ГЛАВА 7. ГАМБУРГСКИЕ СТИЛЯГИ

Когда мы говорим о стилягах Третьего рейха, то надо подразумевать, что это не совсем научное понятие. Им в первую очередь характеризуются так называемые шлурфы — праздношатающаяся молодежь, которая в своей одежде пыталась подражать английским и американским образцам[11], а также участники групп «свинг-югенда», которые могут рассматриваться как частный случай гамбургских шлурфов, отличительной чертой которых была увлеченность музыкой в стиле свинг. Появление «свинг-югенда» именно в Гамбурге во многом не было случайным. Это был крупнейший немецкий портовый город, который, подобно любому портовому городу, отличался широтой интересов его населения и более свободными нравами. Кроме этого в силу существовавших на протяжении десятилетий, если не веков, торговых связей в Гамбурге среди населения были очень сильны англофильские настроения. Кроме того, немецкий историк Михаэль Катер отмечал, что появление «свинг-югенда» именно в Гамбурге было непосредственной реакцией на определенные культурные ограничения, которые в 1930‑е годы существовали здесь в танцевальной жизни.

Еще со времен Веймарской республики в Германии существовало огромное количество консервативно настроенных учителей танцев. Их консерватизм если и не касался политических воззрений, то в полной мере отражался на преподавании самих танцев. У них обучались выходцы из «лучших» семей, при этом само обучение длилось от нескольких месяцев до нескольких лет, совпадая по времени с обучением в гимназиях. Хотя бы по этой причине многие учителя танцев после прихода к власти национал-социалистов полагали, что они должны были выполнять «высшую воспитательную функцию» в традиционном для кайзеровской Германии духе. Осознание некого «внутреннего аристократизма» стало приходить ко многим из них уже во времена «Веймарской распущенности». Один из учителей танцев произнес в конце 20‑х годов: «Нынешнее общественное устройство как никогда ранее требует владения собой, что должно быть выражением внутренней сдержанности». По их мнению, обученный танцам молодой человек должен был выглядеть как минимум эстетически приятным.

После того как по инициативе Геббельса была создана Имперская палату культуры, все (за исключением тех, кто не прошел по политическим и «расовым» причинам) учителя танцев оказались зачисленными в состав Имперской театральной палаты, продолжая находиться под строгим надзором министра пропаганды. Подобно всем деятелям культуры, которые оказались унифицированными в системе имперских палат, учителям танцев было поставлено «важное политическое задание». На протяжении трех лет (с середины 1935 года по начало 1938 года) функционеры от бальных танцев занимались поиском альтернативы фокстроту и чарльстону, которые, по мнению нацистских идеологов, якобы были созданы неграми и евреями, а потому данные танцы считались проявлением половой распущенности и сексуальной невыдержанности. Данные попытки во многом совпадали с намерениями самых догматичных национал-социалистов искоренить джаз. По большому счету поиски новой легкой музыки и новых танцев были почти идентичными процессами.

Подтверждением этого являются Имперский конкурс на создание «немецкой джазовой музыки», проходивший в 1935-1936 годах, и танцевальный турнир 1938 года при радио Лейпцига. Каждое из этих мероприятий имело двоякую задачу: с одной стороны, найти новые танцевальные формы, с другой — подходящую для них музыку. Поскольку и имперский конкурс, и турнир закончились полным провалом, то учителя танцев оказались в подвешенном состоянии. Их явно не устраивали во многом завышенные требования национал-социалистических властей, которые наглядно показали, что немецкие танцоры были совершенно бессильны и не могли предложить сколько-нибудь свежую идею для массовых бальных танцев. В итоге большинство из них пошло на унизительный компромисс. Учителя танцев должны были приспосабливать уже существующие бальные танцы, «извращению» которых они так противились в годы Веймарской республики, к новым условиям. В них стали вводить элементы марша, народных и групповых танцев. В танце приходилось жертвовать индивидуальностью во имя акцентирования превозносимого нацистской пропагандой «духа народной солидарности». К жизни были возвращены исторические танцы, например рейнлендер и полька. С идеологической точки зрения самым желаемым для властей Третьего рейха танцем был выхолощенный вальс. В соответствии с требованиями национал-социалистической идеологии хореографы вводили в канву танца настолько большое количество народных элементов, насколько это было вообще возможным. Переделке подверглись даже фокстрот и танго. Так на свет появился «маршевый фокстрот», поражающая своей убогостью германская стилизация танца, а изначально соблазнительное танго потеряло всякий эротизм.

Положение обострилось к 1938-1939 годам, когда в гитлерюгенде, руководство которого несколько лет напрасно ожидало новых танцевальных формул, приняли решение и начали переделку народных танцев. В итоге к 1938 году многие немецкие юноши и девушки не нашли ничего лучшего, как осваивать новый «бальный танец», который получил название «свинг». То, что немцы назвали свингом являлось легкой переделкой американского танца линди-хоп, который возник в США в конце 20‑х годов. Его движения были предельно свободными. Многим казалось, что в этом танце двигались все конечности. Поскольку линди-хоп танцевался парами, то некоторые называли его «распущенным фокстротом». Действительно, иногда партнеры танцевали очень медленно, прижавшись друг к другу щеками. Но все-таки этот танец было очень быстрым. Во время него партнеры то расходились, то стремительно сближались друг с другом настолько близко, что поначалу движения линди-хопа считались весьма неприличными. В Германии танец получил свое название за то, что обыкновенно линди-хоп исполнялся под свинговую музыку (обычно это были композиции Бенни Гудмана). Судя по всему, в Германию этот танец был завезен вместе с голливудскими фильмами «Бродвейская мелодия» (1929 год) и «Рожденные для танца» (1936).

Вопреки расхожему мнению, членство в гитлерюгенде в первые годы национал-социалистической диктатуры формально не было обязательным, хотя в истории, наверное, есть только несколько примеров, когда подростки отказывались вступать в эту национал-социалистическую молодежную организацию. Впрочем, «обязаловка» отнюдь не мешала Имперскому руководству молодежи осознавать тот факт, что для укрепления своих позиций в крупных городах надо было предлагать молодежи некую культурную программу, в том числе и танцы. Увлечение свингом идеально подходило для этого, если бы не одно «но»… Танец считался символом американского, «дегенеративного» образа жизни, к тому же он был связан с «наихудшими» проявлениями джазовой музыки. По этой причине предпринимались попытки использовать новые немецкие бальные танцы, исполнение которых сопровождалось игрой на мандолине, цитре, гармошке и блок-флейте. Устроители подобных танцевальных вечеров вряд ли могли предположить, что результаты будут совершенно иными, нежели изначально планировалось. Вместо того чтобы активно участвовать в мероприятиях гитлерюгенда, многие городские мальчишки и девчонки предпочитали проводить время в танцевальных залах, где изучали свинг. Последующее развитие событий и вовсе вышло из-под контроля руководства национал-социалистической молодежной организации.

