«Не плачьте о нас...»

Возвращение в город

В полдень, поднимаясь на чердак своего дома, Витька Дурнев соображал: что сказать Юре и Леве? С малых лет живут бок о бок, и скрывать от них правду вроде бы нечестно. А с другой стороны, имеет ли он право доверить им чужую тайну?

В двери торчало гусиное перо.

— Кто-то уже здесь, — обернулся к Эдику Витька.

Он постучал. Брякнула задвижка, и дверь, скрипнув, распахнулась.

— Витька? Легок на помине, — сказал Лева Акимов. — Кто это с тобой? А, Эдик… Ну проходите.

За самодельным столом сидели еще двое — Юра Бондаревский и Мурат Темирбеков с Теплосерной. Через маленькое оконце, глядевшее на улицу Сакко и Ванцетти, падал на стол ребристый столбик света. На столе лежала карта, исчерченная стрелами. Тикали старые ходики. В углу чердака тускло поблескивала груда пустых бутылок. Ребята собирали их для зажигательной смеси, но сдать успели не все[2].

— Где же вас носило? — спросил Юра.

— Пробовали пробиться к своим, — признался Витька.

— Очень по-товарищески. Матери оставил записочку, а нам ни слова.

— А вам-то кто мешал? — огрызнулся Витька.

— Не цапайтесь, — строго сказал Лева Акимов, приглаживая рыжие вихры. Несмотря на августовскую жару, он почему-то был в суконной гимнастерке с петличками ремесленного училища. — Давайте-ка лучше подумаем, как жить дальше.

— А что думать? — заговорил вдруг Мурат, не проронивший до сих пор ни звука. — По-моему, надо связаться с подпольщиками. Не может быть, чтобы наши не оставили в городе разведчиков. Вот найдем их и будем помогать.

— Повесим объявление, — съязвил Юра Бондаревский. — «Срочно разыскиваем подпольщиков. Обращаться по адресу: Теплосерная, 30, Темирбекову».

— Перестань, — осадил его Лева. — Мурат прав: подпольщики в городе, конечно, остались. А кто же другой, по-вашему, взорвал мясокомбинат?

Эдик и Витька незаметно переглянулись.

— А кто дал фрицам прикурить у Машука? — продолжал он. — Их же там добрую сотню положили[3]. Я к чему речь веду? К тому, что наш город сопротивлялся и будет сопротивляться. Ну а мы? Прежде чем искать подпольщиков, мы должны заслужить их доверие.

— Делом заслужить, — сказал Витька.

— Правильно. Прежде всего надо раздобыть оружие.

— Один автомат у нас уже есть, — не утерпел Эдик. — Немецкий, между прочим, с рожком. Мы его в пеще…

Под колючим взглядом Витьки Эдик прикусил язык.

— Говори, чего же замолчал? Все секреты разводите, — обиделся Юра.

Но Лева остановил его:

— Ты дашь договорить?.. Я еще вот что хотел сказать: надо потихоньку, не в лоб, потолковать с другими ребятами. Кому мы верим.

— С Колотушкой, например. Всю жизнь в одном доме живем, — сказал Мурат. — С Васькой Лисичкиным.

— Витьку Колотилина я знаю, — подтвердил Лева. — Он тоже в ремесленном учился. У него старший брат погиб, а двое воюют. Парень надежный. Между прочим, хорошо рисует. Это может пригодиться. Для листовок, например. Нам бы еще приемник раздобыть.

— Стоп, — сказал Эдик. — Есть один парень, в нашем доме живет — Юра Качерьянц. Мастер на все руки. Мы с ним, правда, не очень дружили.

— Почему?

— Он постарше нас, комсомолец. Я с ним потолкую.

— Договорились. — Лева припечатал ладонь к столу. — Где собираемся в следующий раз?

— Да хоть у меня, — предложил Юра.

— Ладно. Завтра у тебя в пять. А теперь по одному на улицу. Надо посмотреть, что в городе.

Юра Бондаревский шел по родному городу и не узнавал его. На главной улице, Советской, стояли немецкие полевые кухни. Возле них толпились веселые загорелые солдаты в коротких — выше коленей — штанах и в рубашках с засученными рукавами.

Они ели из плоских котелков, разглядывали прохожих и громко смеялись.

Советская улица шла от самого вокзала и упиралась в Цветник — парк под горой Горячей, отрогом Машука. До войны Цветник был любимым местом гуляния пятигорчан и курортников. Сейчас здесь полуголые немецкие солдаты обливались из ведер минеральной водой — день выдался на редкость жаркий. Замки со всех магазинов были сбиты. На тротуарах сверкали осколки витрин. Кое-где мостовые были белыми, словно только сейчас выпал неурочный снег. Этот снег поскрипывал под подошвой, как настоящий.

«Сахарный песок», — догадался Юра.

И всюду флаги — красные с белым кругом посредине полотнища, а в кругу черная, режущая глаз свастика. И всюду, куда ни глянешь, приказы, приказы, приказы: на заборах, на стенах домов. За каждой строкой их стояла смерть. Смертная казнь за хранение огнестрельного оружия и военного имущества, за укрытие партизан, коммунистов, военнослужащих Красной Армии, за появление на улице после восьми часов вечера.

У Цветника в двухэтажном доме, на застекленной веранде уже было открыто кабаре. «Für Offizire», — прочел Юра на вывеске. Из распахнутых настежь окон доносился патефонный вздох певца-эммигранта…

На плечо Юры легла чья-то рука. Он обернулся и увидел высокого сероглазого парня лет семнадцати. Лицо его было Юре знакомо, но он не мог вспомнить, где видел этого человека.

— Как поживает Нина Елистратовна? — спросил парень.

— Н-ничего.

— Я учился у твоей матери. Меня зовут Спартак. Спартак Никитин… Ты что здесь делаешь?

— А ты?

— Да вот знакомлюсь с новым порядком.

— Ну и как?

Спартак неопределенно пожал плечами.

— Послушай, — сказал Юра, — а почему у них флаги красные?

— Они тоже величают себя социалистами.

Юра разинул рот.

— Они что же, строят социализм?

— Ага. На костях других народов, — понизив голос, ответил Спартак. — И партия Гитлера называется Национал-социалистская немецкая рабочая партия. Рабочая, заметь. Это чтобы народ околпачивать. И ведь околпачивали, да еще как! — Он кивнул в сторону гогочущих полуголых солдат. — Ишь, как радуются. Ну, погодите, гады…

Спартак замолчал. Серые глаза его сузились. А на скулах вспухли желваки.

— Слушай, Юра, — сказал он. — Ты скажи Нине Елистратовне: мол, Спартак Никитин хочет с ней кое о чем посоветоваться.

— Когда ты зайдешь? — спросил Юра.

— Сегодня вечером, можно?

— Хорошо. Я передам.