НАБИ ХАЗРИ
В ПЛЕНУ У ХАЗРИ
Кто такой Хазри?
Поэт Бабаев Наби Алекпер оглы. Родился в 1924 году недалеко от Баку, в селении Хурдалан. Среднее образование получил в родном селе. Окончил Литературный институт имени Горького. Систематически начал печататься с 1944 года. Издал около тридцати сборников стихов и поэм на азербайджанском, русском и на языках народов СССР. Стихи его переведены на чешский, сербский, турецкий, болгарский… Перевел на азербайджанский Лермонтова, Гурамишвили, Твардовского, Прокофьева…
Почему Бабаев стал Хазри?
«Потому что Бабаевых у нас, к примеру, как Ивановых в России. Не хотел, чтобы другим приписывали мои грехи» (Бабаев-Хазри шутит. Хазри означает «ветер». Море ветров — Каспий зовут азербайджанцы Хазаром.)
Чем же «грешит» Хазри?
Как тысячи и тысячи поэтов, любовью к близким и далеким людям, радуется радостям и грустит в ненастье, ненавидит, симпатизирует, разговаривает со звездами, травами, скалами, задумывается о людских путях и перепутьях…
Как пишет Хазри?
Не знаю, был я прав или не прав,
когда в смятенье думал каждый день я,
что, главного еще не йаписав,
последнее пишу стихотворенье.
. . . . . . . . . .
Наверно, так сады во все года
в своем плодоношении осеннем
боятся, что, быть может, никогда
не пережить им вновь поры цветенья.
. . . . . . . . . .
Но снова ночью я не засыпал,
и вновь не мог сдержать сердцебиенья,
и вновь стихи последние писал,
как первое свое стихотворенье.
Но кто же такой Наби Хазри — один из тысяч и тысяч? Станислав Лем как-то заметил: «Сегодня мы с улыбкой говорим, что поэтов не только читают почти одни поэты, что даже тиражи поэтических томиков определяются количеством живущих поэтов данного языка…» С улыбкой же отметим, что Лем, очевидно, не имел в виду Хазри: тираж его последнего сборника — 87 тысяч книжек!
И все-таки, легко ли в поэтическом море, необъятном, ветреном и бурном, услышать его голос? Есть мнение у самого поэта на этот счет:
Поэзия — вселенная моя.
Я знаю: у тебя свои орбиты,
Свои обетованные края
И звезды, что доселе не открыты.
. . . . . . . . . .
Одни созвездья блещут в полный рост,
Другие слабо светятся в тумане,
И множество давно погасших звезд
Еще осколки мечут в мирозданье.
Я не мечтал о славе на века,
Мечтал, чтоб на орбиту вышло слово,
Хоть песня, хоть одна моя строка —
Творенье притяжения земного.
Но сколько погибало строк моих,
Исполненных значения и веры…
Говорить о стихах — неблагодарное дело. Стихи, очевидно, следует читать. Но стихи нельзя читать все подряд, сразу. И хоть сравнения всегда страдают, а это, вероятно, более всего, — обратите внимание, как гурманы пьют кофе. Каждый глоток запивается водой, чтобы вернуть первоначальную остроту вкусу.
Я читал стихи Хазри в разное время, в разных книжках, начиная с его первой, где было одно стихотворение. Потом Наби Хазри читал мне их сам…
На вопрос «кто такой Хазри?» поэт отвечает так:
Я сын человека,
Пушинка, звезда,
Море и реки,
Во мне — века.
Да, мы люди, дети людей, дети человечества, мироздания. И его наследники. Преемники всего, что осталось за нашими плечами.
Моя грудь — начало
Зимы, весны.
Свет и мрак
В ней качаются,
Как весы.
Мы ко всему причастны — к горю и радости, которые были и которые будут.
Я — земля, и я — строчка,
Солнце я и свеча.
Необъятные и незримо малые величины, явления, события проходят через наше понятие, преломляются в нем.
Я — песчинка. Вселенную
Как в песчинку вместил!
Это разум.
Предвзятому критику легко упрекнуть поэта в отвлеченной игре в контрасты, в довольно щедром для себя выборе заявок-символов.
В одном будет прав критик: такая поэтическая программа может остаться декларативной, если не найдет подтверждения во всем творчестве.
Стоит только познакомиться с его «Ощущениями»:
Поэт слагал изящные стихи
В дни бедствий всенародных и страданий.
