неумолчно щебетавших детишек, им в лицо брызнули настоящие капли дождя, туман окрасился в золото и испарился. По волнистой песчаной местности бежала к горе на горизонте совершенно ровная дорога, местами заключенная между высоких обочин. По холмам предгорья (дождь как бы присыпал его серебряным порошком) были разбросаны крохотные фермы, поля и леса; меж снежными пиками, составлявшими вершину горы, плавали, опускаясь, облака, а над всем этим царила радуга — разноцветная арка в три четверти круга, мягко сиявшая на сияющем небе. Улыбнувшись Ланарку, Рима ухватила его за обе руки:

— Ты хорошо сделал, что увел меня из той дыры. Иногда ты бываешь очень даже неглупым.

Поцеловавшись, они пошли дальше. Спустился туман, и странности земного притяжения на дороге заставили их снова взяться за руки. И снова они облегчили себе усилия, пройдя этот отрезок в полузабытьи. Наконец Рима произнесла:

— Мы уже почти пришли.

Рывком пробудившись, Ланарк увидел перед собой высокую каменную стену. Он включил фонарь, и в потоке света перед ним предстала железная дверь с надписью:

Рима села, прислонившись спиной к двери, и сложила руки. Ланарк созерцал надпись, стараясь не верить собственным глазам. Рима попросила:

— Дай мне чего-нибудь поесть.

— Но… но… но этого не может быть! Не может быть!

— Ты обогнул те колесницы, и мы вернулись той же дорогой.

— Это точно другая дверь. На ней больше ржавчины.

— Номер тот же. Дай мне рюкзак.

— Манро говорил, что дорога ясно размечена!

— Ты что, оглох? Я умираю с голоду! Дай же мне, черт возьми, рюкзак!

Ланарк сел и положил рюкзак между собой и Римой. Она открыла его и принялась за еду. По щекам ее катились слезы. Ланарк обнял ее за плечо, но она стряхнула его руку, и он тоже начал жевать. В зоне он не испытывал пока ни особого голода, ни жажды; еда показалась ему безвкусной, и он сложил ее обратно в рюкзак, но Рима бешено работала челюстями, словно это была своеобразная форма мести. Она поглощала финики, инжир, говядину, толокно и шоколад и все это время не переставала плакать. Не сводя с нее испуганного взгляда, Ланарк робко произнес:

— Ты съела уже больше половины припасов.

— Ну?

— А ведь у нас впереди долгое путешествие.

Откликнувшись то ли стоном, то ли смешком, Рима доела все остальное, откупорила фляжку с бренди, сделала два больших глотка и, пошатываясь, удалилась в туман. Сквозь муть Ланарк различил, как она опустилась на колени у дороги, и услышал, что ее рвет. Вернулась она бледная, положила голову Ланарку на колени и тут же заснула.

Вначале Ланарку было приятно ощущать на коленях груз. Глядя на ее лицо, похожее во сне на личико ребенка, он преисполнился чувством превосходства, с примесью нежности и печали — как бывает обычно, когда смотришь на спящего. Но сидеть было жестко и неудобно, и Ланарк начал тяготиться своей позой. Мысли его были заняты дорогой, тем, куда бы с нее свернуть. Неподвижность требовала усилий, мышцы болели. Наконец он коснулся губами век Римы.

— В чем дело? — спросила она, открыв глаза.

— Рима, нам пора.

Она выпрямилась и убрала назад волосы.

— Если ты не против, я лучше останусь и подожду тебя здесь.

— Не исключено, что ждать придется долго. Я отказываюсь умирать у дверей заведения, где наломал дров.

— Наломал дров? Наломал дров? В жизни не слышала такого бреда.

Не зная, как ее успокоить, он ляпнул наобум:

— Я тебя люблю.

— Заткнись!

Его гнев вырвался наружу.

— Мне нравится, как в трудных обстоятельствах ты разом отбрасываешь прочь и мужество, и рассудок.

— Заткнись! Заткнись!

— Раз уж мы решили, что держать себя в руках не обязательно, дай мне, пожалуйста, бренди.

— Нет, бренди нужно мне.

Ланарк поднялся на ноги:

— Ну как, ты идешь?

Рима скрестила руки на груди. Он резко бросил:

— Если тебе нужна аптечка, можешь взять в рюкзаке.

Рима не пошевелилась. Он униженно взмолился:

— Пойдем, пожалуйста.

Рима не пошевелилась.

— Если погромче постучаться, кто-нибудь, может, откроет.

Рима не пошевелилась. Ланарк положил рядом с нею фонарь, пробормотал: «Прощай!» — и пошагал прочь. Вприпрыжку спускаясь с первого холма, он ощутил толчок в спину. Обернулся и увидел Риму, запыхавшуюся, всю в слезах.

— Ты хотел меня бросить! Бросить одну в тумане!

— Я думал, ты этого хочешь.

— Ты тупой негодяй.

Ланарк проговорил неловко:

— Ну ладно, давай руку.

Они взялись за руки, и Ланарк тут же обессилел. Все тело у него болело. Он не мог даже хорошенько сжать пальцы Римы. Рима сама держала его за руку и вела вперед. Ему было неприятно ее касаться. Хотелось лечь и заснуть. Стараясь выдать свою нетвердую походку за небрежную, он думал злобно: «Скоро она устанет меня тащить», но Рима преодолела большое расстояние без единой жалобы. Наконец, настроившись беспечно, он сделал вид, что напевает себе под нос. Остановившись, Рима вскричала:

— Давай же помиримся, Ланарк! Пожалуйста, пожалуйста, ну почему бы нам не помириться?

— Я слишком устал, чтобы мириться. Спать хочу.

Всмотревшись в его лицо, она расслабилась и просияла.

— Я думала, ты меня ненавидишь и хочешь от меня отделаться.

— Так оно и было — тогда.

— Давай сядем. Я тоже устала, — проговорила Рима весело и села на дорогу.

Ланарк предпочел бы песчаную обочину, но слишком устал, чтобы возражать. Он лег рядом с Римой. Она погладила его по волосам, и он почти уже погрузился в сон, но, почувствовав что-то странное, сел.

— Рима! Асфальт в трещинах! На нем растет мох!

— Я и подумала, что сидеть стало удобней.

Ланарк с тревогой осмотрелся и увидел сквозь туман предмет, заставивший его забыть об усталости. Перед ними совершенно неподвижно стояло темное сгорбленное существо приблизительно в четыре фута высотой, безголовое, с множеством ног. Ноги были собраны в кучку и согнуты, как перед прыжком. Схватив Ланарка за плечо, Рима прошептала:

— Паук.

Ланарк почувствовал, как натянулась кожа головы. В ушах послышался шум. Он встал и тихонько попросил:

— Дай мне фонарь.

— У меня нет фонаря. Пойдем отсюда.

— Обратиться к этому спиной? Нет уж.

Сделав глубокий вздох, Ланарк шагнул вперед. Темное тело оказалось скоплением многих тел, каждое из которых имело собственную ногу. Он крикнул радостно:

— Рима, это поганки!

На желтой линии выросла куча больших поганок, причем половина их округлых шляпок смотрела налево, а другая половина — направо. Ланарк нагнулся, чтобы рассмотреть ножки. Они росли на куче гнилого тряпья, где валялись также ржавые пряжки и пупырчатый синий цилиндр. Ланарк указал:

— Смотри, термос! А эта куча старого тряпья, должно быть, твой рюкзак!

— Не трогай! Гадость какая!

— Как они сюда перебрались? Мы оставили их у колесниц. Не ползли же они по дороге нам навстречу.

— Здесь возможна любая пакость.

— Не будь дурочкой, Рима. Здесь происходили странные вещи, но не ужасные. Этот гриб — форма жизни, как мы с тобой.

— Как ты — возможно. Но не как я.

Глядя как завороженный на грибы, Ланарк обошел их вокруг и тут почувствовал легкое прикосновение к своим лодыжкам.

— Рима, да тут мох и трава.

— Что удивительного в траве?

— Это лучше, чем пустыня с грудой ржавых колес. Пошли, там впереди склон. Попробуем на него забраться.

— Зачем? У меня болит спина, а ты вроде бы до полусмерти устал.

За скопищем поганок дорога исчезала под заросшей насыпью. Ланарк стал карабкаться на нее первым, Рима, ворча, последовала за ним.

Продираясь сквозь заросли дрока, ежевики и папоротника-орляка, они радовались, что одеты в пальто. Белый туман рассеялся, и Ланарка с Римой окружила освещенная тьма, под необъятным небом, полным звезд. Они стояли на краю десятиполосной автомагистрали, которая пересекала дымку, как дамба прорезает пенный океан. Машины проносились слишком быстро, чтобы их можно было различить: крохотные звездочки в отдалении внезапно вырастали, просвистывали мимо с ураганной скоростью, на противоположной стороне горизонта вновь стягивались в звездочки и исчезали. На травянистой обочине виднелся дорожный знак, высотой в добрых тридцать футов:

— Отлично, — обрадовался Ланарк, — наконец мы на правильном пути. Пошли.

— Видно, это закономерность: когда я могу идти, ты еле передвигаешь ноги, а когда мне нужен отдых, ты тянешь меня за собой.

— Ты действительно устала, Рима?

— Нет, что ты. Ничего подобного. Я устала? Что за ерунда.

— Хорошо. Тогда пойдем.

Едва они тронулись с места, как туманный горизонт слева озарился сиянием и из-за черной зубчатой вершины на небо выплыл желтый светящийся шар. Рима сказала:

— Луна!

— Не может быть. Слишком быстро восходит.

На шаре, как на луне, имелись пятна. Он пересек Орион, миновал Полярную звезду и, опустившись, скрылся за горизонтом по ту сторону дороги. Чуть позже он, с небольшой щербинкой на боку, вновь появился из-за горы слева. Рима остановилась:

— Больше не могу. Спина болит, живот вздулся, пальто жутко жмет. — В ее голосе слышалось отчаяние.

Она яростно расстегнула пальто, и Ланарк удивленно уставился на нее. Прежде платье свисало с нее, как с вешалки, теперь же живот подпирал грудь, а янтарный бархат обтягивал его, как оболочка воздушного шара. Взволнованная какой-то мыслью, Рима опустила взгляд и проговорила слабым голосом:

— Дай мне руку.

Испуганно вглядываясь в Ланарка, она прижала его ладонь к низу своего живота. Он открыл было рот, чтобы сказать: «Я ничего не чувствую», но тут ощутил сквозь плотную стенку странные слабые биения.

— Там кто-то есть.

Рима истерически вскрикнула:

— У меня будет ребенок!

Ланарк широко открыл глаза, она ответила обвиняющим взглядом. Он старался остаться серьезным, но не смог. По его лицу расползлась широкая счастливая улыбка.

— Ты рад! — оскалившись, взвизгнула она. — Рад!

— Прости, ничего не могу с собой поделать. Низким напряженным голосом она проговорила:

— Как ты, наверное, меня ненавидишь…

— Я тебя люблю!

— …Ухмыляешься, узнав, что мне предстоят жуткие муки, что у меня разверзнется живот и я, быть может, умру…

— Ты не умрешь!

— …на краю треклятой автострады, без единого треклятого доктора на треклятом горизонте.

— Мы успеем добраться в Унтанк!

— Откуда ты знаешь?

— А если не успеем, я о тебе позабочусь. Роды — процесс естественный. Обычно.

Рима опустилась на колени в траву, спрятала лицо в ладони и истерически зарыдала, на Ланарка же напал безудержный смех, поскольку он почувствовал себя свободным от ноши, которую, сам о том не подозревая, нес на себе всю жизнь. Потом, устыдившись, он тоже встал на колени и обнял Риму. Она не сопротивлялась. Они простояли так долгое время.

Глава 34 Перекрестки

Когда Ланарк снова посмотрел на небо, по нему плыл полумесяц.

— Рима, нам нельзя застревать на месте.

Рима встала, и они с Ланарком пошли, взявшись за руки. Она жалобно проговорила:

— Нехорошо было с твоей стороны радоваться.

— Не тревожься, Рима. Слушай, когда Нэн была беременна, ей не на кого было надеяться, но она хотела ребенка и благополучно родила.

— Хватит сравнивать меня с другими женщинами. Нэн дурочка. Кроме того, она любила Сладдена. А это совсем другое дело.

Ланарк встал как вкопанный.

— Ты меня не любишь?

Рима нетерпеливо отозвалась:

— Ты мне нравишься, Ланарк, и конечно, я тебе доверяю, но надеяться на тебя трудно, так ведь?

Прижав к груди стиснутый кулак, Ланарк уставился в пространство. Он потерял силы и чувствовал себя совершенно опустошенным.

Внезапно лицо Римы оживилось. Она указала:

— Гляди!

Впереди, в полусотне ярдов, стояла у обочины автоцистерна, рядом с нею — мужчина, который, судя по всему, мочился на землю между колес. Рима предложила:

— Попроси, пусть он нас подвезет.

Ланарк не находил в себе силы двинуться с места.

— Я не люблю одалживаться у посторонних.

— Вот как? Тогда я попрошу.

С криком «Извините, можно вас на минуточку?» она кинулась к автоцистерне.

Водитель, застегивая ширинку, обернулся к ним. На нем была кожаная куртка и джинсы. Это оказался рыжеволосый, коротко стриженный молодой человек; он смерил Риму с Ланарком пустым взглядом. Рима сказала:

— Простите, не могли бы вы меня подвезти? Я ужасно устала.

Ланарк вставил:

— Мы хотим добраться до Унтанка.

— Я еду в Имбер.

Водитель смотрел на Риму. Капюшон свалился ей на спину, бледно-золотистые волосы падали на плечи, наполовину скрывая широкую улыбку. Пальто распахнулось, круглый живот натягивал короткое платье, обнажая ноги намного выше колен. Водитель добавил:

— Правда, Имбер от Унтанка в двух шагах…

Рима спросила:

— Можно сесть?

— Конечно, если хотите.

Он подошел к кабине, открыл дверцу, забрался внутрь и протянул Риме руку. «Я помогу», — пробормотал Ланарк, но Рима взялась за руку водителя, ступила на втулку колеса и скрылась прежде, чем Ланарк успел ее коснуться. Вскарабкавшись вслед за нею, Ланарк закрыл за собой дверцу. Кабина, жаркая, скудно освещенная и пропахшая бензином, была поделена на две части двигателем, толщины не меньшей, чем круп лошади. Трясущийся механизм был накрыт клетчатым пледом, в дальнем конце сидел водитель. Ланарк предложил Риме:

— Давай я сяду посередине.

Но она взгромоздилась на плед.

— Нет, это мое место.

— Как бы от вибрации… чего не вышло.

Рима усмехнулась:

— Ничего не случится. Это хорошая вибрация.

Водитель вставил:

— Я всегда сажаю цыпочек на двигатель. Это их разогревает.

Он сунул в рот две сигареты, закурил и протянул одну Риме. Ланарк мрачно застыл на другом сиденье. Водитель спросил:

— Ну как, нормально?

Рима кивнула:

— Да, вы очень добры.

Водитель выключил свет и нажал на газ.

Разговаривать вполголоса стало невозможно: приходилось перекрикивать двигатель.

— На капустное поле? — услышал Ланарк вопль водителя.

— Вы очень наблюдательны.

— Удивительно, как некоторые цыпочки умудряются и с животом выглядеть сексуально. Зачем вас понесло в Унтанк?

— Мой бойфренд хочет там работать.

— А чем он занимается?

— Он живописец — художник.

Ланарк завопил:

— Я не живописец!

— Ах, художник? А обнаженку он рисует?

— Я не художник!

Рима подтвердила со смехом:

— Да-да. Обнаженку он очень даже любит.

— Держу пари, я догадаюсь, кто его любимая модель.

Ланарк хмуро уставился в окно. Веселость, пришедшая на смену истерическому отчаянию Римы, настораживала его еще больше, так как он не понимал, чем она вызвана. С другой стороны, хорошо было думать, что с каждым мигом приближаешься к Унтанку. Из мчавшегося грузовика луна виделась иначе: ее тонкий серп неподвижно стоял чуть выше горизонта, внушая приятную уверенность, что время замедлилось. «Давай, дай это ему!» — услышал Ланарк громкий возглас водителя, и Рима сунула ему в руку какой-то пухлый предмет. Водитель крикнул:

— Сосчитай, что там есть, — считай давай!

Предмет оказался бумажником. Ланарк яростно швырнул его обратно через ноги Римы. Водитель взял бумажник в одну руку и проревел:

— Две сотни фунтов! За четыре дня работы. Все время перерабатываю, но существо хорошо платит за сверхурочные. Даю половину, если нарисуешь свою девушку голой, идет?

— Я не художник, и нам нужно в Унтанк.

— Брось, что ты там забыл! Имбер — вот место что надо. Яркие огни, стрип-клубы, шведский массаж, работы для художника — по горло и выше. В Имбере для каждого найдется дело. Я вам там все покажу.

— Я не художник!

— Берите, ребята, еще по сигарете и зажгите одну для меня. Беря сигаретную пачку, Рима крикнула:

— Ты в самом деле можешь себе это позволить?

— Вы видели мой бумажник. Я могу себе позволить все, что захочу, так?

— Вот бы мой бойфренд был хоть немного на тебя похож!

— Я такой человек: если чего захочу, то не забочусь, во что это обойдется. Плевать на последствия. Один раз ведь живешь, верно? Поехали в Имбер.

Рима крикнула со смехом:

— Я тоже отчасти такая!

Ланарк взревел:

— Мы едем в Унтанк! — но водитель и Рима словно бы его не слышали.

Покусывая суставы пальцев, он опять отвернулся к окну. С обеих сторон стремительно неслись потоки легковых машин и грузовиков, с загадочными трафаретными надписями: КВАНТУМ, ВОЛСТАТ, КОРТЕКСИН, АЛГОЛАГНИКС. Водителю как будто нравилось демонстрировать свою удаль, обгоняя их. Ланарк гадал, когда будет поворот на Унтанк и удастся ли уговорить водителя там остановиться. И еще: если машина остановится, ему придется выйти первым, поскольку он сидит ближе к дверце. Что, если водитель увезет Риму? Может, она только об этом и мечтает. Она вроде бы вполне счастлива. Ланарк задумался, не сошла ли она с ума из-за беременности и утомления. Он и сам был вконец измотан. Перед тем как он уснул, его последней отчетливой мыслью было: что бы ни случилось, ни в коем случае нельзя заснуть.

Проснувшись, Ланарк поразился окружавшей его тишине и не сразу понял, где находится. Грузовик стоял на обочине, и в кабине, справа от Ланарка, шел спор. Водитель рявкнул со злостью:

— Тогда выкатывайся!

Рима спросила:

— Но почему?

— Оглянуться не успеешь, а ты уже передумала, так?

— Насчет чего?

— Выкатывайся! Я вас, сучек, насквозь вижу.

Ланарк проворно распахнул дверцу:

— Да, мы выходим. Спасибо, что подбросили.

— Ты бы поберегся, приятель. С ней, того и гляди, попадешь в беду.

Ланарк выбрался на обочину и помог выйти Риме. Дверца захлопнулась, и автоцистерна с грохотом умчалась, превратившись в огонек среди других отдаленных огней. Рима сказала, хихикнув:

— Ну и чудила. Похоже, он не на шутку расстроился.

— Ничего удивительного.

— О чем это ты?

— Ты с ним заигрывала, и он принял это всерьез.

— Я не заигрывала. Я старалась быть вежливой. Он лихач.

— Как чувствует себя малютка?

Рима вспыхнула.

— Ни на минуту не дашь мне об этом забыть, да?

Она быстро зашагала вперед.

Дорога шла между двумя широкими плоскими насыпями. Внезапно Рима спросила:

— Ланарк, ты заметил, что транспорт движется не так, как раньше? Только в одну сторону.

— А раньше в обе?

— Конечно. Всего-то минуту назад. Что это за шум?

Оба прислушались. Ланарк отозвался:

— Гром, наверное. Или самолет.

— Нет, это приветственные крики толпы.

— Пойдем вперед, там узнаем.

Впереди явно творилось что-то странное: на горизонте собирались огоньки. Насыпи сделались круче, и дорога превратилась в подобие ущелья. Обочина представляла собой полосу травы вдоль темного обрыва, по верху которого рос густой плющ. Сзади завывали сирены, полицейские машины мчались туда, где горели огни и слышался шум. Зарево, казалось, перегораживало путь, и на подступах к нему машины притормаживали. Вскоре Рима и Ланарк увидели большой хвост из грузовиков и автоцистерн. Водители стояли на обочине и переговаривались с помощью криков и жестов, потому что грохот с каждым шагом усиливался. Ланарк с Римой миновали еще один дорожный знак:

и Рима наконец остановилась, зажимая ладонями уши и мимикой показывая, что дальше не пойдет. Ланарк сердито нахмурился, но в таком шуме думать было невозможно. Он напоминал звериный или даже человеческий крик, но только машины могли произвести это оглушительное урчанье и воркотанье, вопли, вздохи, рев, клекот, визг, брюзжанье, жалобы. Звук переместился под землю, которая мучительно задрожала у них под ногами. По-прежнему зажимая уши, Рима повернулась и припустила обратно; Ланарк, чуть помедлив, охотно последовал за нею.

К очереди пристроилось еще множество машин, водители которых стояли на дороге, поскольку грузовики давали убежище от шума. Молодой полисмен с фонарем обращался к группе водителей, и Ланарк потянул Риму за рукав, предлагая остановиться и послушать. Полисмен говорил:

— На повороте на Унтанк автоцистерна врезалась в грузовик, перевозящий груз от «Алголагникса». Никогда ничего подобного не видел: нервная сеть, раскиданная по полосам, словно здесь играли в футбол мячами, наполненными кровью. И так отчаянно визжит, что вот-вот раскрошится асфальт. Известили совет, но когда они разберутся с этим месивом, одному богу известно. Понадобятся дни, а может, и недели. Если вам нужно в Имбер, то поезжайте кругом, через Нью-Камбернолд. А если в Унтанк, то попрощайтесь с этой мыслью. Кто-то задал вопрос о водителях.

— Откуда мне знать? Если им повезло, то погибли при столкновении. Без защитной одежды ближе чем на шестьдесят метров туда не подойти.

Полицейский пошел прочь, но Ланарк тронул его за плечо:

— Можно с вами поговорить?

Посветив им в лица фонарем, полицейский резко спросил:

— Что это у вас на лбу?

— Отпечаток большого пальца.

— Что ж, чем могу помочь, сэр? Давайте быстрей, мы сейчас очень заняты.

— Мы с этой леди направлялись в Унтанк…

— Не может быть и речи, сэр. Дорога перекрыта.

— Но мы идем пешком. Можем и в обход.

— Пешком?

Полицейский потер себе подбородок и наконец сказал:

— Существует старый пешеходный тоннель. Он не используется уже несколько лет, но, насколько мне известно, официально считается действующим. То есть не заколочен досками.

Полицейский повел их по траве к темному пятну на стене обрыва. Оказалось, что это прямоугольная дверь, в восемь футов высотой, полускрытая тяжелыми гирляндами плюща. Полисмен посветил внутрь фонарем. Пол, занесенный опавшей листвой, наклонно уходил в темноту. Рима заявила твердо:

— Я туда не пойду.

Ланарк спросил:

— Не знаете, какой он длины?

— Не могу сказать, сэр. Подождите минутку.

Лучом фонаря полисмен исследовал стенку около входа и обнаружил потускневшую надпись:

— Тоннели с такими входами очень длинными не бывают. Жаль, освещение не работает.

— Не могли бы вы одолжить мне ваш фонарь? Свой фонарь мы потеряли, а Рима — эта леди, — как видите, беременна.

— Простите, сэр, не могу.

Рима вмешалась:

— Не стоит это и обсуждать. Я отказываюсь туда идти.

— Тогда вам придется просить, чтобы кто-нибудь подвез вас в Нью-Камбернолд.

Полицейский пошел прочь. Ланарк терпеливо начал:

— Послушай, будем благоразумны. По тоннелю мы доберемся до Унтанка за четверть часа, а может, и быстрее. Там нет освещения, но есть перила, так что мы не заблудимся. До Нью-Камбернолда, быть может, не один час пути, а я хочу как можно скорее доставить тебя в больницу.

— Ненавижу темноту, ненавижу больницы и никуда не пойду!

— В темноте нет ничего плохого. В жизни я сталкивался с несколькими ужасными вещами, и каждый раз это было либо при солнечном свете, либо в хорошо освещенной комнате.

— А притворяешься, что тебе хочется солнечного света!

— Хочется, но не потому, что я боюсь его противоположности.

— Как ты мудр. Как храбр. Велик духом. И никуда не годен.

Отчаянно пререкаясь, они, чтобы спрятаться от шума, вошли в отверстие тоннеля. Внезапно Ланарк смолк, указал в темноту и шепнул:

— Смотри, выход!

Глаза уже привыкли к темноте, и Ланарк с Римой различали в самом низу крохотный, слабо светившийся прямоугольник. Внезапно Рима схватилась за перила и стала спускаться. Ланарк догнал ее и молча взял за руку, боясь неловким словом поколебать ее решимость.

Гул за спиной постепенно смолк, шелест палой листвы под ногами тоже прекратился. Кончился и спуск. Сделалось прохладно а затем и холодно. Ланарк не сводил взгляда с тусклого прямоугольника.