Когда в 1938 году началась цепь событий, то никто не мог предположить, чем она закончится. В Гамбурге складывается небольшая культурная община, в которой объединительным моментом становится изучение свинговых танцев. Впрочем, Гамбург был не единственным городом, где можно было наблюдать подобный процесс, нечто подобное было во многих крупных и средних городах Германии, но в Гамбурге этот культурный процесс был наиболее ярким и отчетливым. Истинные любители джазовой музыки весьма пренебрежительно относились к танцевальным вечеринкам «писнелькен», как пренебрежительно бюргеры иногда называли молодежь, танцевавшую свинг. Многие полагали, что молодежь была увлечена джазом не как искусством, а лишь как возможностью праздного времяпровождения в танцах. Именно по этой причине со временем «свинг-югенд» стал восприниматься как некое политическое явление. Показательно, что название этой молодежной субкультуре было дано партийными органами. Именно они с некоторой тревогой в 1938 году стали обращать внимание на «свинг-хайнис», «свинг-дураков». Сами же молодые люди предпочитали называть себя на американский манер «свинг-боями» и «свинг-бэби». Поначалу их политическое значение ограничивалось тем, что они полностью игнорировали введенный с началом Второй мировой войны запрет на танцевальные вечеринки, где бы исполнялся свинг.

Подобные запреты на танцы налагались одновременно с существенными ограничениями на исполнение свинговой музыки. Обычно подобные запреты были инициативой местных властей, что находило поддержку в Берлине. Судя по всему, Геббельс не хотел связывать свое имя с подобными не самыми популярными мерами. Первое подобное распоряжение было издано Имперской театральной палатой для гау Эссен и властями Дюссельдорфа. Поводом для этого стала работа винного погребка «У Тони», где фактически постоянно играл джаз. В ноябре 1937 года было решено положить конец «этому безобразию». После данного случая с аналогичной инициативой выступил начальник полиции Фрайбурга. Поначалу запрет на свинговые танцы был временным — он должен был длиться всего полгода. Но затем партийные власти Бремена и гау Везер-Эмс наложили полный запрет на свинг как танец. В начале 1939 года запрет на свинговые танцы был введен в Оснабрюке и в Руре. К лету 1939 года подобные запреты действовали почти на всей территории рейха. Чтобы не попасть в щекотливое положение, партийные и государственные органы привлекали к мерам по осуществлению данного запрета части вермахта, СС, Немецкого трудового фронта, национал-социалистические студенческие организации. Дольше всего с принятием репрессивных мер «тянуло» Имперское молодежное руководство. В первой половине 1939 года в гитлерюгенде все еще надеялись что удастся реализовать программу «новых немецких танцев». Но ожидания были тщетными. Пришлось признать что все усилия в данном направлении были тщетными, а потому надо было прибегать к запретам.

В Берлине первые вывески о том, что свинговые танцы были запрещены, появились в 1938 году на здании дворца танцев Эрхарда Баушке «Мока Эфти». Поначалу замечания танцующей публике должны были делать официанты. Но их вежливые замечания в большинстве своем не возымели никакого действия. Между тем в клубе «Император» все кресла были заполнены. Свинговый оркестр Корни без каких-либо оглядок открыто мог объявить следующий танцевальный номер: «Я танцую свинг с фройляйн Молли». Нередко объявлялись композиции на английском языке: «Ну, потанцуй же со мной свинг, любимая» («Come, Dance Swing Time With Me, My Darling»). Эта песня была впервые исполнена в августе 1937 года Билли Бартоломью в клубе «Одеон».

В данных условиях Геббельс осознавал все несовершенство политики запретов. Во-первых, они накладывались на свинговые танцы самыми различными политическими и государственными организациями, говорить о каких-то централизованных мерах не приходилось. Некоторые из органов, накладывавшие запрет, даже не считали нужным проконсультироваться с министерством пропаганды или с Имперской палатой культуры. Во-вторых, до начала Второй мировой войны нарушение данных запретов не приводило к сколько-либо серьезным последствиям. В этой связи Геббельс полагал, что лучше было бы вообще не накладывать запретов, если их нарушение никак не каралось. После того как в министерстве пропаганды оказалось огромное количество жалоб «от бдительных товарищей», которые «сигнализировали» о постоянном нарушении запрета на исполнение свинговых танцев в тех или иных клубах и ресторанах, Геббельс весной 1939 года поручил Петеру Раабе и Паулю Гренеру подготовить соответствующее распоряжение. Все танцевальные мероприятия должны были стать «благонадежными». Как можно было осуществить на практике подобный культурно-политический заказ, для нас до сих пор остается секретом.

Собственно в Гамбурге свинговые танцы были «осуждены» в январе 1938 года. Запрет на их исполнение был наложен местным функционером Имперской театральной палаты Францем Бюхлером, который заклеймил свинг как «один из самых уродливых наростов на нашей культуре, который возник в эпоху негритянских танцев». Полтора года спустя, когда уже шла Вторая мировая война, власти портового города издали специальный запрет, который накладывался на «визжащую ниггер-музыку из США». Этим распоряжением была подготовлена культурная база для одного из самых причудливых движений протеста, существовавших в Третьем рейхе.

Когда Вторая мировая война была в самом разгаре, руководство гитлерюгенда во всеуслышание заявило, что зимой 1937/38 года в Гамбурге сформировалась так называемая клика «Айсбан» («Ледяной каток»). По утверждению Имперского молодежного руководства, входившие в клику мальчики и девочки были выходцами из высших слоев общества и в большинстве своем были знакомы по учебе в гимназии, а также по занятиям в спортивных клубах. Главной их виной было то, что «они совместно посещали определенные кафе, выделялись по стилю одежды и были одержимы американской и английской музыкой». По большому счету это было достаточно точным описанием того, что происходило в предвоенные годы в некоторых молодежных кругах. Хотя клика «Айсбан» по большому счету ограничивалась юношами и девушками, которые катались на коньках в городском парке «Плантен унд Бломен», со временем эта организация серьезно разрослась. При этом никаких особых усилий, чтобы оформиться как организация они не предпринимали. «Под американской и английской музыкой» подразумевались гамбургские джазовые ансамбли, которые ориентировались на Берлин и исполняемую в столице свинговую музыку. Собственно гамбургских музыкальных джазовых коллективов было не очень много, но в этот крупный портовый город на гастроли постоянно приезжали оркестры со всего рейха, некоторые из них, надолго задерживались в городе. В качестве примера можно назвать оркестр Хайнца Венера, который приехал в Гамбург в мае 1934 года, а покинул его почти полтора года спустя. В основном этот музыкальный коллектив выступал в местном клубе «Фаун», который имел не самую лучшую репутацию. Считалось, что истинные ценители джаза собирались в кафе «Хайнц». Именно там в сентябре 1935 года давал концерт Билли Бартоломью и выступал с сатирическими номерами Эрхард Баушке. В январю 1937 года в ночном клубе «Тарантелла» выступал известный немецкий джазмен Макс Рампф.