И те стихи, как тяжкие грехи,
Которым быть не может оправданий.
Но, подводя минувшему итог
Не только лишь победами одними,
Я отдал бы полжизни, если б мог
Стереть свою фамилию под ними, —
чтобы убедиться, что в поэтических заявлениях Хазри нет ничего от декларативности, он донельзя конкретен. Конкретен и во времени и в месте.
Нет, Наби Хазри далек от того, чтобы выписывать кому-либо индульгенции. Тем более самому себе. Он уверен, что, так или иначе, «каждый стих, как гражданина, спросят — что сделал он для Родины своей?». Он просит Поэзию простить его «за каждый слабый стих», а не простить неискренность, потому что, по Хазри, «измена музе — самая страшная из измен». Страшно изменить делу, которое сам определил для себя в святыни. И прежде всего потому, что стихи не просто продукт поэтического цеха, они — личность.
Сам тон лирических монологов Наби Хазри тяготеет к афористичности. Здесь он верен традициям восточной поэзии. Однако стремление сконцентрировать раздумья в броско поданную мысль легко избегает у Хазри назидательности и претенциозности. Сентенции противопоказаны самой роли, которую себе уделил поэт, его уверенности: «что перед солнцем тьма не устоит, известно всем, но истины такие не подымают на борьбу со злом, рождают в человеке равнодушье…»
Если Хазри советует, то обращается к себе, он беседует с самим собой на людях, он разговаривает со своим лирическим героем во всеуслышание. И даже тогда, когда вслух не говорят:
Я называл тебя
сказкой, мечтою и небом,
Он же тебя
называет законной женой.
Смотрит ли с завистью
кто-то на вас незнакомый,
Небо ли шлет вам
потоки своей синевы,
Я никогда не пойму,
по закону какому
Так незаконно
вместе проходите вы.
Хазри прям во всем. В поэтических приемах, в мысли, открыт, даже публицистичен в средствах. И в чувствах. Может быть, такое ощущение приходит потому, что Хазри-лирик — национальный в сути, в образности, в тематике — все же не угождает нашему привычному желанию услышать пряный аромат восточной поэзии, он никогда не пользуется «паранджой» ориентальной орнаментики, не поражает экзотическими красками. Даже тогда, когда поет красоту родного Азербайджана, обращается к звездам или к цветку.
Хазри — мужественный лирик. А если попытаться определить главную черту его любовной лирики, то это, пожалуй, целомудрие.
«Когда бы…», «Улыбнулись глаза», «Ты ищи меня», ряд других лирических откровений — грустит в них поэт или радуется — отмечены этой общей чертой. В ней отношение поэта к любви, как к чувству сильному, а потому требовательному и обязывающему.
Впрочем, ответственность во всем — сущность творчества Хазри. Любопытна в этой связи поэма «Сумгаитские страницы». Здесь Хазри — поэтический биограф молодого рабочего города — предлагает «спокойно перелистывать страницы» истории. И мы по велению поэта выходим за рамки, казалось бы, локально очерченной темы. Судьба города — уже судьба Родины, народа. «Дневник молодого каменщика» — дневник трудного труда строителя новой жизни. Лирический герой поэмы не гид Сумгаита, а уже философ, прослеживающий исторические закономерности становления республики, укрепления уз дружбы народов, преемственности поколений. Мы слышим живой диалог двух классиков азербайджанской литературы, Джафара Джабарлы и Самеда Вургуна, о жизни, долге, о трудных давних и недавних временах. И за всем этим чередованием образов, персонажей, поэтических трансформаций лирического героя стоит автор, не просто заявляющий, что, подобно своим героям, готов идти вперед, «пусть даже в шторм». Разумеется, одно такое заявление в эпилоге стоило бы немного, если бы мы не узнали, что самой своей поэмой он — соучастник. А узнав, верим его почти крику:
Я не хочу! Я просто не могу
Спокойно задремать на берегу!