— Рима, ты не отпускала перила?

— Конечно, нет.

— Странно. Когда мы входили в тоннель, огонек был виден строго по центру. И теперь он слева.

Они остановились. Ланарк продолжил:

— Думаю, мы обходим какое-то открытое пространство, вроде зала.

Рима прошептала:

— Что же нам делать?

— Шагать прямиком к свету. Можешь застегнуть пальто?

— Нет.

— Нам нужно поскорее выбраться к теплу. Пошли. Пройдем посередине.

— А что, если… что, если там яма?

— Кто же строит пешеходный переход с ямой в середине? Бросай перила.

Они осторожно двинулись к светлому пятну, но тут Ланарк почувствовал, что скользит вниз, и с криком выпустил руку Римы. Он так сильно стукнулся головой и плечами о какую-то плотную, похожую на металл поверхность, что несколько секунд лежал на ней оглушенный. Но хуже боли от падения был обжигающий холод. Руки и лицо так хватило морозом, что у Ланарка из глаз брызнули слезы. Он простонал:

— Рима, прости меня, Рима… Прости. Ради бога, где ты?

— Здесь.

Ланарк стал ползать кругами на четвереньках, ощупывая почву, но тут его ладонь коснулась чьей-то ноги.

— Рима?..

— Да.

— На тебе тонкие сандалии, а ведь ты стоишь на льду. Прости, Рима, я завел тебя на замерзшее озеро.

— Пустяки.

Клацая зубами, Ланарк встал и начал осматриваться.

— Где свет?

— Не знаю.

— Я его не вижу… нигде не вижу. Нам нужно вернуться к перилам.

— Ты не сумеешь. Мы пропали. — Тело ее находилось рядом, но голос, низкий и глухой, доносился, казалось, откуда-то издалека. — Я ведьма. Так мне и надо, за то, что убила его…

Решив, что она тронулась умом, Ланарк мгновенно растерял все силы.

— О чем это ты, Рима?

Чуть помолчав, она заговорила:

— На сносях, в молчании и темноте, в адском холоде, ни ты, ни я не знаем дороги, ноги отваливаются, спина болит, — так мне и надо. Он лихачил, чтобы произвести на меня впечатление. Он меня хотел, знаешь ли, и вначале меня это забавляло. Потом он мне наскучил — такой тупой и самодовольный. Когда он нас высадил, я пожелала ему смерти, он несся как сумасшедший и попал в аварию. Ничего удивительного, что ты хочешь запереть меня в больнице. Я ведьма.

Поняв, что Рима отчаянно рыдает, Ланарк попытался ее обнять.

— Во-первых, цистерна, попавшая в аварию, не обязательно та самая. Во-вторых, если человек несется сломя голову, ему некого винить, кроме самого себя. И еще, я не намерен куда бы то ни было тебя запирать.

— Не прикасайся ко мне.

— Но я тебя люблю.

— Тогда обещай не оставлять меня, когда начнутся роды. Обещай, что не спихнешь меня кому-нибудь и не сбежишь.

— Обещаю. Не тревожься.

— Ты так говоришь только потому, что нам предстоит замерзнуть до смерти. А если мы отсюда выберемся, ты тут же спихнешь меня шайке треклятых санитарок.

— Ничего подобного! Не спихну!

— Ты так говоришь сейчас, но когда начнутся настоящие мучения, сбежишь как миленький. Не выдержишь.

— Почему не выдержу? Это ведь будут твои мучения, а не мои.

Она взвизгнула:

— А ты и рад! Ты и рад! Радуется, мерзавец!

Ланарк крикнул:

— Что я ни скажу, во всем ты видишь доказательство, что я мерзавец!

— А ты и есть мерзавец! С тобой я не буду счастлива. Ты должен быть мерзавцем!

Ланарк молчал; грудь его вздымалась. Утешительные слова не шли ему на ум: он знал, что все они будут повернуты против него. Он поднял было руку, чтобы ударить Риму, но она была беременна; повернулся, чтобы убежать, но она нуждалась в нем. Тогда он опустился на четвереньки и издал вопль, который перешел в звериный рык, а затем в вой.

— Этим ты меня не напугаешь, — услышал он ее холодный негромкий голос.

Он завопил снова, и кто-то откликнулся вдалеке:

— Иду! Иду!

С трудом переводя дыхание, Ланарк встал. Ладони и колени у него застыли. Надо льдом плыл, приближаясь, огонек. Чей-то голос произнес:

— Простите, опоздал.

Когда огонек приблизился, стало видно, что его несет черная фигура, голову которой отделяла от плеч белая полоска. Наконец перед ними предстал священник. На вид он был среднего возраста, но с моложавым лицом, гладким и энергичным. Подняв фонарь, он стал вглядываться скорее не в лицо Ланарка, а в отметку у него на лбу. У него самого на лбу была такая же отметина.

— Ланарк, если не ошибаюсь? Отлично. Я Ритчи-Смоллет.

Они обменялись рукопожатием. Священник опустил взгляд на Риму, которая присела на корточки, устало обхватив руками живот.

— А это, значит, ваша супруга.

— Супруга, — огрызнулась Рима.

— Она устала и немного нездорова. Собственно, ей совсем скоро рожать.

Лицо священника расплылось в восторженной улыбке.

— Великолепно. Просто замечательно. Мы должны поместить ее в больницу.

Рима отчаянно выкрикнула:

— Нет!

— Она не хочет в больницу, — объяснил Ланарк.

— Нужно ее уговорить.

— По мне, пусть делает как ей вздумается.

Священник переступил с ноги на ногу и произнес:

— Здесь довольно холодно. Не пора ли нам выбираться на поверхность?

Ланарк помог Риме встать, и они двинулись вслед за Ритчи-Смоллетом по черному льду.

В пещере трудно было что-либо разглядеть, виден был только потолок, в футе или двух над их головами. Ритчи-Смоллет заметил:

— Трудолюбия этим викторианцам было не занимать. Когда участок наверху заполнился, они вырыли здесь пещеру, которая служила склепом. В следующем веке ее больше использовали пешеходы, да и теперь это удивительно удобный кратчайший путь… Пожалуйста, спрашивайте меня, о чем хотите.

— Кто вы?

— Христианин. Или стараюсь быть таковым. Наверное, вы спросите, к какой именно церкви я принадлежу, но, мне кажется, разве дело в вероисповедании? У Христа, Будды, Амона-Ра и Конфуция очень много общего. Собственно, я пресвитерианин, но работаю с верующими любых континентов и конфессий.

Ланарк слишком устал, чтобы разговаривать. Под ногами у них был уже не лед, а плиты наклонного сводчатого прохода. Ритчи-Смоллет добавил:

— Но только я против человеческих жертвоприношений, если они не добровольные, как в случае с Христом. Путешествие прошло хорошо?

— Нет.

— Ничего. Зато вы здоровы духом и телом и можете не сомневаться в сердечном приеме. Вам, конечно, предложат пост в комитете. На этом настаивал Сладден, и я тоже был за. Я уже давно не сталкивался с институтом и советом — в мои времена обстановка была не такая напряженная. Мы очень порадовались, когда узнали, что вы решили к нам присоединиться.

— Я не решал ни к кому присоединяться. О работе комитета мне ничего не известно, и со Сладденом я не дружу.

— Ну-ну, имейте терпение. Ванна и чистая постель сделают чудеса. Вы, наверное, сами не понимаете, насколько устали.

Впереди появился светлый прямоугольник и вырос до размеров двери. Она вела к подножию металлической лестницы. Медленно, с трудом Ланарк и Рима стали одолевать залитые зеленовато-голубым светом ступени. Ритчи-Смоллет терпеливо плелся сзади, напевая себе под нос. Прошел не один час, пока они выбрались в узкую и темную комнату с каменными стенами, три из которых были украшены мраморными табличками, а четвертая представляла собой большие ворота из кованого железа. Легко открыв их, они ступили на гравиевую тропу под огромным черным небом. Ланарк увидел, что находится на вершине холма, среди обелисков знакомого кладбища.

Глава 35 Собор

Немного пройдя, Ланарк остановился и заявил:

— Это не Унтанк!

— Ошибаетесь. Это он самый.

Со склона, обстроенного остроконечными монументами, они смотрели вниз, на низкий и широкий собор. Примерно на уровне их глаз находился золоченый флюгер, но еще более Ланарка ошеломило то, что виднелось за ним. Ему помнился каменный город, состоявший из темных многоквартирных домов и нарядных общественных зданий, город с прямоугольной сеткой улиц и электрическими трамваями. Знакомый со слухами из кулуаров совета, он ожидал застать примерно ту же картину, только более темную и со следами еще большего обветшания, однако город под беззвездным небом светился холодным блеском. Тонкие фонарные столбы, высотой со шпиль собора, лили белый свет на дороги и петли эстакад. Со всех сторон высились башни из стекла и бетона, более двадцати этажей в высоту, с огнями на крыше, чтобы видели пилоты самолетов. Да, это был Унтанк, хотя старые улицы между башнями и автомагистралями доживали, казалось, последние дни, и за пятнами, расчищенными под автостоянки, зияли пустые глазницы фронтонов. Помолчав, Ланарк спросил:

— Унтанк умирает?

— Умирает? Не думаю. С тех пор как выбросили на свалку проект Кью — тридцать девять, население, конечно, уменьшилось, но зато начался грандиозный строительный бум.

— Но если в городе редеет население и останавливается промышленность, откуда берутся средства на новое строительство?

— Я слишком плохо знаком с хронологией, чтобы ответить. Мне представляется, обмен между сердцами значит больше, чем гигантский энергообмен в обществе. Разумеется, вы скажете, что это консервативный взгляд на вещи. С другой стороны, радикалы — единственные, кто желает со мной сотрудничать. Странно, не правда ли?

Ланарк раздраженно бросил:

— Вы как будто понимаете, о чем я спрашиваю, однако в ваших ответах я не нахожу никакого смысла.

— Обычная история, так ведь? Но если сердце у вас честное и вы не оставляете усилий, то для отчаяния нет причин. Wer immer strebend sich bemiiht, der konnen wir erlosen[10]. О, вы будете нам очень полезны.

Внезапно Рима оперлась о камень и сказала спокойно, без ожесточенности:

— Я не могу идти дальше.

Встревоженный Ланарк, хотя его смущала мысль, что он держит не одного человека, а двух, обхватил ее за талию. Ритчи-Смоллет мягко спросил:

— Приступ головокружения?

— Нет, спина болит, а кроме того… Мысли путаются.

— Обучаясь на миссионера, я получил диплом по медицине. Давайте руку.

Он взял ее за запястье одной рукой, а другой стал отсчитывать секунды.

— Восемьдесят два. Совсем неплохо — с учетом вашего состояния. Сможете спуститься вот к тому зданию? Главное, в чем вы нуждаетесь, — это сон, но прежде я бы вас осмотрел и удостоверился, что все в порядке.

Священник указал на собор. Рима стала его рассматривать. Ланарк пробормотал:

— Что, если нам сцепить руки и понести ее?

Рима рывком выпрямилась:

— Нет, просто дай мне руку. Я пойду сама.

Священник повел их по трудноразличимым, заросшим сорняками тропам, минуя портики мавзолеев, которые были вырыты в склоне холма. В проблесках света, поступавшего снизу, вспыхивали обрывки надписей на надгробиях выдающихся людей:

«…его победоносная кампания…»

«…чья самоотверженная преданность…»

«…пользовался уважением учеников…»

«…высоко ценимый коллегами…»

«…всеми любимая…»

Они пересекли плоский участок и двинулись вдоль усыпанной галькой аллеи. Ритчи-Смоллет сказал:

— Приток бывшей реки.

В низкой каменной стенке поблизости Ланарк узнал парапет моста и оглядел сверху дорогу, зажатую меж крутых насыпей. По ней неслись к автомагистрали машины, однако впереди, очевидно, был затор: замедлив ход и немного постояв, они разворачивались и устремлялись в обратном направлении. Тихий, но разборчивый пульсирующий звук действовал на барабанную перепонку, как сверло бормашины на зуб.

— Что это за шум?

— Похоже, затор на перекрестке: сломанный фургон, один из этих опасных монстров. Совет должен бы их запретить. Город заблокирован, и, наверное, надолго. Правда, продовольственных запасов у нас достаточно. Идемте туда, срежем путь.

Парапет сменила стена, скрытая кустами. Раздвинув их, Ритчи-Смоллет обнажил дыру и за ней лучше освещенное пространство. Ланарк помог Риме пробраться на ту сторону. Они оказались в ограде собора; вокруг лежали плоские, как плиты мостовой, надгробия. Прямо на них стояли под оградой фургоны и легковые автомобили. Рима опустилась на ступеньки подвижного грузоподъемного крана. Ритчи-Смоллет, засунув руки в карманы, смотрел вперед; на лице его играла чуть заметная удовлетворенная улыбка.

— Вот он стоит! Здесь снова находится средоточие власти.

Ланарк взглянул на собор. Ярко освещенный шпиль показался вначале чересчур тяжеловесным для своего основания — приземистого черного строения, прорезанного рядами тускло-желтых окон; затем во мраке вырисовались башня, кровля и контрфорсы массивной готической арки, лепные водостоки, разрушенные непогодой и молотками иконоборцев.

— Средоточие власти? Что вы имеете в виду? В Унтанке есть органы власти.

— Ну да, ныне мы их используем в делах, касающихся собственности. Там кипит работа, однако настоящие законодатели собираются здесь. Знаю, вам не терпится с ними встретиться, но прежде всего — сон. Я говорю сейчас не как служитель церкви, а как врач, и вы должны меня слушаться.

Надписи, по которым они ступали, были не столь пространны, как на верхнем кладбище.

«Уильям Скиннер: 5 ¹/₂ футов север х 2 ¹/₄ запад».

«Харри Флеминг, его супруга Минни, их сын Джордж, их дочь Эйми: 6 футов запад х 2 ¹/₂ север».

Достигнув бокового входа, они забрались на невысокое крыльцо.

На закрытой купели у самого входа сидел и читал книгу длинноволосый молодой человек в комбинезоне. Он поднял глаза и спросил:

— Где ты пропадал, Артур? Полифем просто бесится. Думает, что-то обнаружил.

Ритчи-Смоллет бодро бросил:

— Я спешу, Джек. Этим людям требуется отдых и забота. Можно найти на время свободное помещение? Я хочу сказать, в самом деле свободное?

— В кабинете искусств ничего не запланировано.

— Тогда притащи туда одеяла и подушки, чистые простыни — именно чистые — и приготовь постель.

— Да, но что я скажу Полифем? — Юноша отложил книгу и соскользнул на пол.

— Скажи, есть вещи поважнее политики.

Юноша поспешил прочь, огибая ряды стульев с плетеными сиденьями, которыми был уставлен выложенный плитами пол. Внутри собор казался обширней, чем снаружи. Центральные столбы, служившие опорой башне, заслоняли то, что находилось за ними, однако, судя по звукам органа и приглушенному пению гимнов, там шла служба. В то же время откуда-то снизу доносились четкие ритмы другой, не столь изысканной музыки.

— Недурная обстановочка в доме Божием, не так ли? В крипте выступают «Октобер Терминус». Кое-кто этого не одобряет, но я им объясняю, что в эпоху Реформации зданием пользовались три церковные общины одновременно и что в доме Отца Моего обителей много[11]. Вам нужно в туалет?

— Нет, — пробормотала Рима, опустившись на стул. — Нет, нет, нет, нет.

— Тогда пойдем. Уже недалеко.

Медленно следуя по боковому приделу, Ланарк успел заметить, что здание за свою историю использовалось для разных целей. Наверху висели потрепанные знамена; у стен теснились нарядные памятники воинам, убитым при вторжении на отдаленные континенты. У аркады под башней троица свернула влево, прошла несколько ступеней вниз, повернула вправо и, вновь спустившись, оказалась в небольшой часовне. Потолок был сводчатый, с каменными ребрами, однако побелка придавала ему вполне уютный вид. Воздух был теплый, пахло парафиновыми нагревателями, стоявшими в углах; у стены возвышалась почти до самого потолка куча пластиковых матрасов. Три из них лежали, сдвинутые вместе, на полу, и Джек застилал центральный. Когда он закончил, Рима легла и Ланарк помог ей снять пальто.

— Не засыпайте пока, я мигом, — сказал Ритчи-Смоллет и вышел.

Поправив фитили обогревателей, Джек последовал за ним. Ланарк, в свою очередь, скинул пальто и сел, положив голову Римы себе на колени. Он тоже устал, но не мог заснуть, пока липла к телу грязная одежда. Ощупал свои щеки и подбородок — они заросли спутанной бородой, макушку — волосы на ней поредели. Он явно постарел. Ланарк опустил взгляд на Риму, которая лежала с закрытыми глазами. Ее волосы вновь сделались темными, фигура, если не считать большого живота, словно бы исхудала по сравнению с тем временем, когда они гуляли по кулуарам совета. Недовольно нахмуренный лоб мог быть лбом сердитого ребенка, однако красивый и покойный изгиб губ принадлежал зрелой, довольной женщине между тридцатью и сорока. Ланарк смотрел и смотрел, но так и не смог определить ее возраст. Она пробормотала со вздохом:

— Где Сладден?

Подавив злость, Ланарк мягко отозвался:

— Не знаю, Рима.

— Ты такой заботливый. Ланарк. Я всегда буду на тебя полагаться.

Ритчи-Смоллет с Джеком принесли тазы с горячей водой, полотенца, чистые ночные рубашки и сразу ушли. Рима легла на полотенца, а Ланарк мыл ее губкой и вытирал, особенно бережно прикасаясь к большому животу, который выглядел естественнее обнаженным, чем прикрытым одеждой. Рима снова забралась меж простыней. Ритчи-Смоллет вернулся с черным кожаным футляром. Встав у постели на колени, он вынул термометр, стетоскоп, стерильные перчатки в прозрачном пакете. Он сунул термометр Риме под мышку и готовился разорвать пакет, но Рима, открыв глаза, резко произнесла:

— Отвернись, Ланарк.

— Почему?

— Если ты не отвернешься, я не позволю ему ко мне притронуться.

Отвернувшись, Ланарк побрел вокруг столба, чувствуя ногами холод камня. С другой стороны столба он остановился и начал разглядывать потолок. Ребра его сходились к резным шишечкам, на одной из них был изображен в венке из роз очень жизнерадостный череп, на лбу которого сплетались две крохотные змейки. Поблизости на своде кто-то нацарапал карандашом:

— Что ж, видимо, все в порядке, — громко проговорил Ритчи-Смоллет. Обернувшись, Ланарк увидел, что он складывает инструменты в футляр. — Малыш, полагаю, лежит правильно. Если она будет настаивать на том, чтобы рожать здесь, мы, наверное, справимся.

— Здесь? — Ланарк был ошеломлен.

— То есть не в больнице. Ну ладно, пора дать вам заслуженный отдых.

Он вышел, задернув дверной проем красной занавеской.

Рима пробормотала:

— Ложись позади меня.

Ланарк повиновался, и она жадно прижала свои заледеневшие ступни к его голеням. Ее спина, однако, была привычной и уютной. Вскоре оба пригрелись и заснули.

Ланарк пробудился среди шепотов и шорохов. По темным сводам, колоннам, полу и собравшейся толпе зигзагами пробегали цепочки ярких огоньков. Их отбрасывал серебристый многогранник, вращавшийся рядом с желтым фонарем. Постоянный источник света имелся теперь только над ступенями у входа. Последние были шириной в стену. Молодые люди в комбинезонах устанавливали на них какие-то электрические аппараты, временами издававшие мощные хриплые вздохи. На нижних ступенях примостились три человека постарше, с музыкальными инструментами, присоединенными к оборудованию при помощи проводов; четвертый сидел за ударной установкой с надписью на басовой бочке: «ЛОПУХИ КАЗАНОВЫ БРАУНА». Ланарк обнаружил, что сделался частью публики: весь пол был устлан матрасами, на которых сидел на корточках, плечом к плечу, народ. По соседству хрупкая девушка в серебристом сари склонялась на плечо волосатому мужчине с голой грудью, наряженному в овчинную жилетку. Прямо перед ним девица в клетчатых шотландских штанах в обтяжку и алой короткой курточке, униформе горского полка, шептала что-то на ухо мужчине с косами и головной повязкой, одетому в оленью кожу с бахромой — как индейская скво. Здесь собрались, казалось, представители всех веков и народов, в одеждах из шелка, холста, меха, перьев, шерсти, газа, нейлона и кожи. Их волосы были завиты мелкими кудряшками, как у африканцев, стрижены ежиком, как у римлян, подобраны в высокую прическу на манер мадам Помпадур, прилизаны, как у сфинкса, или волнами спускались на плечи, как в старинном парике. Они носили всевозможные украшения и щеголяли — кто больше, кто меньше — голым телом. Ланарк уныло обозрел собственное одеяние. Он уже выспался, однако Рима не размыкала век, и потому он решил не двигаться. Другие пары вытягивались на матрасах в полный рост, кое-кто даже предавался ласкам под прикрытием спальных мешков.

Раздались аплодисменты, и на ступенях появился угрюмый человечек с большими усами.

— Рад вернуться обратно, ребята, в легендарный Унтанк, где пережил так много легендарных приключений. Начнем с новой вещи: в Трое и Трапезунде она довела публику до поросячьего визга, в Атлантиде же провалилась, как индюшкина тушка. Посмотрим, что случится здесь. «Семьянин».

Откинув голову назад, он заорал:

Инструменты и аппаратура издали такое громкое «БУ-УМ», что на секунду у Ланарка заложило уши и спутались мысли.

Рима приподнялась и зажала себе уши; по щекам ее покатились слезы. Она что-то говорила, но расслышать слова было невозможно. Ланарк заметил Ритчи-Смоллета, который, стоя в дверном проеме позади певца, яростно делал какие-то знаки. Ланарк поставил Риму на ноги, и они, спотыкаясь, стали пробираться через толпу. Певец вопил:

Когда они проходили мимо певца, Рима так угрожающе замахнулась на ряд динамиков, что кто-то удержал ее за руку. Ланарк отвел его ладонь, и на пути к двери состоялся неловкий обмен ударами. Ритчи-Смоллет разнял дерущихся. Его голос прорывался сквозь «бумканье» как отдаленный шепот: «…полностью моя вина… беременная женщина… недоразумение…»

За дверями, в более спокойной обстановке, ждал с халатом и шлепанцами Джек. Безостановочно бормоча: «Ублюдки!» — Рима оделась.

— Понимаете, они не любят свободное пространство, а шум его наполняет, — объяснял Ритчи-Смоллет, ведя их через неф. — Вина полностью на мне. Я выходил: беседовал с человеком, который думает, что поскольку я исполнил обряд бракосочетания, то в моей власти сохранить его семью. Странная логика, что и говорить. Я его даже в лицо не помню. Не ожидал, что вы будете спать так долго, — сказал бы, проспали целую вечность, если бы у нас были часы. Схватки уже начались?

— Нет, — ответила Рима.

— Хорошо. Пока там тряска, вы можете отдохнуть и поесть в трифории. Я поместил бы вас туда сразу, но только боялся, что у вас не хватит сил одолеть подъем.

Священник открыл маленькую дверцу, и Рима с Ланарком увидели винтовую лестницу шириной не больше двух футов, помещавшуюся в толще стены. Ланарк сказал:

— Простите, но не могли бы мы получить приличную комнату в приличном доме?

— Комнату сейчас днем с огнем не сыскать. Приют в доме Божьем — самое лучшее, что я могу предложить.

— Когда я был здесь в прошлый раз, полгорода пустовало.

— А, это было до начала новой строительной программы. Может, вам предложит свободную комнату кто-нибудь из комитета. Так или иначе, вы можете подождать их в трифории — туда мы принесли вашу одежду.

Нырнув в дверь, Ритчи-Смоллет стал карабкаться по лестнице. За ним последовала Рима, потом Ланарк. Одолевать крутой подъем было трудно. Сделав несколько кругов, они через еще одну дверь вышли на внутренний подоконник большого окна. Рима хватала ртом воздух и цеплялась за перила. Далеко внизу полз по плитам мостовой человек, похожий на жука; ритмичное эхо «Семьянина» также не добавляло уверенности.

Ритчи-Смоллет пояснил:

— Это Полифем, он идет в дом капитула. Ну, скажу я вам, эти «Лопухи» совсем распоясались.

Несколько ступенек вывели их на дорожку между рядами органных труб, а еще две-три — в конец верхнего этажа, очень длинного и низкого. Наклонный потолок поднимался от пола к стене; арки в ней смотрели в неф. Следуя в другой конец, Ланарк увидел слева перегородки, которые делили галерею на скудно обставленные комнатушки. В одной сидел человек в грязном пальто и чинил поношенный ботинок. В другой лежала изможденная женщина и прикладывалась к фляжке.

— Пришли, — сказал Ритчи-Смоллет, свернул в одну из комнат и присел на корточки на ковре.

Довольно уютный вид комнаты портил только запах дезинфицирующего средства. Освещала ее лампа с розовым абажуром над низкой кроватью, которая занимала треть помещения. Сидеть можно было на стульях или подушках, имелись низенький столик, комод и крохотная раковина. Потолок между балками был оклеен обоями в незабудках; на одной из двух стенок висела на крюке вешалка с одеждой Ланарка, вычищенной и выглаженной.

