Лауреаты Ленинского комсомола

Это один из наших Гаврошей, Гаврошей, которые рождены революцией и которые еще, может быть, не осознанно, а сердцем воспринимают окружающее и заражаются тем новым, что происходит вокруг. Они оказывали помощь революции не столько физически, сколько морально: их удивительно светлая детская вера в лучшее передавалась окружающим, бойцы видели в них своих преемников.

Я сердцем никогда не мог примириться с тем, что юный барабанщик погиб. Я видел его живого, в длиннополой красноармейской шинели и буденовке, воображение рисовало черты его лица.

АМИР МАЗИТОВ

Были дни — Ярославль был грозным городом русской боевой славы. Набатным звоном без отдыха гремели колокола — в созданное Мининым и Пожарским народное ополчение, четыре месяца отстаивавшееся в Ярославле, стекались отряды со всех концов страны. Отсюда летом 1612 года пошли войска на Москву. И кто знает, как повернулась бы русская история, не распахни Ярославль свои ворота для всех готовых сражаться с интервентами, не будь создан в нем «Совет всея земли»?

Прошло без малого триста лет — и клич колоколов сменили революционные песни. Ярославль стал центром Северного комитета РСДРП. В «кровавую пятницу» 1905 года горожане с оружием в руках сражались с казаками. А в 1919 году рабочих Ярославской губернии, давших «лучшие свои силы для защиты рабоче-крестьянской республики», с балкона Моссовета приветствовал В. И. Ленин.

Волга искони была матерью русской вольности. В давние времена ее бороздили острогрудые челны Степана Разина. В 1918 году по ней плавала Волжская флотилия: списанные из Балтийского флота военные суда, вооруженные пушками баржи. «Сережа» — называлась одна из таких ощетинившихся дулами барж; «Ваня-коммунист» — другая. В Волжской флотилии служили Лариса Рейснер, Всеволод Вишневский.

Обо всем этом мы говорили с ярославским живописцем Амиром Мазитовым в его мастерской, просторной, чистой, светлой. Ярославль для Мазитова не просто место, где он живет; для него это город великих исторических и революционных традиций: «Человеку нужно знать, ощущать, чувствовать свои корни. Без этого можно превратиться в перекати-поле». Он изучает городские архивы, собирает материал по Волжской флотилии, старое оружие, которое еще попадается при сносе отживших домов.

Однажды пионеры принесли ему саблю. Они нашли ее в сломанном доме, в печи, которая была сложена вскоре после эсеровского мятежа 1918 года. Тогда было много оружия и мало полосового железа, и печник положил ее в качестве стяжки. Сабля тревожила, будила память.

«Мне вспомнилась, — рассказывает Амир, — отцовская сабля в ножнах на стене родного дома. В годы революции мой отец — молодой сельский учитель Нуриахмет Мазитов возглавлял комсомольскую ячейку в селе Камаево около Елабуги. Ночью к селу подошли белочехи, и ему пришлось пробиваться к своим с этой саблей».

В это время Амир писал «Барабанщика». На одном из этюдов к картине — сабля с кистью, с выгравированной на рукоятке датой: «1916 год». Художнику дали ее в музее для образца. Если внимательно сравнить первоначальный этюд с полотном, можно заметить, как изменился рисунок: он как бы вобрал в себя и музейную реликвию, и «живую» саблю, найденную ярославскими ребятишками, и ту, что он видел в детстве. В нем — пламя тех страстных и героических лет, трагедийных и радостных.

Вот он, «Барабанщик». Снежное поле, изрезанное колесами тачанок, избитое копытами коней. («Множество летних вариантов не удовлетворяло меня, и я почувствовал — суровость гражданской войны подчеркнет зимний пейзаж. В картине я хотел уйти от жанровой иллюстративности в решении темы…») Вдали, куда хватает глаз, извилистой лентой течет конница. На переднем плане — в тачанке, вцепившись в боевой барабан, положив на колени саблю, мальчик-барабанщик. Тонкая шея, для которой слишком свободен грубый воротник солдатской шинели, низко надвинутый на лоб буденновский шлем со звездочкой, грустные сосредоточенные глаза. Подросток, почти ребенок, воюющий вместе со взрослыми… Так, как пелось в одной из песен:

Юный барабанщик, перекочевавший из песни на холст, зажил новой, второй жизнью. Он экспонировался на Всероссийской республиканской выставке, на посвященной Ленинскому комсомолу экспозиции «50 лет ВЛКСМ». За цикл картин, посвященных героической советской молодежи, Мазитову было присвоено звание лауреата премии Ленинского комсомола. «Картины поименно названы не были, — говорит он. — Но я знаю, что главной среди них был он, «Барабанщик».

Как же, какими путями шел Амир Мазитов к этой, пока главной, своей картине?

Суриковский институт, отделение живописи. Особый, не сравнимый ни с чем для художника запах краски. Уроки рисунка, композиции. Занятия в мастерской профессора Мочальского. Музеи. Выставки. Опять музеи. Воспитание умения и вкуса.

Любимые художники, учителя не по классу, а по духу. «Дейнека. В нем привлекает энергия, напряженность чувства, его героичность. Иогансон. Даже не столько из-за колористического мастерства, удивительного его понимания цвета, сколько из-за вложенной в его полбтна страсти. «Допрос коммунистов» и «На старом уральском заводе» воспринимаю как произведения эпохальные для советской живописи. Но самый любимый художник, как это ни покажется странным, не живописец, а скульптор. Иван Шадр. В небольших по размеру, зачастую станковых вещах он умел передать дух эпохи, дух победившей революции. В его портретах, в «Булыжнике — оружии пролетариата» — и точная характеристика времени, и глубочайшее раскрытие духовного мира человека».

Мазитов начинал свой путь с жанровых полотен. На них жили рыбаки, сельские почтальоны, мальчишки-первоклассники. Молодая женщина на фоне большого раскрытого окна гладила детские распашонки («Майское утро»). Лыжники в туристском походе отдыхали на привале («Утро на привале»). Деревенские ребятишки висели на заборах, ожидая финиширующих спортсменов («У финиша»). Полотна экспонировались, покупались. «Утро на привале» находится сейчас в краеведческом музее города Воркуты, «У финиша» — в Орловской картинной галерее. Но сам автор был недоволен ими. Они были слишком Похожи на десятки полотен других художников, в них не было творческой индивидуальности.

Над поисками ее Мазитов работает долго, упорно. К каждой вещи делает по нескольку подготовительных эскизов, не жалея, переписывает уже завершенные произведения. Так полупилось и с «Утром на привале», которое было его дипломной работой. Прямо после защиты он опять пошел в мастерскую, перегрунтовал только что принятый холст и переписал его заново.

На много лет вошли в его творчество две темы: Волга и портреты современников. Яхты, скользящие по волнам; купальщицы на золотистом песке пляжа; дети, играющие у реки; русские березки и новостройки новых городов — все это было собрано им в одну серию. Наиболее интересной из нее получилась картина «Радуга», исполненная по холсту темперой и пастелью. Девочка, еще не переросшая спелую, только что сбрызнутую дождем рожь, подняв голову, закинув вверх руки, как в водопаде, стоит в семицветном спускающемся на землю спектре. Радость бытия переполняет ее. Кажется, сейчас она растворится в этом сверкающем свете. Мазитову удалось выразительно передать ее юное ликование, упоение жизнью, великолепием природы.

Наряду с лирическими картинами он пишет полотна, посвященные Волге трудовой, Волге спортивной. «Волжское утро» — в серебристом свечении сетей разговаривают присевшие на минутку рыбаки. «Волжанка» — девушка мчится в моторной лодке, волосы схвачены косынкой, лицо сосредоточенно-внимательно; в лодке сети, поплавки — она едет на работу; суровость замысла смягчают пейзаж волжского приволья, летящие за лодкой белокрылые чайки.

Чайки — символ вольных птиц, уверенно рассекающих воздух в полете. «Чайка» — назвад Мазитов полотно, на котором написал Валентину Терешкову. Только что сбросив парашют, смотрит она на небо. Художник надеялся, что сумеет создать образ героический и нежный одновременно, образ — воплощение новой действительности. Но желания живописцев не всегда реализуются. Картину эту нельзя поставить в число лучших произведений Мазитова, ее трудно назвать удачей. Образ Валентины Терешковой решен в ней недостаточно глубоко, внешне; внутреннего мира своей героини художник раскрыть не сумел. Символика полотна — взгляд, устремленный в небо, летное поле — слишком поверхностна, прямолинейна. «Не все удается, — соглашается и сам автор. — Видимо, мало думал. Не нашел образ».

Удача, которой он не достиг в «Чайке», ждала его в «Барабанщике». Вместо лирико-героической композиции он создал полотно героико-психологическое, полотно мужественное и страстное. В нем нашли выход и его неиссякаемый интерес к революционной истории советского народа, и его стремление рассказать о сильном человеке, человеке-герое, и его художнические увлечения. От «Допроса коммунистов» Иогансона и «Обороны Петрограда» Дейнеки прямая идейная дорога к «Барабанщику».

На этот раз Мазитов не торопился, работал с полной отдачей сил. Ему хотелось сделать образ таким ярким и убедительным, чтобы каждый узнал в нем героя прославленной песни. Для этого требовался не натуралистический портрет того или иного лица, но большое творческое обобщение: маленький герой должен был стать воплощением сотен мальчишек, которые делили со взрослыми тяготы и опасности войны. И в то же время ему не хотелось выдумывать: в картине все должно быть так, как это могло быть в жизни. Пейзаж, одежда, аксессуары.

Прежде всего не просто хотелось — надо, необходимо было увидеть, потрогать боевой барабан. Поехал в Москву, сперва в Центральный музей Вооруженных Сил, потом в Музей Революции. Там барабана не оказалось. Больше того — художника уверяли, что барабаны лишь легенда, что в гражданскую войну обходились трубами.

Не поверил. Начал рыться в архивах. Нашел фотографию смотра Чапаевской дивизии в Уфе в 1918 году. И на ней стоящего перед строем бойцов мальчика-барабанщика.

Потом нашел и барабан. Туго натянутый, с инкрустированным ободом. Такой барабан, которыми пользовались в русской армии до революции. Он сохранился в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки.

А как обращаться с барабаном, Мазитову показали в Ярославском доме пионеров. Научился барабанить он и сам. И хоть барабан у него в картине «не действует», художник уверяет, что знание того, как надо с ним обращаться, очень помогло ему при продумывании композиции.

Через пионеров подобрал и натурщика. Его звали Володя. «Он был скромным, ничем поначалу не привлекал внимания. Но надо было видеть, как он преобразился, когда узнал, о чем пишется картина, каким событиям она посвящена. Когда же он был одет в подлинное обмундирование тех лет, взял в руки подлинные исторические реликвии, детская фантазия достигла какого-то песенного предела. От него буквально исходило внутреннее сияние… Это его состояние с большой силой передалось и мне и как-то особенно взволновало и потрясло».

Подготовительная работа закончена. Теперь надо «решать» картину. Выражение лица (или лиц), расположение героев, происходящее на полотне действие.

Сперва, вспоминая фотографию смотра Чапаевской дивизии, Мазитов нарисовал мальчика — башкира или татарина, подчеркнул узкий разрез глаз, широкие скулы. Но от такого варианта скоро отказался — портрет становился слишком «местным», терял обобщенность, типизированность. Затем лицо Володи подверглось другим изменениям — художник «исправил» черты лица, сделал его чуть ли не классически красивым.

От этого отказался по тем же причинам. Попытался подчеркнуть усталость, худобу — трудная ведь жизнь была у мальчишки! — и снова сел за мольберт. Не в этом, не только в этом смысл образа. И вот, наконец, последний, канонический вариант: поднятые брови, крепко сведенные губы, тревожные вдумчивые глаза.

Поиски композиции. Барабанщик на фоне знамени. На фоне тачанки. Верхом на коне. Все это маловыразительно: остается лишь лихость, упоение боем, не видно самого человека, не видно человеческой судьбы. Создается впечатление надуманности, искусственности, неестественности.

Еще попытка: барабанщик идет впереди бойцов. И опять неудача: маленькая фигурка терялась среди народной массы. Пропадало основное — глаза, взгляд, над которым он столько бился. Взгляд глаз, которые видели реки крови, поняли цену жизни и правды. Недетский взгляд на детском лице.

Написать так, чтобы он, окруженный другими людьми, все же был в центре их внимания? У Мазитова уже был такой опыт в полотне, героем которого он сделал Павла Корчагина. Корчагин сидел у костра, читал вслух. Остальные прислушивались. Уже в эскизе вещь держалась плохо: получалось, что художник не просто показывал своего героя, но тыкал в него пальцем: смотри сюда! Мазитов переделал композицию, написал Корчагина у костра одного.

В сущности, и барабанщик остался на холсте один.

Все остальные — вдалеке, неясно, полунамеком. Зритель понимает, что он с полком, но бойцов не видит. Это дает ему возможность всмотреться в мальчика, понять его. Художник отделяет главное от второстепенного и показывает зрителю лишь главное.

Таким же социальным и философским осмыслением действительности стремился сделать Мазитов и то полотно, над которым работал, когда я была у него в мастерской. Оно должно было называться «Сигнальщик» и рассказывать о Волжской флотилии. У Мазитова собраны чуть ли не все книги, в которых говорится об этой флотилии, пересняты десятки фотодокументов. Он узнает каждое лицо на фотографиях, может долго, пространно рассказывать о каждом. Изучил все относящиеся к флотилии материалы Центрального музея Вооруженных Сил, партийного архива в Казани, нашел в Казани школу, организовавшую школьный музей, посвященный истории Волжской флотилии.

«Побольше бы таких школьных музеев, — говорит Амир. — И не только потому, что подчас там найдешь материалы, которых в других местах нет. Они важны для воспитания учеников. В одном из объявлений, призывающих добровольцев во флотилию, я прочел: «Кандидаты должны быть честными, принципиальными. Не имеющих таких качеств просят не беспокоить». Мне кажется, что такая формулировка, пришедшая из тех легендарных лет, может значить для школьника больше, чем десятки нравоучений и лекций».

В мастерской разбросаны вещи юнги-сигнальщика: ботинки, бескозырка. «Да, опять все начинаю с азов, как в «Барабанщике». Уж очень я убежден: если хочешь воспроизвести дух эпохи, «сочинять» надо лишь героев. Предметы, которые их окружают, должны быть подлинными, историческими».

К «азам» относятся и этюды-наброски ботинок, рук, эскизы композиции. А к стене прислонен большой — в размер будущей композиции — рисунок, графическая основа будущего полотна. Подросток в матросской рубахе, с флажком. Его глаза прикованы к одной, невидимой зрителю, точке: там — опасность. Но он не покинет своего поста, как бы ни было страшно. Даже если ему будет угрожать смерть.

Юные герои гражданской войны с недетской судьбой и зрелым мужеством. Они навсегда вошли в творчество и в сердце художника, стали его героями, его судьбой. Потому что судьба художника всегда неразрывна с судьбой его героев.

Ярославль — город русской боевой славы. Ярославль — город революционных традиций. Ярославский художник Амир Мазитов не забывает об этом: в своих полотнах он не только воссоздает историю, но и стремится к изучению становления и развития характера советского человека.