Если вы спросите Хазри, почему он не может «дремать на берегу», он наверняка объяснит вам, какими последствиями это чревато, он расскажет, что рядом с собственными путеводными поэтическими звездами — Лермонтовым, Вургуном — для него горит еще одна, так и не вспыхнувшая при жизни звездочка — Микаиль Мушвиг, духовный сверстник Хазри, поэт, песни которого трагически оборвались в 29 лет, могила которого неизвестна. И еще, может быть, Хазри вспомнит в связи с этим свое стихотворение о другом поэте, который в те дни, «в дни бедствий всенародных» «слагал изящные стихи». Конечно же, для Хазри призыв не дремать на берегу не броская фраза. Если своего маститого земляка Самеда Вургуна он приемлет в наставники, как пример яркого олицетворения красот и неповторимости родного языка, и, по сути дела, считает, что в нем самом, как в поэте, «все началось с Вургуна», то Лермонтов, по убеждению Хазри, самый яркий синоним гражданской страстности и вызывающего поэтического мужества.
В декабре 1968 года Наби Хазри вручили лауреатский значок Ленинского комсомола. В одном ряду с Владимиром Маяковским была фамилия азербайджанского поэта. И вот концепция Хазри «стать частицей общей судьбы» получает логическое подтверждение: обычное, рядовое, выдающееся и просто великое, отмеченные общностью задач (и пусть несравнимы величины индивидуальной «лепты», измеряющиеся разной степенью приложения сил и возможностей), оказывается, складываются в итоге на одну чашу весов, если на другой — благополучие человечества. Я не случайно вернусь в который раз к стихотворению «Поэзия — вселенная моя», хотя бы потому, что разделяю мнение поэта, ответившего мне: если бы он был собственным критиком, то именно по этому произведению стал бы судить о себе.
Легко предположить, что Хазри здесь ограничивается традиционными размышлениями о назначении поэзии. Но стихи, как их оценивает поэт, написаны просто о человеческой судьбе, о наших с вами делах, больших и малых, и о том, как, ради чего они делаются.
Сейчас Наби Хазри нашел в себе силы писать поэму о матери. Отнюдь не просто осуществимо намерение Хазри не только потому, что бесконечно больно обращаться к дорогому образу во второй части поэмы «Без тебя», над которой он работает сейчас. Трудно потому, что поэт обязан уйти здесь от конкретного образа, от бесконечно близких черт, от милых сердцу бытовых деталей. «Иначе я ничего не расскажу, кроме рассказа о хорошем незнакомом вам человеке. Тот, кто прочтет поэму, должен узнать в ней свою мать».
Почему поэт работает над переводами? Казалось бы, праздный вопрос! Поэт помог заговорить по-азербайджански Гурамишвили, Твардовскому, Прокофьеву, наконец, своему кумиру — Лермонтову. Добрый, зримый конечный результат. Однако Хазри важнее был сам процесс общения, когда он будто продолжал «священную игру» старших собратьев, стараясь нащупать плоть образов в новой стихии своего языка. Хазри в те минуты «имел десять чувств и тысячу глаз».
Если это так, то те минуты переводчика были одними из счастливых. Но Хазри-поэту положено всегда больше знать и видеть. К слову, из туристских поездок он не привозит печально-обязательного в подобных случаях пестрого калейдоскопа впечатлений. Он сдержан, даже скуп. Скажем, из Италии от встречи с девушкой — продавщицей цветов он привез один только горький вопрос: «Скажи мне, Неаполь, сколько за день на улицах белых увяло цветов?» С могилы Рафаэля увезены «запахи сада». Досказано «недосказанное молчаньем» на Пер-Лашез. И вновь Хазри обобщает раздумье в мысль, спрашивает, переживает, рождается и умирает с каждой строчкой или неожиданно смолкнет, прислушается, чтобы потом вдруг тихо и доверчиво сообщить: «У тишины есть собственный язык. У каждой ветки сломанной — свой крик. У каждого осеннего листка — своя любовь, раздумья и тоска».
И после всего этого мы готовы верить, что и «у поэзии свой запах, как у лета и весны», и мы добровольно сдаемся в плен стихам, которые тоже пахнут по-своему, какой-то нетронутой свежестью.
НЕ ЛИРИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ
Перевод А. Передреева
Что у меня на сердце —
Не пойму…
Как в смутный день —
Ни буря, ни затишье.
Так море
Мглой
Подернуто свинцовой,
Лишь пена волн шипит на берегу.
Я выхожу на улицу свою.
Смотрю в глаза,
Вступаю в разговоры…
Мне тяжело,
Когда замечу я
В чужой душе
Невежества осколки…
Они еще из прошлого летят,
Бесшумные
Осколки старой жизни, —
Передо мной оружие,
Оно
Тяжелого литья,
Старинной марки.