— В тесноте, да не в обиде, — сказал Ритчи-Смоллет, — Потолок на голове, но зато никто нас не потревожит. Предлагаю, чтобы Рима легла в постель (там есть бутылочка с горячей водой), а вы одевайтесь. Потом Джек принесет нам еду, к вашей супруге придет компаньонка, а мы двое отправимся на собрание в доме капитула. К этому времени туда уже прибудет провост.

Ланарк сел на стул, уперев локти о колени и спрятав подбородок в ладонях.

— Вы меня переставляете, как пешку, а я не знаю зачем.

— Да, это непросто. В состоянии хронологической путаницы организовать что-либо — почти неразрешимая задача. Как секретарь я могу устроить собрание лишь одним способом: держать участников здесь, пока не прибудут остальные. Но Гау явился, и бедняга Скаугал, и миссис Штцнгрм, и вездесущий Полифем. А также, слава богу, председатель, Сладден.

Ланарк бросил взгляд на Риму. Ее вид его обрадовал. Она лежала, улыбаясь, на подушках; одна ладонь покоилась на полной груди. На нее снизошло спокойствие, ямочки в углах рта были глубокими, как никогда. Она проговорила ласково:

— Все в порядке, Ланарк. Не тревожься.

Он вздохнул и начал одеваться.

Явился Джек с полным подносом, и Ритчи-Смоллет, не умолкая, разлил по чашкам кофе и раздал тарелки.

— Одни консервы, конечно, но в своем роде неплохие. Кроме того, не нужно готовить, а это удобно, так как кухня крохотная — места нет. Поразительно, сколько было протестов, когда мы устраивали это маленькое убежище, — организация кабинета искусств в часовне Пресвятой Девы и то прошла спокойнее. Ведь эти галереи пустовали с тех самых пор, когда тут прогуливались монахи, перебирая четки. Того ли желал основатель собора? Вы помните, конечно, стихотворение:

— Что, черт возьми, я ем? — выкрикнул Ланарк.

— «Энигма де филе конгалез». Недожарено? Попробуйте эту розовую штуку, влажную, но рассыпчатую. Искренне рекомендую.

Ланарк застонал. Из ноздрей улетучивался запах жженой резины, и члены наполнялись знакомым бодрящим теплом. Он пробурчал:

— Это институтская еда.

— Да. «Квантум групп» не поставляет нам теперь ничего другого.

— Мы ушли из института, потому что не терпим эту еду.

— Восхищаюсь вами за это! — воскликнул Ритчи-Смоллет. — И вы двигались в правильном направлении! В наш комитет входят двое или трое милленариев, и кто их осудит? Разве не возносило человечество во все века молитвы о безгрешной и обильной пище? Это, конечно, невозможно, но wer immer strebendsich bemtiht и так далее. Однако человек должен питаться, разве только он, заодно с мисс Вейл, видит свой священный долг в нервной анорексии.

— Да, я буду есть! — яростно вскричал Ланарк. — Но пожалуйста, хватит забрасывать меня курьезными названиями и бессмысленными цитатами!

Он опустошил все тарелки, которые оставили нетронутыми Рима и Ритчи-Смоллет, и под конец, раздувшийся и заторможенный, почувствовал себя дурак дураком.

— Рима! — послышался чей-то голос.

В комнате появилась безвкусно одетая толстушка лет сорока.

— Фрэнки! — рассмеялась Рима. Уронив на пол огромную вышитую сумку, Фрэнки сел на кровать.

— Сладден мне сказал, что ты здесь, — сам он придет позднее. Выходит, человек-загадка все-таки тебя заполучил? А ты совсем неплохо выглядишь — просто на удивление хорошенькая, ей-богу. Привет, человек-загадка, хорошо, что ты отрастил бороду. Теперь у тебя не такой беззащитный вид.

— Привет, — буркнул Ланарк.

Встреча с Фрэнки ничуть его не обрадовала.

Глава 36 Дом капитула

Ритчи-Смоллет повел их в дальний конец чердака, через кухню, где Джек мыл посуду, и вниз по еще одной винтовой лестнице в толще стены. Они очутились в квадратной комнате, перекрытой сводом, который опирался на мощную центральную колонну. Вдоль каждой стены стояли ряды встроенных каменных стульев с деревянными спинками. Неудачное устройство, подумал Ланарк: если зал заполнится, никто не увидит всех присутствующих сразу, поскольку три-четыре человека будут скрыты центральной колонной. Бодрый на вид мужчина небольшого роста, расставив ноги и держа руки в карманах, грел спину у электрокамина. Когда Ритчи-Смоллет обратился к нему, в его голосе не было привычного энтузиазма.

— А, Грант. Это Ланарк, у него есть для нас новости.

— Верно, новости о совете, — с саркастическим ударением отозвался Грант, — Я жду уже больше часа.

— Не забывай, что другие не так навострились считать время, как ты. Провост, вероятно, в крипте; пойду погляжу.

Ритчи-Смоллет вышел через дверь в углу. Грант и Ланарк уставились друг на друга. Гранту можно было дать лет тридцать, хотя его щеки и лоб прорезали глубокие вертикальные морщины. Короткие курчавые волосы были тщательно причесаны, одежда — голубой костюм, красный галстук — также отличалась аккуратностью. Грант сказал:

— Я вас знаю. Когда я был юнцом, вы показывались в старой «Элите» вместе с кодлой Сладдена.

— Недолго, — кивнул Ланарк. — Как вы следите за временем? У вас есть часы?

— У меня есть пульс.

— Вы подсчитываете сердцебиения?

— Прикидываю. Все мы в лавочках освоили это искусство, когда рухнула старая система счета времени.

— Вы владеете лавкой?

— Под лавочкой я имел в виду мастерскую. Механический цех. Я не торговец, а производитель.

Ланарк сел у огня. Голос Гранта раздражал его. Громкий и пронзительный, он выдавал привычку обращаться к толпе без посредства оборудования, которое помогает донести тихую речь до миллионов. Ланарк спросил:

— Где Полифем?

— Что?

— Я слышал, здесь находится некто по имени Полифем.

Грант ухмыльнулся:

— Да здесь я, здесь. Смоллет дал мне это прозвище.

— Почему?

— Полифем — одноглазый великан-людоед из старой сказки. Я все время напоминаю членам комитета о фактах, которые они предпочли бы забыть, поэтому они говорят, что у меня односторонний взгляд на вещи.

— Что это за факты?

— Что они не принадлежат к производителям.

— Вы хотите сказать к работникам?

— Нет, именно к производителям. Многие из тех, кто работает до седьмого пота, не производят ничего, кроме богатства. Они не вырабатывают ни продовольствия, ни топлива, ни жилищ, ни полезных идей; их труд — не более чем способ упрочить свою власть над производителями всего этого.

— А что производите вы?

— Дома. Я профсоюзный организатор в группе «Модульный дом Волстат».

Ланарк спросил задумчиво:

— Эти группы… «Волстат», «Алголагникс» и прочие… это их называют «существо»?

— Кое-кто из нас употребляет этот термин. Существо финансирует совет. Институт тоже. Так что оно само предпочитает называться базисом…

— Мне противны громкие расплывчатые названия, за которыми прячется эта сила, — нетерпеливо прервал его Ланарк.

— Так что вы не хотите о них задумываться. — Грант благожелательно кивнул. — Для интеллектуалов это типично. Институт так много раз покупал вас и продавал, что вы стыдитесь упоминать о своих хозяевах.

— У меня нет хозяев. Я ненавижу институт. Совет мне тоже не по вкусу.

— Однако он помог вам сюда добраться, так что он все еще вам небесполезен.

— Ерунда! Помогать другим людям, если тебе это почти ничего не стоит, — самое обычное дело.

— Попробуйте сигарету.

Чем больше злился Ланарк, тем дружелюбней становился Грант.

— Спасибо, не курю, — отозвался Ланарк, немного остывая.

Чуть погодя Ланарк спросил:

— Не скажете ли точно, что такое существо?

— Группа заговорщиков, которые всем владеют и управляют ради собственной выгоды.

— Вы говорите о богатых?

— Да, но не о тех, у кого в изобилии монет и банкнот; богатства такого рода — всего лишь цветные бусы, нужные, чтобы держать в повиновении производителей. Эти же владельцы и управители поступают умнее: они копят энергию. Они вознаграждают себя временем: временем, чтобы думать и планировать, временем, чтобы загодя изучать потребности.

Вошедшие в комнату старик с палкой и смуглый молодой человек в тюрбане затеяли у центрального столба тихую беседу. Грант, чей голос звучал ровно и бесстрастно, вдруг заявил:

— Что мне больше всего ненавистно, это их самомнение. Их институт делит весь народ на победителей и проигравших и называет себя «культурой». Их совет из всех способов жизни допускает только те, что выгодны им, и называет себя властью. Культура и власть якобы две высшие независимые силы, а ведь они всего лишь перчатки, что облекают руки «Волстата» и «Квантума», «Кортексина» и «Алголагникса». А ведь они искренне считают себя базисом. Верят, что на их алчности стоят континенты. Слово «алчность» они, конечно, не употребляют, зовут это выгодой или — между своих, когда не надо притворяться — «поживой». Убеждены, что только благодаря их выгоде люди производят и питаются.

— Может, это и верно.

— Да, потому что они так устроили. Но это вовсе не обязательно. Старики помнят время, когда производители неожиданно стали обеспечивать всех всем необходимым. Не гибли урожаи, не истощались шахты, не ломались машины, однако существо выкинуло в океан горы еды, потому что голодные не могли платить за нее выгодную цену, и дети сапожников ходили без сапогов, потому что их отцы изготовили слишком много обуви. И производители смирились с этим, как будто с землетрясением! Они отказывались понимать, что могут удовлетворить нужды всех людей и наплевать на выгоду. Они бы это поняли, не могли бы не понять, однако совет затеял войну.

— И чем это помогло?

— Поскольку существу не удавалось больше обогащаться, продавая людям произведенные ими же необходимые вещи, оно стало продавать совету вредоносные вещи. Тогда началась война, и вредоносные вещи были использованы для уничтожения полезных вещей. Существо наживалось на возмещении как тех, так и других.

— С кем воевал совет?

— Он раскололся на две части и воевал сам с собой.

— Это самоубийство!

— Нет, самое обычное поведение. Более дельная половина съедает менее дельную и набирается силы. Война — это не более чем насильственный способ сделать то же самое, что в мирное время половина людей делает тихо-мирно: употребляет вторую половину, чтобы получить пищу, тепло, машины и сексуальное удовольствие. Человек — это пирог, который сам себя выпекает и съедает, и рецепт этого пирога — разобщение.

— Я отказываюсь верить, будто люди убивают других людей лишь затем, чтобы обогатить своих врагов.

— А как распознать, кто твой настоящий враг, если семья, школа и работа учат бороться друг с другом и верить, будто закон и приличия исходят от учителей?

— Моего сына этому учить не будут, — твердо заявил Ланарк.

— У вас есть сын?

— Пока нет.

Дом капитула был заполнен людьми, которые беседовали, разбившись на группки; сновавший между ними Ритчи-Смоллет собирал подписи в какую-то книгу. Полно было молодых людей в яркой одежде, старых чудаков в твиде и самого разнообразного народа промежуточной категории. Ланарк подумал, что если это и есть новое правительство Унтанка, то впечатление оно оставляет сомнительное. Одни говорили визгливым голосом и неистово жестикулировали, другие явно изнывали от скуки. У некоторых на лбу красовался знак совета, но ни в ком не наблюдалось спокойной и сдержанной силы, как в людях, подобных Монбоддо, Озенфанту или Манро. Ланарк попросил:

— Не расскажете ли об этом комитете?

— К тому я и веду. К концу войны существо и его органы сосредоточили в своих руках еще большую власть. Конечно, пришлось восполнять немалый ущерб, но на это ушла только половина времени и энергии. Если бы промышленность и правительство повелевали нами ради всеобщего блага, а по их словам, так оно и было, континенты обратились бы в сады, полные пространства и света, где у каждого было бы время, чтобы заботиться о своих возлюбленных, детях и соседях, а не теснить их и мучить. Однако эти гигантские органы сотрудничают лишь с одной целью: убивать и сокрушать. Дабы прокормить существо, совет вновь начал раскалывать мир на две части и готовиться к войне. Но он наткнулся на неожиданную трудность…

— Стоп! Вы упрощаете, — прервал Гранта Ланарк. — Вы говорите о правительстве как о чем-то едином, меж тем как правительства есть разные, одни более жестокие, другие — менее.

— Ну да, — кивнул Грант. — Организация, включающая в себя весь земной шар, не может не дробиться на отделения. Но если вы думаете, что мир аккуратно поделен между хорошими и дурными правительствами, значит, вы сделались обычной жертвой пропаганды, которую распространяет совет.

— И что это за неожиданная трудность, с которой столкнулся совет?

— Существо заваливало его новым мощным оружием; иные виды могли бы погубить весь мир. Большая часть людей готова стойко и безропотно встретить собственную смерть, но смерть детей их угнетает. Совет пытался выдать новое оружие за дома, где всякий сможет спокойно жить, но дух протеста проник даже в кулуары совета. Многие из тех, кому даже в голову не приходило претендовать на власть, начали вслух высказывать недовольство. Этот комитет и состоит из таких людей.

— А был ли хоть какой-нибудь прок от протестов?

— Какой-то, наверное, был. Существо до сих пор вкладывает силы и средства в мощное оружие и посылает его совету, однако в недавней войне использовалось оружие малой мощности, и велась она на менее индустриально развитых континентах. Тем временем существо измыслило мирные способы отъема нашего времени и энергии. Нам, как наемным работникам, производящим необходимые товары, приходится теперь выпускать некачественную продукцию, которая быстро выходит из строя и ее приходится часто заменять. Оно подкупает совет, чтобы тот разрушал дешевые вещи, не приносящие прибыли, и заменял их новыми и дорогими, приносящими большую прибыль. Оно платит нам, чтобы мы изготавливали ненужные вещи, а состоящие у него на службе ученые, медики и художники убеждают нас, что эти вещи необходимы.

— Можете привести примеры?

— Да, но с вами желает поговорить наш провост.

Ланарк встал. Сквозь толпу к нему пробрался стройный, хорошо одетый мужчина с пышной седой шевелюрой и стал трясти его за руку, оживленно приговаривая:

— Прости, что не застал тебя наверху, Ланарк, ты слишком проворно спустился. Не беспокойся — она в порядке.

Голос что-то ему напоминал. Ланарк всмотрелся в незнакомое исхудавшее лицо с яркими глазами. Ободряющим тоном провост добавил:

— Все в порядке — она в превосходном настроении. Я рад, что с нею рядом есть такой надежный человек, как ты. Фрэнки сообщит нам, когда начнутся схватки.

Ланарк выдохнул:

— Сладден.

— Не узнал? — захихикал провост. — Что ж, все мы не те, что прежде.

Хриплым голосом Ланарк поинтересовался:

— Как твоя невеста?

— Гэй? — Вопрос прозвучал печально. — А я надеялся узнать это от тебя. Брак не заладился. Боюсь, это моя вина: политика не способствует семейной жизни. Гэй отправилась в институт. В последний раз я слышал, что она начала работать на совет. Если она не встретилась тебе в кулуарах, значит, присоединилась к одной из базисных групп — возможно, к группе «Кортексин». Коммуникации — это как раз по ней.

Ланарк почувствовал себя слабым и обманутым. Ему хотелось ненавидеть Сладдена, но он не знал за что. Обличительным тоном он произнес:

— Я видел Нэн с ребенком.

— Рима мне говорила. Рад, что у них все в порядке. — Сладден с улыбкой кивнул.

— Заседание начинается, — объявил Ритчи-Смоллет. — Прошу садиться.

Народ расселся у стен. Сладден занял стул с высокой резной спинкой и подлокотниками; Ритчи-Смоллет усадил Ланарка справа от Сладдена, а сам сел слева. Грант устроился рядом с Ланарком. Ритчи-Смоллет проговорил:

— Прошу тишины. Секретарь, к сожалению, не явился, так что мы снова будем вынуждены принять протокол предыдущей встречи без оглашения. Но неважно. Наше сегодняшнее заседание созвано по причине… но об этом я попрошу рассказать нашего председателя, провоста Сладдена.

— Нынче нас почтил присутствием, — начал Сладден, — прежний гражданин Унтанка, недавний сотрудник института, работавший под руководством известного — точнее, вероятно, будет сказать: пресловутого — Озенфанта. Ланарк — вот он, со мною рядом — решил вернуться сюда по доброй воле, что, несомненно, свидетельствует о притягательной, дружественной обстановке в Унтанке, но также и о силе его патриотического духа.

Сладден сделал паузу. С криком «Замечательно!» Ритчи-Смоллет захлопал в ладоши. Сладден продолжил:

— Если не ошибаюсь, он побывал на личном приеме у Монбоддо.

Чей-то голос из-за колонны выкрикнул:

— Позор!

— В этих стенах у Монбоддо, разумеется, нет друзей, однако информация о том, как совет относится к Унтанку, для нас тайна за семью печатями, и потому мы приветствуем любую возможность что-либо об этом узнать. Со мною рядом находится также Грант, хорошо нам всем знакомый. Голос из-за колонны выкрикнул:

— Да здравствуют производители, Поли!

— Грант считает, что у него есть для нас важные новости. Что это, я не знаю, но думаю, они подождут, а сперва мы послушаем гостя, так?

Сладден взглянул на Гранта, тот пожал плечами.

— Итак, предоставляю слово Ланарку.

Смущенный, Ланарк встал:

— Не знаю, что и сказать. Я не патриот. Унтанк мне не нравится, я люблю солнечный свет. Сюда я прибыл, так как мне сказали, что Унтанк будет в ближайшие дни списан и проглочен, а всех обладателей паспортов совета переведут в более солнечный город. — Он сел.

Наступила тишина, потом Ритчи-Смоллет спросил:

— Это вам сказал Монбоддо?

— Нет, один из его секретарей. Некто Уилкинс.

— Я решительно возражаю против тона предыдущего оратора! — выкрикнул резким (куда Гранту!) голосом здоровяк с бычьей шеей. — Открыто бахвалится тем, что не испытывает дружественных чувств к Унтанку, между тем наш провост рекомендует его как своего рода посла, и что же за новости приносит нам этот посол? Сплетни. Ничего, кроме сплетен. Гора мучается родами, а родится гадкий грызун. Но какова же направленность речи субъекта, который провозгласил себя врагом вскормившего его города? Он заявляет, будто за днем Страшного суда, который грядет непременно, хотя и не известно когда, обладатели паспортов совета подлежат переводу в более счастливые пределы, все же остальные будут проглочены — уж не знаю, что он под этим подразумевает. Но все же я скажу вот что. У меня, как у некоторых других членов комитета и у самого оратора, есть паспорт совета. Цель его утверждений ясна: посеять раздор между нашими братьями, разобщить наши ряды. Позвольте мне заверить этого двойного агента, претендующего на роль мессии, что номер не пройдет. Нет лучших борцов с советом, чем люди вроде Скаугала и меня. Мы любим наш народ. Готовы вместе с Унтанком хоть плыть, хоть тонуть. А деморализующее влияние разглагольствований приглашенного оратора предлагаю совету свести на нет, сделав вид, что мы их не слышали.

— Какие разглагольствования, Гау? — мягко вмешался Ритчи-Смоллет. — Ланарк всего-то и произнес, что четыре кратких фразы. Я сосчитал. Прежде чем его отпустить, надо бы узнать немного подробностей. Уилкинс сказал, что Унтанк будет списан и проглочен. А не указал ли он почему?

— Да. Он объяснил, что вы больше себя не окупаете и что списание даст некий энергетический выигрыш. Его люди, мол, привыкли поглощать городки и деревни, но Унтанк будет первым съеденным крупным городом со времен Карфагена.

Раскатистый смех взорвался в разных концах комнаты. Вдогонку за выкриком из-за колонны: «Карфаген? А как насчет. Ковентри?» — зазвучало: «Ленинград! Берлин! Варшава! Дрезден! Хиросима!»

— Я бы упомянула также, — тягучим голосом дополнила какая-то седовласая дама, — Мюнстер ф тысяча пятьсот тридцать пятом году, Константинополь ф тысяча четыреста пятьдесят третьем и тысяча двести четвертом и Иерусалим — столько раз, что и не упомнишь.

— Пожалуйста, пожалуйста! Имейте терпение! — крикнул Ритчи-Смоллет. — Эти неудачные умозаключения относятся к тому времени, когда совет был расколот на две части или когда ему угрожали фанатики-диссиденты. Уверен, Ланарк не лжет, а пересказывает то, что слышал. Не иначе как его самого ввели в заблуждение.

— Ненасильственное уничтожение современного города — это что-то новенькое, — задумчиво протянул Сладден. — Это должен быть город с неэффективной властью. И существо должно будет поставить очень много мощных новых машин. Решение о том, чтобы уничтожить город, необходимо было принять на пленарном заседании совета, заседании, где был представлен Унтанк.

— Уилкинс сказал, что одобрение будет получено на встрече делегатов совета, которая состоится через восемь дней. С тех пор прошло время. Существо поставило мощные вакуумные экскаваторы для какого-то проекта экспансии. Один я видел. Но вам, джентльмены, конечно, лучше знать.

— Полный бред! — надрывался Гау. — В Унтанке нет второго такого врага совета, как я. Как старейший и самый активный член комитета я сражался с советом с тех самых пор, как окончилась последняя мировая война, и до недавнего времени мы ни разу не добивались от него таких крупных вложений. Еще вчера наши дороги и здания отставали от современного уровня на целый век. А теперь взгляните! Новейшие автомагистрали. Многоэтажные жилые дома. Городской центр с кварталами конторских зданий-небоскребов. Без помощи совета нам бы всего этого не видать. А по вашим словам, совет планирует нас раздавить!

— Меня эти нофшества не особенно фпечатляют, — вмешалась дама с тягучим голосом. — Прибыли от строительстфа наполофину уходят существу. Любой город жифет своей промышленностью, а наш — фсе еще пережифает упадок. Но чтобы поферить ф худшее, недостаточно слоф одного челофека. Нужны документальные доказательстфа.

— Не хотелось бы опускаться до личных выпадов, — начал Гау, — но…

— Простите, Гау, Джек хочет что-то сказать. — Сладден указал на помощника Ритчи-Смоллета, который махал ему из угла.

— Я чистил костюм приглашенного оратора, — сказал Джек, — и обнаружил в кармане газету совета. Может, она прольет свет.

Ланарк вынул газету, которую прихватил в кафе, принадлежащем совету. Взяв ее, Сладден начал читать. Гау не унимался:

— Не хотел бы переходить на язык оскорблений, но забота о благе общины меня вынуждает. Этот ваш приглашенный оратор, который разыгрывает из себя полномочного посла, — мне он знаком. Во время недавнего посещения совета в составе делегации я видел, как он, с длинноволосой подружкой и обшарпанным рюкзачком, вынюхивал атмосферу вокруг трона Монбоддо. И впечатление, скажу я вам, он произвел на власти самое жалкое. Так вот, если бы заговор о том, чтобы убрать этот город, действительно существовал, кто бы стал посвящать в его подробности подобного субъекта?

— А ну задай ему, Гау! — донесся вопль из-за колонны.

Ланарк, зевнув, встал. Он слышал, как сидевший рядом Грант шепнул: «Осторожнее!» — но растущее беспокойство в животе Ланарка не имело никакого отношения к спору. Он резко заявил:

— Никто не посвящал меня в подробности. Уилкинс ни от кого не скрывал эти планы; он говорил, что помешать может только революция. Мне все равно, верите вы моим словам или нет.

Он направился к двери, через которую вошел.

Но его остановил выкрик Сладдена:

— Погодите, это все должны послушать! — и он замер у столба. Сладден сказал: — Это из хронологического отдела «Западного Кулуара».

— Что имеется в виду? — вопросил Гау. — Затемненных областей не одна, а сотни. С какой стати мы должны думать, что они выбрали Унтанк?

— Я как раз и пришел, чтобы об этом рассказать, — проговорил Грант. — Тому назад около двух дней столкнулись на перекрестке автоцистерна «Кортексина» и грузовик «Алголагникса». Весь входящий транспорт был направлен в Имбер. Запасов пищи у нас осталось на три дня. Под «днем» я понимаю прежний солнечный день из двадцати четырех часов — приблизительно семнадцать сотен ударов сердца в час.

— Возьмите себя в руки, Грант! — воскликнул Ритчи-Смоллет. — Не думаете же вы, будто столкновение — результат преступного сговора между «Алголагниксом» и советом? Это чистейшая паранойя. Совет посылает специалистов, чтобы исправить повреждения.

— Аварии случаются на каждом шагу и без всяких заговоров. Но если это происходит у самого порога совета, с ними разбираются в момент. Почему же с нами медлят?

— Потому что порог совета там, а мы здесь. С точки зрения совета мы отдаленная, незначительная провинция, но это не значит, что они задумали сжить нас со свету. У меня был телефонный разговор с уполномоченным совета по транспорту. Его бригады очистки устраняют диспропорции на «Кортексин клоунинг плант». Это первоочередная задача, иначе половина Западной Атлантиды уйдет под океан. Но он лезет из кожи, чтобы как можно скорее послать специалистов и сюда. Так он говорит. Я его знаю. Он честный человек.

