Лёд Апокалипсиса 2

Глава 3 Чехарда

Что может быть забавнее гроба? Только таскать его с собой. А если волочь по ледяной апокалиптической пустоши, так вообще огонь.

Гроб был деревянным, уютным, изящным, любовно покрытым светлым лаком и я ни за что бы не взял его, если б он не оказался моего размера.

Откуда, собственно, в подсобке лесопилки тщательно отполированные, блестящие разным лаком, изумительного качества «готовые» гробы в количестве четыре штуки?

Конец света — странное такое время. Увидел, задумался, открыл, пощупал, примерил. Изнутри на меня смотрит тёмная бахрома (дорого-богато). Одиночество — это когда никто не смотрит, когда ты без внятного объяснения лежишь в гробу, будучи живым и не под веществами. Даже руки сложил. Размер подходящий, прям как под меня (только значительно потолстевшего) делали. Просторно, здорово. Попробовал в двойном спальном мешке. Всё ещё помещаюсь. А если с парой одеял? Нормалдос. Никаких шансов уйти без гроба.

Чёртов саркофаг был лёгким и красивым, как небольшая деревянная лодочка.

А ещё — в результате тщательных поисков по всей округе, нашёл только две штуки советских саночек, чьей «вместительности» категорически не хватает для моих целей.

Прикрутил довольно мощный крючок (как на деревенском туалете), чтобы запираться в гробу изнутри. Небольшие щели обеспечивают вентиляцию. Неторопливо разметил точки крепления, прикрутил к гробу дюралюминиевые полозья от советских саней. На пробу прокатил по снегу. Неплохо. Смазал. Из оранжевого автомобильного троса соорудил себе упряжку, чтобы раздавала нагрузку на плечи и грудь, а руки были свободны. В одной топор, в другой лыжная палка. Накидал внутрь директорских гантелей, для веса. Пробую делать круг у лесопилки. Всё ещё можно тащить.

Был такой старый пыльный голливудский фильм — Джанго, там этот самый Джанго таскал по пустыне гроб, а в нём пулемёт. Забавный был мужик, с сюрпризом. В моем случае груз — килограмм восемьдесят продовольствия и всяких вещей, который я определил как самые необходимые в путешествии.

Продолжал готовиться, отъедаться, отсыпаться, таскать гантели до изнеможения (понимаю, что за несколько дней физическую форму не восстановить, но лучше три дня тренировок чем ноль). В последний день занёс с утра в дом краску, чтобы оттаяла. До заката, при поддержке колченогой лестницы начертал на фасаде «своего» дома красным — «УБЕЖИЩЕ». Написал пару строк на тетрадном листе, оставил записку на столе. Здесь был Странник-один, не поминайте лихом, домом пользоваться так-то и так-то, дрова здесь, печная задвижка сбоку, продукты в подвале. Аривидерчи.

В натопленной кухне без стеснений разделся, тщательно намазался рафинированным оливковым маслом с головы до пят, особенно лицо, дал впитаться в кожу, вытер лишнее бумажным полотенцем. Проверил, почистил кремом обувь, всю одежду, снаряжение до последнего шнурка, продумал, что понесу в рюкзаке (по минимуму), что будет путешествовать в гробу. Пулемёта, к сожалению, не было.

Ранним утром следующего дня плотно позавтракал, сделал последние приготовления, пил горячий сладкий чай, зашёл в туалет, двинулся в путь. Провожала меня только хитроглазая ворона, сидящая на ветке, которой я напоследок кинул несколько кусков тушеной волчатины.

Не разгонялся. Тянуть гроб-сани сравнительно легко и всё же скорость это сильно замедляло. Тут нужен правильный темп, чтобы не устать.

Ковыляю. В морду лица дует мерзкий ветерок. Внутренний голос шепчет, что в доме всё ещё теплая печь.