Порочно разве
Обличать порок?..
Я не могу смириться с тем,
Кто в мире
Невежество Невежеством назвать
Мешает мне
Воинственный невежда…
Позорно разве
Видеть весь позор
И в безобразье
Видеть безобразье?..
Я не могу смириться в мире
С тем,
Что подхалим
Лелеет подхалима…
Я в черном цвете
Вижу черный цвет
И радужных
Не вижу в нем
Оттенков.
О вы, кто ретуширует порок,
Пускай вам это кажется
Порочным!..
Что перед солнцем
Тьма не устоит,
Известно всем.
Но истины такие
Не подымают
На борьбу со злом,
Рождают в человеке
Равнодушье…
Есть много в мире
Званий и чинов,
Есть младшие
И старшие на свете,
Но в человеке,
Кем бы ни был он,
Я уважаю
Только человека.
Мы знаем все,
Что имя Человек
Звучит на свете гордо,
Но скрывают
За изреченьем этим
Иногда
Холодное
Пустое лицемерье.
Я за себя
Отвечу в мире
Сам.
Не думаю,
Что здесь
Порок гнездится.
Я целый мир
В своем вмещаю сердце,
Но за себя
Отвечу
Только сам.
Позвольте мне
В любом вопросе
Быть
Сторонником
Единственного мненья.
Не существует на земле
Две правды —
Одни у нас
И сердце
И язык.
Позвольте мне
Самим собою быть,
Позвольте слушать
Собственное сердце…
А жить на свете
Только для себя
Мне не позволит
Совесть коммуниста!
В КАРАБАХЕ
Перевод Евг. Евтушенко
Край, горный край,
меня ты полюби,
ты не забудь веселого Наби.
Навек меня хандрить ты отучил,
навек от всех болезней излечил.
Когда-нибудь
совсем в другом краю
я песню о тебе еще спою.
В тебе осталась,
полная любви,
сама душа веселого Наби.
МИНУТА МОЛЧАНИЯ НА ПЕР-ЛАШЕЗ
Перевод Евг. Евтушенко
Молчание гранита и базальта
на Пер-Лашез
сильнее многих фраз.
Здесь на меня глядят глаза Бальзака
и тысячи других бессмертных глаз.
И предки дремлют здесь.
Их сон придавлен
столетьями, как крышкой гробовой…
А тихие предатели преданий
уже забыли ветер грозовой,
они жуют бифштексы и лангеты.
Жуют… Ну и пускай себе жуют!
Но мертвые — давно для них легенда —
для нас, живых, воюющих, живут!
Так говорите, камни, говорите
о тех, кто здесь расстрелян и зарыт,
о тех, чья кровь и нынче на граните,
как отблески пожарища, горит.
В молчании мы смотрим… Но внезапно
здесь нет, как не бывало, тишины,
и снова — здесь бои, и снова — залпы,
и снова — коммунары у стены.
Предвестники великого кануна,
в предчувствии святого торжества
они кричат:
«Да здравствует Коммуна!» —
простреленные пулями слова.
И — тишина…
Плюща живые своды,
и песни птиц вверху, в голубизне…
Но раны незажившие народа —
следы от пуль на каменной стене.
И ноют эти раны, не стихая,
как будто бы отравлен был свинец,
и все сильней болят.
Их боль святая
проходит через тысячи сердец.
И память наша на века сохранна,
как и сохранна эта боль земли…
И в сердце у меня есть тоже рана —
в Ахча-Куйме ту рану нанесли…
Под зноем, сокрушаюЩе палившим,
под ветром, гнавшим волны по песку,
как у стены на кладбище парижском,
стояли коммунары из Баку.
И так же утверждающе и юно,
в предчувствии святого торжества,
звучали там —
«Да здравствует Коммуна!» —
простреленные пулями слова.
И мне казалось, что, о них рыдавший,
поверивший в грядущее свое,
подняв с песка кровавую рубашку,
я в знамя боя превратил ее!
Пусть трусы все
с фронтов бегут бесстыже, —
того, что взяли, не уступим мы
и не забудем павших здесь, в Париже,
и там, в пустыне, у Ахча-Куймы!
Вы на расстрелах тоже песни пели,
и, так же свято веря их словам,
вы победить когда-то не сумели.
Мы победили —
и пришли мы к вам.