— Разве вы не замечали, как ведет себя совет в мирное время? — спросил Грант. — Он не делает ничего плохого. Не уничтожает, к примеру, городов или деревень, а просто позволяет существу перевести на бумагу все леса. Корней не остается, ничто не удерживает воду. Внезапно разражается буря (кто ее может предвидеть?), полмиллиона людей тонут или гибнут немного спустя от голода, совет помогает тем, кто выжил, помощники восстанавливают индустрию страны так, как это выгодно существу. Ничуть не сомневаюсь, ваш уполномоченный по транспорту — честный человек и искренне намерен очистить перекресток. Не сомневаюсь, что его подчиненные — честные люди и действительно заняты на более срочной работе. И также не сомневаюсь, что через три дня, когда распадется наша администрация и улицы города заполонят орды голодных бунтовщиков, совет с самыми честными намерениями запустит программу помощи в чрезвычайных ситуациях и эвакуирует Унтанк под землю через любой пищевод, какой предложит существо.

Долгое время все молчали.

— Ферно то, — мягко произнесла дама с тягучим голосом, — что пофрежденная нерфная схема нофой модели «Алголагникса» — опасный объект, и опасность растет с каждым мгнофением. Фначале дело ограничифается фибрацией, но через дфа дня по старой фременной шкале начнут фыделяться радиоактифные испарения, чрезфычайно летучие и смертоносные.

— Почему бы самим не убрать грязь? — бросил нетерпеливо Ланарк.

— У нас не хфатает защитных костюмоф. А без них нечего и думать подойти к объектам ближе чем на шестьдесят метроф.

— А они тяжелые? — спросил Ланарк. — Что, если затопить дорогу и смыть их?

— Многоканальные шланги, — сказал Грант Сладдену. — Откройте ливневую канализацию и распорядитесь, чтобы бригада пожарников смыла грязь шлангами.

— Это невозможно! — взревел Гау. — Даже если Унтанку и угрожает та опасность, о которой вы ведете речь, хотя я ни на секунду этого не допускаю, вы не имеете права поручать неподготовленным пожарным опасную работу квалифицированных специалистов по нервным схемам — это было бы вопиющее нарушение нормального демократического порядка. Уверен, нашего провоста не собьют с пути ни иеремиады приглашенного оратора, ни демагогия брата Гранта. Обычная история: все экстремисты, что правые, что левые, сливаются в дьявольском альянсе, направленном против всего, что есть стабильного в…

— Должна пролиться кровь, — громко произнес глухой голос за колонной. — Простите, не вижу другого выхода.

— Чья кровь должна пролиться, Скаугал? — мягко спросил Ритчи-Смоллет. — Когда, где и почему, Скаугал?

— Извините, если кого-нибудь расстроило мое замечание, — продолжил глухой голос, — прошу прощения. Но должна пролиться кровь, другого средства не вижу.

Добравшись до выхода, Ланарк нырнул под притолоку и закрыл за собой дверцу.

Глава 37 Появляется Александр

Не найдя выключателя, Ланарк в темноте поднялся по узкой винтовой лестнице почти до самого чердака и стал охлопывать стену. Наконец он наткнулся на грубую деревянную задвижку. Отодвинув ее, он с силой толкнул дверь и очутился под открытым небом, откуда смотрели звезды. То ли он попал не на ту лестницу, то ли не в ту дверь, но сейчас он стоял в желобе между двумя смутно различимыми скатами крыши. Судя по кухонным шумам — журчанию воды и звяканью посуды, — чердак находился неподалеку. Желоб явно тоже использовался для прохода, поэтому Ланарк двинулся на шум и уперся в каменный парапет, за которым виднелась внизу городская площадь. Если не считать двух крохотных фигурок, ее пресекавших, там было безлюдно. На противоположной стороне стояли обычные старые дома, с лавками в первом этаже и квартирами наверху; кое-где за занавесками горел свет. От этого у Ланарка сделалось уютно и приятно на душе, и он растерялся. Других городов, кроме Унтанка, он не помнил, однако всегда стремился в более светлое место; почему же сейчас ему понравился вид этих окон? Отчетливо слышались голоса с перекрестка. Не менее отчетливо звучали кухонные шумы, которые доносились из двери в выступе крыши за спиной у Ланарка. Он постучал, и тут же дверь открыла Фрэнки. От радости Ланарк схватил ее за талию и поцеловал в удивленный рот. Чуть погодя Фрэнки отпихнула его, проговорив со смехом:

— Ну что, весь на иголках?

— Как она?

— Когда я уходила, она спала, но я все же послала на всякий случай за сестрой.

— Спасибо, Фрэнки, ты хорошая девочка.

Миновав ряд арок, Ланарк осторожно вошел в ярко освещенный отсек. Рима мягко улыбнулась ему с подушки. Ланарк бросил: «Привет» — и присел на корточки на мягкой подстилке у кровати. Рима шепнула:

— Схватки начались.

— Отлично. Скоро придет сестра.

Ланарк нащупал под одеялом ладонь Римы. В отсек деловым шагом вошла плотная особа, смерила Ланарка хмурым взглядом и, улыбаясь во весь рот, склонилась над Римой.

— Значит, мы ждем малютку? — проговорила она громко и подчеркнуто членораздельно, как обращаются к слабоумным. — Малютку вроде той, какой вы сами родились в свое время у своей мамочки! Правда, прелесть?

— Я не собираюсь с ней разговаривать, — сказала Рима Ланарку. Она судорожно втянула ноздрями воздух и словно бы о чем-то задумалась.

— Все хорошо, — просюсюкала сестра. — Вам по-настоящему еще не больно, так ведь?

— Скажи ей, у меня болит спина! — огрызнулась Рима.

— У нее болит спина, — повторил Ланарк.

— А вам в самом деле хочется, чтобы муж оставался здесь? Некоторые мужчины очень-очень тяжело такое переносят.

— Скажи ей, пусть заткнется! — Чуть помолчав, Рима добавила злобно: — Скажи, я обмочила кровать.

— Это не то, о чем вы думаете, — пояснила сестра. — Вполне естественная вещь.

Она перевернула матрас и сменила простыню, а Рима тем временем, закутавшись в одеяло, устроилась на подстилке.

— У меня будет девочка, — проговорила она.

— Вот как, — откликнулся Ланарк.

— Я не хочу мальчика.

— Тогда я хочу.

— Почему?

— Кто бы ни появился, хоть один из нас будет ему рад.

— Не можешь не выставить меня неправой при первом удобном случае?

— Прости.

Она вернулась в постель, нахмурилась, скрипнула зубами и некоторое время, держа Ланарка за руку, старательно тужилась. Потом расслабилась и отчаянно выкрикнула:

— Скажи ей, пусть уберет боль у меня в спине!

— Если совсем худо, значит, скоро будет лучше, — утешила сестра. Она прихлебывала чай из фляжки-термоса.

— А! — прорычала Рима, отбросила ладонь Ланарка, стиснула кулаки поверх одеяла и, обливаясь потом, снова принялась тужиться.

Долгое время промежутки беспокойного отдыха чередовались с немыми упорными потугами.

Наконец Рима согнула ноги в коленях, раскинула их в стороны и резко спросила:

— Что происходит?

Медсестра откинула одеяла. Ланарк прислонился к стене напротив изножья постели и устремил взгляд на красную рану, которая росла меж бедер Римы. Шумно вздохнув, Рима закричала:

— Спина! Моя спина! Что происходит?

— Он появляется. Вот уже лицо.

В глубине раны Ланарк разглядел как будто стиснутое личико, высотой в шесть дюймов и шириной вполовину меньше; тонкий, как струнка, нос заканчивался нелепым пятачком, глаза тонули в вертикальных щелках. Рот представлял собой сморщенную дырочку, куда медсестра все время старалась сунуть палец — видимо, чтобы помочь дыханию. Затем рот растянулся в овальное отверстие с чем-то плоским внутри, овал стал расти, заполняя собой рану, плоская поверхность выпятилась наружу куполом, и купол оказался головой, за которую ухватилась рука сестры. Вселенная, казалось, замедлилась и смолкла. В медленной тишине на воздух было поднято крохотное рассерженное существо бледно-лилового цвета; за ним волочился канат из плоти. Существо имело пенис, суставы были согнуты, кулачки сжаты, веки плотно прикрыты, рот разевался в беззвучном крике ужаса и ярости. Рима, с лицом, словно бы исхлестанным бурей, неспешно обратила к нему любящую, одобрительную улыбку. Крохотное существо побагровело, раскрыло один глаз, другой и, несколько раз икнув, издало злой вибрирующий вопль. Вселенная задвигалась с прежней скоростью. Сестра отдала ребенка Риме и суровым тоном приказала Ланарку:

— Пойдите в кухню и принесите две глубокие тарелки.

— Зачем?

— Делайте, что вам говорят.

Ланарк побежал мимо арок, слыша отзвуки проходившей внизу службы. Далекий голос пастыря читал нараспев: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена»[13].

В кухне находился Джек и слушал Ритчи-Смоллета, который сидел, облокотившись о стол.

— Я бы посоветовал вести себя осторожнее, но мы сожгли за собой корабли, и теперь последствий не избежать. А, Ланарк! Как ваши дела?

— Отлично. Можно попросить две глубокие тарелки?

— Поздравляю! Мальчик или девочка? А как мать? — Ритчи-Смоллет взял из стопки две тарелки и протянул Ланарку:

— Спасибо. Мальчик. Мать вроде бы в порядке.

— Был один человек, а стало два — самое лучшее на земле чудо, правда? Надеюсь, вы удостоите меня чести окрестить малыша.

— Поговорю с его матерью, но она неверующая, — отозвался Ланарк, направляясь к двери.

— Вы уверены? Ну ладно. Возвращайтесь, как только сможете, и мы выпьем за их здоровье. В шкафу как будто хранится немного хереса — его используют для приготовления разных блюд.

Отсек, казалось, был весь заполнен женщинами. Рима кормила младенца. Фрэнки лила в таз воду из чайника, сестра выхватила у Ланарка из рук тарелки и сказала:

— Отлично, можете идти.

— Но…

— Тут и без вас негде повернуться.

Бросив еще один ревнивый взгляд на сына, Ланарк побрел прочь, но не в кухню, потому что не нуждался в компании. Внезапно ему захотелось физической нагрузки: пуститься бежать или одолеть подъем. Вблизи хоров он обнаружил винтовую лестницу и по ней быстро достиг еще одного открытого перехода под звездами. Под ледяным ветром Ланарк добрался до другой дверцы. Распахнув ее, он оказался в большой квадратной комнате, пыльной и тускло освещенной прожекторами, расположенными на полу. В центре стояла крутая железная лесенка, вдоль стены лежали в спальных мешках и курили шестеро «Лопухов Казанов». Один из них проговорил:

— Закрой дверь, приятель, и так тут зуб на зуб не попадает.

Ланарк, извинившись, закрыл дверь и направился к лестнице. Холодные ржавые ступени на каждом шагу скрипели и шатались. Вверху, когда тень скрыла его от глаз наблюдателей, Ланарк замедлил ход, стараясь иметь одновременно не меньше трех точек опоры. Пол, куда он вышел, состоял из тонких планок с дюймовыми промежутками. В пробивавшемся снизу свете виднелось подножие еще более крутой лестницы. В стенах спереди, сзади и по сторонам располагались гигантские окна, перегороженные горизонтальными каменными плитами. Ланарк глянул вниз, на черную крышу собора, обрамленную городскими огнями. Он стоял на узких ступеньках высоко в старой каменной клетке и прислушивался к слабому посвистыванию ветерка. С каждым очередным шагом Ланарк напоминал себе, что лестница прочная и что местами она прикреплена брусьями к стене, которая простояла уже не один век и, вероятно, не обрушится просто так, без предупреждения. Наконец он добрался — нет, не до пола, а до узкого металлического моста. Над ним нависал черный механизм. Ланарк различал деревянные балки, большое колесо и колокол, край которого, когда он туда просунулся, оказался на уровне его плеч. Он осторожно потянулся к массивному языку, рассчитывая легонько коснуться стенки колокола, однако при значительном угле отклонения усилий потребовалось больше, чем Ланарк рассчитывал, язык ударился в стенку и обдал его внезапным звонким «дон». Наполовину оглушенный и наполовину опьяненный этим звуком, Ланарк громко рассмеялся, позволил языку упасть и толкнул его обеими руками, поднырнул под ним, когда он шел обратно, и вновь потянулся, чтобы вновь толкнуть. Удары сделались неслышными. Ланарк чувствовал только гулкое дрожание колокола, моста, своих костей, башни, воздуха. Руки у него заныли от усталости. Вынырнув из-под колокола, он схватился за перила, хотя вначале ходивший в них звук ожег его ладони как электрическим током.

Гул постепенно затих. Ланарку почудились протестующие крики внизу, и он, стыдясь, что наделал шуму, взобрался по другой лестнице. Она привела его на перекрытие из деревянных планок — самый верхний этаж, где царила абсолютная тьма, если не считать полоски света под дверью. Ланарк пробрался туда, отодвинул задвижку и вышел на открытую ветрам площадку у подножия подсвеченной прожекторами колокольни. С перекрестка вновь донесся шум; он то усиливался, то стихал. Ланарк предположил, что это рев ветра, и шагнул к парапету, выходившему на некрополь, поскольку звуки шли с той стороны. На фоне пульсирующего зарева вырисовывались самые высокие монументы. Гул, напоминающий хор голосов, сменился глухим бормотанием, запнулся, кашлянул и стих. В темноте по небу поплыли величавые длинные тени, затем они внезапно стали расползаться, а зарево побледнело. Ярче всего теперь светили большие фонари вдоль шоссе. Вдали послышался и стал быстро приближаться пронзительный свист. На изогнутом мосту по дороге к перекрестку показалась цепочка красных пожарных машин с завывающими сиренами, которая устремилась в узкий проезд между некрополем и собором. Воздух начал наполняться транспортными шумами. Ланарк обошел башню и посмотрел на площадь. Ее с грохотом пересекали два грузовика, таща за собой прицепы, полные металлических обломков; потом струйка автомобилей потекла в обратном направлении. На территорию собора въехал самоходный кран, пересек старое кладбище и остановился у стены. Ланарк внезапно ощутил, как заледенели у него уши, руки и все тело, и вернулся к дверце в башенке.

Спускаясь по лесенке, Ланарк заметил, что свет, пробивавшийся снизу, сделался ярче. Комната, где лежали «Лагуормы», была теперь освещена лампочками в импровизированных бра. У двери работали двое электриков. Один из них сказал:

— Джимми, тебя разыскивал какой-то тип.

— Кто такой?

— Молодой. Длинноволосый.

— Чего он хотел?

— Не говорил.

У знакомого отсека слышалось странное пение, тихое и монотонное. На кровати лежал Сладден и, напевая «дададада», укачивал на руках бутуза в голубом шерстяном костюмчике. Рима, в свободной кофте и юбке, сидела рядом и вязала. От этого зрелища Ланарка переполнила холодная ярость. Рима бросила на него неприветливый взгляд, Сладден весело проговорил:

— А вот и наш гуляка!

Ланарк подошел к крохотной раковине, вымыл руки, потом сказал Сладдену:

— Дай его мне.

Он взял ребенка, тот заплакал.

— Положи его, — нетерпеливо бросила Рима. — Ему нужен отдых, мне тоже.

Усевшись в ногах постели, Ланарк спокойно запел: «Дададада». Мальчик перестал плакать и устроился у него на руках. От маленького тельца веяло теплом и уютом; Ланарк даже подумал с беспокойством, полагается ли отцу испытывать такое приятное, мирное ощущение. Он уложил мальчика в коляску, стоявшую у кровати, и подоткнул вокруг него мягкое одеяльце.

Сладден встал и, простирая руки, произнес:

— Великолепно. В самом деле великолепно. Я пришел, конечно, не только ради этого, но, помимо всего, я хотел тебя поздравить с отличным выступлением. Не надо ухмыляться, Рима, из него выйдет превосходный член комитета, когда он поучится дисциплине. Он прижал Гау и дал нам возможность действовать. Теперь сессия комитета идет непрерывно. Я не хочу сказать, будто мы все не покидаем дома капитула, но некоторые, действительно, находятся там постоянно.

Ланарк сказал:

— Слушай, Сладден, мне хочется побыть с моей женой и ребенком. Ты меня понял?

— Конечно! — весело согласился Сладден. — Сейчас ухожу. Вернусь за вами позже.

— Ты о чем?

— Сладден предложил нам комнату у себя в доме, — пояснила Рима.

— Мы отказываемся.

— Не хочу вам что-либо навязывать. Но здесь, мне кажется, не совсем подходящее место, чтобы растить ребенка.

— Унтанк мертв, с ним покончено, ты что, не понимаешь? — крикнул Ланарк. — Ребенок и мы с Римой отправимся в более светлый город. Уилкинс нам обещал.

— Не стоит так уж доверять твоим друзьям из совета, — серьезно отозвался Сладден. — Мы расчистили шоссе, к нам опять двинулись грузовики с продовольствием. И даже если Уилкинс говорил правду, ты забываешь о различии во временной шкале. Здесь не был введен децимальный календарь, и то, что совет называет днями, у нас может растянуться в месяцы, если не в годы. И еще, вспомни: Александр родился здесь. У тебя есть паспорт совета. У него нет.

— Кто такой Александр?

Сладден указал на коляску. Рима пояснила:

— Ритчи-Смоллет его окрестил.

Ланарк, подпрыгнув, взревел:

— Окрестил?

Александр расплакался.

— У-тю-тю, — забормотала Рима, осторожно раскачивая коляску за ручку. — У-тю-тю.

— Почему Александр? — яростно зашептал Ланарк. — Почему было не подождать меня? Что за спешка? Пожар?

— Не дождались… Почему ты не пришел, когда тебя звали?

— Не звали вы меня!

— Звали. Джек заходил, когда ты буянил в башне, кричал тебе снизу, но ты не соизволил сойти.

— Я не знал, что это Джек, — смутился Ланарк.

— Напился? — спросила Рима.

— Разумеется нет. Ты ведь никогда не видела меня пьяным.

— Может, и так, но ты частенько ведешь себя не лучше пьяного. И Ритчи-Смоллет сказал, что из кухни исчезла бутылка хереса для готовки.

— Я ухожу, — хихикнул Сладден. — Не хочу быть третьим лишним при ссоре любовников. Увидимся позже.

— Спасибо, — кивнул Ланарк. — Мы сами разберемся.

Пожав плечами, Сладден вышел. Александр постепенно заснул.

Рима, поджав губы, усиленно работала спицами. Ланарк лег на кровать, положил руки под голову и проговорил хмуро:

— Я вовсе не хотел уходить. И мне не пришло в голову, что я отсутствую слишком долго.

— Тебя не было часами — целую вечность, как мне показалось. Ты не ощущаешь времени. Совсем.

— Александр неплохое имя. Можно сократить до Алекс. Или Сэнди.

— Его имя Александр.

— Что ты вяжешь?

— Одежду. Детям нужна одежда, ты не замечал? Нельзя же вечно жить за счет Ритчи-Смоллета.

— Если Сладден прав насчет календарей, — задумчиво пробормотал Ланарк, — мы здесь пробудем долго. Придется мне поискать себе работу.

— Вижу, ты снова собрался оставить меня в одиночестве. Зачем ты звонил в колокол? Может, все же был пьян?

— Я звонил, оттого что был счастлив. Почему ты на меня наскакиваешь?

— Чтобы защитить себя.

— Прости, что накричал на тебя, Рима. Я был поражен и рассердился. Рад, что я опять с тобой.

— Да, тебя вполне устраивает жизнь в коробке, ты ведь можешь сбежать в башню или на заседание комитета — куда тебе вздумается. А я когда получу хоть немного свободы?

— Когда только захочешь.

— А ты останешься здесь и присмотришь за Алексом?

— Конечно. Так будет по-честному.

Рима вздохнула, улыбнулась и скатала вязанье. Она быстро поцеловала Ланарка в лоб, потом подошла к комоду и стала смотреться в зеркало.

— Ты уже уходишь?

— Да. Ланарк. Мне очень нужно развеяться.

Рима накрасила себе губы помадой.

Ланарк спросил:

— Кто тебе это дал?

— Фрэнки. Мы пойдем потанцуем. И пусть нас закадрят двое молоденьких-премолоденьких мальчиков. Ты ведь не против.

— Нет, если дело ограничится танцами.

— Мы собираемся с ними пококетничать. Пусть полезут на стенку от желания. Женщинам средних лет иногда требуется, чтобы кто-нибудь из-за них полез на стенку.

— Ты не женщина средних лет.

— В любом случае уже не девочка. Когда проснется Алекс, поменяй ему подгузник — в верхнем ящике комода есть чистый. Грязный положи в пластиковый мешок под кроватью. Если заплачет, подогрей на кухне немного молока — но смотри, чтобы не было слишком горячим. Попробуй пальцем.

— Разве ты не кормишь его грудью?

— Кормлю, но он должен научиться пить как все нормальные люди. Впрочем, я, наверное, вернусь раньше, чем он проснется. Как я выгляжу?

Она встала в позу, прижав ладони к бедрам.

— Молоденькая, свеженькая. И очень красивая.

Нежно поцеловав Ланарка, Рима ушла. Скучая по ней, он лег обратно в постель и заснул.

Разбуженный криком Александра, Ланарк поменял ему подгузник и отнес ребенка в кухню. За столом сидели и закусывали Джек и Фрэнки. Фрэнки сказала:

— Привет, человек-порох. Как Рима?

Ланарк удивленно уставился на нее и залился краской. Он пробормотал:

— Пошла прогуляться. Ребенку нужно молоко.

— Я приготовлю ему бутылочку.

Ланарк стал мерить шагами кухню, бормоча какую-то бессмыслицу Александру, потому что почувствовал в груди странную пугающую боль и не хотел общаться с взрослыми. Фрэнки протянула ему теплую бутылочку с соской, завернутой в белую салфетку. Выдавив из себя несколько слов благодарности, Ланарк вернулся в свой отсек. Он сел на кровать и поднес соску к губам Александра, но тот отвернулся и заверещал:

— НененененеМамамамам!

— Она скоро вернется, Сэнди.

— НененененененененененеМамамамамамамамамам!

Александр не умолкал, и Ланарк стал ходить с ним по комнате. Ему казалось, что он несет карлика, который молотит его по голове палкой, отнять палку невозможно, выпустить карлика из рук — тоже. В соседних отсеках начали стучать в стенки, наконец вошел мужчина и сказал:

— Слушай, Джимми, кое-кто здесь не прочь заснуть.

— Ничего не могу сделать, и зовут меня не Джимми.

Посетитель был высокого роста, лысый, щеки у него заросли седой щетиной, из верхних зубов сохранился всего один, почерневший, на плечи был наброшен грязный серый плащ. Немного поизучав Ланарка, он вытянул из кармана коричневую бутылку.

— От молока толку ноль. Дай ему глоток вот этого — уснет как миленький.

— Нет.

— Тогда сам хлебни.

— Нет.

Посетитель со вздохом сел на стул и предложил:

— Поведай мне о своих печалях.

— У меня нет печалей! — рявкнул Ланарк, изнывающий и неспособный думать.

— Мамамамамамамамамам! — орал Александр.

— Если дело в женщине, — продолжал посетитель, — тут я могу дать совет, ведь я однажды был женат. Что вытворяла моя жена — о том лучше помолчать при малютке. Знаешь, женщины не такие, как мы. Они на семьдесят пять процентов состоят из воды. Можешь почитать об этом у Павлова.

Александр прихватил деснами соску и начал сосать. Ланарк облегченно вздохнул. Чуть помедлив, он отозвался:

— Мужчины тоже большей частью состоят из воды.

— Да, но только на семьдесят процентов. Лишние пять процентов — это и есть разница. Понятия и чувства у них такие же, как у нас, но еще у них бывают приливы, а потому частицы человеческой сущности у них внутри, то собьет в кучу, то разнесет в разные стороны. Ими управляет лунное притяжение: можешь почитать у Ньютона. Как же им следовать правилам приличия, если их направляет луна?

Ланарк уложил Александра в коляску, рядом поместил бутылочку и принялся осторожно качать коляску за ручку. Посетитель продолжал:

— Когда я женился, я был простак простаком: Ньютона не читал, Павлова тоже, вот и прогнал сучку за порог — ты уж прости за выражение, я о жене. А теперь думаю, лучше бы я взамен того глотку себе перерезал. Сделай-ка мне одолжение, приятель. Устрой себе передых. Глотни спиртного.

Ланарк взглянул на протянутую ему коричневую бутылку, взял ее и сделал изрядный глоток. Вкус оказался чудовищным. Возвращая бутылку, Ланарк попытался сказать спасибо, но на глазах у него выступили слезы, и он мог только хватать ртом воздух и гримасничать. По внутренностям постепенно распространялась волна теплого оцепенения. Он слышал голос посетителя:

— Женщин нужно любить, но не брать в голову, то есть не задумываться об их поступках. Поступают как поступают, и никто ничего не может с этим поделать. Мы поступаем так, как велят обстоятельства.

— Что нам назначено, — вставил Ланарк, проникшийся чувством глубокого понимания, — то нас не минует.

— Сто лет пройдет, — продолжал гость, — а все будет по-прежнему.

Ланарк услышал, как Александр спросил печально:

— Когда она пидет?