Сверяю внутреннее ощущение времени с часами. Идти скучно, с непривычки слегка устаю. Берегу дыхание, немного замедляюсь, но не останавливаюсь. Лес слева кончился, начались неровные поля. Ветер со снегопадом усилился. Желудок напоминает, что недурно было бы пообедать. Рано. Надо топать.

После полудня. С очередного пригорка видно, что где-то в паре километров прямоугольный объект, сквозь снегопад не рассмотреть. Тем не менее сам факт его существования здорово прибавил оптимизма, дошагал на одном дыхании.

Впрочем, ничего, бляха-муха, особенного. Это укрытый снегом до середины, массивный передвижной вагончик, вроде строительного. Может, остальная стройплощадка занесена к хренам собачьим. Не суть.

Освобождаю дверь от снега, выбиваю ударом топора, щелкаю фонарём.

Действительно, четыре пустые двухэтажные кровати, два стола, множество деревянных коробов с инструментами, в углу недорогой телевизор, висит рабочая одежда, на столе замерзшая бутылка «буратино». Пошарил по углам. Кроме небольшого запаса сигарет и чая, большого и не до конца севшего фонаря, ничего ценного.

Было довольно много инструмента, взял только лом-карандаш, поместил в гроб. И то не знаю, пригодится ли.

До заката не меньше четырех часов и всё же решил сделать тут привал. Есть небольшой запас дров, но по возможности использовал найденные, в данном случае — безжалостно разгромил два инструментальных ящика.

Можно развести огонь на крыше. Или откопать площадку перед вагончиком. Время есть, выбрал второе. Отбивал крупные кубики, аккуратно помещал снаружи раскопок в виде примитивной стены от ветра. Когда окопался вниз на метр, перестал заморачиваться, просто кидал подальше. До черноты грунты с мёртвой травкой порядка двух метров. Зато ветер не дует.

Есть практическая причина, почему я ночевал в вагончике. И дело не только в том, что он дает небольшую защиту.

Существует такое выражение «вторая природа». Первая родилась «сама», это первозданная природа планеты Земля. Вторая это то, что понастроили и понасоздавали мы, человечество. Бескрайние поля и аккуратные клумбы с бычками, огороды и теплицы, наши города, дороги, гидроэлектростанции и мелиорация, осушенные болота и так далее. Банальный асфальт от горизонта и до горизонта. Тесные пятиэтажки, конечно. И, поскольку первая природа совершила решительный блицкриг на вторую, вместе с её создателями, отдаю себе отчет, что мне вообще-то нравилась вторая. Я являюсь её детищем. Люблю асфальт. Люблю здания из бетона, стекла и железа. Полимеры и механизмы. Я не чёртов эльф, который весёлой белочкой прыгает с веточки на веточку, поёт трагические песни и пьет водичку из волшебного ручья без риска подцепить холеру и кишечную палочку. Не сказочный орк с гномом, который живет в туннелях, пещерах и прочих метро. Я мать его, человек и мне критически нужны города. Ну, в крайнем случае, хотя бы скособоченный строительный вагончик.

Неторопливо разжёг костёр, для чего плеснул немного солярки из трактора с лесопилки.

Походный котелок, накидал в него снега. Рядом медный чайник. Подбрасываю дров, поднимался повыше, проверял, нет ли незваных гостей.

Мороз, ветер, одиночество и тоска, вот мои попутчики. Даже убить никто не пытается.

На костре немного погрелся сам, разогрел пищу, чайник. Попил и поел горяченького. Убрал за собой. Затащил гроб в вагончик, заперся, и спать лёг в нём же, предварительно разгрузив на замызганный стол. Почти сразу же уснул.

— А что, гроб не такая уж дебильная идея, — поцокал языком при виде рисунков волчьих следов вокруг вагончика. Значит, не забыли про меня. Уууу, щенки. Ну ладно.

Спешно разжёг костер, грел мясо и чайник, пил кофе, наскоро завтракал. Снова в путь. Как скверно, что даже компаса нет. При условии лёгкой метели определить, где солнце и ориентироваться хотя бы по нему — получалось с трудом.

Поднялся на пригорок. Раньше силуэт дороги был виден в рисунке снега и льда. Новое поле ровное как стол, никаких намеков на существование дороги под слоем снегов. То есть я окончательно «ослеп». Совершенно один в океане снега и льда.

— Блядь, сказал поручик Ржевский и грязно выругался.

Ну, какие варианты. Назад не пойду, значит — вперёд. Жаль местность сравнительно однородная: поля, полоски лесопосадок вдоль теоретически существующих дорог, снова поля, местами овраги, пустыри. Гор как ориентиров нет, струячить надо интуитивно, вдоль этих посадок, что не есть правильно. Был бы ЛЭП, использовал бы его, там хоть с одного конца будет город.

Делать нечего. Стараясь запомнить изгибы местности, очертания удаляющегося лесочка, пёр дальше. Несмотря на метель, тело как-то обвыклось.

Шёл весь день. От безделья много думал. Мысли перетекали одна в другую, без конкретных выводов и окончаний. Когда время приблизилось к пяти, подошёл к странноватому одинокому зданию, явно брошенному ещё при СССР. Высоченное, метров десять, из изъеденного кирпича. Заглянул в окно. Отчетливо воняет химией. Простой и ничем не интересный прямоугольник, внутри стылая земля без растений, мусор, немного щебня. Под крышей жили птицы, сейчас и они свою обитель покинули. Снега наметено знатно, но только в районе безобразных пустых окон. Остановлюсь в этом химскладе, только в гробу запрусь. От волков. Топора у них нет, внутрь не заберутся, только спать помешают, собаки серые. Ну, пистолет и АКСУ всё ещё с собой, посмотрим ещё кто кого. Человек всё ещё не лыком шит.

Четвертый день моего похода. Темп держу небольшой, усталости нет, продуктов хватит хоть до Африки, оборудование себя вполне оправдало, волки отстали, дров осталось на один раз, но это ерунда.

Главное, что бесцельным странствиям пришёл конец.

Дома. Морда лица, застывшая от холода, растекается в улыбке. Старые добрые хрущёвочки. Безлюдно, тоскливо, но не грустнее чем шароёбиться по заснеженным полям в условиях апокалипсиса.

Прямо передо мной одно из таких зданий. Обхожу, бреду, озираюсь, ищу следы людей и зверей. Следов нет, хотя выводы делать рано. Пять домов, стоят в линию, под одинаковым уклоном. Вероятно, небольшая улица. Если посмотреть, в паре сотен метров утопленные в снег красные крыши со следами ржавчины, тоже рядком. Наверное, параллельная улица, только домишки пониже.

Вдали есть ещё крыши, низенькие. Что мне нужно? Карта. Как говорили пираты, «где карта, Билли?». А он им и отвечал… у меня нет никакой карты!

Не факт, что тут валяется прямо подробный атлас или карта области, но надо же с чего-то начинать. Да и ночлег пора искать. Хватит прохлаждаться.

Здание почему-то тёмно-серое. Без изысков выбиваю подъездное окно, захожу: здравы будьте в вашем доме, принимайте гостя. Со скрежетом втаскиваю гроб. Будем считать, что это моя экстравагантная изюминка. Лестничный марш вверх. Первая же дверь показалась мне слишком бедной, обшарпанной. А если крайнюю левую? Красненький металл. Попробуем отмычку Иваныча. Отвертка, усиленная толстым железным кольцом. На ней небольшой гирляндой ключи-болванки, то есть без нарезок и углублений. Подходящая вставляется в замок, в гнездо отвертки и, если повезёт — поворачивается с некоторым усилием. Замок ломается к чертовой матери, но есть шанс и открыть, хрустом смяв штырьки-фиксаторы. Откуда подобные премудрости известны Иванычу?

Хрясь.

Подбираю, пробую. Оё! Получилось прямо с первой попытки. Захожу, сразу же тащу свой ручной гроб.

Квартира женская, вся какая-то нарочито розовая, свет окон приглушенный, гротескный портрет полуголой носатой девушки. Три комнаты, кухня, шкаф. В дальней громадная кровать, покрытая «розовым с золотым» одеялом, где обитал окоченевший труп хозяйки квартиры.

Поискал продукты. Две коробки с какими-то пророщенными ростками, соевое мясо в холодильнике. Это вообще едят?

Оставил пока в квартире гроб, прогулялся до пятого этажа. Лестницы на крышу нет. Люк под потолком на замке. Скорей всего ещё и завален сугробом. Ладно. Кручу головой, выбираю старенькую фанерную дверь, выбиваю ударом ноги, вхожу. Ищу балкон. Ага, в наличии, на кухне. Отковыриваю, выхожу с «сугроб». Сравнительно высокая точка обзора. Правда, снегопад мешает, рассмотреть размер населенного пункта пока не получается.

Ввалился обратно. Справа зал. На диване гора одеял и всякой одежды, среди которых женская голова, лицо укрыто каким-то платком. Посреди зала на веревке неподвижно висит неестественно посиневший труп невысокого роста мужичка с выпученными глазами.

Повешенье не самое простое самоубийство, дядь. В трех четвертях случаев шейные позвонки не ломаются, умирающий испытывает всю гамму эмоций и боли, бессилия, животного страха. Тело проходит через судороги, вываливается язык, сфинктеры освобождают содержимое мочевого пузыря и кишечника, мышцы напрягаются, так что могут сломать собственные кости. Короче, так себе смерть. Не рекомендую. Сейчас это счастье замерзло, но всё же…

Поднимаю топор, лезвием срезаю банальную бельевую веревку, смотанную в несколько слоев, труп с гулким грохотом падает. Уворачиваюсь, укрываю его одним из одеял.

Открываю наугад несколько полок серванта. В одной из них потасканный паспорт без обложки.

Сайнишев Петр Исаевич, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения. Пу-пу-пу. А что прописка?

Ижморский район, поселок Чехарда, улица Садовая, дом одиннадцать, квартира тридцать восемь. А ну-ка, проверим догадку.

Снаружи, на пострадавшей от моего пинка двери, помутневшие металлические цифры 38. Значит это та квартира, дом, улица и это поселок Чехарда. Каких только названий нет на свете. А где у нас поселок Чехарда по отношению к Городу?

Разозлившись от невозможности получить ответ на этот вопрос, принялся последовательно вскрывать все квартиры подряд (только некоторые на смог), постепенно спускаясь вниз. Руки болят, картинки квартир мелькают калейдоскопом. Внезапно на стене очередной квартиры на втором — карта области. Стоп. Присаживаюсь, тычу трясущимся пальцем с грязным ногтем, нахожу Ижмору, возле неё точечка Чехарда. К северу и чуть на восток от областного центра. Далеко.

В одной из квартир раздобыл портновский метр. По логике пропорции/масштаба, получается примерно стольник, может чуть больше.

Осмотрел квартиру вокруг себя. Хозяин явно пьющий одинокий педантичный медик, чьего трупа нет в наличии. Перетаскиваю сюда гроб, буду ночевать тут. Окна занесены почти доверху, света поступает мало.

Высокий металлический стул, пробиваю в нем дыру, вскрываю квадратный метр линолеума (это такая защита от пожара), в зале ставлю громадный алюминиевый поднос, посредине стул. В пробитую дыру в стуле вставляю гофрированную трубу от вытяжки, вывожу её в сторону приоткрытой форточки. Изолирую, фиксирую скотчем и кусками пищевой пленки из двадцать девятой.

Развожу маленький костёрчик, попутно убирая из зала всё, что может вспыхнуть от уголька из огня. Такой доморощенный вариант обогрева. Жаль, нет буржуйки, я бы её даже с собой возил.

Погрел еды, забаррикадировал дверь в квартиру, увалился спать. Чехарда, твою мать. Ну, прогресс налицо. К концу дня я знаю, где нахожусь, сколько мне пилить, есть населенный пункт под пополнение припасов и время, чтобы собраться с силами.

Бывают люди, которые вызывают отвращение, отрицательные ощущения, неприязнь — с первого мгновения.

Конец моему одиночеству. И это меня ни разу не порадовало.

Карта области снята со стены квартиры доктора, усилена тотальным слоем скотча от ветхости. Не хватает только компаса, нового термометра (прошлый, из гостеприимного дома — банально забыл взять с собой) и пополнения в рядах продовольствия. Мой план был в этом смысле прост как три рубля. Обшариваю дома, ищу термометр, компас, провизию и ценное барахло. Перемещаюсь, ориентируясь на свою временную базу без какой-то внятной системы. Просто разведка.

И вот я только что узнал, что в Чехарде есть ещё живые люди. Выжившие.

Ходил по сугробам, не таясь, потому что ни зверей, ни людей не видел. Только очередная, а может и та же самая ворона из поселка лесорубов наблюдала за моими пыхтениями, размеренно покачиваясь на покосившейся телевизионной антенне. Внезапно, из какой-то щели наперерез мне решительно двинулась тётка, которая тащила за руку вяло сопротивляющегося ребенка.

Женщина была немолода, с безвольным подбородком, круглым от жирности и слегка обвисшим лицом, злыми бегающими глазками. Что-то в её внешности сходу отталкивало.

— Молодой человек. Молодой человек. Почему вы не отвечаете? Молодой человееееек!

Да млять. Остановился. Молча дождался пока подойдут.

— Молодой человек. Вы обязаны нам помочь. Вот, у меня ребенок. Нужны продукты питания, вещи первой необходимости, топливо. Вы обязаны помочь женщине, которая оказалась в трудном положении! Мне нужны одеяла, лекарства, дрова. Вон у вас какой топор.

Она резко и зло одернула ребенка — девочку лет десяти, которую зачем-то привела с собой, та пыталась упасть или сесть. Тётка пригнулась и что-то прошипела девочке на ухо.

— А твоя мама всегда такая злая?

Тётку слегка тряхнуло, её глаза расширились от гнева.

— Мама добрая, — тихо ответила девочка и шмыгнула носом, опустила глаза. И добавила, значительно тише. — Но это не моя мама.

Тётка густо покраснела лицом, сунула руку в карман своей растрепанной меховой шубы явно с чужого плеча и принялась выворачивать воротник куртки девочки. У той блеснули слёзы.

Любопытно.

Легонько качнувшись, оторвал руку женщины от девочки, уверенно толкнул тётю-мотю в снег, одновременно придержал ребенка. Присел, чтобы уровень моих глаз совпал с её.

— Меня Дядя Антон зовут. Расскажи.

Она приблизилась ко мне. Лицо побелело. Зашептала.

— Я Дарина. Мама и папа умерли. Меня нашёл Дядя Юра. Мы прятались в подвале. Был ещё Серёжка и Стасик. А потом Дядя Юра заболел и тоже стал умирать. Лидия Евгеньевна пришла к нам, она взрослая. Только, только…

— Не слушайте её, она не в себе! Ребенку плохо! Что ты пристал к ней, извращенец! Насильник! Педофил! Караул! Полиция!

Тётка кое-как встала и попыталась кинуться, только не на меня, а на девочку. В левой руке блеснул внушительный кухонный нож. Двигаясь боком, оттеснил её чуть в сторону.

— Я не хотела есть Стаса! — прикрывшись мной, завизжала маленькая Дарина. — Он младший брат Майки, я его знала, он хороший! Ему было всего пять лет, Майа сказала он в следующей году пойдёт в нашу школу, в класс к Зое Степановне!

— Он был болен! — возразила женщина.

— Вы съели ребенка?! — я распрямился в полный рост.

— А что в этом такого? — тётка уперла руки в бока и посмотрела с вызовом. Прядь жирных волос выбилась из-под шапки на лоб. — Это вообще вас не касается, молодой человек. Вы обязаны мне помочь. А это…

— Я попаду в ад из-за вас, — за моей спиной взвилась девочка. У неё начиналась истерика, ритмичные завывания, подкатывал ливень из слёз.

— Дарина, смотри, у меня есть подруга ворона, только имя не придумал. Выше, на антенне.

На секунду девочка отвлеклась, посмотрела в сторону птицы, которая всё так же с любопытством наблюдала за странными человечьими делами.

Мой нож, за остротой которого я следил внимательнее, чем средневековые дамы за своим целомудрием, моментально покинул ножны и с отвратительным треском глубоко рассёк горло Алевтины как её там Евгеньевны.

Тётя покачнулась, выпучила глаза, уронила свой нож, попыталась схватиться за меня, чтобы сохранить равновесие. Я с отвращением отскочил и увлек в сторону Дарину.

— Не смотри. Всё. Не смотри. Повернись. На меня посмотри. Дарина! Помнишь сказку про Бабу Ягу?

— Да, — неуверенно протянула она.

— Это не настоящая Алевтина Евгеньевна. Настоящую она съела. Это баба Яга. И она ест детей, как в сказке. И я её убил. Не смотри.

— Бабы Яги не бывает, — неуверенно возразила девочка.

— Бывает. Нормальные женщины не едят детей. Пойдем, ты меня не бойся. У меня есть еда и огонь.

— Нам надо Серёжку освободить.

Сердце ёкнуло.

— Ну, показывай. Только чуть что прячься за моей спиной.

— А это правда твоя ручная ворона?

— Знакомая, но не ручная. Она на руки не идёт. Вороны как кошки, летают сами по себе. Потом кинем её еды, мы отойдем, она поест. Вороны умные.

Серёжка оказался подростком, бледным как смерть. Двумя наручниками (на каждую руку) прикован к какой-то скобе на стене подвала. Сидел, по пояс голый, глаза бессмысленные, безвольные.

Чертыхнулся. В подвале воняло как в хлеву, только таком, где сдохли все животные. Душно, при этом не то, чтобы тепло, просто не так холодно, как на улице.

Дарина сказала, что старая грымза прятала ключи от наручников в своей комнате. У подвала было изолированное помещение, с двумя диванчиками и кучей разнообразного хлама. Значит, тётя пыталась мародёрить.

Перерыв содержимое тумбочек и подключив к процессу поисков Дарину, стал выбрасывать уже проверенное за дверь. Мелькнула мысль, оставил ребенка за увлекательным занятием (которое заодно отвлекло её от истерики), сбегал к трупу. Ключи оказались во внутреннем кармане, который закрывался на аккуратную молнию. А ещё я узнал, что миф о том, что вороны выклевывают глаза — не миф. Моя подруга ворона подтвердила. Смотрится слегка жутко. В несколько взмахов топора присыпал трупешник снежком.

Раскрыл наручники, освободил запястья (остались внушительные грязно-темные следы), погрузил подростка на здоровенный кусок линолеума, укрыл и потащил в квартиру доктора.

Теперь у меня на попечении девочка Дарина и безумно худой пацан лет пятнадцати, Сергей. Оба спят на диване, я топлю квартиру аккуратными дровами. Пацан не разговаривает. Может, глухонемой? Тогда откуда она знает его имя? Скорее слегка повредился умом. Кстати, того самого «Дядю Юру» они тоже частично съели, не знаю уж в курсе девочка или нет, а вот я подвал проверил тщательно.