Когда в сообщении руководства гитлерюгенда говорилось о происхождении юношей и девушек из «высших слоев», то это не было преувеличением. Гамбургские любители свинга были выходцами из весьма состоятельных семей. Именно это обстоятельство отличало гамбургских стиляг от любителей джаза из Берлина или завсегдатаев «хот-клубов» в Лейпциге или Кенигсберге. В Гамбурге среди стиляг верховодили дети богатых родителей. При этом их связь между собой базировалась не на увлечении джазовой музыкой, как это было в прочих городах, а на членстве в элитных спортивных клубах или учебе в респектабельных учебных заведениях. Общим с остальными поклонниками джаза был лишь весьма юный возраст. Если говорить о клике «Айсбан», то если родители входивших в нее подростков и не были поголовно банкирами, страховыми маклерами, торговцами недвижимостью, судовладельцами, коммерсантами, занимавшимися внешней торговлей, то они в любом случае были весьма состоятельными и образованными людьми, например преуспевающими врачами или адвокатами. При этом большинство родителей имели англофильские взгляды. Некоторые из детей были уже давно знакомы с английским и американским свингом, который они могли слышать во время совместных поездок за рубеж. При этом многие дети уже учились в школах, которые были ориентированы в своих образовательных установках на английские образцы (английские закрытые школы). Одним из таких учебных заведений была школа Мариенау, располагавшаяся в Люнебургской пустоши. До принятия Нюрнбергских расовых законов этой школой руководил известный гамбургский гуманист Макс Бонди, который был евреем по национальности. В годы Веймарской республики он пытался привить учащимся любовь к джазу и так называемой атональной музыке, а также искусству в стиле «баухаус» (в первую очередь это касалось внутреннего дизайна помещений). В итоге многие семьи учащихся Мариенау делали ставку на утонченные развлечения, дорогой отдых, отдавали предпочтение либеральной политике, — одним словом, исповедовали те ценности, которые были диаметрально противоположными национал-социалистическому мирю воззрению. В этих семьях любили подчеркивать, что они являлись потомкам «гордых купцов», которые в XIII веке превратили Гамбург в один из столпов Ганзы. Важную роль в образе жизни этих кругов было членство в элитных спортивных клубах. В качестве таковых могли выступать Северогерманский регатный союз, Клуб водного спорта в Альстере, теннисные клубы, некоторые хоккейные команды, организации конькобежцев и фигуристов. В любом случае нельзя недооценивать вклад либерального воспитания «золотой молодежи» Гамбурга в процесс возникновения «свинг-югенда».

Здесь, в спортивных клубах, не только заводились новые знакомства, но и устанавливались некие «правила игры». Во время празднеств в домах родителей нередко звучала англо-американская музыка, что накладывало свой отпечаток и на детей. Можно говорить о том, что к началу Второй мировой войны в Гамбурге сформировалось некое закрытое сообщество, в которое поначалу было очень сложно попасть выходцам из низших слоев. Но тем не менее в нем вращалось несколько иностранцев и тех, кого в соответствии с Нюрнбергскими расовыми законами было принято называть «неарийцами». Здесь же нередко можно было заметить представителей дипломатических кругов. Здесь мелькало несколько богатых греков и иранцев, которые вели в Гамбурге оптовую торговлю. Оказавшись принятыми в немецком обществе, они постепенно перевезли сюда и своих детей. Родившийся в Нидерландах сын греческого торговца табаком Андреас Панагопоулос был привезен в Гамбург еще маленьким ребенком. Греческие корни были и Демитриуса Георгиадиса, по прозвищу Каки, который был рожден в браке немки и киприота, владевшего крупной табачной фабрикой «Леопольд-Энгельгард». При этом сам Каки родился в Бремене, но при этом у него было британское гражданство. В 1937 году его отец неожиданно скончался и 18-летний юноша стал наследником огромного богатства.

Поскольку Каки был несколько старше остальных членов клики «Айсбан» и обладал огромным состоянием, то он стал чем-то вроде посредника между молодежью, увлеченной английской культурой и прогулками на яхтах, и светским обществом, которое еще сохранилось в Гамбурге к концу 30‑х годов. Если говорить о данном светском обществе, то надо назвать несколько фамилий. Здесь можно было заметить полуеврея Фрица Зимона, который считался одним из самых успешных парфюмеров Германии. Другим был Бобби Депендорф, которому принадлежала самая крупная химчистка в рейхе. В их компании мелькал промышленник Эрнст Картсен, подающий надежды певец Аксель Шпрингер, чей отец в свою бытность выпускал либеральную газету. Судовладелец Эрик Блюменфельд, подобно Зимону, был полуевреем. Все они водили дружбу с известным в то время в Германии джазменом Эрнстом (Тедди) Штауффером. Сам музыкант считался не только своего рода немецким денди, но и был известен своими многочисленными любовными приключениями. Шпрингер иногда выступал вместе с оркестром Тедди Штауффера. Сам Штауффер, с изрядной регулярностью приезжавший в Гамбург, стал своего рода символом западной культуры, которая в первую очередь ассоциировалась с джазом.

С 1937 года по начало Второй мировой войны, период, когда жизнь «золотой молодежи» претерпела очень сильные изменения, Каки считался некоронованным королем гамбургского «свинг-югенда». К началу 1939 года в этой молодежной группе было около ста человек. И если Каки знал не всех из этой «клики», то, вне всякого сомнения, он был знаком всем. Этот элегантно одетый молодой джентльмен, с мягкими чертами лица, выделялся из окружающих не только своим стилем одежды, но и великолепным автомобилем-кабриолетом марки «Хорьх». Именно на нем он ездил по самым дорогим ресторанам Гамбурга и танцевальным шоу, в которых преобладала музыка американского образца. Он вызывал восхищение у многих подростков. Некоторые из них были сыновьями богатых торговцев и, подобно Каки, имели хорошие манеры и вкус.

Эта «золотая молодежь» любила джаз и свинговые танцы, подобно тому как сегодня обыкновенные подростки любят дискотеки и популярную музыку. При этом для гамбургских любителей свинга танцы значили много больше, нежели сама музыка. Хотя бы по причине этого их исторический и музыкальный интерес к джазу был во многом поверхностным. По большому счету это был способ выделиться. Их мало интересовал Армстронг или Хоукинс, предпочтение отдавалось свингу в стиле Бенни Гудмана (именно в этом стиле играл и Штауффер). При этом сами участники «свинг-югенда» всеми правдами и неправдами пытались заполучить в свое распоряжение иностранные музыкальные пластинки. Музыка стала неотъемлемой частью вечеринок, которые проходили в роскошных домах, нередко без надзора родителей. «Украшением» подобных мероприятий были две молодые девушки — сестры Мадлунг, дочери адвоката, имевшего еврейское происхождение. Девушки были очень музыкальными и могли весьма искусно подражать американскому музыкальному коллективу «Эндрю систерс» (аккомпанировал им младший брат). Затем в репертуаре появились песни «Бозвел Систерс». Инга и Юта Мадлунг были звездами каждой свинговой вечеринки. Это было предопределено не только их музыкальными способностями и шармом, который они изучали, но и не в последнюю очередь неразборчивостью в любовных связях.

Эти выросшие в более чем либеральных условиях юноши и девушки избегали попыток создавать устойчивые пары. В отличие от своих сверстников они были готовы на самые смелые сексуальные эксперименты. Кроме этого, они сразу же почувствовали эротизм джазовой музыки, что придавало их свинговым танцам изрядную непринужденность. Кроме вечеринок, которые проходили в домах родителей или спортивных клубах, местами подобных развлечений обычно становились кафе «Хайнц» или ночной клуб «Тарантелла». Здесь играл пианист Шредер, который предпочитал именовать себя Тедди Синклером. Он был очень популярен почти четыре года кряду. Но несомненной звездой был, конечно же, Тедди Штауффер, который поддерживал контакты со «свинг-югендом», особенно его женской частью. Приведем историю одного из подобных романов. Когда в 1938 году восемнадцатилетняя Инга Мадлунг увидела на сцене и «Трокадеро» Тедди Штауффера, она безумно влюбилась в музыканта, который был значительно её старше. Чтобы покорить своего кумира или хотя бы привлечь к себе внимание, девушка убедила своего отца купить ей саксофон. Затем Инга и Тедди встречались на протяжении четырех лет, якобы для занятий по саксофону. Обворожительная Инга вспоминала о маэстро следующим образом: «Каждый раз, когда я прибывала к нему в гостиничный номер, он носил красный халат, который очень подходил к его белокурым волосам». Или другой отрывок: «Замечательный мужчина, всегда подтянутый, с белоснежнми зубами, шикарный!» После войны девушка утверждала, что их встречи были совершенно невинными. Может быть, так оно и было.

В поиске чувственных и эстетических удовольствий представители гамбургского «свинг-югенда» постепенно стали выходить за рамки спортивных и музыкальных клубов. Они желали постоянно выделяться: в школе, дома, в спортивных организациях, даже просто шагая по улице. Подобное поведение не могло не быть замечено общественностью. Некоторые из подростков, очарованные богатством любителей свинга (на самом деле их родителей), стали пытаться подражать им в одежде и манерах поведения. Одежда играла в процессе подражания самую важную роль. Мальчишки, которые имели достаточное количество карманных денег, копили их на покупку сшитых по английским лекалам костюмов, ботинок с подошвой на микропористой резине, непромокаемых плащей и пальто с поясом, белых шелковых кашне. Чтобы еще больше походить на британцев, многие из них носили фетровые или так называемые хомбургские шляпы. При этом даже в самую солнечную погоду они появлялись на публике с закрытым зонтом. Пока не началась Вторая мировая война, особым шиком в Гамбурге считалось надеть на обратную сторону лацкана пиджака маленький значок в виде британского флага («Юнион Джек») или пройтись со свежим номером «Таймс» в руках. Если юноши пытались во внешнем облике походить на джентльменов, то есть были подчеркнуто строгими, то девушки, напротив, придавали себе «вольный вид»: они укорачивали юбки, носили шелковые чулки и «смелые» блузки. При этом волосы должны быть непременно распущенными и завитыми в локоны — ношение типичных немецких косичек считалось в среде любителей джаза предосудительным.

Не менее предосудительным считалось появиться на публике «не по форме». Любители свинга в предвечерние часы фланировали по центральным улицам Гамбурга, главным образом перед роскошной гостиницей «Юнгфернштиг». Чтобы продемонстрировать принадлежность к некой общности, они приветствовали друг друга насвистыванием свинговых мелодий и общались на неком подобии английского языка. Юноши нередко приветствовали друг друга фразой «Hello, old Swing-Boy!» — Более богатые юноши во главе с «Каки» разъезжали по улицам на дорогих машинах. в которых по возможности должны было сидеть несколько красивых «свинг-бэби». Вечером вся эта публика направлялась в одно из заранее намеченных кафе, где слушала джаз и танцевала свинг. Иногда молодежь направлялась в кинотеатр «Ватерлоо», где смотрела фильм «Бродвейская мелодия». Домой они возвращались всегда очень поздно, даже невзирая на введенный в годы войны комендантский час. «Король» Каки считал, что он был выше этого.

Так был ли «свинг-югенд» политическим явлением? После войны почти все гамбургские любители свинга утверждали, что не имели никаких «подрывных» намерений, по крайней мере в предвоенные годы. Но при этом нельзя отрицать тот факт, что их подчеркнутое жеманство было вызовом тоталитарному режиму, который пытался культивировать коллективизм, а индивидуализм считал предосудительным и даже преступным явлением. Само собой разумеется, подавляющая часть простого населения Гамбурга едва ли могла относиться с пониманием к снобам с элитарными замашками. Многие осуждали «забавы» детей «богатеньких родителей». Но приход Гитлера к власти и укрепление национал-социалистической диктатуры вряд ли могли что-то поменять в этом процессе. Многие городские богатеи, например Карл Винсент Крогманн или импортер кофе К. Майер, «своевременно» вступили в нацистскую партию. Обеспокоенность гамбургские богатеи-космополиты стали проявлять только тогда, когда фюрер стал, что называется, «закручивать гайки». Под угрозой оказался их бизнес, который в большинстве своем был построен на связях с Англией и Америкой. Кроме этого «городские плутократы», открыто выражавшие симпатии еврейской деловитости, оказались возмущенными неуклонно нараставшей в рейхе антисемитской кампанией. В этих условиях их дети выражали свое презрение к существующему режиму, слушая и танцуя формально запрещенный свинг.

Гамбургский «свинг-югенд» состоял поначалу из молодежи, родившейся в период между 1920 и 1925 годами. К 1936 году они оказались в ситуации, когда свои тотальные претензии по контролю над молодежной жизнью Германии стал проявлять гитлерюгенд. 1 декабря 1936 года Имперский руководитель молодежи Бальдур фон Ширах в своем распоряжении заявил о решимости влить всю немецкую молодежь в состав национал-социалистической организации. По мнению Михаэля Катера, именно эту дату можно рассматривать в качестве дня рождения «свинг-югенда». Повторимся, «свинг-югенд» был явлением, распространенным во многих немецких городах, но ярче всего оно проявилось именно в Гамбурге. Во многом этому способствовала озлобленность богатых родителей на политику Гитлера. Но не стоило полагать, что Гамбург был городом богатеев. Это был пролетарский город. Но пролетарская молодежь аналогичным образом не желала быть унифицированной в составе гитлерюгенда, хотя на это у нее были несколько иные причины, нежели у «золотой молодежи». События, которые происходили зимой 1936/37 года в молодежной среде Гамбурга, можно считать первым осознанным актом сопротивления национал-социалистическим властям. Именно так можно трактовать негласный призыв игнорировать призыв Бальдура фон Шираха вступать в ряды гитлерюгенда. Началась та самая цепь событий, повернуть вспять которые уже не представлялось возможным. В среде «золотой молодежи» даже появился своего рода лозунг: «Паруса важнее службы в гитлерюгенде» (подразумевалось увлечение яхтами). Гедонизм ранних гамбургских «стиляг», зацикленность на моде, сексуальная свобода, которая более напоминала сексуальную распущенность, увлеченность джазом и свинговыми танцами были провокационными действиями, которые вольно или невольно были направлены против уравниловки в организации фон Шираха. Это сопротивление начало приобретать политический окрас, когда в марте 1939 года Имперское молодежное руководство официально провозгласило обязательную «службу» в гитлерюгенде. В Гамбурге данный приказ был многими проигнорирован. В этой опасной ситуации их поведение становилось весьма двусмысленным. Положение ухудшилось после того, как в июне 1939 года в Гамбурге были официально запрещены свинговые танцы.

Состав гамбургского «свинг-югенда». который отражал широту интересов торговых семей, стал для портового города отдельной проблемой. Принимая во внимание факт наличия среди гамбургских стиляг большого количества иностранцев и полуевреев, неудивительно, что нацисты стали трактовать это культурное явление и молодежную субкультуру исключительно с расовой точки зрения. Молодой Ганс Энгель, сын представителя Имперской железной дороги в Северной Америке, вернулся в Гамбург из Нью-Йорка в 1935 году. Его биографию «портило» то, что он не только посещал «еврейское учебное заведение» Маринау, но имел несколько кузин и кузенов еврейского происхождения. Поскольку этот молодой человек знал американский жаргон лучше, чем немецкий язык, и мог похвастаться богатейшими познаниями в области американского джаза, он стал одним из «идолов» для гамбургских стиляг. В новой школе он нередко издевался над преподавателем, который был убежденным национал-социалистом, за что его чуть было не исключили из учебного заведения.

Аксель Шпрингер в 1938 году продолжил издательское дело своего отца. Именно в это время он помог укрыться Гансу Майеру, политическому редактору некогда издаваемой его отцом либеральной газеты. Журналист сбежал из концентрационного лагеря, и его разыскивало гестапо. Самого Майера в итоге поймали и казнили, а Аксель Шпрингер оказался в гестапо, где подвергся «интенсивным допросам». Андреас Панагопоулос и Каки были подозрительными для национал-социалистов хотя бы в силу своего ненемецкого происхождения. После того как Андреас Панагопоулос совершил (еще до войны) поездку в Англию, он попал под пристальное наблюдение гестапо.

Морис Томас был бельгийским гражданином, который открыто демонстрировал свое презрение к национал-социалистическим ритуалам и церемониям. Кроме этого он открыто водил дружбу с Гансом-Иоахимом Шеелем (Томми). Томми отличился тем, что на все школьные праздники, которые проводились по линии гитлерюгенда, выходил не в униформе, а в белой рубашке и в коротких брюках, то есть наряде, весьма напоминавшем одежду английских школьников.

Кроме этого «на четверть евреи» сестры Мадлунг и их младший брат, согласно Нюрнбергским расовым законам, в своих правах были ограничены до уровня иностранцев. Они могли быть «интегрированы» в общественную жизнь Третьего рейха только через некие наглядные действия, подтверждающие их лояльность гитлеровскому режиму. Как мы знаем, они не только не делали этого, но сознательно отказывались от подобных «жестов». После того как в ноябре 1938 года по Германии прокатилась так называемая «хрустальная ночь» (серия мощнейших еврейских погромов), быть евреем в рейхе стало опасно и без увлечения свингом.

Приблизительно в то же самое время будущей тесть Каки Фриц Симон оказался в концентрационном лагере по «расовой статье». Его чудом удалось вытащить из лагеря до начала Второй мировой войны и переправить через Гамбург в Лондон. Там он поселился у приятеля Каки, Хайо Хартвига, одного из первых гамбургских стиляг. Гестапо в свою бытность обвинило его в гомосексуализме. Данные обвинения удалось опровергнуть, лишь прибегнув к показаниям некоторых «свинг-бэби». Но гестапо продолжало держать его под наблюдением. Хартвигу удалось уехать из Германии буквально за несколько дней до начала Второй мировой войны. Сам Хартвиг попал в поле зрения полиции после того, как на него донесли соседи, которые были недовольны часто раздававшейся из его квартиры джазовой музыкой (квартира Хартвига была одним из излюбленных мест для проведения вечеринок).

10 ноября 1938 года во время «хрустальной ночи» был арестован полуеврей Ганс Хиршфельд, семья которого владела в Гамбурге сетью магазинов, торговавших готовой одеждой. Если бы некоторые из гамбургских стиляг, знали, чем закончится для них увлечение свингом, они, наверное, эмигрировали бы из Германии по примеру своих некоторых товарищей.

По мере того как Вторая мировая война набирала обороты, положение гамбургского «свинг-югенда» неуклонно ухудшалось, что в свою очередь приводило к вынужденной политизации данной молодежной субкультуры. При этом совпало несколько культурно-политических процессов. С одной стороны, убежденные национал-социалисты даже к 1942 году не отказались от затеи все-таки разработать «новые немецкие танцы». Эти попытки сопровождались неуклонно усиливавшимися нападками на джаз (как музыку) и свинг (как танец). В большинстве своем все это оставалось просто словами. Как ни покажется странным, но неспособность «танцевальных реформаторов» из гитлерюгенда и Имперской палаты культуры найти новые танцевальные формы, с одной стороны, принесла «свинг-югенду» некую общегерманскую известность, но, с другой стороны, сама эта известность оказалась для гамбургских стиляг весьма чреватой. Связано это было в первую очередь с тем, что министерство пропаганды привлекло на свою сторону учителя танцев Макса Марца, который должен был совершить «турне» по рейху с циклом лекций, направленных против джаза и свинга. Лекции в первую очередь адресовались молодежной аудитории. Но нередко они прерывались язвительными репликами молодых людей.

Для «свинг-югенда» не могли быть положительным фактором ставшие повальными к сентябрю 1939 года разнообразные танцевальные запреты. Когда запреты стали повсеместными, любителям свинга требовалось соблюдать предельную осторожность при организации танцевальных вечеринок. Многие небезосновательно полагали, что времена, когда на нарушения запретов смотрели сквозь пальцы, прошли. В марте 1941 года Геббельс решил исправить сложившуюся ситуацию. Он полагал, что «одичание нашей танцевальной музыки» было непростительным явлением, а потому в рейхе были разрешены танцевальные вечера, которые, впрочем, должны были проходить строго в три отведенные для этого дня недели. В тот момент Германия успешно развивала свою агрессию на Балканах, а потому казалось, что Вторая мировая война скоро закончится, а потому можно было сделать некоторые культурные послабления немецкому населению. Однако запрет со свинговых танцев так и не был снят. Танцевать разрешалось только привычные бальные танцы. В январе 1942 года появился приказ, который непосредственно затрагивал гамбургский «свинг-югенд». Речь шла о запрете на исполнение танцев в получастных организациях, например в спортивных клубах. Ранее эти объединения никогда не попадали в поле зрения полиции в связи с запретом на танцы и свинг.

Именно танцы сделали представителей гамбургских стиляг своего рода «борцами Сопротивления», в любом случае серьезной опасности подвергались и те и те. Проанглийские симпатии и предпочтение, отдаваемое ненемецким танцам, привлекли внимание гестапо к группам гамбургской молодежи. Первые реальные репрессивные меры в отношении «свинг-югенда» стали применяться в 1940 году. 6 февраля 1940 года в гестапо поступила информация о закрытой вечеринке, которая проходила в отеле «Кайзерхоф» в Гамбурге-Альтоне. Информатор сообщил в гестапо, что около 500 молодых людей провели в незаметном помещении близ основного зала отеля собственный праздник. Формальным, прикрытием для этой вечеринки было празднование, которое было организовано Спортивным почтовым союзом. Официально это было ежегодное собрание членов данной организации, которые собирались как раз в основном зале отеля. В информации, поступившей в гестапо, говорилось, что «в то время как наши солдаты сражаются против Англии, эти по обыкновению свингуют самым отвратительным образом, исполняют английскую музыку и поют английские песни». Очевидно, что речь шла не о первом мероприятии подобного рода

Приняв во внимание поступившую информацию, агенты гестапо взяли под контроль следующую массовую танцевальную вечеринку, которая проходила 2 марта 1942 года в арендованном крыле имения Курио, которое располагалось близ Ротенбаумхасзее. Агенты гестапо дали описание «диких сцен». Место проведения вечеринки было определить весьма нетрудно, так как музыка, исполняемая гамбургскими джазменами, грохотала на всю округу. При этом само мероприятие было подготовлено очень тщательно. Попасть на него можно было только по пригласительному билету, который был подписан Альфредом Дрейером. При этом всех «дорогих друзей» предварительно регистрировали у организаторов вечеринки — явно, что на нее не должен был попасть никто лишний. Ровно в 23 часа, когда студенческий джаз-банд Хайнца Бекманна начал исполнение песни «Ты мне кажешься», агенты полиции начали облаву. Раздался пронзительный звук нескольких сирен, и десятки полицейских перекрыли все выходы и входы из здания. После этого были установлены длинные столы. Сидевшие за ними полицейские чины уже в свою очередь «регистрировали» гостей праздника и снимали у них отпечатки пальцев. В некоторых случаях изымались некоторые личные вещи, которые могли быть «доказательством вины», например тюбики с яркой губной помадой. Действо продолжалось до раннего утра. Всего было «зарегистрировано» 408 «свинг-боев» и «свинг-бэби». Вряд ли кому удалось незаметно ускользнуть от гестапо. Большая часть из них была освобождена из-под стражи на следующее утро. Но при этом арестованными остались несколько предполагаемых «зачинателей» вечеринки, в том числе 19-летний еврей по фамилии Вульф. Примечательно, что из нескольких сотен человек только семнадцати было больше 21 года. Во время обыска была найдены напечатанные приглашения на следующую танцевальную вечеринку, которая должна была состояться в той же самой усадьбе Курио 14 марта. По понятным причинам она не состоялась. Несмотря на то что гестапо удалось поставить крест на массовых свинг-мероприятиях, тайная полиция не могла контролировать и совсем препятствовать закрытым вечеринкам, на которых обычно собиралось не очень много молодежи. Некоторое время полиция не трогала и танцевальные кафе Гамбурга («Хайнц», «Трокадеро», «Фаун»), где традиционно исполнялась джазовая музыка. В них продолжали выступать иностранные музыканты, которые прибывали из нейтральных стран. В качестве таковых можно назвать шведа Арне Хюльпхерса или оркестр Карла Гогенбергера.

Места сбора «свинг-югенда» стали постепенно меняться. Молодежь со временем стала перемещаться в центр города. в так называемый Альстерский павильон. Это было окруженное стеклянной стеной «танцевальное казино», которое национал-социалисты еще до прихода к власти прозвали не иначе как «еврейский аквариум». В начале 1941 года здесь со своим оркестром выступал голландский джазмен Джон Кристель. Вскоре его выступления стали едва ли не самым главным событием в культурной жизни Гамбурга. На его сценическое шоу стремились многие, даже не любители джаза. На несколько недель Джон Кристель превратился в «крысолова из Гамбурга». Его музыка манила почти всех недовольных режимом и желавших отдохнуть. Один из гамбургских стиляг вспоминал о настроении, царившем в 1941 году в Альстерском павильоне: «Страсти накалялись. Люди самозабвенно отдыхали. Невероятно, что там происходило. Голландский оркестр Джона Кристеля имел в своем составе воистину безумного трубача. Когда тот поднимался, чтобы исполнить соло, все здание вздрагивало от оваций». Гестапо, не могло оставить без внимания подобные события, а потому 28 февраля 1941 года прервало вечернее представление. Кристель и его коллеги оказались запертыми в подвале. Всем собравшимся объявили, что оркестр должен был внезапно покинуть Гамбург. Но полиции не поверили, тем более что некоторые из любителей джаза встречали Кристеля и его музыкантов два дня спустя на улицах города. 33-летний амстердамский музыкант смог вернуться в Альстерский павильон лишь в августе, до этого момента он пребывал под арестом.

Между тем в Гамбург (равно как и в остальные города Германии) на побывку с Восточного Фронта стали возвращаться немецкие солдаты и офицеры. Они нуждались в отдыхе, по национал-социалистические власти могли разочарованно констатировать, что в их распоряжении было все меньше и меньше музыкантов. На этот раз Кристелю разрешили играть, предварительно предупредив по линии гестапо и Имперской палаты культуры, чтобы он «воздерживался» от исполнения свинговых мелодий. Как написала на фронт своему приятелю одна из «свинг-бэби», Ханналора Эверс «Исполняемые песни уже не были столь же замечательными, как ранее». Конец у этой истории наступил неожиданно — британская авиация во время одного из налетов на Гамбург разбомбила Альстерский павильон, чем оставила без работы Кристеля и значительно уменьшила «хлопоты» гестапо.

Другим местом сбора «свинг-югенда» было кафе «Конди», которое действовало при отеле «Четыре времени года». Именно в нем жил известный всем немецким любителям джаза Штауффер. Нередко он выступал в ресторане на корабле «Ахой» и баре «Мориц». Но осенью 1941 года гестапо («на всякий случай») закрыло оба эти увеселительных заведения. Другими местами сборов могли выступать запримеченные еще до начала войны кинотеатр «Ватерлоо» и привокзальная территория. В кинотеатре киномехаником работал Аксель Шпрингер, чьи дела с началом войны шли совсем плохо. От призыва в ряды вермахта его спасало только плохое здоровье. Перед тем как США объявили войну Германии (1941 год), в кинотеатре «Ватерлоо» очень часто показывали американские музыкальные фильмы. Изредка здесь демонстрировались нейтральные немецкие ленты, например «Фрау Луна». Поскольку приятели Шпрингера по принципиальным соображениям не смотрели пропагандистские киножурналы, показом которых предварялись все киноленты, то он подавал им специальный знак. Только после этого любители свинга заходили в кинозал.

Осенью 1942 года нацистские власти пришли к заключению, что запрет крупных танцевальных вечеринок в стиле тех, которые в свое время проходили в имении Курио, вызвал рост мероприятий, которые проводились в узком кругу на дому. В принципе это было вполне логичным. Ввиду усиливавшегося преследования со стороны гестапо и гитлерюгенда любители свинга чувствовали себе гораздо увереннее и спокойнее в подвалах родительских особняков и залах фешенебельных гамбургских квартир. Это были помещения, в которые даже гестапо было проникнуть не так-то просто. Инга Мадлунг вспоминала, что некоторые подвалы специально оборудовались для танцевальных вечеринок. На пол ставились элегантные, ярко-красные кожаные пуфики, а кроме этого, стены подвалов отделывались специальными материалами, которые поглощали звук. Для этих целей нередко использовались ковры. Обстановку дополнял патефон с многочисленными джазовыми пластинками и несколько бутылок коньяка. В целом при оборудовании подобных подвалов «гамбургские стиляги» не забывали об «интимной атмосфере», которая должна была сопутствовать танцам, которые нередко заканчивались разнообразными сексуальными контактами. Уровень интимных отношений определялся в первую очередь одним обстоятельством — дома были родители или нет. Но чаще всего родители были дома, а потому вечеринки носили «платонический» характер. Впрочем, обстановка некоторых подвалов не оставляла сомнений относительно характера проходивших здесь вечеринок. В доме братьев Оромутхи (иранцы по национальности), которые проживали близ Альстера, в подвале были зеркальные потолки и ковры с весьма «вольными» сюжетами.

Последняя из подобных встреч, если верить Михаэлю Катеру, произошла в июне 1942 года в одном из поместий, которое располагалось к северу от Гамбурга. Здесь молодежь могла расслабиться, и свинг танцевали на открытых террасах, а в саду пили коктейли. С наступлением темноты молодежь перебиралась в дом, где после принятия очередной дозы спиртного устраивалось представление в стиле кабаре. Излюбленными номерами были пародии на выступления Гитлера и Геббельса. Ответственность за подобные развлечения была возложена на Каки Георгиадиса. Через несколько дней после вечеринки он был выдан гестапо одним из осведомителей. Этот скандал положил конец его привольной жизни. Одновременно с этим «свинг-югенд» в гестапо стали рассматривать как потенциальных «противников режима». Трудности у гамбургских стиляг стали прибывать после того, как в гитлерюгенде было принято решение, что свинг являлся одной из «национальных угроз». После этого гамбургское гестапо стало действовать рука об руку с региональным руководством гитлерюгенда. Поначалу сотрудничество ограничивалось совместными облавами на вечеринки, устроенные любителями свинга. Так было в имении Курио и в «Кайзерхофе». Но несколько позже наиболее рьяные члены гитлерюгенда стали играть роль провокаторов гестапо. Затерявшись в толпе одногодков, они оставались неприметными, по крайней мере до появления полицейских. Но нередко «дозорная служба» гитлерюгенда решалась на свой страх и риск осуществлять собственные облавы. Проводились специальные рейды, целью которых было выявление молодых людей, которые танцевали свинг или слушали свинговую музыку. Иногда между «свинг-югендом» и членами гитлерюгенда случались массовые драки. Нередко к этим побоищам подключалась пролетарская молодежь, которая выступала на стороне свингующих подростков. Если на улицах Гамбурга у гитлерюгенда не всегда был перевес, то руководители национал-социалистической молодежной организации полностью контролировали события в гимназиях. Именно во время учебного процесса пытались выявить «потенциальных мятежников».

В Гамбурге (равно как и в некоторых других немецких городах) у гитлерюгенда были веские причины опасаться за свой монопольный контроль над жизнью молодежи в возрасте до 18 лет. Ни для кого не было секретом, что многие из участников «свинг-югенда» при помощи различных уловок избегали членства в гитлерюгенде. Нередко была и обратная ситуация, когда свинговать начинали юноши и девушки, уже состоящие в гитлерюгенде. Эта тенденция наиболее ярко проявилась в начале Второй мировой войны. Так, например, во время облавы на имение Курио выяснилось, что из 408 задержанных молодых людей, почти половина числилась членами гитлерюгенда. Кроме этого, 50 из них по достижении 18-летнего рубежа покинули ряды гитлерюгенда, не присоединившись ни к одной из многочисленных национал-социалистических организаций. А ведь унификация всего взрослого населения считалась основной и отличительной чертой национал-социалистического строя.

С началом Второй мировой войны можно было выделить два уровня, на которых действовали участники «свинг-югенда». Один из них был никак не связанным с политикой, другой все-таки имел политический окрас. На практике грань между ними было провести не так уж просто. Изначально увлечение свинговыми танцами было проявлением гедонизма и страсти к развлечениям, которое по своей сути не имело никакой политической мотивировки. Однако со временем свингующая молодежь политизировалась или в некоторых случаях криминализировалась, что не могло остаться незамеченным нацистским режимом.

Поначалу участники «свинг-югенда» сосредотачивали свое внимание на провокационной манере одеваться. Девушки предпочитали шить для себя по мужским образцам костюмы-тройки. Юноши могли облачаться в фетровые шляпы и черные рубашки. Пальто с поясом перебрасывалось через руку. Когда носить на обратной стороне лацкана пиджака британский «Юнион Джек» стало небезопасным занятием, его на некоторое время заменили значками с американским флагом. В данном случае акцент делался на вызывающем поведении. Нередко подростки слушали пластинки с джазом и свингом в самых неподходящих для этого местах, например в общественных бомбоубежищах. Выходцы из пролетарских слоев могли слушать подобную музыку во время ночных дежурств на оборонных предприятиях. Разумеется, танцы и активная сексуальная жизнь были теми «запретными плодами», которые манили многих. Те же, кто все-таки предпочитал в первую очередь музыку, занимались торговлей дисками, равно как и копировали их при помощи самодельных устройств (тем же самым занимались и отечественные стиляги — «музыка на костях»). Теоретически это могло попасть под статью о спекуляции. Более серьезный с точки зрения Уголовного кодекса проступок как-то совершил Андреас Панагопоулос. В 1941 году на «черном рынке» он приобрел пистолет-пулемет. Опробовать его решил в своем имении — через окно он расстрелял воздушный шарик. Однако стрельбу услышали на соседнем земельном участке, и молодой человек был уличен в нелегальном приобретении оружия.

Иногда совершались и вовсе скандальные выходки. Например, группа свингующих подростков в полном облачении могла сесть в вагон первого класса поезда Гамбург-Харбург, чтобы выйти на главном вокзале Харбурга. Там их встречала аналогичным образом одетая толпа юношей и девушек, которые изображали из себя восторженных поклонников. Сверкали фотовспышки. А прибывших в Гамбург «путешественников» поджидала конная упряжка. Изумленным жителям Гамбурга, которые становились свидетелями этого действа, заявлялось, что речь шла об «акции борьбы за мир» (с некоторыми оговорками эту акцию можно считать одним из первых флеш-мобов).

Иногда Ганс-Иоахим Шееле (Томми) вместе с приятелями переодевался грабителем, после чего изображал нападение на загородный дом одного из своих приятелей. При этом в какой-то момент они были «обращены в бегство», которое фотографировалось с поразительной тщательностью. Однажды в гестапо подобный розыгрыш приняли за «чистую монету»! С этого момента Томми числился в тайной полиции на «особом счету». Он же, оставаясь безнаказанным за свои выходки, все чаще и чаще обращался к политическим действиям. Так, например, он со своими приятелями мог прийти в кинотеатр «Ватерлоо» на «просмотр» пропагандистского киножурнала. Когда Шпрингер начинал показывать очередной выпуск «Дойче Вохеншау», пестрая компания поднимала шум. Молодые люди свистели, топали ногами, кричали до тех пор, пока показ киножурнала не прекращался, а их самих не выдворяли из зала билетеры. Нечто подобное участники «свинг-югенда» могли устроить и в кафе. Заметив поблизости агентов гестапо, они издавали громкие возмущенные крики, которые, впрочем, не носили однозначной политической направленности. Сам Томми Шееле вспоминал после войны: «Мы хотели показать этим тупым собакам, что мы просто другие — собственно и все». В любом случае эти молодые люди нарушали табу национал-социалистического общества, выходили далеко за рамки допустимых для этого общества «приличий». Если они не искали политику, то политика сама находила их. Пародии на Гитлера и Геббельса, с точки зрения национал-социалистического законодательства уже не были «невинными шутками». На этом поприще, кроме Каки Георгиадиса отличился молодой врач, которого звали Хайнц Лорд. Они оба были значительно старше Томми и его приятелей, а потому могли быть без проблем отданы под суд. Кроме этого, небезопасным в Третьем рейхе развлечением было завешивание куском ткани портрета Гитлера, который имелся (и не в единичном количестве) во всех учебных заведениях. Помимо этого, согласно национал-социалистической морали, было «постыдным» иметь любовные связи в «неарийцами», что весьма часто практиковалась в среде «свинг-югенда». И еще свингующая молодежь любила слушать радиопрограммы Би-би-си. Поначалу это касалось только музыки. Но затем подростки стали уделять внимание прослушиванию отрывков запрещенных в рейхе литературных произведений. Особым шиком считалось записать и размножить писателя Эриха Кестнера.

Облава, которая была проведена в начале марта 1940 года в имении Курио, была первой решительной акцией, предпринятой гестапо, чтобы «искоренить угрозу свинга». Тогда было арестовано только несколько устроителей вечеринки. В заключении они пробыли достаточно недолго. Однако после этого тайная полиция Третьего рейха решила взять под контроль «свинг-югенд». Для того чтобы этот контроль был систематическим, гестапо требовалось создать собственную сеть информаторов, которых предполагалось навербовать из среды свингующей молодежи. Методы при вербовке могли быть самыми разными: от убеждения до устрашения. 37-летний Ганс Рейнхардт как-то пришел к Ханналоре Эверс, которая была среди задержанных во время облавы в имении Курио. Он стал участливо интересоваться, кто был музыкантами на этой вечеринке. Девушка почувствовав неладное, попыталась уклониться от вопросов. Она сослалась на то, что почти никого не знала и была новенькой. После этого мужчина стал делать Ханналоре комплименты, недвусмысленно намекая на ее красоту. Девушка смутилась, подумав, что замужний мужчина соблазняет ее. На самом деле Ганс Рейнхардт был агентом гестапо. Еще в 1925 году, являясь учеником ювелира, он стал сотрудничать с местной гамбургской полицией. В 1935 году он стал агентом гестапо, однако в нацистскую партию вступил только два года спустя. На самом деле агент под кодовым именем Лис пытался не соблазнить девушку, а вызнать у нее подробности многочисленных сексуальных контактов гамбургских стиляг. Собственно это было направлением его деятельности в гестапо. Операцией по сбору «интимных подробностей» руководил немолодой полицейский чин Карл Хинце. Он был одним из «старых бойцов национал-социалистического движения» и смог дослужиться до штурмбаннфюрера СС. Оба они (Хинце и Рейнхардт) подчинялись Карлу-Хайнцу Кюглеру, бывшему банковскому служащему, который еще в 20‑е годы вступил в НСДАП, а за пару лет до прихода Гитлера к власти присоединился к СС. Сразу же оговоримся, что агентам гестапо так и не удалось составить исчерпывающую картотеку сексуальной жизни свингующем молодежи.

После мартовской облавы 1940 года многие из любителей свинга решили, что их оставили в покое. Однако настоящие аресты начались только в октябре 1940 года. Одной из первых жертв гестапо стал Томми Шееле. Его вместе с другом, бельгийцем Морисом Томасом попытались арестовать в первый раз буквально после того, как они успели кинуть в огонь компрометирующие фотографии. Первый обыск закончился ничем. Однако несколько недель спустя агенты гестапо пришли снова. На этот раз друзей арестовали и направили в городскую ратушу, где располагалось наводящее ужас на город местное гестапо. Во время допросов Томми Шееле был жестоко избит. Его принуждали выдать или оговорить своих друзей. Когда он отказался, его с приятелем посадили в длинный мрачный коридор и заставили смотреть на противоположную стену. Стоило кому-то из них отвести на секунду глаза от стены или наклонить голову, как находившийся рядом. «Долговязый Пауль» (один из помощников Рейнхардта) наносил удар в лицо, «возвращая» его в прежнее положение. В итоге у одного из молодых людей был сломан нос, другой получил сотрясение мозга. В гестапо 17-летнему Шееле было предъявлено обвинение в том, что он являлся одним из «предводителей бунтарского свинга», был участником беспорядков в имении Курио, а также являлся организатором непристойных праздников. В гестапо не упустили возможности припомнить «симуляцию» ограбления загородного дома. После безуспешных допросов Шееле перевели в гамбургскую тюрьму Фульсбюттель, которая более напоминала концентрационный лагерь, нежели обыкновенное место заключения. Отсюда его посылали на принудительные работы, которые велись в районе местного аэропорта. Здесь он обнаружил, что не был единственным арестантом из «свинг-югенда». Если кто-то из молодых людей пытался бежать, то его ловили и жестоко избивали прикладами винтовок.

Осенью 1940 года было арестовано всего 63 участника «свинг-югенда». Большую часть из них после допросов, длившихся около недели, отпустили на свободу. Но при этом сразу после освобождения 18 юношей были направлены на фронт. Следующая крупная волна арестов в среде свингующей молодежи произошла год спустя, осенью 1941 года На этот раз целью Лиса был Каки Георгиадис, на которого гестаповец хотел нагнать ужас. В то же время был арестован Курт Рудольф Хоффман, который вначале содержался в одиночной камере, а затем был переведен в камеру, где уже содержался его приятель Эрнст Юргенсен. Самого Юргенсена вскоре выпустили и направили на Восточный фронт, где он погиб несколько недель спустя после освобождения из гестапо.

Несмотря на все усилия, «свинг-югенд» даже к концу 1941 года продолжал оставаться проблемой для гамбургского гестапо и партийных органов. Молодежная субкультура отнюдь не пошла на спад. В итоге гамбургские власти были вынуждены обратиться за помощью к министерству пропаганды. При этом они жаловались на «свинг-вечеринки англофильски настроенной молодежи Гамбурга». В то время Геббельс как раз планировал предоставить относительную свободу джазовым музыкантам, чтобы как-то успокоить солдат и гражданское население. Хотя бы по этой причине он не спешил присоединиться к атаке на свинг, хотя сам по себе всегда презирал эту музыку.

В итоге гамбургские власти обратились к Рейнхарду Гейдриху. Полгода спустя фактически с аналогичной просьбой к рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру обратился новый Имперский руководитель молодежи Артур Аксманн, который сменил на посту главы гитлерюгенда Бальдура фон Шираха. В своем письме он просил Гиммлера применить самые жесткие средства в борьбе против «свинг-югенда». Гиммлер согласился, что в отношении самых «упрямых элементов» могла быть применена грубая сила. В итоге рейхсфюрер СС 26 января 1942 года направил Гейдриху письмо, в котором рекомендовал, «в случае если это зло не будет полностью искоренено, направлять смутьянов, вне зависимости являются они юношами или девушками, в концентрационные лагеря». Сам же Гейдрих, не раздумывая, решил использовать данный совет на практике. Для свингующей молодежи оказались «выделены» такие лагеря, как Моринген, Укермарк, Равенсбрюк и Нойенгамме. В лагеря участники «свинг-югенда» попадали по статье за «асоциальное поведение». В качестве наказания они должны были отбывать исправительные работы сроком от 2 до 3 лет, без права дальнейшего продолжения обучения. Но как показала практика, до мая 1945 года концентрационные лагеря покидали лишь единицы — остальные были освобождены либо Красной армией, либо войсками западных союзников.

Загрузка...