— Скоро, сынок. Совсем скоро.

— Когда это скоро?

— Не сейчас, но близко к тому.

— Мне она сейчас нужна.

— Значит, ты уж слишком хочешь, чтобы она пришла. А ты постарайся хотеть прилично.

— Что такое «пилично»?

— Молча. Молчать всегда прилично. Когда я лучше это пойму, я перестану разговаривать. На мили вокруг меня не будет слышно. Я стану излучать молчание, как темная звезда, сияющая в промежутках между звуками и разговором.

— Ты не учитываешь политику, — агрессивно возразил гость. — Политика строится на шуме. Не знаю, как под чем другим, а под этим подпишутся все партии.

Александр вскрикнул:

— Они меня кусают!

— Кто тебя кусает? — Ланарк, шатнувшись, склонился над коляской.

— Мои зубы.

Ланарк сунул палец в крохотный рот и нащупал краешек кости, прорезавшийся через десну. Он произнес неуверенно:

— Быстро же мы старимся в этом мире.

— Запомни одну важную вещь, — говорил гость, — ты высосал бутылку до самого донышка. Я не жалуюсь. Я знаю, где достать другую, но за нее нужно выложить пару долларов. По доллару с носа. Идет?

— Простите, У меня нет денег.

— Что здесь происходит? — В отсек с сердитым видом вошла Рима.

— У Сэнди режутся зубки, — отозвался Ланарк.

— Уже ухожу, хозяйка, — заверил гость и ушел.

Рима переменила Александру подгузник, угрюмо бросив:

— Тебе ничего нельзя доверить.

— Но я его покормил. Я присматривал за ним.

— Ха!

Ланарк следил за ней, лежа в кровати. Он уже протрезвел, и в груди снова закололо, но все же он чувствовал благодарность и облегчение. Помолчав, он спросил:

— Тебе понравились танцы?

— Танцы?

— Ты говорила, что пойдешь танцевать вместе с Фрэнки.

— Да? Может быть. Но с Фрэнки я не встретилась и отправилась искать жилье вместе с этим, как бишь его… С жирным воякой. Макпейком.

— Макпейком?

— Он тусовался вместе с нами в старой «Элите». Нынче на месте «Элиты» шоссе. Большой забетонированный ров, больше ничего. Они в самом деле решили поставить здесь все с ног на голову.

— Нашлись подходящие квартиры?

— Таких сотни, все красивые и с мебелью. Но у нас нет денег, так что я зря потратила время. Ты это собирался сказать?

— Нет, конечно, нет.

Она устроила Александра в коляске и приняла унылую позу, с опущенной головой и скрещенными под грудью руками. Ощутив укол нежности и желания, Ланарк шагнул к ней, простирая ладони и шепча:

— Рима улыбнулась, вскочила и затанцевала ему навстречу с простертыми руками, норовя его ущипнуть.

— О Рима, дорогая, — зачмокала она, — дорогушечка-пампушечка, душечка-лапушечка, давай самую чуточку предадимся любови-моркови…

Ланарк со смехом стал обороняться от болезненных щипков, пока они с Римой, обессиленные, не упали на кровать. Чуть помолчав, он грустно спросил:

— Я в самом деле такой?

— Боюсь, что да. Ты очень дерганый и жалкий.

Она вздохнула и стала расстегивать кофту.

— Так или иначе, если желаешь, давай хоть ненадолго предадимся любви.

Удивленно глядя на нее, Ланарк отозвался:

— Я не могу предаться любви: ты заставила меня почувствовать себя маленьким и смешным.

— Я заставила тебя чувствовать себя смешным? Правда? Вот здорово. Я просто в восторге. Это ты все время заставляешь меня чувствовать себя маленькой. Ты никогда не считался с моими чувствами, никогда. Вытащил нас из места, где были все условия, невзлюбил, видите ли, тамошнюю пищу, и что хорошего из этого вышло? Мы питаемся тем же, чем и прежде. Ликовал, когда я родила тебе сына, и не можешь даже обеспечить его жильем. Вовсю меня используешь и убежден, что ты безупречен, во всем и всегда прав. Угрюмый зануда, без капли юмора, однако желаешь, чтобы я гладила тебя по голове и приговаривала, что ты большой и важный человек. Нет уж, прости. Осточертело.

Рима вернулась к коляске и вновь принялась за вязание.

Ланарк сел на постели, пряча лицо в ладонях.

— Это преисподняя.

— Да. Знаю.

— Мне хотелось, чтобы ты меня полюбила.

— Ты считаешь это самим собой разумеющимся, а я так не могу. Ты не знаешь, как вызвать у меня любовь. Другие это умеют, а ты нет.

Подняв взгляд, Ланарк спросил:

— Какие другие?

Рима продолжала вязать. Он встал и крикнул:

— Какие другие?

— Могу сказать, если не закатишь истерику.

Александр выпрямился и с интересом спросил:

— Папа собирается закатить истерику?

Ланарк молча потряс головой и прошептал:

— Мне нужно уйти.

— Да, наверное, — кивнула Рима. — Поищи работу. Тебе она нужна.

На пороге он обернулся, надеясь поймать дружеский или одобрительный взгляд, но лицо Римы выражало застывшую муку, и он только кивнул на прощание.

— До свидания, папа, — небрежно попрощался Александр.

Ланарк махнул ему, чуть помедлил и вышел.

Глава 38 Большой Унтанк

Тенистый неф выглядел громадным и пустым, однако у выхода Ланарк заметил Джека, который сидел на купели. Ланарк думал ограничиться небрежным кивком на ходу, но Джек так откровенно стал его разглядывать, что он остановился и напряженным голосом спросил:

— Не скажете ли, где найти биржу труда?

— Биржи труда сейчас называются иначе: центрами занятости, — пояснил Джек, спрыгивая вниз. — Я вас отведу.

— А Ритчи-Смоллет без вас обойдется?

— Может, и нет, но я без него обойдусь. Я легко меняю работодателей.

Джек повел Ланарка через территорию собора к автобусной остановке на краю площади. Ланарк сказал:

— У меня нет денег на билет.

— Не беспокойтесь. Мелочи у меня достаточно. А что вам нужно в центре занятости?

— Получить неквалифицированную работу — делать что-нибудь полезное в точности как укажут.

— Нынче в Унтанке таких рабочих мест осталось мало. Разве что очистка. Но тут требуются молодые и здоровые.

— Как вы думаете, сколько мне лет?

— Полжизни, по крайней мере, уже прожито.

Ланарк окинул взглядом тыльную сторону своих ладоней, с выступающими венами, и пробормотал после паузы:

— По крайней мере, нет драконьей кожи.

— Что-что?

— Я не молод, но драконьей кожи у меня нет.

— А как же. Мы, чай, не в Средние века живем.

Ланарк ощутил себя жертвой внезапного несчастного случая. Он думал: «Прожито полжизни, и чего я достиг? Что свершил? Произвел на свет сына, но это в основном заслуга матери. Кому я в жизни помог? Только Риме, но ей я помог справиться с бедами, которых бы она не нажила, будь рядом кто-то другой. Все, что у меня есть, — это жена и ребенок. Я должен добыть для них жилье, безопасное удобное жилище».

Словно бы в ответ на его мысли, угол площади пересек автобус, на боку которого красовалось изображение матери с ребенком. Сверху была нанесена надпись:

— Мне нужно много денег, — сказал Ланарк. — Если я их не добуду, придется просить у службы обеспечения.

— Название поменялось. Теперь они называются службой социальной стабильности. И они выдают не деньги, они выдают три-в-одном.

— Что это такое?

— Особый вид хлеба. Он питает, успокаивает и устраняет ощущение холода — это нужно бездомным. Но сомневаюсь, что вам стоит это есть.

— Почему?

— От малой толики вреда не будет, но со временем от такого питания повреждается интеллект. Конечно, не будь этого продукта, проблема безработицы привела бы к катастрофе. Вот ваш автобус.

— Это в самом деле преисподняя.

— Есть и другие, похуже.

Автобус был расписан под кусок «Энигма де филе конгалез». На боку виднелась надпись: НЫНЕ КАЖДЫЙ МОЖЕТ ВКУСИТЬ ВЫСОКОЦЕННУЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЕДУ — ЗАМОРОЖЕННУЮ ТАЙНУ, ПИЩУ ПРЕЗИДЕНТОВ.

Джек подвел Ланарка к сиденью на верхнем этаже автобуса и вынул пачку сигарет с наклейкой ЯД.

— Хотите? — спросил он.

— Нет, спасибо. — Ланарк уставился на Джека, который разжигал белый цилиндрик, где было напечатано: НЕ КУРИТЕ ЭТО.

— Да, они вредны, — проговорил Джек, затягиваясь. — Вот почему совет потребовал печатать предупреждение.

— Почему же не остановят их производство?

— На них подсела половина населения. И совет получает половину выручки от продаж. Их производит «Алголагникс». Есть, конечно, и менее вредные наркотики, но, если их легализовать, они не принесут такой прибыли.

На встречном автобусе под окнами тянулась надпись:

Джек спросил:

— Когда вы поинтересовались, обойдется ли без меня Ритчи-Смоллет, вы ведь хотели съязвить?

— Простите.

— Ничего. Да, он от меня зависит, старина Смоллет. И Сладден тоже. К кому попало я на работу не нанимаюсь. Вот тот болван тоже был в свое время моим боссом.

Джек указал на изодранный плакат, которым был закрыт угол разрушенного жилого дома. За столом с телефонами сидел человек, лицо его выражало дружелюбие. Надпись снизу гласила:

— Таллентайр был очень большой шишкой, после того как отменили проект Кью — тридцать девять. Некоторое время он даже был провостом. Но Сладден в конце концов положил его на лопатки. Сладден указал, что плакаты были помещены в тех районах Унтанка, где жили безработные, да и в любом случае в Унтанке не было людей, способных основать новые фабрики. Инициатива перешла к Сладдену и Смоллету, я последовал за ней. Люблю деятельность. Вот поэтому я сейчас с вами.

— Почему же вы со мной?

— Вы ведь не тот, за кого себя выдаете? Я согласен с Гау. Вы что-то вроде агента или следователя. Если бы вы работали на Озенфанта и имели паспорт совета, к чему тогда вопросы об очистке и социальной стабильности?

— Я не работаю на Озенфанта. И какая мне может быть польза от паспорта совета?

— Вы можете получить очень высокооплачиваемую работу.

— Как раз это мне и нужно! — встрепенулся Ланарк. — Как ее получить? Как раз это мне и нужно!

— Попросите в центре занятости, чтобы вас занесли в реестр профессионалов, — хмуро бросил Джек.

Он выглядел разочарованным.

Приободрившись, Ланарк выглянул в окно. Автобус проезжал мимо забитых покупателями новых магазинов; в витринах, растянувшихся на целый квартал, красовались товары в ярких упаковках: еда, лекарства, пластинки, одежда. Ланарк заметил множество ресторанов с восточными названиями и всевозможные игорные заведения. В иных из них сидели за прилавками люди с пакетами и корзинками — видно, игра шла на еду. В просветах, оставшихся после сноса зданий, теснились автомобили; ограды вокруг были испещрены яркими надписями, ругательными и угрожающими: БЕШЕНЫЙ МАК УБИВАЕТ, НАМИ ПРАВЯТ МЕРЗКИЕ ПСИХИ, КРОШКИ МАЛСИ ИДУТ, но они не могли соперничать с более крупным текстом плакатов. Изображения семейной жизни, секса, еды, денег сопровождали надписи загадочнее тех, что были на заборах.

Ланарк заметил:

— В указаниях недостатка нет.

— Вам нравится реклама?

— Нет.

— Без нее город бы застыл — она оживляет деятельность. Почитайте вот это.

Джек указал на небольшой плакат в автобусном окне.

Они вышли на большой площади, хорошо знакомой Ланарку, хотя раньше здесь не было столько света и публики. Разглядывая статуи на массивных викторианских пьедесталах, он размышлял о том, что видел их еще прежде, чем узнал Риму. Площадь, как и раньше, окружали нарядные каменные здания, за исключением стеклянной стены с рядом блестящих дверей, у которой остановились Ланарк с Джеком. Наверху чередовались широкие горизонтальные полосы, стеклянные и бетонные — и так этажей двадцать или тридцать.

Джек пояснил:

— Центр занятости.

— Большой.

— Здесь помещаются все центральные центры занятости, а также центральный центр стабильности и среды. Здесь я вас оставлю, если не возражаете.

Ланарк чувствовал, что уже переживал похожую ситуацию — вероятно, когда имел дело с Глопи. Он сказал неловко:

— Простите, что не оправдал ваших ожиданий — то есть, что я не человек действия.

Джек пожал плечами:

— Вашей вины тут нет. Хочу вам кое-что посоветовать…

Внезапно его прервал вой сирен и грохот, похожий на слабые раскаты грома. Движение транспорта на площади замерло. Пешеходы остановились, провожая взглядом быстро пронесшийся мимо открытый грузовик, полный вооруженных людей в хаки и в черных беретах. Он был на гусеничном ходу — подобные гусеницы Ланарк видел в фильмах, где они медленно катились по пересеченной местности, но здесь, на гладкой дороге, они промелькнули так быстро, что Ланарк едва успел их заметить.

— Армия! — У Джека разгорелись глаза. — Теперь-то мы увидим действие. Эй! Эй! Эй!

С криком он ринулся вдоль кромки тротуара, махая ожившему такси. Оно приблизилось, Джек вскочил внутрь. Ланарк провожал такси взглядом, пока оно не скрылось за углом, потом немного постоял на месте. На душе было гадко и неспокойно. Он думал об Алексе, Риме и солдатах. Прежде он не встречал на улицах вооруженных людей. Наконец Ланарк повернулся и вошел в здание.

Встретив у входа человека в униформе, Ланарк сказал:

— Я ищу работу.

— Где вы живете?

— В соборе.

— Собор — это пятый округ. Езжайте одиннадцатым лифтом на двадцать первый этаж.

Лифт напоминал металлический гардероб и был набит плохо одетыми людьми. Когда Ланарк выходил, у него вновь возникло чувство, что он очутился в прошлом. Перед ним было обширное неопрятное помещение, отделанное серой каучуковой плиткой; на скамьях теснилось множество людей самого разного возраста. Вдоль одной стены тянулась стойка, перегороженная на отсеки; в отсеке напротив лифта имелся стул и вывеска «Справки». Направляясь туда, Ланарк чувствовал сопротивление воздуха, похожего на прозрачное желе. Посетители сидели на скамьях в оцепенении, с отрешенными лицами, словно застыли в этом желе. Любое движение отнимало силы — но повернуть назад было бы так же утомительно. Ланарк добрался до стула, тяжело на него опустился и, не сгибая спины, задремал. Проснулся он вроде бы от крика. Открыв глаза, он отозвался заплетающимся языком:

— Я… я не… не животное.

Старик клерк с щетинистыми бровями сказал из-за прилавка:

— Тогда вы должны быть занесены в реестр профессионалов.

— А?.. Как?

— Ступайте вниз, на третий этаж.

Ланарк вернулся к лифту и только в кабине окончательно проснулся. Он спросил себя, все ли конторы в этом здании пропитаны той же мертвящей атмосферой.

Однако на третьем этаже дела обстояли иначе. Пол был покрыт мягким зеленым ковром. Посетителей ждали удобные низкие кресла у круглых стеклянных столиков, на которых были разбросаны журналы, но воспользоваться ими было некому. Стойки тоже отсутствовали. С клиентами беседовали мужчины и женщины, чересчур элегантные для клерков, и сидели они за просторно расставленными столами, которые разделяли подставки с цветочными горшками. Администратор, молодая девушка, направила Ланарка к столу женщины чуть старше. Та подтолкнула к нему пакет с ярлыком: «ГОЛУБОЙ ЯД».

— Садитесь, пожалуйста. Вдыхаете этот яд?

— Нет, спасибо.

— Мудро с вашей стороны. Расскажите о себе.

Они немного поговорили. Женщина вытаращила глаза.

— Вы в самом деле работали с Озенфантом? Потрясающе! Расскажите, что он за человек? То есть в частной жизни.

— Чересчур много ест и плохой музыкант.

Женщина хихикнула, словно услышала нечто умное и скандальное, потом сказала:

— Я на минутку вас покину. Мне пришла в голову довольно неплохая мысль.

Вернулась она со словами:

— Нам везет… мистер Гилкрист может принять вас прямо сейчас.

Пока они лавировали между столами, женщина шепнула:

— Строго между нами: думаю, мистер Гилкрист очень хочет с вами встретиться. Также и мистер Петтигрю, хотя он, конечно, этого не выдает. Мистер Петтигрю вам непременно понравится: он такой жуткий циник.

Женщина довела Ланарка до конторы, но дальше с ним не пошла.

Ланарк вошел в контору, где стояли три стола: два рабочих и один обычный, в углу, — за ним печатала секретарша. У края ближайшего стола сидел высокий лысый мужчина и разговаривал по телефону. Он встретил Ланарка улыбкой и указал на кресло, продолжая говорить:

— Он, должно быть, страдает folie de grandeur.[14] Провосты служат буферами между нами и избирателями; им не положено что-либо делать. Но, разумеется, никому не хочется бунта.

Плотный мужчина, сидевший за задним столом, откинулся на спинку стула и стал посасывать трубку. Ланарк видел через окно подсвеченную прожекторами крышу здания на той стороне площади. Купол в одном ее конце был увенчан блестящим флюгером в форме галеона. Высокий мужчина положил трубку и произнес:

— Так-так. Меня зовут Гилкрист. Очень рад с вами познакомиться.

Они обменялись рукопожатием, и Ланарк заметил у Гилкриста на лбу отметку совета. Усевшись с Ланарком за журнальный столик, Гилкрист заговорил:

— Думаю, кофе нам не помешает. Черный или со сливками? Позаботьтесь, мисс Мейхин. Слышал, вы ищете работу, Ланарк.

— Да.

— Но какого рода — пока не знаете.

— Правильно. Меня больше интересует размер жалованья.

— Вы хотели бы работать здесь?

Ланарк обвел взглядом комнату. Секретарша возилась с кофеваркой, водруженной на шкаф для бумаг. Сидевший за другим столом мужчина с крупным печальным лицом подмигивал Ланарку, не меняя выражения. Ланарк отозвался:

— Над этим предложением стоит подумать.

— Хорошо. Вы говорили о жалованье. К сожалению, у нас это больной вопрос. Как нам выплачивать установленную сумму каждый месяц или год, если мы не умеем считать даже минуты и часы? Пока совет не пришлет нам давно обещанные децимальные часы, Унтанк принадлежит практически к интеркалендарной зоне. Сейчас он держится силой привычки. Не правилами, не планом, а привычкой. Как держать размер при помощи эластичной рулетки?

Ланарк нетерпеливо тряхнул головой:

— Мне нужно кормить семью. Что вы можете мне предложить?

— Кредит. Наш персонал получает кредитные карты «Квантума». От них куда больше проку, чем от денег.

— Смогу я снять удобный дом для троих?

— Запросто. Можете даже купить дом. Энергия, чтобы за него уплатить, будет удержана из вашего будущего.

— Тогда я охотно стану здесь работать.

— Я должен ознакомить вас с вашими обязанностями.

— Нет необходимости. Я буду делать все, что укажут. Гилкрист с улыбкой покачал головой:

— Социальное невежество считается добродетелью только у рабочего класса. Мы, профессионалы, должны понимать, как действует организм в целом. Это наше бремя, но и наша гордость. За то нам и платят больше, чем другим.

— Ерунда! — воскликнул крепыш за другим столом. — Кто в этом здании понимает организм в целом? Вы, да я, да, возможно, старуха наверху, а все остальные забыли. Им объясняли, но они забыли.

— Петтигрю — циник, — рассмеялся Гилкрист.

— Обаятельный циник, — пробормотал Петтигрю. — Прошу это помнить. Петтигрю — циник, который всех обаял.

Секретарша водрузила на стол поднос с кофейными принадлежностями. Гилкрист отнес свою чашку к окну, сел на подоконник и произнес тоном оракула:

— Занятость. Стабильность. Среда. Три обязанности, но, если разобраться, понимаешь, что одна. Занятость обеспечивает стабильность. Стабильность позволяет улучшать среду. Улучшенная среда — условие занятости. Змея кусает свой хвост. Нет первой задачи, и нет последней. Это огромное здание — центр всех центров, башня благосостояния — стоит затем, чтобы обеспечивать полную занятость, разумную стабильность и удовлетворительную среду.

— Животные, — проговорил Петтигрю. — Мы здесь имеем дело с животными. Подонки. Отбросы. Падшие из падших.

— Петтигрю хочет сказать, что работы и жилья на всех не хватает. Естественно — как во всяком обществе со свободной конкуренцией, — безработные и бездомные, как правило, менее умны, здоровы, энергичны, чем прочие люди.

— Это орда тупых, грязных бездельников. Я знаю их, сам среди них вырос. Вы, либералы из среднего класса, любите их обхаживать, а я бы не позволил им даже плодиться. Что нам необходимо, так это рентгеновский облучатель под турникетами на футбольных стадионах. Каждый проходящий получает дозу девятьсот рентген прямо в яички. Без всякой боли. Никто бы ничего не заподозрил, пока ему не выдадут при выходе, вместе с билетом, маленькую памятку: «Дорогой сэр, теперь вы можете трахать свою жену совершенно безопасно». Гилкрист смеялся так, что кофе выплеснулся на блюдце.

— Ты неисправим, Петтигрю! Тебя послушать, так каждый сам виноват в своих несчастьях. Но признай, что со времени закрытия нашего главного предприятия больных, сумасшедших и преступников стало больше. Это не совпадение!

— Скажи спасибо профсоюзам! Процветание создают хозяева, когда борются друг с другом, стремясь еще больше разбогатеть. Если им приходится бороться еще и с рабочими, от этого теряют все. Не удивительно, что большие группы переместили свои фабрики на континенты с дешевой рабочей силой. Я радуюсь одному: что более других пострадали завистливые лидеры, у которых ничего нет за душой. Жадность — не подарок, но зависть в сто раз хуже.

— Что ты все о политике? Будет тебе, помолчи, — мирно заметил Гилкрист. Он поставил чашку на подоконник, подсел к Ланарку и сказал спокойно: — Не обращайте внимания на его злой язык. Петтигрю в своем роде святой. Он помог стольким вдовам и сиротам, что и представить себе трудно.

— Оправдания излишни, — сказал Ланарк. — Я теперь понимаю, что в этом мире процветают только те, кто принадлежит к большим мощным группам. Ваша группа имеет дело с людьми, которые лишены этого преимущества. Я желаю быть с вами, а не под вашим началом, так что объясните, чем я должен заниматься.

— Сразу берете быка за рога, — заметил Гилкрист. — Запомните, что наше дело — помогать несчастным, и мы, по мере сил, действительно им помогаем. Проблема в нехватке средств. После недавней реорганизации Большого Унтанка нам, чтобы обслуживать все возрастающее количество несчастных, существенно увеличили штат, и теперь тысячи наших высококвалифицированных сотрудников — планировщики, архитекторы, инженеры, художники, специалисты по обновлению и консервации, врачи, чья специальность кровь, пищеварительный тракт, мозги, — сидят сиднем и выпрашивают средства, чтобы начать работать.

— А я что буду делать?

— Вы сможете начать с клерка класса «Г» по работе с клиентами. Будете сидеть за столом и выслушивать жалобы. Нужно будет записывать фамилии, адреса и говорить людям, что они получат извещение по почте.

— Чего уж проще.

— Самая трудная у нас работа. Необходимо будет делать вид, что внимательно выслушиваете. Если увидите, что клиент иссякает, задайте какой-нибудь вопрос — лишь бы не умолк. Пусть говорит, пока не выдохнется, и еще дольше, если это возможно.

— И по его рассказу я должен буду написать отчет?

— Нет. Просто отметьте фамилию, адрес и скажите, чтобы ждал извещения по почте.

— Почему?

— Этого вопроса я и боялся, — вздохнул Гилкрист. — Как я уже указывал, многим мы не можем помочь из-за отсутствия средств. Среди них немало людей все еще сильных и энергичных; если такого человека разом лишить надежды, он может взбунтоваться. Надежду нужно убивать постепенно, чтобы неудачник успел внутренне с этим примириться. Мы стараемся продлевать надежду, пока не иссякли жизненные силы, которые ее питают. Только после этого человеку позволяется взглянуть правде в лицо.

— Итак, задача клерка класса «Г» по работе с клиентами — тянуть время.

— Да.

Ланарк начал громко: «Я не хочу…» — но заколебался. Ему пришли на ум кредитная карта, домик в три или четыре комнаты, быть может, вблизи этого большого здания, не нужно будет и на транспорт садиться. На ланч можно будет ходить домой, где ждут Сэнди и Рима. Он закончил слабым голосом:

— Я не хочу такой работы.

— Никто не хочет. Как я уже говорил, эта работа у нас самая трудная. Но вы согласны?

Секунду помедлив, Ланарк кивнул:

— Да.

— Превосходно. Мисс Мейхин, подойдите сюда. Хочу, чтобы вы улыбнулись новому коллеге. Его зовут Ланарк.