По Пер-Лашез
и взрослые и дети
идут среди зеленой тишины.
Как будто слово целого столетья —
мгновение молчанья у стены.
Мы не смутим
покой друзей речами.
Мы помолчим,
суровы и просты,
а все, что не доскажем мы молчаньем,
доскажут принесенные цветы.
ЖЕЛАНИЕ
Перевод А. Передреева
Почему не стал я альпинистом?
Горы —
вечная моя мечта!
О, когда бы
с их сияньем чистым
Жизнь мою
сдружила высота!
Горные
заоблачные льдины,
Вам
гореть под солнцем —
не сгореть…
Сколько раз
смотрел я на вершины,
Хоть бы раз
с вершины посмотреть.
Словно
неба полноправный житель —
По соседству с солнцем
постоять…
Только тот
достойный победитель,
Кто умеет
горы покорять.
Подыматься,
заарканив гору…
Трепет сердца
слышит тишина…
На вершине
спать в ночную пору
Сном,
который сторожит луна…
А когда
спускаешься в долину,
В летний шум
спускаешься
и зной,
Словно ты
принес с собой
вершину —
Пахнешь снегом,
небом,
тишиной…
* * *
Перевод Евг. Евтушенко
Я видел красоту чужих морей
и городов чужих,
но знаю я отныне —
один лишь зимний день
на родине моей
дороже сотен весен на чужбине.
КОГДА БЫ…
Перевод Ю. Левитанского
Когда бы я был родником, —
На каменьях кипя,
Бежал бы с горы и не смел от тебя отдалиться.
И я бы сказал: «Если мучает жажда тебя,
Моею водою студеной она утолится».
Когда бы я деревом был —
То с могучих ветвей
Листва бы моя под окном у тебя осыпалась.
И звал бы тебя я печальною песней своей,
Чтоб ты на рассвете от песни моей просыпалась.
Когда бы я сделался ветром, —
Летя напрямик,
Я грозно гудел бы среди своих вольных владений.
Но здесь, возле двери твоей, умолкал бы на миг,
Чтоб шумом своим не нарушить твоих сновидений.
Когда бы я тучею сделался —
Ранней весной
Я странствовать стал бы дорогой своей голубою.
А летом, когда полыхает неистовый зной,
От летнего зноя тебя заслонял бы собою.
Когда бы я сделался морем —
У края воды,
Где волны мои торопливо и гулко вскипали,
На влажном песке сохранил бы навечно следы —
Следы, где твои загорелые ноги ступали.
Когда бы звездою я стал —
То небесный предел
Легко бы покинул, навеки простясь с высотою,
И ночью бы тихо на темную землю слетел
Гореть у тебя на груди полуночной звездою.
А если бы солнцем я сделался —
Светом своим
Всю землю легко озарял бы на раннем рассвете,
И, ранней порой поднимаясь над домом твоим,
Я поровну свет раздавал бы живущим на свете…
Но я не родник
И не ветер на горной тропе.
Я солнцем не буду, звездою падучей не стану.
Я просто пою для тебя и пою о тебе, —
Покуда живу я, тебя воспевать не устану.
Так не отвернись же
От этой влюбленной строки!
Не дай моей грусти остаться лишь грустью одною!
А море, и ветер, и звезды, и все родники —
Они бы, наверно, не прочь поменяться со мною!
ТАМ, ГДЕ ПРОШЕЛ ЧАПАЕВ
Перевод Евг. Евтушенко
Светает… По реке плывут плоты,
плоты алеют, и алеют крыши…
Урал-река, заговорила ты
или Чапая голос я услышал?
Скажи, Урал, когда та ночь была
и пулемет бил с берега, чихая,
тебя сначала пуля обожгла
и, лишь пройдя сквозь воду, —
грудь Чапая?
И наш Чапай, израненный, тогда
вдруг ощутил у сердца боль тупую…
Как ты могла, ответствуй мне, вода,
себе позволить пропустить ту пулю?
О многом говорит мне сонный плеск,
когда иду, по камешкам ступая,
и то, что шепчет мне зеленый лес,
не слово ли последнее Чапая?
И если посмотреть издалека
на эту же реку, всю в бликах месяца,
то разве это светится река?
Не сабля ли Чапаева там светится?
А если, как сегодня, на заре,
смотреть Урал, как летопись, читая,
то памятник ли это на горе?
Мне кажется, что это — сам Чапаев!
УЛЫБНУЛИСЬ ГЛАЗА…
Перевод Ю. Левитанского
Улыбнулись глаза — о любви повели разговор.
Улыбнулись глаза — словно вынесли мне приговор.
И доныне в глазах моих вешняя эта гроза —
Эти глаза.
Улыбнулись глаза — две далеких весенних звезды.
Все мосты сожжены — сожжены за спиною мосты.
И доныне в глазах моих вешняя эта гроза —
Эти глаза.
Улыбнулись глаза — и грозою меня обожгло.
Мне сказали глаза то, что сердце сказать не могло.
И доныне в глазах моих вешняя эта гроза —
Эти глаза.
ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ
Перевод А. Передреева
Годы,
Как ветер,
Прошли над твоей головою,
Тучи,
Как годы,
Неслись над тобой без конца…
Вот я стою,
Пораженный твоей красотою,
Сбросила ты,
Наконец,
Покрывало с лица.
Девичья башня —
Веков незапамятных голос,
Девичья башня —
Народа легенда и гордость.
Долго к нам ветры
Твой чистый
Сияющий голос,
Как с голубого Хазара
Прохладу, несли…
Кружится голубь над куполом,
Кружится голубь,
Девичья башня —
Светлая песня земли.
Девичья башня —
Тихая музыка древности,
Неувядаема
Свежесть великой любви…
Словно учась
Чистоте твоей вечной
И верности,
Молодость здесь
Назначает свиданья свои…
Девичья башня,
Сияет твоя белоснежность.
Девичья башня —
Века победившая нежность!
ШАГ ЗА ШАГОМ
Перевод А. Передреева
Проходят годы —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
Идут столетья —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
Проходит солнце
По холмам и по оврагам,
И человек идет по свету —
Шаг за шагом.
Приходит утро —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
И ночь уходит —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом…
И где-то, где-то в тишине
Под лунным шаром
Стареет мать моя родная —
Шаг за шагом.
Воспоминанья —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
Печаль и радость —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом…
Любовь придет,
Дохнет весенним садом,
А ненависть за нею —
Шаг за шагом.
Идем по жизни —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
Через ущелья,
Через горы —
Шаг за шагом.
И машет нам
Надежда синим флагом,
А наша молодость
Уходит
Шаг за шагом.
Проходят годы —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом,
Идут столетья —
Шаг за шагом,
Шаг за шагом.
Проходит солнце
По холмам и по оврагам.
Как ни спеши,
А жизнь проходит —
Шаг за шагом.
СУМГАИТСКИЕ СТРАНИЦЫ ПОЭМЫ (Отрывок из поэмы)
Перевод Вл. Сергеева
Июль. 1950.
Текут года… Плывут туманы с гор…
Ученье в школе за спиной у нас.
Прощайте, горы — каменный простор!..
Заботы нам прибавилось сейчас.
Село осталось позади!
В Баку огромный заходи!
Август. 1950.
Ночи над книгой…
Все учим да учим…
Но мне не открылась заветная дверь:
Мой друг — в институте, а я «невезучий^
Я провалился.
Так что же теперь?
Понуро вернуться в село? Никогда!
Мне гордость закрыла дорогу туда.
Сентябрь. 1950.
Тяжелые думы, а дни бесконечные…
Отца вспоминал. Был строителем он.
Дома воздвигал! Все наследие вечное!
Почетна профессия с давних времен!
Увидел тогда я мечту его гордую,
Я понял к труду и к искусству любовь,
Почувствовав руку отцовскую твердую,
И голос его мне послышался вновь:
«Лучшие люди труда и ума —
Те, что для нас воздвигают дома!»
Октябрь. 1950.
Я приехал в Сумгаит.
Новый город. Дом стоит.
Снова дом, за ним другие…
Вот он — город Сумгаит!..
Я понять тогда не мог
То, что позже полюбил.
А теперь тот день далек…
Здесь я в руку камень взял.
Был тяжел он, хоть и мал.
Я топориком себе
Руку до крови содрал.
Февраль. 1951.
Вот здорово!
Радуюсь вместе со всеми:
В тот дом, что и мной и друзьями построен,
Сегодня въезжают счастливые семьи —
Веселый хозяин у комнат просторных.
Я горд. Мне февраль показался весною —
И небо и море меня поздравляют.
В дверях, что недавно прорублены мною,
Гостей дорогих новоселы встречают.
А солнышко в окна — гость самый желанный
Пришло и осталось гостить постоянно.
Май. 1952.
«Сумгаит!»,
«Сумгаит!» — восклицают поэты.
Мне кажется, в воздухе песня звенит,
А город лежит на груди у планеты.
Мне кажется, имя мое — Сумгаит!
Июнь. 1953.
Сегодня, домой возвращаясь с работы,
Я шел, расправляя усталые плечи.
И вдруг я увидел: из-за поворота
Поющая девушка
Вышла навстречу.
Поет на ходу! Что за детская шалость?
Она же, взглянув на меня, застеснялась.
А ветер сорвал с нее белый платок,
К колючим кустам по земле поволок.
Догнал я платок,
а она завязала
Узлом на груди и спасибо сказала.
Сказала спасибо, в глаза посмотрела,
А я замигал и стою оробело —
Впервые увидел такие глаза!
В них чистого смеха сияла слеза,
В них будто бы пламень души отразился.
Я даже в неистовый ветер влюбился.
Август. 1953.
«Труд — это жизнь, источник сил, —
В нем место каждому из нас…»
Стихи в газете. Кто сложил?
Мой друг давнишний. В добрый час!
Но кажется мне — это я,
Я сам повел о том рассказ.
Октябрь. 1953.
У камня есть душа своя —
Он может плакать, петь, творить.
Он жив, он может говорить!
А эти белые дома
Сложила будто жизнь сама.
Да, в камне — слава городов!
Так было испокон веков.
Век камня — век земли самой.
Но вот приходит человек…
И пусть дожди, туманы, снег,
Он неотступен, прям и строг,
Он камень на ладонь кладет,
И камень камнем он зовет,
А в камне том душа живет,
Живет веками, жизнь верша,
Людская мудрая душа.
Январь. 1954.
…Я сегодня опять эту девушку встретил.
Мы взглянули друг другу в глаза, улыбнулись —
И знакомы, казалось, уж десятилетье,
Да не виделись долго — пути разминулись…
Я хотел ей признаться… А как, я не знаю,
Объяснить, что с собой я не в силах бороться.
Как сказать ей без слов: «Я тебя вспоминаю,
Я тобою живу… Я люблю тебя просто».
Апрель, 1954.
…И снова за месяцем месяц летит.
Растет, поднимает дома Сумгаит.
Газеты портрет напечатали мой.
Я будто бы вовсе — не я, а герой!
Но если по правде сказать — я такой же,
Как все остальные, и многих моложе.
А все ж хорошо! Ошалелою птицей
Куда-то счастливое сердце стремится…
Июль. 1955.
Мне красками юности мир улыбался —
Я в дом переехал, что выстроил сам.
Впервые с родным общежитьем расстался.
Сказали:
— Квартира завидная вам!
Спросил я: — Зачем же большая такая?
Ответили: — Ты ведь совсем молодой.
Вся жизнь впереди — она тоже большая! —
А в маленькой все ж тесновато с семьей…
Жениться?..
(Кто с нашим знаком языком:
«Жена» — это то же понятье, что «дом»!)
Ноябрь. 1955.
Огромен и ярок людской океан!
Так было столетия, так и поныне —
Рождается ночью в горах мальчуган,
Девчушка рождается утром в долине…
И вот проплывают года над тобой…
Ты жил и не знал о другом человеке,
Но, словно ведомые общей судьбой,
Встречаются люди, как бурные реки,
Друг друга находят, ведут сквозь толпу
И «судьбы» свои превращают в «судьбу».
Две капли, сливаясь в реке или в море,
Вдруг станут единой и в счастье и в горе.
Не знали мы раньше, что соединит
Сердца наши
город сердец — Сумгаит!..
Январь. 1956.
Я родился в селе и учился в селе,
Но судьбу мою молнии предначертали.
Спал в оврагах,
качался в отцовском седле —
Мне ветра колыбельные песни слагали.
Я мечтателем был. И холодной зимою
Я весну уже видел с ее новизною.
И когда увидал я
в степи прикаспийской
Возникающий город, растущие зданья, —
Разве мог я сидеть
и не чувствовать близкий,
Нарастающий пафос его созиданья?
Мне казались никчемными сильные руки,
Без труда
сам с собой я, казалось,
в разлуке,
А счастливые сверстники ходят по свету
И упорством своим обновляют планету!..
(Правда, были такие, что ради покоя
Зарывались поглубже — отребье людское.)
Мне ж и камень казался душой человечьей,
Жизнь строителя в камне становится вечной!
Май. 1956.
Я женился!
И свадьбу я справил — на славу!
Стала жизнью действительной
греза былая, —
И поет мое сердце сегодня по праву, —
Всем влюбленным я радости этой желаю!..
Мы заснуть не могли теплой майскою ночью,
Вспоминали мы улицу, ветер, платочек…
Март. 1957.
Поэт — мой давний, добрый друг —
Ко мне приехал из Баку.
— А знаешь, — говорит он вдруг, —
Секрет открыть тебе могу.
— Открой!
— Поэму начал я…
В ней жизнь, в ней молодость твоя…
И, улыбнувшись, замолчал.
— Да не сошел ли ты с ума?
Что говоришь?
— Бери бокал…
Так подсказала жизнь сама.
Мы с ним куриный ели плов
И пили славное вино.
И, помню, он сказал: — Любовь —
Как в жизнь открытое окно… —
И снова улыбнулся друг.
— Ты о работе расскажи.
— Взгляни в окно — она вокруг —
И от души о ней пиши.
— Я о тебе хочу писать…
Решился твердо и давно…
— Ну, что за глупости опять?..
Ведь даже курице смешно!
Апрель. 1958.
Жена сегодня родила!
Сын у меня!
И я — отец!
Какие на земле дела!..
В моей груди — мильон сердец,
И все твои, мой сын… Уджал!
Расти! Уджалом ты зовись,
Чтоб крепким рос, мужчиной стал,
Как город, поднимался ввысь!..
Май. 1958.
Событий полон каждый миг,
А время мчится напрямик…
Напомнил о себе опять
Мой друг… Кто мог такого ждать?
Поэма, книжка!.. Вот она,
Талантом друга рождена,
Знакомых образов полна…
Тонка, да это не беда.
Ее зовут «Цветы труда».
Но как украсил он меня!
Я сам себя не знаю —
Я будто «сделан из огня»,
«Рукою солнце достаю»…
Что делать?
Над собой смеюсь,
Сержусь, горжусь и снова злюсь.
Уж, верно, смертным все равно
С поэтом сладить не дано…
Сентябрь. 1960.
Уджал сегодня гвоздь нашел
И стену поцарапал.
А штукатурки белый сор,
Как снег, улегся на пол.
Мне стало больно.
Я сказал!
— Запомни, сын! Руками
Все человек построил сам.
Будь благодарен тем рукам,
В которых дышит камень!
Октябрь. 1960.
Вот называли мир дворцом,
Где всяк входящий камень
Кладет.
Так человек — творцом
Считается веками.
И пусть творцом зовется он,
Свой утвердив порядок, —
Он камень клал,
а мы мильон
Кладем за сотни кладок!..
Так в чем же, люди, суть труда?
Так кто же каменщик тогда?..
Ноябрь. 1960.
Будто море огней на морском берегу!
Горизонты горят двусторонним закатом.
Словно сын мой, чей сон я теперь стерегу, —
Сумгаит, отдыхающий с Каспием рядом.
Вот звезда, проблиставшая тысячи лет,
С небосклона скатилась в глубины морские,
Но на смену ей — тысячи близких планет, —
То огни Сумгаита зажглись заводские.
Наклоняюсь над сыном, уснувшим в тиши,
И ему говорю я словами поэта:.
«Ты мечта моя, радость и гордость души —
Сын великой державы и города света.
Пусть сегодня ты мал еще, мамин сынок.
Время быстро летит…
До Луны ль доберешься,
Все равно неизменно в назначенный срок
В Сумгаит из любых перелетов вернешься.
Смело в небо смотри, отыскавши мечту,
Но будь верен Земле, отправляясь на звезды…
Так орлы, в поднебесье набрав высоту,
На вершину горы возвращаются, в гнезда…
Твой отец со своим поколеньем творил,
Настигали отца ураганы и беды,
Никакого геройства он не проявил,
Рядовым прошагав по дорогам победы.
Пусть года проплывают…
Но в жизни сбылось
То, что стало преддверьем великих открытий:
И работа и слава — все вместе слилось!..
И когда б еще раз мне родиться пришлось,
Я родиться хотел бы уже в Сумгаите!»
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги