Лауреаты Ленинского комсомола

МАЯКОВСКИЙ — САМ

Я — поэт. Этим и интересен.

Перевелся в 4-й класс пятой гимназии. Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой «Анти-Дюринг».

Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем «Предисловием» Маркса.

1908 год: вступил в партию РСДРП (большевиков). Держал экзамены в торгово-промышленном подрайоне. Выдержал. Пропагандист. Пошел к булочникам, потом к сапожникам и, наконец, к типографщикам. На общегородской конференции выбрали в М К. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался «товарищем Константином». Здесь работать не пришлось — взяли.

29 марта 1908 г. нарвался на засаду в Грузинах. Наша нелегальная типография. Ел блокнот. С адресами и в переплете…

Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Мордчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Сидеть не хотел. Скандалил, переводили из части в часть — Басманная, Мещанская, Мясницкая и т. д. — и наконец — Бутырки. Одиночка № 103.

Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция.

…Дни и ночи РОСТА. Наступают всяческие Деникины. Пишу и рисую. Сделал тысячи три плакатов и тысяч шесть подписей.

Пусть с поражением Врангеля притихла Антанта!

Товарищи! Оружие складывать не станете. Смотрите: кто на востоке против России нанят? — Ставленик японских капиталистических банд. Немного сил потратьте на этого, один удар, — и нет его (1920, декабрь)

Стой!

У тебя кожаная куртка и штаны.

Стыдно! Фронт мерзнет, фронту должны быть немедленно отданы. (1920, декабрь).

Ремонтируй сельскохозяйственный инвентарь — получишь хлеб!

…Закончил поэму «Ленин». Читал во многих рабочих собраниях. Я очень боялся этой поэмы, так как легко было снизиться до простого политического пересказа. Отношение рабочей аудитории обрадовало и утвердило в уверенности нужности поэмы…

Еду вокруг земли. Начало этой поездки — последняя поэма (из отдельных стихов) на тему «Париж», Хочу и перейду со стиха на прозу. В этот год должен закончить первый роман.

«Вокруг» не вышло. Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полугода езды пулей бросился в СССР. Даже в Сан-Франциско (звали с лекцией) не поехал. Изъездил Мексику, С.-А. М. Ш. и куски Франции и Испании. Результат — книги: публицистика-проза «Мое открытие Америки» и стихи — «Испания», «Атлантический океан», «Гавана», «Мексика», «Америка».

В работе сознательно перевожу себя на газетчика. Фельетон, лозунг. Поэты улюлюкают, — однако сами газетничать не могут, а больше печатаются в безответственных приложениях. А мне на их лирический вздор смешно смотреть, настолько этим заниматься легко и никому, кроме супруги, не интересно.

Пишу в «Известиях», «Труде», «Рабочей Москве», «Заре Востока», «Бакинском рабочем» и других.

Вторая работа — продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю. Новочеркасск, Винница, Харьков, Париж, Ростов, Тифлис, Берлин, Казань, Свердловск, Тула, Прага, Ленинград, Москва, Воронеж, Ялта, Евпатория, Вятка, Уфа и т. д., и т. д., и т. д.

ИЗ ОТВЕТОВ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО

НА ЗАПИСКИ ВО ВРЕМЯ ВЫСТУПЛЕНИЯ

«Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад — скорее веселое времяпрепровождение».

— Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай — женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

— Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

— Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

«Почему рабочие вас не понимают?»

— Напрасно вы такого мнения о рабочих.

«Вот я лично вас не понимаю».

— Это ваша вина и беда.

«Почему вы так хвалите себя?»

— Я говорю о себе, как о производстве, и рекламирую, продвигаю продукцию своего завода, как это должен делать хороший директор.

«Почему вы так много говорите о себе?»

— Я говорю от своего имени. Не могу же, например, если я полюбил девушку, сказать ей: «Мы вас любим». Мне это просто невыгодно. И, наконец, она может спросить: «Сколько вас?»

…Основная работа в «Комсомольской правде»…

…«Хорошо» считаю программной вещью, вроде «Облака в штанах» для того времени. Ограничение отвлеченных поэтических приемов (гиперболы, виньеточного самоценного образа) и изобретение приемов для обработки хроникального и агитационного материала.

«ЧТОБ ВСЯ НА ПЕРВЫЙ КРИК: — ТОВАРИЩ! — ОБОРАЧИВАЛАСЬ ЗЕМЛЯ»

А может, не надо было Маяковскому идти в штатные сотрудники «Комсомольской правды»? Может быть, без него бы в РОСТА обошлись, и в Тверь-то несколько раз, может быть, не к чему было ехать, и уж тратить себя на стишок о том, как студент Иванов на пари пять фунтов макарон съел, — тем более? Вот ведь Шкловский пишет: «В РОСТА надо было Володе работать, но меньше… РОСТА — большая работа, но самая большая работа была сделана Маяковским, когда он писал «Про это…» Привычное в литературоведении положение: Маяковских два. Маяковский — поэт-лирик. Маяковский — трибун, общественный деятель.

Были те, что кричали: «Настоящий Маяковский — первый!» Другие просто очень четко делили этих двух Маяковских.

А он вмещал в себя многие и многие чувства. Раньше казалось — не может один человек одинаково страстно любить женщину, мучаться судьбами искусства и мира и ратовать за качество носков, писать нежные письма любимой, спорить на диспуте «Леф или Блеф» и читать в комсомольской аудитории доклад «Даешь изящную жизнь!». Но свидетельства живших с ним рядом и в сотый раз прочитанные его строчки убеждают: он вмещал в себя многие чувства.

Так правомерно ли делить двух Маяковских?

Кажется мне, в отношениях поэта с комсомолом уже есть ответ на этот вопрос.

Все доказывает, что поэт со спокойной гордостью чувствовал: он и комсомол делают одно, стране необходимое дело.

Еще в восемнадцатом году, в предисловии Маяковского к революционной хрестоматии «Ржаное слово»:

«В чем насущность современной поэзии?

«Да здравствует социализм», — этим возвышенный идет под дуло красноармеец.

«Днесь небывалый, сбывается былью социалистов великая ересь», — говорит поэт.

…Идея одна. Чувство одно. Разница только в способе выражения».

На каком-то литературном совещаньице какой-то критик наставлял: «Владимир Владимирович не довел мысль до конца, Владимир Владимирович вот тут не дотянул. Владимир Владимирович…»

Маяковский перебил резко: «Не Владимир Владимирович, а товарищ Маяковский!»

А в редакции «Комсомольской правды» юный журналист Яков Ильин называл Маяковского (Маяковского!) на «ты». И это было вполне естественно — в комсомоле всегда своих называют так.

Или вот еще о том же. В одном из провинциальных городов ребята из молодежного литобъединения, как раз не в пример литературоведам и будущим биографам, не сомневались в серьезном отношении к ним поэта. Вопрос о том, как пригласить к себе Маяковского, решили просто: не может быть, чтобы, приехав в город, он не взял бы в руки местную молодежную газету. И поместили там объявление: «Тов. Маяковский, такого-то числа во столько-то ждем Вас у себя». И подпись.

Как всегда, Маяковский был точен…

Злой, колючий, беспощадно остроумный на выступлениях в Политехническом, он становился спокойнее, мягче, доброжелательнее, — да что там! — он становился почти добродушным на вечерах в студенческих аудиториях, в воинских подразделениях, в Красном зале МК ВКП(б), в Доме комсомола на Красной Пресне.

…— Поднимите, пожалуйста, руки, товарищи студенты, кто в следующий раз придет на мой вечер?

(Подняли все, кроме одного.)

— А вам, что ж, товарищ, не понравилось?

— Что вы, тов. Маяковский, очень понравилось, вот только я завтра в Тверь уезжаю.

— Ну, тогда я сам скоро к вам в Тверь приеду.

…— А в нашем взводе Маяковского только двое читают.

— Если в каждом взводе у меня два активных читателя, то на сегодня мне надо быть довольным. Но я постараюсь в дальнейшем работать так, чтобы в каждом взводе меня читал весь взвод.

Там, в Политехническом, он порой гневно парировал в ответ на записки, здесь комсомольцам он разъяснял терпеливо.

«— Уверены ли вы в том, товарищ Маяковский, что ваше творчество доступно массам?

(Ребята-комсомольцы 20-х годов — народ юный, горячий, но еще не очень грамотный. В «Комсомольской правде» 27-го года напечатано объявление о приеме в университет марксизма-ленинизма, для чего необходимы такие-то характеристики, такой-то стаж да плюс к тому — уметь читать, писать и ориентироваться в географической карте.)

— Не всем доступно. Еще далеко не все привыкли к стихам. Но если будут внимательно читать и, как полагается, по нескольку раз, то через пятнадцать лет они будут доступны всем, а это будет большим достижением… Я лично по двум жанровым картинам проверяю свои стихи. Если встанут из гробов все поэты, они должны сказать: у нас таких стихов не было, и не знали, и не умели.

Если встанет из гроба прошлое — белые и реставрация, мой стих должны найти и уничтожить за полную для белых вредность».

В другой раз почти об этом же говорил стихами:

Но здесь уже «мне, газетчику» — то самое необходимое стране дело, в котором вместе с комсомолом и был Маяковский. Из года в год меняется его ответ на анкетный вопрос о профессии:

1924 год — поэт и художник.

1925 год — литератор и поэт.

1926 год — поэт.

1929 год — литературный сотрудник «Комсомольской правды»* Что привело поэта в газету?

Позже он сказал: «Было много противоречивых определений поэзии. Мы выдвигаем единственное правильное и новое, это — поэзия — путь к социализму. Сейчас этот путь идет между газетными строками».

Сколько всего в газетах опубликовано стихотворений, вряд ли Маяковский считал. В одной «Комсомолке» — более ста. А яркие шапки над газетными полосами и лозунги?

Такие вот, без подписи, в счет не идут. Вы никогда не листали «Комсомольскую правду» конца 20-х годов?

Это была идея Маяковского — сделать газету литературой, а литературу газетой. Как-то его упрекнули в том, что он способствовал «затиранию» в «Комсомолке» литературной страницы.

«Да, я открыто стремился к тому, чтобы она сдохла. Кому нужно, чтобы литература в газете занимала свой специальный угол? Либо она будет во всей газете каждый день на каждой странице, либо ее совсем не нужно. Гоните к черту такую литературу, которая подается в виде десерта!»

Стихи Маяковского в «Комсомольской правде» печатались обычно на первой полосе, рядом с редакционной передовой, рабкоровскими заметками, читательскими письмами, фельетонами (кстати, часто роль фельетонов стихи Маяковского и выполняли).

«Да, мы требуем литературу, основанную на факте. Мелочность темы — это мелкота собранных фактов… Давать углубленную литературу — это не значит заменить Чемберлена космосом.

…Углубленная литературная вещь пусть ляжет кулаком на чемберленский цилиндр».

…Организованный редакцией вечер поэта В. Маяковского откладывается в связи с похоронами Войкова. Объявляется Неделя обороны. На первой полосе статьи: «Проверим наше оружие», «Изучайте опыт гражданской войны», «Организуем победу заранее».

На первой полосе «Призыв» Маяковского:

На следующий день, не дожидаясь заказа, принес в редакцию стихи «Ну, что ж!».

Такое не в первый раз случилось и не в последний. Бывало, на предложенный заказ отвечал:

— Знаю, знаю, уже половина написана.

Какова тематика его вещей, опубликованных в «Комсомольской правде»? Такова же, как и тематика самой газеты «Комсомольская правда». Это и про «дела вузные, хорошие и конфузные», это (и в который раз!) война с бюрократами и поход за высокий урожай (хорошие слова — «Даешь на дружбу руку, товарищ агроном!»).

Злободневна? Молниеносный отклик? Да. Но ни разу — халтура, отписка.

Привычка Маяковского сжигать черновики лишила нас возможности глубоко судить о его работе над словом. Однако кое-какие свидетельства «взвешивания» поэтом каждого образа сохранились: как одно из них — одиннадцать вариантов одной строки для стихотворения «Добудь второй!». (Стихотворение писалось в связи с награждением комсомола боевым орденом Красного Знамени.) И это ежедневный «газетный» труд!

А вот говорит он сам: «Нужно сделать так, чтобы, не уменьшая серьезности своих вещей, сделать стихотворение нужным массе, т. е. когда стихотворение возьмут, положат на руку и прочтут его пять раз и скажут — хотя было и трудно понять, но, понявши, мы обогатили свой мозг, свое воображение, еще больше отточили свою волю к борьбе за социализм».

И как будто прямым ответом на это во время одного из выступлений Маяковского ему из зала протягивают записку: «А вы, товарищ Маяковский, не огорчайтесь тем, что некоторые говорят о вашей грубости и непонятности стихов. Если только вчитаться — все понятно и хорошо… тогда вы понятней и ближе. Комсомолка».

И вот что еще очень интересно. В редакции, в тесном кабинете заведующего отделом комсомольской жизни, обычны были импровизационные совещания с участием Маяковского не только по поводу содержания очередной газетной полосы, но и по поводу делового, конкретного обсуждения коллективом редакции новых его стихов.

— «Мы живем дыханьем октябрьской бури…» А не кажется вам, что слово «дыханье» с силой революции не вяжется? — это спросил «король информации» Орловский.

— Да, верно, пожалуй. Это сюсюканье получается. Кисель. Здесь надо сказать ударнее. Не стесняйтесь — ведь я еще не классик, меня и редактировать можно.

В окончательном варианте строка звучала иначе:

И в «Комсомолке» за 9 января 1929 года в подборке под общей шапкой «Это вам не 18-й год» — так злобно шипит обыватель. Мы не позволим баррикадные дни чернить и позорить!» появились стихи «Перекопский энтузиазм».

На этой же полосе примечание: «Мы хотим, чтобы новые поколения молодежи усвоили себе лучшие традиции тех боевых дней, чтобы они в будничные дела вносили пафос и энтузиазм фронтовой борьбы».

…Подробнее о Маяковском против обывателей в комсомоле.

Для ответа на стихотворение И. Молчанова «Свидание» он сам потребовал площади в газете:

— Зачем вы опекаете этих поэтических барашков? На третьей полосе зовете к борьбе, бичуете мещан, а «на литературной» странице отвели уголок в помощь начинающим мещанам.

Тогда и появилось «Письмо к любимой Молчанова». Но, по существу, цикл открывали стихи «Маруся отравилась». Дело в том, что редакция была завалена письмами о бесконечных проявлениях «комсомольского мещанства». Чем ответить? Поместить их обзор в подвале? Поручить видному педагогу солидную обобщающую статью? А если дать слово Маяковскому?

Журналист Н. Потапов отправился с толстенной папкой читательских писем в комнату-лодочку поэта на Лубянском проезде (благо, совсем близко жил он от Малой Черкасской, где помещалась редакция, и с тех пор, как 24 июня 1927 года зачислили Маяковского в ее штат, ежедневные звонки к нему и посещения его сотрудниками газеты стали обычными).

Вот тогда-то и написалось «Маруся отправилась».

И что любопытно, через несколько дней после публикации стихов в редакцию пришло письмо от… оскорбленного монтера Вани-Жана. Он оправдывался, ссылаясь на Пьера Безухова. А у Маяковского сделалось отличнейшее настроение…

Сатирические стихи Маяковского, напечатанные в «Комсомольской правде», составили последнюю его прижизненную книгу «Слоны в комсомоле».

В зале заседаний ЦК ВЛКСМ состоялась одна из первых читок «Клопа». Это была традиция — общественные комсомольские просмотры и читки новых произведений в Центральном комсомольском комитете, но на этот раз настроение в зале особенное: ребята чувствуют себя чуть ли не причастными к авторству.

«Мне самому трудно одного себя считать автором комедии. Обработанный и вошедший в комедию материал — это громада обывательских фактов, шедших в мои руки и голову со всех сторон, во все время газетной и публицистической работы, особенно по «Комсомольской правде».

А осенью 28-го года ЦК комсомола направил поэта В. В. Маяковского в шестимесячную командировку по маршруту Москва — Владивосток — Токио — Буэнос-Айрес — Нью-Йорк — Париж — Рим — Константинополь — Батуми. Цель командировки — «корреспонденции и освещение в газете «Комсомольская правда» быта и жизни молодежи и продолжение серии работ о странах мира после революции и войны».

И в этот раз, как всегда, отправляясь за границу, Маяковский оставил в редакции свои последние стихи. На страницах «Комсомолки» они появятся уже после его отъезда. Он за много километров от Союза, но в каждой комсомольской ячейке, раскрывая страницы очередного номера газеты, слышат работающего Маяковского.

Отнюдь не горячий поклонник всяческих юбилеев, Маяковский на вечере 26 мая 1928 года (отмечается трехлетие «Комсомольской правды») говорил о том, что это не только праздник газеты — это праздник общий, и его, Маяковского, праздник тоже.

Говорит секретарь ЦК комсомола А. Мильчаков: «Мое мнение о связях Маяковского с комсомолом? Помню, он сам заявил в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посвященном двадцатилетию его деятельности: «Связь моя с «Комсомольской правдой» гораздо глубже… Если выругают, то я не махну хвостом и не скажу: «Ах, так, тогда я ухожу в садоводство Муни». По вопросу о Маяковском вопрос решается таким образом, что человек читает стихи в комсомольской аудитории, и она расценивает его как своего писателя. Это — самый главный пункт, из которого можно сделать выводы». Это звучит прямо как кредо: «Комсомольская аудитория расценивает его как своего писателя. Да, мы считали его своим».

Понимающий все, а в чем-то и наивно-категоричный, большущий, грустный, он усмехался, довольный, когда по его знаку, толкаясь, спускалась молодежь с галерки, пробираясь в первые ряды партера. А со сцены уже гремело:

В феврале 30-го года Маяковский строит новые планы: «Я пойду в ближайшие дни на большое предприятие Москвы, соберу ребят, которые занимаются корявым писанием, переделыванием фактов в рифмы, не занимаются насущной жизнью на заводе, и постараюсь сделать такую же работу, как Трам… — создать поэму «Электрозавод».

Через полтора месяца Маяковского не станет… Но сперва еще несколько строк о жизни.

Работая над словом, Маяковский всегда очень точно знал, кому он это слово адресует.

Московская опытная школа по эстетическому воспитанию в 23-м году ставит «Мистерию-Буфф». После первого спектакля Маяковский вручает исполнителю роли Кузнеца специально для этого коллектива написанную концовку спектакля:

Детские стихи (настоящие советские детские стихи!) Маяковский писал с радостной и деловой увлеченностью.

В 29-м году его потрясла веселая пафосность пионерского слета: «Написать замечательную поэму, прочесть ее здесь — и потом можно умереть…»

По первой просьбе Кассиля в сборник «Вторая ступень», который тот готовил, Маяковский дал стихи «Товарищу подростку».

(По-моему, сегодня это самый необходимый лозунг воспитания школьников.)

…Жуткую весть о смерти Маяковского редакция «Комсомолки» получила первой. Звонила соседка поэта, наткнувшись у него на столе на удостоверение постоянного сотрудника «Комсомольской правды».

…А ударная бригада действовала. Я имею в виду уже не только ту литературную молодежь при «Комсомольской правде», которая, объявив себя ударной бригадой, поставила перед собой задачу — пропагандировать выставку Маяковского (не юбилейную, а отчетную!) в рабочем классе, добиться включения произведений Маяковского в учебную программу, организовать переводы его произведений на разные языки.

Маяковских — два? Маяковский — поэт-лирик и Маяковский — трибун, общественный деятель? Какая чушь!

Ну можно ли откровеннее о личном?

И ведь дело даже не в том, что и сегодня, случается, на вооружение принимаем маяковскую сатиру, маяковские лозунги. Думающему, ищущему юноше сегодня необходимы и «Во весь голос», и «Флейта», и «Облако», и «Про это…».

Через постижение личности Маяковского — цельной, страстной — растет и личность сегодняшнего юноши.

«Искусство не рождается массовым, — говорил сам поэт, — оно массовым становится в результате суммы усилий». Ищутся формы разговора о Маяковском, пропаганды поэзии Маяковского.

Но самый верный путь объяснять Маяковского — это самим жить, не дробя отпущенное нам время на время собственно личное и прочее, жить, не теряясь в суете сует, жить к миру всему причастными, жить для того,