Секретарша села напротив Ланарка и посмотрела ему в глаза. Ее красивое, как на модной картинке, личико было гладким и пустым, золотистые волосы, причесанные волосок к волоску, походили на нейлоновый парик. На мгновение ее губы раздвинулись в улыбке, и Ланарк вздрогнул, услышав, как у нее в голове что-то щелкнуло.

— Повернитесь к ней в профиль, — сказал Гилкрист.

Ланарк уставился на него и услышал еще один щелчок. Сунув два пальца в карман своей свежей белой блузки, как раз над левой грудью, мисс Мейхин вынула оттуда пластиковую полоску и протянула Ланарку. На ее конце он увидел две свои маленькие фотографии: удивленный фас и ошеломленный профиль. Остаток полоски был расчерчен тонкими голубыми линиями, вверху стояло «ЛАНАРК», а дальше шел длинный ряд цифр — примерно дюжина.

— Надежное устройство, — прокомментировал Гилкрист, хлопая по заду мисс Мейхин, которая вернулась за свой стол. — Выдает кредитные карты, готовит кофе, печатает, радует глаз, увлекается восточными единоборствами. Продукт «Квантум-Кортексина».

Ланарк с горечью осведомился:

— А не могут ли они произвести нечто, способное выполнять обязанности клерка класса «Г» по работе с клиентами?

— А как же, могут. Был такой. Мы испытали его в одном периферийном центре стабильности, и он спровоцировал мятеж. Клиенты сочли, что он отвечает чересчур механически. Большинству свойственна поистине иррациональная вера в человека.

— Вперед, Прован, — вставил Петтигрю.

— Аминь, Петтигрю. Вперед, Прован.

— О чем вы? — спросил Ланарк.

— «Вперед» — это разговорное выражение; его употребляют, когда хотят пожелать, чтобы ожидаемое событие произошло быстрее. Мы с нетерпением ждем, пока нас переведут в Прован. Вы об этом, конечно, слышали?

— Мне сказали, я смогу туда отправиться, потому что у меня есть паспорт совета.

— Да, действительно. Из Прована мы бы управлялись с делами куда лучше. Боюсь, что строительство этого большого дорогостоящего здания было большой дорогостоящей ошибкой. Даже кондиционеры воздуха работают неважно. Однако мы отправляемся на двадцать первый этаж.

Они вышли во внешний офис и, лавируя между столами, направились к большому, комфортному лифту. Он доставил их в узкую и длинную контору, где стояло три десятка столов. За половиной печатали или говорили по телефону служащие, многие столы были пусты, у других шли оживленные разговоры. Гилкрист подвел Ланарка к одному из столов и представил:

— Это наш новый клерк по работе с клиентами.

— Слава богу! — выдохнул мужчина, который сосредоточенно складывал из какого-то бланка самолетик. — У меня сейчас побывало, один за другим, шесть животных. Теперь меня отсюда долго-долго не выманишь. — Он запустил самолетик, который быстро спланировал в дальний конец конторы. Раздались жидкие аплодисменты.

— На счастье! — воскликнул Гилкрист, тряся руку Ланарка. — Обещаю, как только мы найдем вам замену, вы получите перевод с повышением. Мы с Петтигрю ходим выпить в «Сосудистую полость». Самый простой паб, но под рукой и всегда имеется на что посмотреть. — Он подмигнул. — Так что, если позже туда заглянете, оторвемся вместе.

Он поспешно вышел. Метатель самолетиков отвел Ланарка к последней двери в длинном ряду вдоль стены. Потихоньку приоткрыл ее, выглянул в щелку и прошептал:

— Кажется, все тихо. Думаю, бояться нечего. Вы знаете, что делать?

— Да.

Ланарк вышел в один из отсеков, где по ту сторону стойки висел указатель «Справки».

Напротив сидел человек с худым моложавым лицом. Костюм на посетителе был дешевенький, но чистый, короткие волосы ерошились, глаза были закрыты — казалось, еще немного, и он завалится на бок. Ланарк взялся за ручку двери, через которую вошел, громко ею хлопнул и сел. Посетитель открыл глаза и проговорил:

— Нет-нет-нет-нет… нет-нет, вы неправильно меня поняли.

Фокусируя взгляд на Ланарке, он начал меняться в лице. В него влилась жизненная энергия. С улыбкой посетитель прошептал:

— Ланарк!

— Да, — удивленно кивнул Ланарк.

Посетитель едва не смеялся от облегчения.

— Слава создателю, это ты! — Он оперся на стойку и потряс Ланарку руку. — Не узнаешь? Конечно, я тогда был ребенком. Я Джимми Макфи. Жил у бабушки Флек. Помнишь старые дни на Ашфилд-стрит: как мы с сестрами играли в корабль у тебя на кровати? Бог мой, а ты прибавил в весе. Тогда был кожа да кости. У тебя карманы были набиты морскими ракушками и галькой, помнишь?

— Так ты тот мальчик? — Ланарк потряс головой. — Как миссис Флек? Давно с ней виделся?

— Давненько. Она сейчас редко выходит из дома. Артрит. Возраст. Но, слава создателю, это ты. Я говорил с шестью клерками, и каждый норовил отфутболить меня к другому. Проблема, видишь ли, в том, что я женат, и мы с женой живем в модульном доме. У нас двое маленьких детей, мальчик и девочка, одному шесть лет, другому — семь. Я не критикую модульные дома — я сам такие делаю, черт бы их побрал, — но теснота в них жуткая, так? Когда мы получали этот дом в жилищном департаменте, нам было сказано определенно: если я буду исправно вносить квартплату и не стану соваться куда не следует, то, когда понадобится, мы получим приличное жилье. Так вот, у нас произошел несчастный случай. Жена снова беременна. И что нам делать? Нас четверо, и орущий младенец — в модульном доме. А когда нужно вымыться и сам знаешь что, приходится идти в общественный туалет. И что нам делать? Ланарк опустил взгляд на ручку и стопку бланков на стойке. Взял ручку и неуверенно спросил:

— Твой адрес? — Потом уронил ручку и твердо сказал: — Не говори. Бесполезно. Здесь тебе не помогут.

— Что?

— Здесь тебе не помогут. Если тебе нужен новый дом, исхитрись сам его добыть.

— Но для этого нужны деньги. Ты мне советуешь… воровать?

— Может быть. Не знаю. Но что бы ты ни предпринял, пожалуйста, будь осторожен. Полиция мне пока не попадалась, но подозреваю, они легко справляются с преступниками-одиночками. Если решишься на какую-нибудь затею, найди себе как можно больше единомышленников. Может, вам нужно организовать забастовку, но только не требуйте, чтобы вам больше платили. В деньгах ваши враги разбираются лучше вас. Требуйте конкретных вещей. Требуйте более просторных домов.

Выпучив глаза, Макфи вскричал:

— Мне? Мне организовывать?.. Нет уж, спасибо!

Он вскочил, повернулся и бросился к лифту.

— Подожди! — окликнул его Ланарк, перемахнув через стойку. — Подожди! У меня есть еще идея!

Проложив себе дорогу через густой воздух, он успел втиснуться в лифт, прежде чем закрылась дверь. В пространстве, забитом пожилыми мужчинами и молодыми женщинами, его притиснули вплотную к Макфи.

— Слушай, Макфи, — шепнул он. — Я с семьей скоро переезжаю… ты сможешь вселиться в мою прежнюю квартиру.

— Где она?

— В соборе.

— Самозахват? К черту!

— Это вполне легально — организовано одним священнослужителем, который охотно помогает людям.

— А размер какой?

— Приблизительно шесть футов на девять. Потолок немного наклонный.

— Господи Иисусе, мой модульный дом почти такой же. А еще в нем плоская крыша и две комнаты.

— Это бы очень подошло нам, мистер! — вмешалась изможденная женщина с ребенком. — Шесть футов на девять? Нам с мужем и его братом что-то такое как раз и нужно.

— Скажи мне вот что, — задиристо потребовал Макфи. — Сколько тебе платят за работу здесь?

— Достаточно, чтобы купить собственный дом.

— А почему они тебе вообще платят?

— Думаю, они нанимают сюда хорошо образованных людей, чтобы их обеспечить. Боятся неприятностей, если у нас не будет работы.

— Охренеть! — бросил Макфи.

— Честно, мистер, мне бы очень-очень хотелось такую комнату. Как вы сказали, где она?

Дверь открылась, и все поспешили через фойе к выходу. Ланарк держался вплотную к Макфи. Когда они вышли на тротуар, мимо прогромыхали три бронемашины, полные солдат.

— Что случилось? — удивился Ланарк. — Зачем столько солдат?

— Откуда мне знать? — крикнул в ответ Макфи. — Я ни о чем понятия не имею, все, что слышу, — это новости по телевизору и чудные слухи на улице. Недавно они звонили как бешеные в соборный колокол. Откуда мне знать, что делается?

Молча они дошли до угла, где над дверью светилась вывеска. Это было пухлое красное сердце, со вставленными в него розовыми неоновыми трубками, и надпись внизу: «Сосудистая полость». Ланарк сказал:

— По крайней мере, разреши тебя угостить.

— Можешь себе позволить? — с сарказмом спросил Макфи.

Ланарк нащупал в кармане кредитную карту, кивнул и толчком распахнул дверь.

Помещение было залито тусклым красным светом, среди которого выделялись яркие пятна. Большая часть столов и стульев была отгорожена светящимися решетками, цветом и формой похожими на розовые вены и пурпурные артерии. По потолку бегали мелкие красные и белые блики от вращающегося шара, басовые пульсации музыки, монотонные и тягучие, напоминали шаги хромого гиганта по устланной толстым ковром лестнице.

— Что это за кабак? — спросил Макфи.

Ланарк стоял и смотрел. Он бы повернулся и ушел, не будь там женщин. Вокруг было полным-полно юных лиц, смеющихся, оживленных, безразличных, а также шей, грудей, талий, ног, облаченных в одежды самого разного фасона. Ланарк в жизни не видел столько девушек одновременно. Присмотревшись, он установил, что мужчин здесь не меньше, но они сливались в однообразную массу. Все эти самоуверенные длинноволосые юноши выглядели, как думал Ланарк, на одно лицо, очень притом неприятное. Он прирос к месту, не зная, восхищаться или завидовать, но тут кто-то окликнул его из угла. Скосив глаза, Ланарк увидел Гилкриста, Петтигрю и мисс Мейхин, облокотившихся на стойку, сделанную из кусочков красного пластика.

— Слушай, — обратился он к Макфи, — вот этот высокий — мой начальник. Если кто-нибудь вообще способен тебе помочь, то это он. Во всяком случае, давай попытаемся. Подведя Макфи к бару, он сказал:

— Мистер Гилкрист, это мой старый знакомый, Джимми Макфи, я знал его ребенком. Он мой клиент, в самом деле заслуживает помощи, и…

— Ну, ну, ну, — жизнерадостно отозвался Гилкрист, — мы здесь развлекаемся, а не занимаемся делами. Что вам заказать?

— Порцию виски, как у вас, — проговорил Макфи.

— И мне то же самое.

Гилкрист сделал заказ. Макфи явно заинтересовался мисс Мейхин, которая размеренно вертела головой, одаривая всех по очереди улыбкой.

— А вы почему не пьете? — спросил он, когда она на долю секунды обратила к нему улыбающееся лицо.

— Она вообще не пьет, — угрюмо буркнул Петтигрю.

— А сама она не может ответить?

— Нет нужды.

— Вы ей муж или кто? — спросил Макфи.

Петтигрю невозмутимо осушил стаканчик виски.

— Кто вы такой?

— Производитель. Я делаю модульные дома, — уверенно отозвался Макфи, — И в одном из них живу.

— Модульные дома делают не настоящие производители. Вот мой отец был настоящим. Я уважаю настоящих производителей. Вы занимаетесь предметами роскоши.

— По-вашему, модульный дом — роскошь?

— Да. Спорю, в вашем есть цветной телевизор.

— А почему бы не быть?

— Наверняка вы пришли к нам, потому что желаете дом, в котором можно стоять во весь рост, дом с уборной внутри, с раздельными спальнями, с деревянными оконными рамами, а может, и с камином?

— А почему бы мне не иметь такой дом?

— Я скажу. Когда обитатели модульных домов получают такой дом, они скучиваются в одной комнате, а остальные сдают в поднаем, они выдирают из стены краны, чтобы отнести в металлолом, снимают оконные рамы, изрубают двери и жгут. Тем, кто живет в модульных домах, нельзя доверить приличное жилище.

— Я не такой! Вы ничего обо мне не знаете! — крикнул Макфи.

— Я тебя раскусил с первого взгляда, — мягко проговорил Петтигрю. — Ты — гадкий маленький ублюдок.

Макфи глядел на него, сжав кулаки и шумно втягивая воздух. Плечи его раздались; он как будто сделался выше.

— Мисс Мейхин, — громко произнес Петтигрю, — задайте ему, если он станет мне угрожать.

Мисс Мейхин встала между Макфи и Петтигрю и подняла правую руку на уровень горла, держа ее строго горизонтально и отставив наружу мизинец. Улыбка ее сделалась шире и застыла. Гилкрист поспешно проговорил:

— О, в насилии нет нужды, мисс Мейхин. Просто посмотрите на него.

Ланарк услышал щелчок в голове мисс Мейхин. Лица ее он не видел, зато видел лицо Макфи. Челюсть его отвалилась, нижняя губа тряслась, руками он закрыл глаза. Гилкрист добавил спокойно:

— Уведите его, Ланарк. Этот паб не из тех, что ему подходят.

Ланарк схватил Макфи за руку и повел через толпу.

За дверью Макфи прислонился к стене, бессильно уронил руки и затрясся.

— Крохотные черные дырочки, — прошептал он. — Вместо глаз у нее стали крохотные черные дырочки.

— Видишь ли, она не настоящая женщина, — объяснил Ланарк. — Это инструмент, орудие в форме женщины.

Макфи склонился: его рвало на тротуар. Потом он сказал:

— Я пойду домой.

— Я тебя провожу.

— Лучше не надо. Я сегодня непременно кого-нибудь поколочу. У меня руки чешутся. Если попадешься под руку, то и тебе может достаться.

Он говорил слабым голосом, так что Ланарк взял его за руку и повел вначале по оживленным улицам, а потом по безлюдным. Они прошли мимо припаркованного грузовика, рядом с которым трое рабочих при помощи цемента закрепляли на канализационной решетке бетонный блок. Поблизости курил сигарету солдат с ружьем. Ланарк спросил старшего из рабочих:

— Что вы делаете?

— Цементируем сток.

— Зачем?

— Не мешайте работать, — отрезал солдат.

— Я не мешаю, но нельзя ли узнать, что происходит?

— Об этом будет объявлено. Ступайте по домам и ждите сообщения.

— Что творится с этим городом? — вопросил Макфи, высвобождая руку. Они с Ланарком миновали длинную очередь перед общественным туалетом, потом целую стену из гигантских плакатов, — Сюда, — сказал Макфи, и они свернули в просвет между двумя плакатами, на большую площадку, посыпанную гравием, где рядами были припаркованы автомобили.

Остановившись перед одним из них, Макфи открыл дверцу. Ланарк распахнул дверь с другой стороны.

Переднее сиденье занимало всю ширину автомобиля. С его середины пухлая молодая женщина с худым лицом приветствовала Ланарка и Макфи словами:

— Входите. Садитесь. Закройте дверь и помолчите, вы оба. Простите за грубость. Через минуту я приготовлю чай, но мне не хочется расставаться с моим садиком.

Ланарк захлопнул дверцу и со вздохом облегчения откинулся назад. Через окна струились солнечные лучи; автомобиль, казалось, медленно продвигался сквозь гущу розовых кустов. По ветровому стеклу, боковым стеклам скользили зеленые листья и тяжелые белые цветы. Ланарк видел, как в сердцевинках роз трудились золотисто-коричневые пчелы, слышал их сонное жужжание, шелест листьев, птичий щебет вдалеке. Миссис Макфи сняла с полки баллончик и надавила на колпачок. Оттуда заструился тонкий пар, пахнувший розами. Миссис Макфи вздохнула, закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

— Видеть не обязательно. Звуков и запаха мне вполне достаточно.

Педаль сцепления, рулевая колонка в автомобиле отсутствовали, сиденье было раскладное: из тех, что можно выдвинуть, а спинка при этом ляжет горизонтально. Стеклянная панель и штора скрывали заднее сиденье, где, вероятно, спали дети. Под ветровым стеклом находились ящики, полки, ячейки. В одной из ячеек имелось электрическое гнездо, в другой — пластмассовая емкость с краником наверху. Макфи открыл дверцу крохотного холодильничка, вынул две жестянки пива и одну протянул Ланарку.

Розовые кусты перед ветровым стеклом раздвинулись, и машина, со звуком. похожим на бульканье воды, поплыла, как яхта, по круглому озеру, которое вплотную обступали склоны холмов, с подножия до вершины одетые роскошно цветущими растениями — лишь в редких местах за этим благоуханным, богатым оттенками водопадом проглядывала зеленая листва. Озеро было очень глубоким, но настолько прозрачным, что — если отвлечься от перевернутых цветущих склонов в перевернутых небесах — ничего не стоило разглядеть мелкую жемчужную гальку на его дне. Вся картина поражала изобилием, теплом, многоцветьем и нежной безмятежностью; прослеживая взглядом богатый оттенками склон холма, от его четкой границы с водой до размытого контура вершины в безоблачной синеве, трудно было не вообразить себе изливающийся с небес поток рубинов, сапфиров, опалов и золотистых ониксов. Миссис Макфи взяла еще один баллончик, и в салоне запахло анютиными глазками. «Сопли в сиропе!» — крикнул Макфи и яростно щелкнул переключателем.

Помещение сделалось частью салона открытого пронзительно-красного кабриолета, который несся под ослепительным солнцем по скоростной автостраде. Впереди, в знойной дымке, показались огоньки. Вблизи они превратились в группу мотоциклистов. Машина прибавила скорости, забирая в их сторону.

— Джимми! — сказала миссис Макфи. — Ты ведь знаешь, я этого не люблю.

— Ты несчастна, так?

Жена поджала губы, вынула из ящичка на приборной доске носок и иголку и принялась штопать. Глядя мимо нее, Ланарк увидел, что машина приближается к предводителю группы. На нем была кожаная одежда с черепом и фашистской символикой. Сзади сидела, обхватив его, девушка, похожая на мисс Мейхин, также в коже. И тут — вжик! — из автомобиля, с той стороны, где сидел Макфи, вылетел сверкающий дротик; его острый наконечник вонзился в тело мотоциклиста чуть ниже подмышки. С пронзительным скрежетом машина вильнула и врезалась в группу мотоциклистов. Действие снаружи вдруг замедлилось. Разевая рты в крике, мотоциклисты лениво повалились туда-сюда; некоторых подкинуло в воздух, иные упали на капот автомобиля и долго цеплялись за него в отчаянии, пока не соскользнули на шоссе. Ланарк толкнул дверцу и с облегчением увидел грязную гравиевую парковку и ряд недвижных модульных домов.

— Закрой дверь, холодно! — проревел Макфи. Ланарк нехотя повиновался.

Среди клубов пыли все еще вращались, в подобии балетных па, тела мотоциклистов. Столкновение двух мотоциклов вызвало грандиозный взрыв, но тут на месте этой картины показались голова и плечи мужчины в ярком узорчатом галстуке. Он произнес: «Мы вынуждены прервать эту программу и передать слово провосту Сладдену, главе исполнительной власти Большого Унтанка, у которого есть чрезвычайное сообщение. Речь пойдет о серьезной угрозе здоровью всех, кто проживает в регионе Большого Унтанка, поэтому прошу граждан — в особенности имеющих детей — отнестись к сообщению предельно внимательно. Провост Сладден».

Появился Сладден, сидевший на кожаной софе под большой картой города. Держа между коленей сцепленные ладони, он, прежде чем заговорить, несколько секунд мрачно смотрел в камеру.

Сладден встал и указал на карте район, обведенный красным.

— Тут мы и есть, будьте здоровы, — заметил Макфи.

На экране появились три фразы:

— Возьми еще пива. — Макфи протянул банку. — Ты тоже, Хелен.

Она отозвалась:

— Я боюсь, Джимми.

— Боишься? Чего? В кои-то веки нам повезло. В модульных домах нет уборных. А раковина не присоединена к канализации.

— Но что мы будем делать, если нельзя будет пользоваться общественным туалетом?

— Думаю, провост предложит какой-нибудь выход, — сказал Ланарк.

Речь произвела на него большое впечатление. Он думал: «Какое счастье, что Рима и Сэнди находятся в соборе. Ритчи-Смоллет уже принял необходимые меры». Он отхлебнул из банки. Надпись на экране исчезла, и тут же снова появился Сладден.

Сладден продемонстрировал ночной горшок.

Сладден продемонстрировал черный полиэтиленовый пакет.

— Для перевозки дерьма солдатам не нужны ружья, — заметил Макфи.

— А что, если пойдет дождь? — вставил Макфи.

Сладден подошел к висевшим на стене часам — с маятником, в футляре под избушку.

— Ни хрена себе, — заметил Макфи, открывая очередную жестянку пива.

Хелен спросила:

— Может, уже хватит?

Сладден указал на гирю в форме еловой шишки.

произнес Сладден, беря в руки гирьку, —

Он отпустил гирьку. «Тик» — маятник скользнул влево, «так» — вправо. Часы росли, пока не заполнили собой почти всю площадь экрана. Обе стрелки указывали строго вверх, на дверцу над циферблатом, которая разом распахнулась. Толстенькая деревянная птичка, попеременно выскакивая и прячась, закричала: «Ку-ку! Ку-ку! Ку…» Макфи повернул выключатель, и экран сделался прозрачным. Трое, сидя в ряд, уставились сквозь него на погрузившуюся в сумрак автостоянку. Снаружи слышались сирены, гудки, отдаленный звон. Хелен включила свет.

— Псих, — сказал Макфи. — Этот человек — псих.

— Нет-нет, — возразил Ланарк. — Я давно его знаю — он не псих. Как частному лицу я ему не доверяю, но, похоже, он четко ухватил политическую ситуацию. И его речь мне показалась искренней.

— Он твой приятель?

— Нет, он приятель моей жены.

Макфи склонился, сгреб Ланарка за лацканы и спросил:

— Что нам светит?

— Джимми! — крикнула Хелен.

Ланарк воскликнул:

— Что такое?

— Об этом я тебя и спрашиваю! У тебя ведь паспорт совета, так? И ты работаешь на социальную стабильность, верно? И знаешь Сладдена? Вот и скажи, что замыслила эта публика!

Притянутый им Ланарк полулежал на коленях у Хелен, ухом упираясь в ее бедро. Затопленный волной приятного тепла, он сонно проговорил:

— Мы стараемся погубить Унтанк. Некоторые из нас.

— Боже, это не новость. Мы, в мастерских, всегда это знали. «Ну ладно, — говорил я. — Черт с ним, с городом, лишь бы мои малыши уцелели». Но вы, ублюдки, похоже, на сей раз взялись за дело всерьез, так? Так ведь?

Макфи выпустил лацкан Ланарка, нацеливаясь вцепиться ему в ноздри и закрыть рот. Напротив, в нескольких дюймах, на блестящем боку чайника виднелось раздутое отражение лица Ланарка и руки Макфи. Картинка дрогнула и расплылась, и Ланарк заподозрил, что, когда она вновь появится, он будет без сознания. Боли он не чувствовал, поэтому не особенно беспокоился. Затем послышались удары и задыхающийся голос Хелен: «Отпусти, отпусти его!» Макфи ослабил хватку, удары зазвучали громче. Хелен застонала, потом крикнула: «Бегите, мистер! Оставьте нас! Оставьте!»

Нащупав ручку, Ланарк потянул ее, боком выбрался наружу и захлопнул дверцу. Помедлил немного рядом с модульным домом, который слегка раскачивался. На переднем сиденье слышался приглушенный шум, сзади — слабый детский плач. Взгляд Ланарка привлек освещенный плакат на фронтоне: атлетически сложенная пара с двумя смеющимися детишками играла на пляже в мяч. Текст сверху гласил: ДЕНЬГИ — ЭТО ВРЕМЯ. ВРЕМЯ — ЭТО ЖИЗНЬ. КУПИ СЕБЕ ЕЩЕ ЖИЗНИ У «КВАНТУМ ИНТЕРМИНЕБЛ». (ОНИ ПОЛЮБЯТ ТЕБЯ ЗА ЭТО.)

Глава 39 Развод

«Черт с ним, с городом, лишь бы мои малыши уцелели». Слова Джимми навели Ланарка на тревожные мысли о Сэнди. Ланарк бегом покинул стоянку и припустил по безлюдным улицам, пытаясь вспомнить обратный путь. Пошел теплый крупный дождь, и сточные канавы быстро переполнились. Окрестные дома были Ланарку незнакомы. Он завернул за угол, подошел к ограждению и бросил взгляд вниз, где, за несколькими уровнями автомагистрали, высилась темная башня со сверкающим шпилем собора. Ланарк облегченно вздохнул, перебрался через ограду и, скользя по мокрой траве, спустился по склону. По обочине дороги струился наискось поток воды, фута в два глубиной. Ланарк добрался вброд до сравнительно сухого места. Машин не было, кроме военного джипа, который, взметнув дугу брызг, со свистом пролетел поворот, затормозил и остановился рядом с Ланарком.

— Давай сюда! — крикнул грубый голос — И не вздумай дурить, у меня оружие.

Ланарк подошел ближе. Рядом с водителем сидел толстый мужчина в форме полковника. Толстяк спросил:

— Сколько вас здесь?

— Один.

— Так я тебе и поверил! Куда ты идешь?

— В собор.

— А что ты вторгся, куда не следует, тебе известно?

— Я просто переходил дорогу.

— Э нет! Ты переходил скоростную автостраду. Скоростные автострады предназначены исключительно для колесных транспортных средств, приводимых в движение мотором на высококачественном жидком топливе, о чем следует помнить… Бог мой, да это Ланарк! Это ты?

— Да. Ты Макпейк?

— Конечно. Садись. Тебе куда, как ты сказал?

Ланарк объяснил.

— Отвези нас туда, Камерон. — С довольным смешком Макпейк откинулся на спинку сиденья. — А я уж было решил, что мне в руки попался мятежник. Мы их высматриваем — сам понимаешь, такое время.

Джип свернул на соборную площадь. Ланарк сказал:

— Рима, наверное, говорила тебе про Александра?

Макпейк мотнул головой:

— Прости, я знаком только с одной Римой. Водилась со Сладденом в старые дни, когда существовала «Элита». Сам с ней разок переспал. Что за женщина! А я думал, она отправилась в институт в то же время, когда и ты.

— Прости, я совсем запутался.

Несчастный и взволнованный, Ланарк дождался, пока джип остановился у ворот собора. В дверях он услышал мелодию органа, внутри же застал немногих стариков и людей средних лет (я ведь тоже такой, подумал он), которые, стоя там и сям меж рядами стульев, пели, как поток, струясь вовеки, сыновей уносит прочь, так и сны покинут веки в час, когда уходит ночь. Готовый разразиться обвинениями, он обогнул собравшихся, рванул дверцу и кинулся вверх по винтовой лестнице, мимо оконного проема, по органной галерее и вдоль отсеков чердака. Римы и Алекса нигде не было. Он влетел в кухню и уставился на Фрэнки и Джека, которые удивленно подняли глаза от карт.

— Где они?

После неловкой паузы Фрэнки отозвалась вполголоса:

— Она сказала, что оставила тебе записку.

Ланарк поспешил обратно и застал свой отсек пустым. На аккуратно застеленной кровати лежала записка.

Он медленно разделся, лег в кровать, выключил свет и тут же заснул. Через несколько часов он проснулся с ощущением, что случилось нечто ужасное и нужно рассказать об этом Риме, и тут вспомнил, о чем идет речь. Во время безотрадного бодрствования он слышал иногда, как соборный колокол отбивал часы. Однажды пробило пять, а когда Ланарк снова проснулся, било три — свидетельство того, что регулярная отметка времени не особенно его замедлила.

Наконец Ланарк открыл глаза и увидел электрический свет. Она спокойно стояла у кровати и вынимала из комода одежду. Ланарк сказал:

— Привет.

— Я не хотела тебя будить.

— Как Сэнди?

— Ведет себя очень тихо, но, думаю, всем доволен. Просторно, есть где побегать. Кроме того, Сладден живет в безопасной зоне, так что зловония, конечно, нет.

— Здесь тоже нет зловония.

— В ближайшие двадцать четыре часа, уверена, даже ты его заметишь.

Защелкнув чемоданчик, она сказала:

— Я хотела забрать вещи еще тогда, но боялась, что ты неожиданно нагрянешь и устроишь истерику.

— Когда это я закатывал истерики? — бросил он раздраженно.

— Не помню. Конечно, отчасти это твоя беда, так ведь? Мы со Сладденом часто говорили о тебе, и он думает, что от тебя была бы очень большая польза, если бы ты умел высвобождать свои эмоции.

Он лежал застывший, сцепив кулаки и зубы, чтобы не закричать. Рима поставила чемодан у изножья кровати и села на него, комкая в руках носовой платок.

— Ланарк, не хочется делать тебе больно, но я должна объяснить, почему ухожу от тебя. Ты думаешь, я жадная и неблагодарная, предпочла Сладдена, потому что он гораздо лучший любовник, но дело не в этом. Женщину может устроить и самый неуклюжий любовник, если он в других отношениях дает ей счастье. Но ты ни на минуту не перестаешь быть серьезным. На мои обычные меняющиеся настроения ты смотришь как на пыль, легковесную и бесполезную. Ты живешь так, словно исполняешь обязанность, словно должен непрерывно анализировать свою жизнь и исправлять ее. Помнишь, когда я была беременна и сказала, что хочу девочку, ты заявил, что хочешь мальчика: пусть ребенка любит хоть один из родителей? Ты все время старался меня уравновесить, как лодку с плохой остойчивостью. Ты не добавил мне ни радости, когда я была счастлива, ни горя, когда я была несчастна, ты сделал меня самой одинокой женщиной в мире. Не то чтобы я любила Сладдена больше, чем тебя, но жизнь с ним кажется свободной и открытой. Не сомневаюсь, что и для Алекса так будет лучше. Сладден с ним играет. А ты бы только объяснял ему то одно, то другое. — Ланарк молчал. — Но нам иногда бывало хорошо вместе, так? Ты был мне другом — я не жалею, что встретила тебя.

— Когда я смогу повидать Сэнди?

— Я думала, ты скоро отправляешься в Прован?

— Нет, если Сэнди остается.

— Позвони предварительно и можешь приходить в любое время. Телефонный номер и адрес есть у Фрэнки. Нам понадобится няня.

— Скажи Сэнди, мы скоро увидимся и я буду часто его навещать. До свидания.

Рима встала, помедлила с чемоданом в руке и добавила:

— Уверена, ты был бы счастливее, если бы почаще жаловался.

— А если я стану жаловаться, ты полюбишь меня и захочешь остаться? Нет, тогда тебе будет легче меня покинуть. Так что не думай…

Он замер с открытым ртом, потому что неизбывное горе копилось в горле, пока не вырвалось наружу громким бесслезным всхлипом, похожим на икоту или на медленное тиканье деревянных часов. Влага залила его глаза и щеки. Он простер руки к Риме, она тихо проговорила: «Бедный Ланарк! Ты в самом деле страдаешь», тихо вышла и тихо закрыла за собой дверь. Наконец Ланарк перестал рыдать. Он лежал пластом, ощущая на груди свинцовый груз. В голову пришла смутная мысль напиться или расколотить мебель, но двигаться не хотелось. Свинцовый груз удерживал Ланарка на спине, пока он не заснул.

Кто-то положил Ланарку руку на плечо, и он открыл глаза с возгласом:

— Рима?

У кровати стояла Фрэнки и держала поднос с едой. Он со вздохом поблагодарил ее, и она сидела рядом, пока он ел. Она сказала:

— Я унесла твою одежду: она была ужасно грязная. Для тебя приготовлены новый костюм и белье — лежат внизу, в ризнице.

— Вот как.

— Думаю, тебе нужно побриться и подстричься. Джек раньше работал парикмахером. Попросить его, чтобы зашел?

— Нет.

— Можно Сладдену с тобой поговорить?

Ланарк смотрел на нее молча.

Фрэнки вспыхнула.

— Я имела в виду, если он захочет тебя повидать, ты не выйдешь из себя и не набросишься на него, так ведь?

— Я совершенно точно не забуду о своем достоинстве при встрече с человеком, у которого достоинства кот наплакал.

Фрэнки хихикнула.

— Хорошо. Я ему передам.

Фрэнки унесла поднос. Позднее в отсек зашел Сладден и сел на кровать со словами:

— Как ты себя чувствуешь?

— Я не люблю тебя, Сладден, но от тебя зависят те единственные, кого я люблю. Скажи, чего ты хочешь.

— Да, сейчас. Рад, что ты согласился со мной увидеться, но, конечно, я в этом не сомневался. Что нас с Римой в тебе восхищает, это твой инстинктивный самоконтроль. Это качество делает тебя неоценимым.

— Скажи, чего ты хочешь, Сладден.

— В конце концов, мы разумные современные люди, а не рыцари, что сходились в поединке за любовь прекрасной дамы. Скажу так: прекрасная дама где-то тебя подобрала, но ты оказался слишком тяжелым, поэтому тебя она бросила и взамен подобрала меня. Я легковес. Женщинам нравится меня подбирать. Но ты сделан из более солидного материала, и вот почему я здесь.

— Пожалуйста, скажи, чего ты хочешь.

— Я хочу, чтобы ты прекратил себя жалеть и вылез из кровати. Хочу, чтобы ты выполнил одну тяжелую и важную работу. Меня прислал комитет. Они просят тебя отправиться в Прован и выступить от имени Унтанка на Генеральной Ассамблее государств — членов совета.

— Шутишь! — воскликнул Ланарк, садясь. Сладден молчал. — С какой стати они обратились ко мне?

— Нам нужен кто-нибудь, кто прошел институт и знаком с кулуарами совета. Ты работал на Озенфанта. Беседовал с Монбоддо.

— С первым я рассорился, а второй мне не понравился.

— Хорошо. Будешь в Проване, встань и обличи их от нашего имени. На этот раз нам не нужно, чтобы нас представлял дипломат, мы хотим человека бестактного, который бы в точности обрисовал делегатам других государств, что здесь происходит. Используй свой нос и верни толику нашей вони к ее первоисточнику.

Ланарк принюхался. В воздухе чувствовался знакомый неприятный запах.

— Пошлите Гранта. Он разбирается в политике.

— Ему никто не доверяет. Да, он разбирается в политике, но он хочет ее изменить.

— Ритчи-Смоллета.

— А для него политика — темный лес. В каждом встречном видит честного человека с добрыми намерениями.

— Гау.

— Гау владеет долей в «Кортексине», компании, из-за которой мы попали в беду. Шумит вовсю, но только делает вид, что сражается с советом.

— А ты?

— Если я уеду из города больше чем на неделю, власть парализует. Контролировать администрацию будет некому, а среди слуг народа полно таких, кто норовит слинять при первом удобном случае. Отовсюду только и жди неприятностей, как снаружи, так и изнутри.

— Итак, меня выбрали, потому что все остальные друг другу не доверяют, — заключил Ланарк.

Пьянящее возбуждение зародилось в нем, и он нахмурился, чтобы не выдать себя. Он представил себя на трибуне или, быть может, на пьедестале; огромная аудитория внимает благоговейно его простой и немногословной, но выразительной речи об истине, справедливости и братстве. Он спросил внезапно:

— Как я доберусь до Прована?

— По воздуху.

— Но придется пересечь эту самую зону — как ее — интракалендарную? То есть…

— Интеркалендарную зону? Да.

— Я стану намного старше?

— Не исключено.

— Нет, я не согласен. Хочу остаться вблизи Сэнди. Помогать ему расти.

— Это понятно, — серьезно кивнул Сладден. — Но если ты любишь своего сына… если любишь Риму… то станешь защищать в Проване их интересы.

— Моя семья находится сейчас в безопасном районе. Они живут с тобой.

Сладден невесело улыбнулся, встал и прошелся по отсеку.

— То, что я тебе расскажу, знает, кроме меня, только один человек. Пока не прибудешь в Прован, молчи, но там поведай об этом всему миру. Опасность грозит всему региону Большого Унтанка, и это не только эпидемия брюшного тифа, хотя и она не исключена. Миссис Штцнгрм подвергла анализу образцы яда (двое пожарных, доставив их, умерли), и она говорит, яд начал просачиваться внутрь через пермский пласт. Как тебе, вероятно, известно, континенты (правда, не постоянно) плавают на сверхплотной массе из расплавленной…

— Не морочь мне голову наукой, Сладден.

— Если не ликвидировать загрязнение, нас ждут толчки и оседание земной коры.

— Нужно что-то с этим делать! — в ужасе выдохнул Ланарк.

— Да. Что с этим делать, знает институт. Необходимые машины принадлежат существу. Только совет может принудить их действовать вместе.

— Я отправлюсь, — спокойно произнес Ланарк, обращаясь в основном к самому себе. — Но перед этим я должен повидать мальчика.

— Оденься в ризнице, и я тебя к нему отвезу, — быстро подхватил Сладден. — И кстати, если не возражаешь, мы назначим тебя провостом: лордом-провостом Большого Унтанка. Это ничего не значит — я по-прежнему остаюсь главой исполнительной власти, — но вокруг тебя будут люди с титулами, и, чтобы внушить им уважение, тебе тоже не помешает титул.

Ланарк накинул на себя старое пальто, похожее на халат, сунул босые ноги в измазанные глиной полуботинки и вслед за Сладденом спустился в ризницу. В его душе соперничали щемящая любовь к Сэнди и восторженная любовь к собственной важной персоне, провосту и делегату. Ничто не мешало диалогу между этими двумя чувствами. Для Ланарка была готова теплая ванна, потом он сидел, завернутый в купальный халат, Джек брил его и стриг, а Фрэнки делала маникюр. Он надел на себя чистое новое белье, носки, рубашку, синий галстук, костюм-тройку из серого твида, отполированные до блеска черные полуботинки; затем удалился в туалет, сходил в пластмассовый горшок, вставленный в унитаз, и насладился сознанием, что не должен за собой убирать. Над заделанной раковиной висело зеркало; на противоположной стене находилась аптечка с зеркальной дверцей. Приоткрыв ее, Ланарк сумел разглядеть себя в профиль. Джек сбрил ему бороду и подстриг усы. Седоватые волосы, надо лбом поредевшие, за ушами топорщились копной — впечатляющая, достойная государственного мужа прическа. Вытянув руки по швам, он спокойно произнес:

— Говоря, будто совет сделал для Унтанка все возможное, лорд Монбоддо лжет нам — или повторяет чужую ложь.

Ланарк вернулся в ризницу, и Сладден сопроводил его к длинному черному автомобилю, стоявшему перед порталом собора. Они забрались на заднее сиденье, и Сладден бросил шоферу:

— Домой, Ангус.

Пока автомобиль мчался по городу, Ланарк, занятый собой, мало что заметил, за исключением пронзительной вони, особенно над речным руслом, на великолепном новом мосту из бетона. На потрескавшемся иле там и сям валялись груды вздувшихся мешков из черного полиэтилена.

— Некуда больше их сваливать, — мрачно заметил Сладден.

— Ты говорил по телевизору, что эти пакеты не пропускают запах.

— Так и есть, но они легко рвутся.

Они приблизились к кварталу частных домов: одинаковых бунгало, маленьких и аккуратных, перед каждым небольшой садик, рядом — гараж. Машина затормозила у одного из них, с парой старомодных фонарных столбов из кованого железа перед воротами. Сладден подвел Ланарка к передней двери и стал рыться в карманах, разыскивая ключ. При мысли о том, что сейчас он увидит Риму, сердце у Ланарка отчаянно забилось. Через незанавешенное окно сбоку виднелась освещенная гостиная, где за низким столиком у камина пили кофе четверо гостей. Одного Ланарк узнал.

— Там Гилкрист! — воскликнул он.

— Хорошо. Я его пригласил.

— Но Гилкрист на стороне совета!

— В вопросе о санитарии — нет. Тут он на нашей стороне, и нам важно выступить широким фронтом перед журналистами. Не беспокойся, он твой большой поклонник.

Они вошли в маленькую прихожую. Сладден взял с телефонного столика записку, прочел ее и нахмурился.

— Римы нет дома. Алекс наверху, в комнате, где телевизор. Наверное, ты хочешь прежде всего встретиться с ним.

— Да.

— Наверху, первая дверь направо.

Ланарк взобрался по узкой, застеленной пушистым ковром лестнице и тихонько открыл дверь. В углу маленькой комнаты стоял телевизор, перед ним — три кресла. На полу, среди пластмассового оружия, лежали два игрушечных солдатика в разной форме. На столе были разбросаны игра «монополия» и рисунки на листах бумаги. На подлокотнике среднего кресла сидел Александр, гладил свернувшуюся на сиденье кошку и смотрел телевизор. Не оборачиваясь, он произнес:

— Привет, Рима, — потом обернулся и повторил:

— Привет.

— Привет, Сэнди.

Подойдя к столу, Ланарк стал рассматривать рисунки.

— Что это? — спросил он.

— Ходячий цветок, кран, который переносит через стену паука, вторжение всяких разных инопланетян. Хочешь посмотреть со мной телевизор?

— Хочу.

Александр столкнул с кресла кошку, и Ланарк сел. Александр прислонился к нему, и они стали смотреть фильм, похожий на тот, который Ланарк видел в модульном доме Макфи, только на сей раз убивали друг друга солдаты, а не автомобилисты с мотоциклистами. Александр спросил:

— Тебе нравятся фильмы про убийства?

— Нет, не нравятся.

— Это мои любимые фильмы. В них все, как в жизни, правда?

— Сэнди, я собираюсь надолго уехать из города.

— А-а.

— Я хотел бы остаться.

— Мама говорила, ты будешь часто ко мне приходить. Она не против, чтобы мы дружили.

— Знаю. Когда я ей говорил, что буду приходить часто, я не знал, что придется уехать.

— А-а.

Глаза Ланарка наполнились слезами; он поймал себя на том, что вытянул губы, готовясь взвыть. Он подумал, что для мальчика будет ужасно запомнить отца разнюнившимся, отвернул лицо и напряг мускулы, удерживая горе внутри. Александр повернулся к телевизору. Ланарк встал и неловко шагнул к двери:

— До свидания.

— До свидания.

— Я всегда тебя любил. И всегда буду любить.

— Хорошо. — Александр уставился в телевизор.

Ланарк вышел, сел на ступеньку лестницы и стал с силой тереть глаза руками. У подножия лестницы появился Сладден:

— Прости, но пресса торопится.

— Сладден, ты будешь как следует о нем заботиться?

Сладден поднялся к нему и сказал:

— Не беспокойся! Знаю, в молодости я немало нагулялся, но я всегда любил Риму и теперь хочу постоянства. Алексу будет хорошо со мной. Нынче я человек домашний.

Ланарк вгляделся в лицо Сладдена. Форма осталась прежней, но переменилась материя. Это было напряженное, близкое к отчаянию лицо человека, обремененного заботами. Ланарк подумал, что покойная домашняя жизнь с Римой едва ли возможна, и ему стало жалко Сладдена. Он сказал:

— Я не хочу разговаривать с журналистами.

— Не беспокойся. Главное, перед ними появиться.

Лампа с абажуром на каминной полке отбрасывала овал мягкого света на небольшую группу, собравшуюся перед огнем. На длинной кожаной софе перед камином сидели Сладден, Гилкрист, человек со спокойным лицом и человек с лицом сорвиголовы. Седая дама, которую Ланарк видел в зале капитула, устроилась в кресле, держа на коленях портфель. Ланарк затолкал свой стул подальше в тень. Сладден сказал:

— Эти два джентльмена в курсе дел. Они на нашей стороне, так что тревожиться не о чем.

Спокойный человек произнес спокойно:

— Личные подробности нас не интересуют. Мы хотим одного: назначить на нужную работу подходящего человека.

— На политическую арену выходит новая фигура, — вмешался сорвиголова. — Откуда он?

— Из Унтанка, — отозвался Сладден. — В юности мы были близкими друзьями. Прожигали молодость в одной и той же богемной компании, отмеряли жизнь кофейными ложками и пытались найти смысл существования. Я в те дни бездельничал, а Ланарк, нужно отдать ему должное, произвел на свет прекрасный образчик автобиографической прозы и социальные заметки — мне выпала честь быть их критиком.

— Нашим читателям это не нужно, — сказал сорвиголова.

— Это нам годится, — сказал спокойный. — Что произошло дальше?

— Он отправился в институт, где работал под руководством Озенфанта. Весь отдел энергетики держался на нем, все же его таланты не были оценены по достоинству, и в конечном счете он не выдержал бюрократической бессмыслицы и вернулся в Унтанк, но прежде выразил решительный протест лорду президенту-директору.

— Здесь не помешают драматические подробности, — оживился сорвиголова. — Из-за чего именно вы поссорились с Озенфантом?

Ланарк постарался припомнить. Наконец он проговорил:

— Я с ним не ссорился. Это он поссорился со мной, из-за женщины.

— Это лучше выпустить, — заметил Сладден.

— Хорошо, — кивнул спокойный. — Он вернулся в Унтанк. И тогда?

— Я могу рассказать, что случилось тогда, — любезным тоном вмешался Гилкрист. — Он посвятил себя службе обществу, устроившись на работу в центральный центр занятости, стабильности и окружающей среды. Будучи его начальником, я вскоре осознал, что имею дело со своего рода святым. Сталкиваясь с человеческим страданием, он абсолютно не мог вынести бюрократической волокиты. Честно говоря, частенько я за ним не успевал, и именно поэтому он как раз такой лорд-провост, в каком нуждается регион. Не мыслю себе политика, более достойного представлять Большой Унтанк на предстоящей Генеральной Ассамблее.

— Хорошо! — воскликнул сорвиголова. — Не будет ли любезен провост Ланарк сказать несколько слов для печати о том, что он собирается делать на ассамблее в Проване?

Чуть поразмыслив, Ланарк смело заявил:

— Я постараюсь сказать правду.

— Нельзя ли придать этой фразе больше выразительности? — спросил сорвиголова. — Не могли бы вы произнести: пусть даже на землю обрушится потоп, но я скажу миру ПРАВДУ?

— Конечно нет! — раздраженно отозвался Ланарк. — Потоп не имеет никакого отношения к моей поездке в Прован.

— Что бы ни произошло, мир услышит правду, — пробормотал спокойный. — Вот так мы напишем.

— Очень хорошо, джентльмены! — Сладден встал. — Наш провост отбывает. Это не официальное отбытие, наблюдать за ним не нужно. Если требуется фотография, секретарь мистера Гилкриста вам ее выдаст. Прошу прощения, жены нет дома, иначе бы она предложила вам закуски, но на телефонном столике за дверью вы найдете бутылочку хереса и полбутылки виски. Угощайтесь на здоровье. Мистер Гилкрист отвезет вас обратно в город.

Все встали.

Сладден проводил Гилкриста и журналистов к выходу. Седая дама со вздохом сказала:

— Общение с прессой — наука, мне софершенно недоступная. Фэтом портфеле, мистер Ланарк, пропуск, удостоферение личности и три отчета о положении дел ф регионе Унтанка. Софетую фам до фыступления ф Профане изучить их. Это сейсмографический отчет о флиянии загрязнений на мерофикникскую неоднородность. Это санитарный отчет о фозможности эпидемий тифа и подобных болезней. А это — социальный отчет, фключающий ф себя фсе прежние проблемы, — как ни ф одном регионе, срафнимом с нами по размерам, у нас распространены безработица, телесные наказания ф школах, алкоголизм, нехфатка жилья; нигде на попечении государстфа не находится так много детей, не сидит в тюрьмах такое множестфо фзрослых. Все это уже нафязло ф зубах, но необходимо об этом напоминать снофа и снофа. Из трех отчетоф только один, сейсмологический, написан языком научных терминоф, так как содержит анализ образцоф глубоко залегающего пермского пласта, — не исключаю, что они имеют коммерческое значение. К нему я приложила слофарь научных терминоф, чтобы помочь фам разобраться.

— Благодарю. — Ланарк принял портфель. — Вы миссис Штцнгрм?

— Да, Ефа Штцнгрм. Есть еще один фопрос, касающийся лично фас — Она понизила голос — Пересекая интеркалендарную зону на самолете, фы, наферное, очень быстро пройдете барьер менопаузы.

— Что? — встревожился Ланарк.

— Фолнофаться не о чем. Фы не женщина, больших перемен не последует. Но у фас может фозникнуть очень странное чуфстфо сжатия и растяжения, о котором не стоит упоминать фпоследстфии. Не фолнуйтесь из-за этого. Не фолнуйтесь.

Из-за двери выглянул Сладден:

— Ангус установил освещение. Пойдем на летное поле.

Они выбрались из дома через заднюю дверь на кухне и пошли вдоль электрического кабеля, который вился по тропинке среди пожухлых капустных кочерыжек.

— Помни, — внушал Сладден, — лучшая тактика — открытое обличение. Бесполезно жаловаться главам совета, если отсутствуют другие делегаты, и наоборот. Руководителей надо так устыдить, чтобы они дали конкретные обещания в присутствии всех остальных.

— Лучше бы ты поехал вместо меня, — отозвался Ланарк.

Они приблизились к разросшейся живой изгороди из бирючины; фонари освещали только нижние листья, верхние казались совсем черными. Сладден, а за ним Ланарк и миссис Штцнгрм шагнули через просвет в изгороди на летное поле. Впрочем, оно было чересчур узким, чтобы называться полем: треугольный травянистый участок на вершине холма, со всех сторон окруженного садами. На траве был постелен квадратный кусок брезента, вокруг расставлены три электрических фонаря, а посреди брезента возвышалось подобие птицы на низких кривых ножках с очень широкими лапами. Размерами она превосходила орла, но имела ту же форму и золотисто-коричневое оперение. На груди виднелась нанесенная по трафарету надпись: «U-1». На спине, меж сложенных крыльев, зияла щель шириной дюймов в восемнадцать, хотя из-за торчавших перьев она казалась уже. Насколько Ланарк мог разглядеть, внутренность была отделана голубым атласом. Он спросил:

— Это птица или машина?

— И то и другое понемногу. — Сладден взял у Ланарка портфель и закинул в отверстие.

— Как же она летает, если она внутри полая?

— Она питается жизненной энергией пассажира, — пояснила миссис Штцнгрм.

— У меня не хватит энергии, чтобы перелететь на этой штуке в другой город.

— Кредитная карта позфолит самолету получать энергию из фашего будущего. Карта при фас?

— Вот она, — проговорил Сладден. — Я достал ее из его другого костюма. Ангус, стул, пожалуйста.

Шофер извлек из темноты кухонный стул и поместил его рядом с птицей; не обращая внимания на слабые протесты Ланарка, Сладден помог ему взобраться.

— Мне это совсем не нравится.

— Просто шагните внутрь, мистер Делегат.

Ланарк просунул в отверстие одну ногу, потом вторую. Пока он скользил внутрь, птица покачивалась; потом голова ее вскинулась и сделала полоборота, так что перед ним оказалось острие большого загнутого клюва. «Дай ей вот это», — сказал Сладден и протянул Ланарку кредитную карту. Держа за уголок, Ланарк боязливо сунул карту в клюв, который тут же ее ухватил. Стеклянные глаза загорелись желтым светом. Голова отвернулась и, склонившись, исчезла из виду. Миссис Штцнгрм сказала:

— Он не сможет лететь, пока большая часть фашего тулофища не будет фнутри. Не забудьте: чем меньше фы думаете, тем фыше скорость. Не бойтесь за сфою нарядную одежду — интерьер санирующий: пока фы спите, он фыстирает ее и прифедет ф порядок.

Гладкий и прочный атлас в чреве птицы поддерживал Ланарка в сидячем положении, однако когда он убрал внутрь руки, задняя часть опоры опускалась до тех пор, пока он не растянулся на спине и голова, как ему показалось, провалилась ниже ног, которые лежали в шее птицы. Голова выглядывала в щель между коричневыми крыльями, которые все выше и выше взметались по сторонам. Впереди он заметил крышу бунгало с желтым квадратиком окна. Там явился черный силуэт головы и плеч; если это было бунгало Сладдена, то силуэт, конечно же, принадлежал Сэнди. В один миг и этот нелепый хрупкий летательный аппарат, и назначение делегатом и провостом — все представилось ему глупейшим бегством от главной в мире реальности, и, крикнув: «Нет!» — он отчаянно рванулся наружу, но тут изогнутые аркой крылья хлестнули по воздуху, Ланарка, уподобившегося дротику, с громоподобным ревом понесло ногами вперед, в лоб ему ударил холодный ветер, и он лишился сознания.

Глава 40 Прован

Когда Ланарк проснулся, было тихо, ложе его слегка раскачивалось, как колыбель, над головой сияла полная луна. В небе виднелось несколько крупных звезд. Не выдержав блеска, он, чтобы дать глазам отдых, уставил их на темное межзвездное пространство, но и там одна за другой стали вспыхивать звезды, а затем и целые созвездия, и вот уже не осталось даже крохотного участка, где не мерцала бы серебряная галактическая пыль. Птицелет, с распростертыми крыльями, парил, слегка накренившись, меж потолком из звезд и полом из гладких облаков, простиравшимся, как и небо, от горизонта до горизонта; сквозь дымку тьмы проступала его белизна — цвет, превосходящий все прочие своей загадочной яркостью. Облачное основание поредело и прорвалось, и Ланарк решил на миг, что машина перевернулась: в просвете показалась яркая луна. Взгляд его уперся в небо, отраженное в круглом озере, и не только отраженное, но и увеличенное, ибо черная крапинка в центре нижней луны явно была не чем иным, как отражением его птицелета. Озеро, хотя и сумрачное, имело собственную окраску. Отраженную луну окружал черный ореол, а он, в свою очередь, был заключен в синее водное кольцо, испещренное звездами. Слева и справа озеро окаймляла чистая песочная отмель, такого же бледно-жемчужного цвета, что и облака; круг озера с отмелями помещался меж двух изогнутых береговых возвышенностей и потому походил на око. Ланарк увидел, что это и есть око, и испытал чувство слишком непривычное, чтобы ему нашлось наименование. Широко распахнув рот и разум, он думал об одном: виден ли он — песчинка из песчинок, проплывающих мимо, — этому гигантскому зрачку. В попытке подумать еще о чем-нибудь он поднял взгляд, но тут же опустил — око приблизилось. Ланарк видел только звезды, отраженные в его глубине. Послышался звук, подобный отдаленному грому или ветру, дышащему прямо в ухо. «Есть… есть… есть… — твердил он, — есть… если… есть…» Ланарк знал, что половина звезд взирает на другую половину и улыбается слегка, не отличая верх от низа и не заботясь об этом. Затем, ошеломленный бесконечностью, он не столько погрузился, сколько вплыл в сон.

В следующий раз он пробудился среди бледной голубой лазури. Под ним была равнина из снежно-белых облаков; с одной стороны по ней легко скользила синяя, похожая на птицу, тень, с другой же, невысоко над горизонтом, стояло маленькое пронзительное солнце, словно бы бросавшееся, в ответ на его взгляды, золотыми проволочками. Временами он попадал в фонтан птичьих мелодий, бивший через просвет в облаках, и взглядывал мельком вниз, где на расстоянии мили или около того виднелись трава или камни, но лишь один звук сопровождал его постоянно: удары крыльев его орла-самолета, глухие в разреженном воздухе. Тело его расслабленно нежилось в тепле на плотном атласном основании. Лицо омывалось прохладным воздухом, освежающим, как вода. Впереди на горизонте высилась гора белых облаков, одинокая, как молочный кувшин на краю пустого стола. Сбоку ее пересекало как будто миниатюрное черное пятнышко в форме птицы, за которым следовала крапинка тени. Позднее, когда над ним проплывали пик и обрывы, сверкавшие на солнце сочной белизной и голубые в тени, Ланарк понял, что облачная равнина закончилась и под облачной горой находится настоящая. С острой верхушкой и гранитными обрывами, она была самой высокой в неровном ряду, поднимавшемся среди сиреневатой вересковой пустоши. Гора объединяла в себе массивность крупной скульптуры и тончайшую фантазию деталей. Движущаяся масса в тенистой стороне долины превратилась в стадо оленей. Из озерца среди вереска вытекал, как оказалось, водопад; у берега, по колено в воде, стоял удильщик. Ланарк видел разноцветные поля с белыми фермерскими домиками вдоль берега, бухту, где на мелководье просвечивало лимонно-желтое дно и красноватые скопления водорослей, а дальше рябили на солнце борозды зыби. В волнах расходился треугольником бледно-зеленый пенистый след, в вершине которого двигался длинный танкер. В орле-самолете послышались голоса, и Ланарк убрал голову с солнечного света.

Негромкий голос у пальцев ног говорил:

— …назвать себя. Воздушные власти Прована запрашивают рейс «U-один» из Унтанка. Повторяю: прошу пассажира назвать себя. Прием.

— Я лорд-провост региона Большой Унтанк, — произнес Ланарк твердо, но радостно, — делегат Генеральной Ассамблеи государств совета.

— Пожалуйста, повтор… пожалуйста, повтор… пожалуйста, повторите. Прием.

Ланарк повторил.

— Рейсу «U-один» из Унтанка разрешается следовать, как запланировано, к Хэмпдену по лучу с ко… лучу с ко… лучу с координатами ноль поток ноль перигелий сорок три минуты девятнадцать целых ноль десятых секунды афелий как указано уби… как указано уби… как указано убирая порыв против потока двадцать два ноль два… ноль два… ноль два… ноль два… ноль два за небесным экватором Квебуса по международным нерв… народным нерв… народным нервно-схемно-децимально-календарно-кортексин-квантумным часам. Сообщение понятно? Прием.

— Для меня это полная тарабарщина.

— Следуйте как запланировано. Повторяю: как запланировано. Повторяю: как запланировано. Конец связи.

Что-то щелкнуло, наступила тишина. Ланарк лежал и думал о том, как его все время вовлекают в какие-то действия и разговаривают с ним так, словно он эти действия запланировал. Но, быть может, сообщение было адресовано не ему, а птицелету. Оно вполне сходило за обращение машины к машине. Он снова высунул голову на солнечный свет.

Он пролетал над широким извилистым устьем реки с резко различными берегами. Справа лежали зеленые сельскохозяйственные земли с купами деревьев и водохранилищами, которые соединяли стремительные протоки. Слева стояли горные хребты, высокие пики, посеребренные снегом; в промежутках там и сям солнце высекало золотые искры из мелких, похожих на осколки озер. С обеих сторон Ланарк видел летние курорты с магазинами, церковные шпили и оживленные эспланады, шумные порты с бухтами, где теснились суда. По воде скользили танкеры, грузовые корабли, яхты с белыми парусами. К нему тянулось изогнутое перо дыма от пароходика, который, громко шлепая колесом, направлялся к довольно большому острову, где помещались куропаточья пустошь, две рощи, три фермы, площадка для гольфа и город, обрамлявший бухту. Остров казался яркой игрушкой, которую Ланарк мог бы поднять со слегка волнистой, искрящейся поверхности воды, и в нем как будто пробудились воспоминания. Он подумал: «Может, у меня была когда-то сестра? И мы играли вместе на травянистой вершине этого утеса, среди желтых колючих кустов? Да, на этом утесе за наблюдательной площадкой, в день вроде этого, во время летних каникул. Похоже, мы зарыли жестянку под кустом, в кроличьей норе? В ней была монета в полкроны, серебряный шестипенсовик того же года, ювелирное украшение нашей матери и грошовый блокнотик с посланием к самим себе, выросшим. Мы обещали вырыть жестянку через двадцать пять лет? А через два дня опять зарыть, убедившись, что ее не украли? Мы были тогда детьми? И разве не был я счастлив?»

Берега сделались круче, лесистей, сблизились, подступая вплотную к краю воды, помеченному буями и маяками. Местами встречались доки, строились или разгружались суда под стрелами кранов. Крутые берега постепенно сгладились, и Ланарк приблизился к широкой долине, широкой чаше, заполненной городом, где бежала река к скоплению шпилей, башен и высоких белых домов. Орел-самолет покинул реку и сделал широкий вираж над покатыми холмами к югу, затем к востоку, затем к северу. Внизу мелькали жилища из опрятного камня, внутренние садики, где играли дети и колыхалось на веревках белье. В городе был выходной день: через незамутненный воздух на лужайках для игры в кегли и теннисных кортах виднелись игроки. Простор, красота этой картины, ее ясность в солнечном свете не просто поражали, но и казались знакомыми. Ланарк думал: «Всю жизнь, да, всю жизнь я хотел именно этого, хотя это место мне как будто хорошо знакомо. Не имена, с ними покончено, но места — места я узнаю. Если я жил здесь когда-то и был счастлив, как же я все это потерял? И почему возвращаюсь только сейчас?»

Временами ему слышался словно бы медленный взрыв, мягкое громыхание в городском центре, и, переведя взгляд, он замечал крохотные птичьи контуры, двигавшиеся туда-сюда. Накрытый вдруг тенью, он поднял глаза и увидел над головой, к востоку, большого орла с обозначением Z-1 на нижней части груди, пересекавшего его курс. Ланарк понял, что его собственный летательный аппарат кружит по спирали, снижаясь над городским центром. Он скользнул над лесистым ущельем еще одной, небольшой реки; рядом раскинулся парк, где прогуливался и загорал народ. Дети на поросшем травой склоне стали махать ему платками, и он подумал: «Скоро я увижу университет». Чуть погодя снизу показались два одинаковых прямоугольника, обрамленных плоской крышей с башенками. Он подумал: «Скоро будет река с большим портовым бассейном, кранами и товарными складами», но на сей раз ошибся. Узкая речка влилась в главное русло, которое разошлось на медлительные рукава, но их окружали тропинки и деревья на подступах к гигантскому стадиону. На его дорожках шли состязания в беге и прыжках, в центре, на сочной траве, отдыхали атлеты в красочных спортивных костюмах, на заполненных трибунах волной нарастали аплодисменты. Птицелет Ланарка присоединился к еще пяти или шести, кружившим вверху. Один за другим птицелеты садились на белый брезентовый прямоугольник с рисунком в виде красных, голубых и черных колец-мишеней, расстеленный перед главной трибуной. Громкоговоритель вещал:

— …и вот Поски, Подгорный, Палеолог и Норн выходят на последний круг; в тот же миг — бац! — опускается на мишень премьер Костоглотов из Скифской Народной Республики; Норн и Палеолог оттесняют — да, оттесняют — Подгорного со второго места; они идут вровень, разрыв между ними и Поски все меньше и меньше.

Разразился гром аплодисментов.

— …К мишени ныряет Тольтек из Тиауанако, и одновременно Поски оказывается на третьем месте, а в лидеры выходит Норн, за ним следует Палеолог, затем Поски и намного от них отставший Подгорный; а вот на мишень приземляется провост Унтанка — простите, лорд-провост Большого Унтанка, и тут же Норн, да. Норн, да, Норн из Туле рвет финишную ленточку, по пятам преследуемый Палеологом из Трапезунда и Поски из Крымской Татарии.

Орел-самолет Ланарка с глухим стуком опустился на брезент и замер, слегка раскачиваясь. Шестеро мужчин в пыльниках оттащили его на несколько ярдов в сторону, к ряду таких же машин, стоявшему около узкой и длинной платформы. Ланарк взял портфель и выбрался на платформу с помощью девушки в алой юбке и блузке, спросившей поспешно:

— Вы делегат из Унтанка?

— Да.

— Сюда, пожалуйста, вы на полминуты опоздали. Вслед за девушкой он спустился по ступенькам, пробрался мимо отдыхавших атлетов, пересек гаревую дорожку, пока пустую, и нырнул в дверь под террасами главной трибуны. Привыкнув смотреть на небо, Ланарк растерялся, когда ступил в узкий коридор с искусственным освещением. Он решил, что бы ни случилось, ничему не удивляться и сохранять позицию невозмутимого скептика. Они вышли в зал с открытыми лифтами по стенам. Девушка впустила его в один из лифтов.

— Поднимайтесь в административную галерею, там вас ждут. Багаж оставьте мне; я прослежу, чтобы его доставили в вашу комнату в делегатской деревне.

— Нет, простите, это очень важные документы.

Ланарк оглядел ряд кнопок на блестящей металлической панели и нажал ту, рядом с которой было написано «АДМИНИСТРАТИВНАЯ ГАЛЕРЕЯ». Пока лифт шел вверх, Ланарк удовлетворенно рассматривал свое отражение в гладкой панели. Он стал старше, но выглядел еще достойней, чем в туалете при ризнице. Отросшая за время путешествия аккуратная бородка, седая и остроконечная, делала его похожим на капитана, щеки были гладкие и розовые, весь облик — холеный и бодрый. Дверь лифта открылась, и Уилкинс, нисколько как будто не изменившийся, пожал Ланарку руку со словами:

— Провост Сладден? Я не ошибаюсь?

— Нет, Уилкинс. Меня зовут Ланарк. Мы знакомы.

Уилкинс вгляделся пристальней:

— Ланарк! Бог мой, так это вы. А что случилось со Сладденом?

— Он бьется над очень опасной санитарной проблемой. Региональный комитет Большого Унтанка предпочел, чтобы город представлял я.

Уилкинс криво улыбнулся:

— Этот человек — настоящая лиса; экологическая лиса в девятом поколении. Ну ладно, ладно. Занимайте очередь, занимайте очередь.

— Уилкинс, наша экологическая проблема грозит обернуться катастрофой. У меня в этом портфеле лежит несколько отчетов, показывающих, что вскоре начнется мор и…

— У нас сейчас светский прием, вопросы общественного здравоохранения будут обсуждаться в понедельник. Занимайте очередь и поздоровайтесь с нашими хозяевами.

— Хозяевами?

— Представитель исполнительной власти Прована и лорд и леди Монбоддо. Занимайте очередь, занимайте очередь.

Они находились в широком изогнутом коридоре, упиравшемся в двойные стеклянные двери; по нему непрерывно двигалась очередь. Ланарк заметил женщину в серебряном сари и смуглого мужчину в белой мантии, но большинство было одето в строгую форму или деловые костюмы и глядело настороженно, как важные люди, не выказывающие дружелюбия, но готовые в рамках разумного откликнуться на таковое со стороны других. Присоединиться к подобной толпе было делом несложным. У стеклянной двери громкий голос называл прибывающих:

— Сенатор Сеннахериб из Нью-Алабамы, Бриан де Буагильбер, Великий Тамплиер Лангедока и Апулии, губернатор Западной Атлантиды Воннегут…

У двери Ланарк, с удовлетворением услышав: «Лорд-провост Ланарк из Большого Унтанка», пожал руку мужчине с ввалившимися щеками, который произнес:

— Тревор Уимз из Прована. Рад, что вы смогли прибыть.

Представительная женщина в голубом твидовом платье, протягивая ему руку, спросила:

— Путешествие было приятным?

Уставясь на нее, Ланарк выдохнул:

— Катализатор.

— Зовите ее леди Монбоддо, — сказал Озенфант, стоявший рядом с нею. Он порывисто пожал Ланарку руку. — Время меняет все ярлыки, вы ведь и на своем примере в этом убедились.

Ланарка взяла за руку какая-то девушка в алой юбке и блузке и повела вниз по ступенькам.

— Привет, меня зовут Либби. Вам, наверное, нужно подкрепиться. Принести вам что-нибудь из буфета? Пате де что-нибудь? Или грудку какой-нибудь птицы? Мед и акриды?

— Озенфант был?.. Озенфант теперь?..

— Новый лорд президент-директор, вы разве не слышали? Сразу видно, что толковый, правда? Понять не могу, зачем его жена нацепила это старомодное платье. Вы, похоже, не голодны. Я тоже. Давайте взамен ударим по выпивке — ее тут море разливанное. Посидите тут минутку.

Ланарк сел на краешек длинной кожаной софы и стал растерянно осматриваться.

Он находился на последнем, самом высоком из четырех этажей, которые спускались ступеньками к стеклянной стене, смотревшей на стадион. Половина присутствующих походили на делегатов; они тихо беседовали, сбившись в небольшие группы. Некоторое оживление вносили девушки в алом, кокетливо-проворно сновавшие среди гостей с подносами в руках, но им составляли противоположность молчаливые крепыши в черных костюмах, которые настороженно подпирали стены, сжимая в ладонях нетронутые стаканчики виски. На стеклянной столешнице у софы лежала пачка буклетов с заглавием «ПРОГРАММА АССАМБЛЕИ». Ланарк открыл один из них. Прочел воспроизведенное там письмо Тревора Уимза, в котором он от лица прованского народа приветствовал делегатов и выражал надежду, что им в Проване понравится. Их жизни и здоровью ничто не грозит, так как об этом позаботится наисовременнейшая служба безопасности, позаимствованная у группы «Квантум — Кортексин»; Красные Девушки, однако, живые люди, готовые помочь делегатам в любых затруднениях. Затем на шести страницах приводился перечень регионов, от Арморики на «А» до Ярроу на «Я». Ланарк обратил внимание на то, что делегатом Большого Унтанка был назван провост Сладден. Следующая страница начиналась с заголовка:

Затем были перечислены пресс-конференция, ланч, «время для общения и неформального лоббирования», соревнование овчарок, конкурс волынщиков, торжественный обед, опера Персера «Злоключения Элфина» в исполнении «Оперной труппы Эрса», фейерверк и вечеринка. Ланарк нетерпеливо перелистнул буклет и нашел нечто не столь легкомысленное.

До того как Ланарк прочитал буклет, им владела восторженность, не имевшая определенных причин. С утра, с самого своего пробуждения в птицелете, под лучами солнца, он чувствовал, что вскоре окажется в центре важных событий, в месте, где ему предстоит произнести публичную речь, которая изменит мир. Встреча с Уилкинсом, катализатором и Озенфантом-Монбоддо не повлияла на его ожидания. Он был ошеломлен, но — что радовало — и они были растеряны. Однако его сбила с толку программа ассамблеи. Словно бы он увидел чертеж гигантской машины, которую собирался вести, и понял, что совсем не владеет техникой дела. Что значила запись: «Доклады. Прения. Голосование»? Что за «лоббирование» и почему оно совмещалось с трапезами? А прочие делегаты разбираются в этих предметах?

В галерее скопилось очень много народу, на другом конце софы обосновались двое мужчин, которые пили темное пиво из пинтовых кружек и глазели вниз, на фигурки спортсменов на освещенном солнцем поле. Один из них произнес радостно:

— Как здорово быть в Проване и все это наблюдать.

— Разве?

— О, бросьте, Один, вы не меньше других потрудились, чтобы эта ассамблея состоялась.

Второй собеседник мрачно отозвался:

— Хлеба и зрелищ. Хлеба и зрелищ. Недолгий период сносных доходов и длительные праздники, когда нас обдирают как липку, а потом — бах! Под нож. Прован обратится в очередной Большой Неназываемый Регион.

Ланарк вмешался взволнованно:

— Простите, вы недовольны состоянием этого города?

Густая шевелюра мрачного собеседника была абсолютно белой, телосложением он напоминал борца, а розоватым потрепанным лицом — боксера. Смерив Ланарка злобным взглядом, он проговорил:

— Думаю, я имею на это право. Я здесь живу.

— Тогда вы сами не знаете, как вам повезло! Я из региона, где санитарная ситуация близка к катастрофе, и блестящие условия в Проване меня просто поразили…

— Вы делегат?

— Да.

— Значит, вы прибыли только что и по воздуху.

— Да.

— Ну так не рассказывайте мне о Проване. У вас начальная стадия комплекса Гулливера.

Ланарк холодно процедил:

— Не понимаю вас.

— Первый упомянутый в письменных источниках обзор местности с воздуха — это тот случай, когда Лемюэлю Гулливеру, человеку здравомыслящему и бесхитростному, позволили встать на ноги рядом со столицей Лилипутии. Он узрел ухоженные фермы, а среди них — дома, улицы, общественные здания, где суетился маленький народец. Его поразила очевидная изобретательность и предприимчивость правителей, служащих и простых работников. Прошло два или три месяца, пока ему открылись их тупость, жадность, продажность, зависть, жестокость.

— Вечно вы, пессимисты, попадаетесь в ловушку разочарования, — весело заговорил веселый собеседник. — С одного расстояния предмет выглядит светлым. С другого — темным. Вы заменяете оптимистический вид его противоположностью и думаете, что нашли истину, но основательный исследователь учитывает все возможные виды, как светлые, так и темные.

Мрачный оскалился:

— Поскольку едва ли не каждый предпочитает праздничную сторону, счастье, что находятся такие, кто готов взглянуть, как обстоят дела со сточными трубами.

— Простите, что задержалась. — Красная Девушка поставила на стол поднос. — Я подумала, что будет забавно попробовать гэльский кофе.

— Рад, что речь зашла о сточных трубах, — взволнованно подхватил Ланарк. — Я прибыл из Унтанка, где возникла проблема как раз со стоками. Фактически будущее целого региона ставится под угрозу — я хотел сказать, решается — на этой ассамблее, и я послан, чтобы выступать в защиту. Но программа, — (мрачный пренебрежительно махнул рукой), — ничего не говорит о том, где и когда мне выступить. Не можете ли вы что-нибудь посоветовать?

— Не стоит в первый же день браться за серьезные вопросы, — вставила Красная Девушка.

— Будущее проблемных регионов, — неспешно произнес мрачный, — обсуждается и решается обычно в одном из подкомитетов.

— В каком подкомитете? Где и когда он соберется?

— Цель этого приема — дружеское общение. — Красная Девушка выглядела расстроенной. — Не оставить ли скучные материи на потом? Их и без того будет выше головы.

— Помолчите, дорогуша, — оборвал ее мрачный, — Уилкинс знает все ходы и выходы. Спросите лучше его.

— Послушаете, — вставила Красная Девушка, — я отведу вас к Настлеру. Он знает все обо всем и собирается скоро встретиться с вами в помещении Эпилога. Он мне сам сказал.

— Кто такой Настлер?

— Наш король. В некотором роде. Но важности в нем нет нисколько, — уклончиво отвечала Красная Девушка. — Трудно объяснить.

Мрачный захохотал:

— Это джокер. От него вам толку не будет.

Ланарк открыл портфель, сунул туда программу ассамблеи и встал.

— Как я понимаю, ваша работа состоит в том, чтобы помогать мне в затруднительных случаях, — обратился он к Красной Девушке. — Я хочу поговорить лично с обоими: с Уилкинсом и с Настлером. С кем я могу встретиться в первую очередь?

— О, с Настлером, конечно. — У Красной Девушки явно отлегло от сердца. — Он инвалид, с ним кто угодно может встретиться в любое время. Но не желаете ли прежде выпить кофе?

— Нет.

Ланарк поблагодарил мрачного и вслед за Красной Девушкой двинулся в толпу.

Уимз и Монбоддо по-прежнему здоровались с новоприбывшими, однако очередь у двери сделалась явно короче. Проходя мимо, Ланарк слышал голос распорядителя:

— Премьер Мултан из Эфиопии. Председатель Фу из Ютландии. Протопресвитер Гриффит-Повис из Ярроу.

Красная Девушка вела его по внешнему коридору, пока они не уперлись в дверную панель без петель и без ручки.

— Вот дверь. Идите туда.

— А вы не пойдете?

— Если вы собираетесь говорить о политике, я лучше подожду снаружи.

Нажав на гладкую поверхность, Ланарк заметил на ней большие буквы: