Леди, лёд и пули - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Эван Хантер (Глава 10) #10

Глава 10

Смотрителя здания, в котором жила Салли Андерсон, после ее убийства постоянно донимали полицейские. А теперь еще и монах явился. Смотритель не был религиозным человеком. Ни небеса, ни преисподняя его не интересовали, и с монахом ему говорить было не о чем. Он был занят важным делом — сыпал соль на тротуар, чтобы растопить наледь.

— Что вам нужно от нее? — спросил он брата Антония.

— Она заказала Библию, — сказал брат Антоний.

— Что?

— Библию. От «Ордена благочестивых братьев», — сказал он, полагая, что это звучит достаточно свято и торжественно.

— Ну и что дальше?

— Я из этого ордена, — торжественно произнес брат Антоний.

— И что дальше?

— Я хочу отдать ей Библию. Я поднимался наверх, но в ее квартире, если номер правильно указан на почтовом ящике, никто не отзывается. Мне подумалось, не сможете ли вы…

— Вы убедились, что никто не отзывается, — сказал смотритель.

— Верно, — сказал брат Антоний.

— И никогда никто не отзовется. Во всяком случае, она сама.

— Ах, мисс Андерсон переехала?

— Разве у вас нет контакта?

— Какого контакта?

— С Богом.

— С Богом?

— Разве Бог не посылает вам с неба ежедневную сводку новостей?

— Не понимаю, о чем вы говорите, сэр, — состроил обиженную гримасу брат Антоний.

— Разве Бог не посылает вашему брату стандартный перечень по всей форме, как полагается? Ну, кто отдал концы и куда отправился? — воскликнул смотритель, с рвением атеиста разбрасывая соль по тротуару. — В какое место назначения: в рай, в ад или в чистилище?

Брат Антоний молча глядел на него.

— Салли Андерсон умерла, — сказал смотритель.

— Очень прискорбно это слышать, — произнес брат Антоний. — Dominus vobiscum.

— Et cum spiritu tuo[9], — сказал смотритель — он воспитывался в католической семье.

— Да будет Господь милосерден к ее вечной душе, — сказал брат Антоний. — Когда она умерла?

— В прошлую пятницу вечером.

— Что явилось причиной смерти?

— Три дырки от трех пуль — это три причины для смерти.

Брат Антоний широко раскрыл глаза.

— Прямо здесь, на тротуаре, — сказал смотритель.

— А полиция знает, кто это сделал? — спросил брат Антоний.

— Полиция не знает, как правильно сморкаться, — сказал смотритель. — Вы газет не читаете? Об этом писали все газеты.

— Я не знал.

— Латынь отнимает у вас слишком много времени, как мне кажется, — сказал смотритель, разбрасывая соль. — Ваши kyrie eleison[10].

— Да, — сказал брат Антоний. Он никогда не слышал этих слов. Они хорошо звучали. Он решил использовать их в будущем. Употреблять kyrie eleison поочередно с Dominus vobiscum. Et cum spiritu tuo. Эта присказка — тоже очень хороша. И затем ему пришло в голову, что здесь наблюдается удивительное совпадение. Во вторник две пули получает Пако Лопес, а в пятницу три пули получает его поставщик.

И вдруг все это перестало выглядеть как мелочь. Два убийства были похожи на почерк крупных наркодельцов — «латиносов». Он даже спросил себя, надо ли ему ввязываться в такие разборки. Конечно, ему не хотелось лежать убитым в багажнике автомашины на стоянке у аэропорта Спиндрифт. Тем не менее он чувствовал, что натолкнулся на что-то такое, что может дать ему с Эммой по-настоящему большие деньги. Если они будут вести правильную игру. Поначалу, во всяком случае. У них будет достаточно времени для того, чтобы вступить в игру, как только они поймут, как это все происходит.

— Как она зарабатывала на жизнь? — спросил он смотрителя.

— Она была танцовщицей, — ответил тот.

Танцовщица, подумал брат Антоний. Ему тотчас представилось, как обучают танцам в школе Артура Марри. Когда-то, много лет назад, он был женат на одной даме, хозяйке закусочной. Она уговорила его ходить вместе на уроки танцев. Не в школу Артура Марри. И не в школу Фрэда Астора. Заведение называлось… Нет, не вспомнить. В общем, учиться танцевать «Ча-ча-ча». Она обожала «Ча-ча-ча». Когда брат Антоний в первый раз оказался в зале наедине с инструктором — хорошенькой брюнеточкой в облегающем платье, похожей скорее на шлюху, чем на учительницу танцев, он возжелал ее. Девушка сказала ему, что у него легкие ноги, что он знал и без нее. Он облепил руками ее маленькую атласную попку, и так они отрабатывали приемы. Но тут вошла жена, увидела их и решила прекратить уроки «Ча-ча-ча». «Легкий шаг» — вот как называлось то заведение. Но это было очень давно, еще до того, как с его женой произошел несчастный случай. В связи с этим случаем он отсидел год в тюрьме Кастлвью, по статье за убийство. Сколько воды утекло, подумал брат Антоний, kyrie eleison.

— В этом известном мюзикле, который идет в деловом центре города, — сказал смотритель.

— Что вы имеете в виду? — спросил брат Антоний.

— «Жирную задницу».

Брат Антоний никак не мог понять, о чем идет речь.

— Представление, — сказал смотритель. — В театре.

— Где именно? — спросил брат Антоний.

— Я не знаю, как называется театр. Купите газету. Может быть, найдете какую-нибудь на латинском языке.

— Благослови вас Господь, — сказал брат Антоний.

* * *

Телефон на столе Клинга зазвонил, как раз когда они с Брауном выходили из комнаты детективов. Он наклонился через перила и взял трубку.

— Клинг слушает, — сказал он.

— Берт, это Эйлин.

— А, привет, — сказал он. — Я собирался позвонить тебе попозже.

— Ты нашел ее?

— Там, где ты сказала. На заднем сиденье машины.

— Знаешь, сколько сережек я растеряла на задних сиденьях машин? — спросила Эйлин.

Клинг промолчал.

— Много лет назад, конечно, — сказала она.

Клинг опять промолчал.

— Когда была подростком, — сказала она.

Тишина затягивалась.

— Ну, — сказала она, — я рада, что ты нашел ее.

— Что мне с ней делать? — спросил Клинг.

— По-моему, ты не собираешься в мою сторону?

— Ну…

— В суд? В лабораторию? К окружному прокурору?

— Нет, но…

Она ждала.

— Вообще я живу рядом с мостом.

— Рядом с мостом Калм-Пойнт-бридж?

— Да.

— Ах, очень хорошо! Ты знаешь «Вид с моста»? На самом деле это под мостом. Маленький винный бар.

— А-а…

— Просто я не хочу нарушать твоих планов.

— Ну…

— Пять часов тебе подойдет? — спросила Эйлин.

— Я как раз ухожу из конторы, не знаю, когда…

— Этот бар находится в конце Лэмб-стрит, под мостом, прямо над рекой, его с другим не спутаешь. Итак, в пять часов. Хорошо? Я угощаю в награду за находку, скажем так.

— Ну…

— Или у тебя другие планы? — спросила Эйлин.

— Нет, других планов нет.

— Итак, в пять часов?

— Хорошо, — сказал он.

У Клинга было смущенное лицо.

— Что это было? — спросил Браун.

— Серьга Эйлин, — сказал Клинг.

— Что? — спросил Браун.

— Не важно, — ответил Клинг.

* * *

К трем часам дня они уже трижды обыскали маленькую контору Эдельмана на втором этаже, а может быть, и четырежды, если учитывать дополнительные полчаса, в течение которых они снова рылись в письменном столе. Браун хотел заканчивать. Клинг напомнил, что они еще не заглядывали в сейф. Браун заметил, что сейф заперт. Клинг позвонил в отряд «Сейфы и замки». Детектив, который взял трубку, сказал, что пришлют кого-нибудь в течение получаса. Браун закурил, и они снова принялись осматривать контору.

Контора была первой по коридору от лестницы. Возможно, это объясняло, почему Эндрю Флит выбрал ее для ограбления в июле. Грабитель-наркоман беспокоился только о быстроте операции и о конкретной цели. На матовом стекле входной двери было выведено золотом «Братья Эдельманы» и ниже — «Драгоценные камни». Миссис Эдельман сказала им, что муж работал один. Браун с Клингом заключили, что фирма получила название, когда еще был брат-партнер. Может быть, брат умер, а может быть, больше не участвовал в деле. Каждый сделал себе пометку, каждый — в своем блокноте: позвонить миссис Эдельман и уточнить этот факт.

Сразу за входной дверью была как бы прихожая шириной четыре фута, упиравшаяся в прилавок высотой до уровня груди. За прилавком была решетка — такая же стальная сетка, как и в клетке для содержания преступников в комнате детективов. Слева от прилавка находилась стеклянная дверь, укрепленная такой же защитной сеткой. Кнопка с обратной стороны прилавка при нажатии отпирала замок двери во внутреннее помещение. Но сетка не могла помешать грабителю просунуть дуло пистолета через любое отверстие, имевшее форму граненого алмаза, и потребовать, чтобы нажали кнопку, освобождающую дверной запор. Вероятно, так все и происходило в тот июльский вечер. Эндрю Флит ворвался в контору, наставил пистолет на Эдельмана и приказал ему отпереть дверь. Стальная сетка была столь же бесполезна, как и купальный костюм в метель.

Обратная сторона разделительного прилавка напоминала аптекарский шкаф: в нем было множество крохотных ящичков, и на каждом — наклейки с названиями камней. Никто не был в конторе Эдельмана с тех пор, как его убили, но удивительным образом все ящички были пусты. Из чего Клинг с Брауном заключили, что Эдельман положил свое добро в сейф и лишь потом отправился домой. Оба детектива с самого начала перед осмотром надели хлопчатобумажные перчатки и работали в них. Было непохоже, чтобы убийца побывал здесь, прежде чем отправиться на окраину и устроить засаду на Эдельмана в гараже под его домом, но ребята из криминального отдела еще не осматривали помещение, и детективы не хотели рисковать. Если бы они нашли остатки чего-нибудь, отдаленно напоминающего кокаин, они бы тотчас позвонили в центр. Они работали строго по правилам. Криминальный отдел не вызывали на место, которое не являлось местом преступления, если только у вас не было слишком серьезных оснований подозревать, что это место как-то связано спреступлением. Но пока у них не было оснований для таких подозрений.

Детектив из отряда «Сейфы и замки» приехал сорок минут спустя, то есть довольно быстро, учитывая состояние дорог. На нем был шоферский овчинный полушубок, ушанка, перчатки с начесом, толстые шерстяные брюки, пуловер с воротником под горло и черные резиновые сапоги. В руке он держал черный чемоданчик. Он поставил чемоданчик на пол, снял перчатки и потер ладони одну о другую.

— Ну и погодка! — сказал он и протянул правую руку. — Меня зовут Турбо, — сказал он и пожал руку вначале Брауну, а затем Клингу, которые, в свою очередь, представились ему.

Брауну показалось, что Турбо похож на изображение Санта Клауса в иллюстрированном издании «Ночь перед Рождеством», которое он ритуально читал своему ребенку в каждый сочельник. У Турбо не было бороды, но он был кругленьким человечком с ярко-румяными щечками, ростом не выше Хэла Уиллиса, но по крайней мере на ярд шире. Он снова стал быстро-быстро потирать ладони. Браун подумал, что он будет подбирать комбинацию, как это делал бы Джимми Валентайн.

— Где он? — спросил Турбо.

— В углу, — указал рукой Клинг.

Турбо поглядел.

— Я надеялся, что это старый сейф, — сказал он. — А этот ящик как новый.

Он подошел к сейфу.

— Старый сейф я бы раздолбал за три секунды. А на такой придется потратить время.

Он принялся изучать сейф.

— Знаете, с чем скорее всего придется столкнуться? — сказал он. — Главный шпиндель с контргайками отдельно от шпинделя, так что я не смогу пробить его через паз и разбить таким путем гайки.

Браун и Клинг переглянулись. Турбо словно говорил на иностранном языке.

— Ладно, поглядим, — сказал Турбо. — Вы не думаете, что он мог запереть сейф на дневную комбинацию? Напрасная надежда? — Он потянулся к номерному диску и остановился. — Криминальный отдел здесь был? — спросил он.

— Нет, — сказал Клинг.

— Вы поэтому носите перчатки Микки Мауса?

Оба посмотрели на свои руки. Они не снимали перчаток перед тем, как пожать руку Турбо. Кажется, это небольшое нарушение этикета не вызвало у него раздражения.

— С чем связано расследование? — спросил он.

— С убийством, — сказал Клинг.

— И без криминального отдела?

— Его убили на другой стороне города.

— Значит, здесь было его место работы?

— Точно, — сказал Браун.

— Кто уполномочивает меня открыть ящик?

— Это дело в нашем ведении, — сказал Клинг.

— Что это должно означать? — спросил Турбо.

— Означает, что вы можете приступать, — сказал Браун.

— Вот как? Попробуй расскажи моему лейтенанту о том, как я вскрыл сейф по наущению двух легавых из глухомани, — сказал Турбо и пошел к телефону. Помня о том, что криминальный отдел еще здесь не был, он открыл черный чемоданчик, извлек пару белых хлопчатобумажных перчаток и натянул их на руки. Три детектива стали похожи на официантов в модном ресторане. Браун представил себе, что сейчас один из них начнет разносить вазочки для ополаскивания пальцев. Турбо взял трубку, набрал номер и принялся ждать.

— Да, — сказал он. — Это Турбо. Попросите лейтенанта. — Он подождал. — Майк, — сказал он, — это Доминик. Я звоню с Норт-Гринфилд. Здесь два парня с окраины просят, чтобы я для них вскрыл сейф. — Он посмотрел на Клинга с Брауном. — Повторите, пожалуйста, как вас зовут.

— Клинг, — сказал Клинг.

— Браун, — сказал Браун.

— Клинг и Браун, — сообщил в трубку Турбо и снова принялся слушать. — Какой участок? — спросил он их.

— Восемьдесят седьмой, — сказал Клинг.

— Восемьдесят седьмой, — сказал Турбо в трубку. — Убийство. Нет, это рабочее место того парня, жертвы. Так что мне делать? Угу. Мне просто нужны гарантии от неприятностей, понимаешь, Майк? А то вдруг меня обвинят по статье об ограблении третьей степени. — Он снова слушал. — Какой еще документ об освобождении от обязательств? У кого такой есть? Нет, у меня такого нет. И что я должен сказать? Угу. Угу. Ты хочешь, чтобы они оба подписали или как? Угу. Угу. И этого будет достаточно? Ладно, Майк, ты начальник. Привет, — сказал он и повесил трубку. — Мне нужно, чтобы вы, ребята, выписали мне документ об освобождении от обязательств, — сказал он. — Который давал бы мне право открыть этот ящик. Достаточно одной подписи. А я скажу, как писать.

Он продиктовал текст Клингу, который записал все в блокноте и поставил свою подпись в конце страницы.

— Пожалуйста, проставьте дату, — сказал Турбо.

Клинг приписал число.

— А также добавьте ваше звание и номер значка.

Клинг приписал свое звание и номер значка — ниже.

— Простите за дотошность, — сказал Турбо, засовывая в карман листок бумаги, который Клинг вырвал из блокнота, — но если в этом сейфе есть что-нибудь ценное и оно пропадет…

— Правильно, вы просто хотите защитить себя от неприятностей, — сказал Браун.

— Верно, — сказал Турбо и бросил на него взгляд. — Итак, давайте посмотрим, не оставил ли он запор на дневной комбинации. — Он снова подошел к сейфу. — Очень многие, кто часто пользуется сейфами в течение дня, любят делать так: когда закрывают дверцу, поворачивают диск чуть-чуть, понимаете? Когда им нужно открыть, они просто возвращают диск на последнюю цифру. Это большая экономия времени. — Он медленно повернул диск и потянул за ручку. — Нет, не повезло, — сказал он. — Ну, теперь попробуем старый прием «пять-десять».

Детективы посмотрели на него.

— У многих людей плохая память на числа. Когда они заказывают сейф, то просят приготовить комбинацию из трех чисел по таблице умножения. Ну, скажем: пять, десять, пятнадцать. Или: четыре, восемь, двенадцать. Или: шесть, двенадцать, восемнадцать. Примерно так. Но очень редко доходят до девятки. «Девятка» — это о-го-го! Сколько будет трижды девять? — спросил он Клинга.

— Двадцать семь, — ответил Клинг.

— Да, это исключение лишь подкрепляет правило. Ну, давайте испробуем его.

Начиная испытывать комбинации из таблицы умножения, он сказал:

— Не знаете день рождения того человека?

— Нет, — сказал Браун.

— Потому что люди иногда используют даты рождения. Все, что легко запомнить. Ну, предположим, что он родился 15 октября 1926 года. Тогда комбинация будет такая: пятнадцать влево, девятнадцать вправо и двадцать шесть снова влево. Но вы не знаете день его рождения?

— Нет, — сказал Браун.

— Поглядите на телефон вон там. Что это за цифры на нем?

— Что? — спросил Браун.

— Телефонный аппарат. По которому я сейчас говорил. На письменном столе. Какие там первые шесть цифр? Иногда они используют первые шесть цифр своего телефонного номера.

— Вы хотите, чтобы я их списал? — спросил Браун.

— Да, перепишите их. Я пока еще только проверяю «шестерку» по таблице. Обычно я дохожу только до «одиннадцати», далее таблицы становятся слишком каверзными. Кто, к черту, знает, сколько будет трижды четырнадцать? — спросил он.

— Сорок два, — сказал Клинг, и Турбо кисло посмотрел на него.

— Хорошо, дайте мне тот телефонный номер.

Браун передал ему листок бумаги, на котором записал первые шесть цифр номера. Турбо испытал их.

— И тут не повезло, — сказал он. — Ладно, теперь вступает в дело тяжелая артиллерия. — Он открыл чемоданчик, извлек молоток и пробойник. — Самые лучшие взломщики в нашем городе работают в отряде «Сейфы и замки», — гордо сказал он и одним коротким ударом сковырнул цифровой диск. — Похоже на шпиндель, — сказал он. — Выясним через минуту. — Он начал колотить по обнажившемуся шпинделю. Шпиндель стал расплющиваться под ударами молотка. — Здесь перед вами то, что называется денежным ящиком. Это означает, что он сделан из толстых стальных листов с противоударным шпинделем, с медным листом внутри дверцы, чтобы ацетиленовая горелка была бесполезна. Если бы я знал, что увижу, то притащил бы нитроглицерин. — Он вдруг улыбнулся. — Я шучу. Самые лучшие взломщики в наши дни почти никогда не применяют взрывчатые вещества. Я только должен отогнуть сталь, пока не расковыряю достаточно широкую дыру, в которую войдет лапчатый лом. Когда доберусь до замка, я смогу его освободить и открыть дверцу. Устраивайтесь поудобнее. На это уйдет какое-то время.

Клинг взглянул на часы. Было десять минут пятого, а он обещал Эйлин, что встретит ее в пять. Он подумал, не позвонить ли ей, но решил не звонить.

— Нельзя ли чем-то посветить? — спросил Турбо.

Браун нажал выключатель на стене.

Турбо принялся за работу.

Он открыл сейф через двадцать минут. Судя по всему, он был очень доволен собой. Браун и Клинг горячо его поздравили, а потом встали на корточки, чтобы заглянуть внутрь.

В сейфе было не так много драгоценных камней. Несколько мешочков с рубинами, изумрудами, сапфирами, и один — с алмазами. Но на полочке в глубине сейфа лежали аккуратные пачки купюр. Всего детективы насчитали триста тысяч долларов сотенными банкнотами.

— Мы явно ошиблись в выборе профессии, — сказал им Турбо.

* * *

Детектив Ричард Дженеро стал неохотно снимать телефонную трубку после того, как два дня назад опрометчиво накричал на капитана из центра. Никогда не угадаешь, кто на другом конце провода. В этом таинство телефона. Но это не единственное таинство в жизни. Поэтому мать постоянно советовала ему не совать нос в чужие дела. Подобный совет представляется нелепым, если он обращен к полицейскому. Ведь работа полиции заключается как раз в том, чтобы совать нос в чужие дела. Когда во вторник в шестнадцать тридцать на столе Кареллы зазвонил телефон, Дженеро не бросился к нему. Карелла находился в другой стороне комнаты детективов: он надевал пальто, собираясь выйти. А если звонит опять тот капитан? Кажется, Карелла с капитаном — добрые друзья. Карелла много смеялся, когда он разговаривал с капитаном по телефону. А если капитан опять накричит на Дженеро? Телефон продолжал звонить.

— Снимет трубку кто-нибудь наконец? — застегивая пальто, крикнул через комнату Карелла.

Поскольку, кроме Дженеро, никого в комнате не было, то он быстро снял трубку, но не прижал ее к уху, опасаясь крика капитана.

— Алло! — произнес он, не желая называть свое имя.

— Попросите, пожалуйста, детектива Кареллу, — сказал голос на другом конце провода.

— Можно узнать, кто это? — осторожно спросил Дженеро.

— Передайте ему, что это Дэнни, — сказал голос.

— Да, сэр, — сказал Дженеро. Он не знал, кто такой Дэнни: тот же капитан, что звонил в воскресенье, или еще какой-нибудь капитан. — Стив! — крикнул он. — Это Дэнни.

Карелла подошел к своему столу.

— Почему телефон звонит всегда, когда я собираюсь выходить на улицу? — воскликнул он.

— Основное свойство телефона, — сказал Дженеро и улыбнулся, изображая улыбку ангела. Он передал трубку Карелле и пошел к своему столу, за которым он решал головоломку, подбирая слово из восьми букв, означающее «свойство кошачьих».

— Привет, Дэнни, — сказал Карелла.

— Стив? Я надеюсь, что не очень отрываю тебя от дел.

— Нет, все в порядке. Я слушаю. Что ты узнал?

В комнату детективов вошел Мейер. Он открыл дверцы перегородки и подошел к вешалке. Шапка, которую ему связала жена, находилась в правом кармане пальто. Он заколебался: надеть ее или не надеть? Затем он снял с полки свою синюю шляпу, прикрыл ею лысину, влез в пальто и приблизился к Карелле.

— Что значит «интересное»? — спросил Карелла.

— Ну, я подумал, не попробовать ли поговорить с девицей… Ну, с той, что не могла правильно назвать тебе время. Понимаешь, о ком я говорю? — спросил Дэнни.

— Ну да. С Квадрадо.

— Да. С той, что жила с Лопесом. Ну вот, я подумал: наплету ей что-нибудь. Потом скажу, что ищу место, где бы раздобыть чуток порошка. Попытаюсь разговорить ее. Понимаешь?

— Ну, и что здесь интересного, Дэнни?

— Ну, может быть, ты уже знаешь, Стив, а может быть, и нет…

— Ты о чем, Дэнни? — сказал Карелла, взглянул на Мейера и пожал плечами. Мейер тоже пожал плечами.

— В субботнюю ночь ее порезали, как колбасу.

— Что?

— Да. Она умерла в больнице Сент-Джуд вчера утром около одиннадцати часов.

— Кто тебе сказал?

— Женщина, которая живет с ней на этаже.

— Дэнни, ты… уверен?

— Я всегда проверяю источник, Стив. Я позвонил в Сент-Джуд перед уходом. Она умерла, это точно. Они все еще ждут, когда кто-нибудь придет востребовать тело. У нее есть родственники?

— Двоюродный брат, — сказал Карелла.

— Да, — сказал Дэнни и помолчал. — Стив… Ты по-прежнему хочешь, чтобы я продолжал искать пистолет тридцать восьмого калибра? То есть… Ведь ее порезали, Стив.

— Да, продолжай поиски, Дэнни, — сказал Карелла. — Спасибо. Большое спасибо.

— Всего хорошего, — сказал Дэнни и повесил трубку. Карелла не сразу положил трубку.

— Что нового? — спросил Мейер.

Карелла глубоко вздохнул и покачал головой. Не снимая пальто, он пошел к двери лейтенанта и постучал.

— Войдите! — крикнул Бернс.

Карелла снова глубоко вздохнул.

* * *

Потолок в заведении «Вид с моста» был украшен винными бокалами: подставки бокалов были закреплены между деревянными рейками, и стеклянные чаши обращены вниз, создавая впечатление огромного канделябра от стены до стены, сияющего отраженным светом от камина в одной из стен. Эта последняя была кирпичной, в отличие от других, облицованных деревянными панелями. Исключение составляла только одна — стеклянная, через это огромное окно, выходящее на реку, были видны буксиры, которые медленно двигались в быстро густеющих сумерках. Часы над баром напротив входа показывали полшестого вечера. Он постарался приехать в деловой центр города как можно быстрее, предоставив Брауну связаться с лейтенантом и сообщить ему удивительную новость, что в сейфе Эдельмана лежали триста тысяч.

Винный бар был полон в этот час. Мужчины и женщины, толпившиеся здесь, вероятно, работали в бесчисленном количестве судов, муниципальных зданий, нотариальных контор и брокерских фирм, в которых разместились юридические, экономические, законодательные и силовые правительственные структуры в этой самой старой части города. Стоял приятный гомон голосов, время от времени звучал смех, ощущение уюта создавали свечи в рубиновых подсвечниках на каждом круглом столе и огонь в камине. Клинг никогда не был в Англии, но, по его представлениям, паб в Лондоне в конце рабочего дня должен был выглядеть именно так. Он узнал помощника окружного прокурора, поздоровался с ним и затем стал искать Эйлин.

Она сидела за столиком у окна и смотрела на реку. Свеча в рубиновом подсвечнике отбрасывала блики на ее волосы. Она сидела, опершись подбородком о ладонь, задумчивая… И на секунду он заколебался, смеет ли он нарушать ее мысли. Он снял пальто, повесил у входа и направился к ее столику. Заметив его приближение, она отвернулась от реки.

— Привет, — сказал он. — Извини, что опоздал. Мы кое-что нашли.

— Я сама пришла только что, — сказала она.

Он выдвинул стул напротив нее.

— Значит, — сказала она, — ты нашел сережку.

— Как раз там, где ты сказала. — Он полез в карман пиджака. — Вот она. Возьми, пока опять не потерялась, — сказал он и положил блестящее золотое колечко на столик между ними. Он сразу увидел, что у нее на правом ухе была парная серьга. Он наблюдал, как она взяла серьгу со стола, левой рукой оттянула мочку левого уха, потом правой рукой закрепила серьгу. Этот жест вдруг болезненно напомнил ему, как снимала и надевала серьги Огаста — много-много раз, с особым женственным наклоном головы, с каштановым каскадом волос.

— Ну вот, — сказала Эйлин и улыбнулась и вдруг посмотрела на него как бы смущенно, словно ее застали за каким-то интимным действием. На секунду улыбка сбежала с ее уст. Она быстро поглядела туда, где официант принимал заказ у другого столика.

— Что ты предпочитаешь? — спросила она. — Белое или красное?

— Белое, пожалуй, — сказал он. — Но, послушай, я хочу заплатить сам. Не нужно…

— Совершенно исключено, — сказала она. — После всего того, что тебе пришлось для меня сделать.

— Ну, это пустяки…

— Оставь, — сказала она и сделала знак официанту.

Клинг умолк. Она поглядела на него, как сотрудница полиции, вдруг встревоженная чем-то необычным.

— Тебя это очень волнует, да? — спросила она.

— Нет-нет.

— То, что я угощаю.

— Ну… нет, — сказал он. На самом деле его это беспокоило. Когда он был женат на Огасте, больше всего его тревожил тот факт, что все прелести жизни оплачивались из ее огромного жалованья.

Теперь официант стоял уже у самого столика, в руке у него был список вин. Учитывая, что именно она сделала ему знак, и более не удивляясь женщинам, которые делали заказы, он протянул ей меню в кожаном переплете.

— Слушаю вас, мисс, — сказал официант.

— Я полагаю, что этот господин желает сделать заказ, — сказала Эйлин. Клинг поднял на нее глаза. — И еще он пожелает, чтобы чек принесли ему, — добавила она.

— Как вам угодно, — сказал официант и передал список Клингу.

— Я не очень хорошо разбираюсь в этом, — сказал он.

— И я тоже, — сказала она.

— Вы думаете о красном или о белом? — спросил официант.

— О белом, — сказал Клинг.

— О сухом вине?

— Ну… конечно.

— Позвольте предложить «Пуйи Фюме», сэр. Это хорошее сухое вино с привкусом дымка.

— Эйлин?

— Да, звучит хорошо, — сказала она.

— Да, гм… «Пуи Фу Мей», пожалуйста, — сказал Клинг, перевирая французское название вина, и вернул меню официанту так быстро, словно оно обжигало ему руки. — Звучит как китайское блюдо, — добавил он, когда официант отошел.

— Ты не видел французский фильм, классический, — сказала она. — Я забыла, как называется. С Жераром Филиппом и… Мишель Морган, по-моему. Она старше его, а он очень молод, и он ведет ее в модный французский ресторан…

— Нет, не смотрел, — сказал Клинг.

— В любом случае он пытается произвести на нее впечатление, и, когда официант приносит вино, которое он заказал, он наливает глоток в свой бокал, для пробы, и отпивает чуть-чуть. И она, и официант внимательно наблюдают за ним. А он причмокивает языком и говорит: «Вино отдает пробкой». Официант смотрит на него — а ведь они все негодяи, эти официанты-французы, как ты знаешь, — и тоже наливает себе в серебряную чашечку для пробы (не знаю, как такая называется), и тоже отпивает чуть-чуть, и держит какое-то время во рту, и все вокруг наблюдают за ними, потому что знают, что они любят друг друга. А больше всего на свете французы любят влюбленных. И в конце концов официант торжественно кивает и произносит; «Да, месье совершенно прав. Вино действительно отдает пробкой». И уходит за другой бутылкой. А Жерар Филипп улыбается, и Мишель Морган улыбается, и все кругом улыбаются.

Эйлин улыбнулась.

— Это очень милая сцена.

— Я не слишком люблю иностранные фильмы, — пожал плечами Клинг. — Те, что с субтитрами.

— Этот был с субтитрами, — сказала Эйлин. — Но он был великолепен.

— Эта сцена, должно быть, очень удачная, — предположил Клинг.

— Le Diable au Corps, вот как он назывался.

Клинг смотрел на нее, не понимая.

— Название, — сказала она, — означает «Дьявол во плоти».

— Это хорошее название, — подтвердил Клинг.

— Да, — сказала Эйлин.

— «Пуйи Фюме», — сказал официант и вытащил пробку. Он вытер горлышко бутылки салфеткой и налил немного вина Клингу в бокал. Клинг посмотрел на Эйлин, поднял бокал, поднес к губам, отпил чуть-чуть, подержал во рту, поднял брови и произнес:

— Это вино отдает пробкой.

Эйлин рассмеялась.

— Пробкой? — удивился официант.

— Я шучу, — объяснил ему Клинг. — Вино отличное.

— Потому что на самом деле, если…

— Нет-нет, вино отличное, правда.

Эйлин продолжала смеяться. Официант нахмурился, когда наливал ей, и затем наполнил бокал Клин-га. Он все еще хмурился, когда отошел от их столика. Они подняли бокалы.

— За деньки золотые и бурные ночи! — торжественно провозгласила Эйлин.

— Твое здоровье, — сказал Клинг.

— Мой дядюшка Мэтт всегда произносил этот тост, — сказала Эйлин. — Он пил как лошадь. — Она поднесла бокал к губам. — Было бы забавно, если бы вино и в самом деле отдавало пробкой, верно? — сказала она и сделала маленький глоток.

— Ну и как? — спросил Клинг.

— Нет-нет, очень вкусно. Попробуй, — сказала она. — По-настоящему теперь.

Он отпил.

— Хорошее?

— Да, — кивнул он.

— Вообще это была Мишелин Пресл, по-моему, — сказала она. — В главной роли.

Несколько секунд они молчали. На реке загудел буксир.

— Ну, — сказала она, — над чем вы сейчас работаете?

— Над тем убийством, о котором нам донесли, когда ты там была в субботний вечер.

— Ну и как это все выглядит?

— Загадочно, — сказал Клинг.

— Благодаря этому становится интересно, — сказала Эйлин.

— Наверное.

— Мой материал никогда не представляет собой загадку. Я всегда работаю приманкой для какого-нибудь психа в надежде, что он попадется на крючок.

— Я бы не хотел оказаться на твоем месте, — сказал Клинг.

— Да, порой становится страшно.

— Не сомневаюсь.

— Ну так вот. Угадай, как я пошла работать в полицию.

— Расскажи.

— Это все дядюшка Мэтт. В те деньки золотые и в те бурные ночи он сильно пил. Он был полицейским. Я любила его до смерти, поэтому я решила, что тоже пойду работать в полицию. Он работал в сто десятом участке в Риверхеде. Пока его не убили в баре. Он был даже не на службе. Просто сидел и потягивал виски, когда вошел какой-то негодяй с обрезом и с красным клетчатым платком на лице. Дядюшка Мэтт потянулся за своим служебным пистолетом, и тот парень пристрелил его. — Эйлин помолчала. — Тот негодяй взял из кассы пятьдесят два доллара тридцать шесть центов и ушел. Я все надеюсь, что когда-нибудь его поймают. Обрез и красный клетчатый платок. Я пристрелю его, не моргнув глазом.

Она моргнула обоими глазами.

— Жесткий разговор для женщины, а? — улыбнулась она. — А как насчет тебя? — спросила она. — Как ты в это влез?

— В свое время казалось, что это самое правильное решение, — сказал он и пожал плечами.

— А сейчас как? Это по-прежнему кажется самым правильным решением?

— Пожалуй, да. — Он снова пожал плечами. — Просто это несколько… изматывает.

— Угу, — сказала она.

— Ну, все вокруг, — сказал он и умолк.

Они еще глотнули вина.

— Над чем ты работаешь? — спросил он.

— В четверг, — сказала она. — Буду работать только вечером в четверг.

— И что это такое?

— Какой-то тип насилует медсестер у памятника Уорту. По дороге к метро, когда они пересекают парк у больницы. Знаешь этот парк? В китайском квартале?

— Да, — сказал Клинг и кивнул.

— Весьма большой парк для этой части города. Он нападает на тех, кто выходит от четырех до полуночи. Всего за последние три месяца напал на трех девушек. Он всегда насилует в безлунные вечера.

— Значит, как я понял, в этот четверг луны не будет.

— Совсем, — сказала она. — А тебе нравится эта песня?

— Какая песня?

— «В ночь безлунную».

— Я не знаю этой песни, — сказал Клинг. — Извини.

— Да, мы с тобой, конечно, не разыгрываем сцену «нам обоим нравятся одни и те же вещи», а?

— Я не знаю, что это за сцена, — насупился Клинг.

— Ну, как в кино. Какой твой любимый цвет? Желтый. У меня тоже! Какой твой любимый цветок? Герань. У меня тоже! Ура, нам нравятся одни и те же вещи! — Она снова рассмеялась.

— Ну, по крайней мере нам обоим нравится вино, — сказал Клинг, улыбнулся и снова доверху наполнил ее бокал. — Ты оденешься медсестрой? — спросил он.

— Да, конечно. По-твоему, это сексуально?

— Что?

— Медсестры. Я говорю про их форму.

— Никогда не думал об этом.

— У многих мужчин слабость к медсестрам. Возможно, они думают, что медсестры все это видели. Голых мужчин на операционных столах и так далее. Им кажется, что медсестры — опытные.

— Угу, — сказал Клинг.

— Однажды мне сказал один человек, с которым я встречалась, — он издавал книжки в мягких обложках, — он сказал мне, что если в названии книги будет слово медсестра, то книга разойдется миллионным тиражом.

— Это правда?

— Он мне так сказал.

— Наверное, он знает.

— Но медсестры тебя не заводят, а?

— Я этого не говорил.

— Я покажу тебе, как я выгляжу в форме медсестры, — сказала Эйлин и встретилась с ним глазами.

Клинг промолчал.

— И надо что-то делать с белым также, — сказала Эйлин. — С тем фактом, что форма медсестры белая. Как платье невесты, не так ли?

— Возможно, — сказал Клинг.

— Спорный образ, понимаешь? Опытная девственница. Очень немного сегодня невест-девственниц, — сказала она и пожала плечами. — Сегодня этого даже никто не требует, верно? Я говорю о мужчинах. Им не надо, чтобы невеста была девственницей, ведь так?

— Так, на мой взгляд, — сказал Клинг.

— Ты не был женат? — спросила она.

— Я был женат, — сказал он.

— Я не знала.

— Да, — сказал он.

— И?..

Клинг поколебался.

— Я недавно развелся, — сказал он.

— Извини, — сказала она.

— Хорошо. — Он поднял бокал, избегая ее настойчивого взгляда. — А как насчет тебя? — спросил он. Он глядел на реку.

— Все еще надеюсь, что явится мистер Правильный, — улыбнулась она. — Во мне все еще живет такая фантазия… Нет, я не должна была рассказывать об этом.

— Почему же? Рассказывай, — сказал он, не поворачивая головы.

— Ну, на самом деле… Это очень глупо, — сказала она. Он был уверен, что она покраснела. Хотя это могли быть просто красные блики от свечи и от подсвечника. — Я все фантазирую про себя, что рано или поздно одному из насильников повезет, понимаешь? Я не смогу вовремя вытащить пистолет, он сделает со мной то, что хочет, и вдруг окажется моим принцем!

Я влюблюсь, мы будем счастливы и заживем вместе. Пожалуйста, не рассказывай о моих фантазиях ни Бетти Фридан, ни Глории Стайнем. А то меня прогонят прочь из женского движения.

— Ты пересказала классические фантазии об изнасиловании, — сказал Клинг.

— Да, но я к тому же имею дело с настоящими насильниками, — сказала Эйлин. — И я знаю, что это не игра.

— Угу, — сказал Клинг.

— Тогда зачем мне фантазировать на эту тему? Я была на волоске так много раз…

— Может быть, это объясняет твои фантазии, — сказал Клинг. — Фантазии делают ее менее пугающей. Твою работу. То, что ты должна делать. Может быть, — сказал он и пожал плечами.

— Похоже, мы с тобой сейчас разыграли сцену «рассказываю тебе, а почему — не знаю».

— Да, похоже, — улыбнулся он.

— Кто-нибудь должен написать книжку про все разновидности типичных сцен, — сказала она. — Больше всех мне нравится сцена, когда убийца с пистолетом стоит перед человеком, который за ним охотится, и говорит примерно так: «Сейчас я могу рассказать тебе все. И мне ничего не угрожает. Потому что через пять секунд я тебя застрелю». И затем хвастливо и подробно рассказывает, скольких убил, скольких зарезал, как и почему.

— Да, если бы все было так просто! — улыбнулся Клинг.

— И еще мне нравится сцена «Ох! Ах!». Это когда нам показывают жену в постели с любовником, а затем как муж вставляет ключ в замок. И тут мы должны воскликнуть: «Ох! Ах! Сейчас начнется!» Ты, наверное, тоже обожаешь эту сцену.

Улыбка слетела с его губ.

Она заглянула ему в глаза, пытаясь прочесть что-то в них и понимая, что совершила какую-то ужасную ошибку.

— Я, пожалуй, попрошу принести счет, — сказал он.

Она знала, что в любом случае нельзя нажимать. В роли приманки она научилась терпению.

— Конечно, — согласилась она. — Мне тоже надо бежать. Ну, спасибо, что принес сережку.

— Не за что, — пробормотал Клинг, но он не глядел на нее, он подавал знаки официанту.

Они молча ожидали, когда подоспеет официант с чеком. Затем они вышли, вежливо пожали друг другу руки на тротуаре и разошлись в разные стороны.

* * *

— Я ненавижу сцены, которые играют за кулисами, — сказал Мейер.

— Тогда почему ты не пошел туда со мной? — спросил Карелла.

— Было достаточно противно слышать снаружи, как он кричит, — сказал Мейер. — Ты не хочешь рассказать, что произошло?

Они сидели рядом на переднем сиденье одной из самых новых машин полицейского участка. Каждый раз, когда они пригоняли машину, сержант Мерчисон выходил проверить, не появились ли на ней царапины и вмятины. Таким образом он хотел выяснить, кто несет ответственность за новые царапины или вмятины. Машина была уютной и теплой. Задние шины были зимние, с шипами. Хейз и Уиллис, которые пользовались машиной последними, сказали, что она уверенно бегает по льду. Карелла с Мейером ехали к дому Тимоти Мура, и у них не возникало проблем с заносами.

— Ну так рассказывай, — сказал Мейер.

— Все очень просто, — начал Карелла. — Девицу Пако Лопеса зарезали в воскресную ночь.

— Да ты что!

— Она умерла вчера утром в больнице Сент-Джуд.

— Где это случилось? — спросил Мейер.

— Очень просто. Чарли Кар нашел ее перед ее домом на Эйнсли-авеню. Все это есть в отчете об оперативной обстановке, Мейер. Сигнал «10–24» означает ножевое ранение, жертва отправлена в больницу Сент-Джуд.

— Кто принимал сигнал в воскресную ночь?

— Дело не в этом. Полиция не обнаружила ее до утра в понедельник. Ночное дежурство уже закончилось — которое от восьми до четырех.

— Как раз когда мы получили донесение! — сказал Мейер.

— Я вижу, ты начинаешь понимать.

— Так почему полиция не позвала нас?

— Они позвали.

— Тогда почему мы не получили сигнал?

— Скромность полицейских, — сказал Карелла. — Чарли Кар вызвал «Скорую помощь», санитары забрали раненую, и он поехал за ними следом в больницу. Девушка еще была жива, когда ее привезли. Так все выглядит в их донесении об оперативной обстановке, которое они составили по возвращении с патрулирования.

— В четыре часа утра? А в котором часу умерла девушка?

— Около одиннадцати.

— Это также есть в донесении об оперативной обстановке?

— Откуда? Я узнал об этом от Дэнни Гимпа.

— Вот это да! Стукач сшивает лоскутки в одеяло!

— Питер произнес такие же слова.

— Ну и что теперь?

— Теперь мы хотим спросить Тимоти Мура про дополнительный заработок его подружки.

— А что по поводу мисс Квадрадо?

— Ее зарезали, Мейер. По-твоему, это то же самое?

— Может быть, у убийцы кончились пули?

— Может быть. А может быть, это просто еще один из сотни случаев ударов ножом, которые происходят каждый день. Я хочу поговорить с ее двоюродным братом позже — он первый указал нам на нее, когда мы узнали об убийстве Лопеса. Может быть, он сумеет рассказать что-нибудь.

— Если это связано с кокаином…

— Возможно.

— Тогда это становится похоже на работу банды, — сказал Мейер. — А возиться с бандой я бы не хотел.

— Побеседуем еще раз с Муром, — сказал Карелла.

* * *

Чем больше город, тем больше совершаешь ошибок. Даже если бы они узнали о раненой Джуди Квадрадо, не факт, что девушка перед смертью сумела бы рассказать им что-то полезное. Даже если бы они допросили ее и вырвали у нее предсмертное заявление, все это необязательно привело бы к чему-то.

Карелла очень обрадовался, например, когда лейтенант Бернс сообщил ему, что Браун с Клингом обнаружили триста тысяч долларов сотенными купюрами в сейфе Марвина Эдельмана. Они надеялись, что его кровь окажется последней в серии убийств, совершенных при помощи одного и того же револьвера тридцать восьмого калибра системы «смит-и-вессон». Наличие такой внушительной суммы денег объяснялось профессиональной деятельностью жертвы: торговец драгоценными камнями за свой товар получал, разумеется, не жетончики на метро. Но почему такую сумму денег он хранил в конторском сейфе, а не на счету в банке или даже не в банковском сейфе для ценностей, — вот что представляло загадку для детективов. Но они не стали бы слишком задумываться об этом, если бы не кокаин. Другие жертвы так или иначе были связаны с «дурью». Когда на сцену выходит кокаин, непременно возникают большие деньги. А в сейфе Эдельмана и в самом деле оказались немалые деньги.

На уличном жаргоне кокаин получил целый ряд названий: кока, снежок, цветочная пыльца, санный след, Корина, девица, хлопья, звездная пыль, белая леди, сахарный песок, сладкая пудра и, конечно, нюхательный порошок. В сочетании с героином он назывался «спидбол», хотя в последнее время стало модно говорить «коктейль Белуши». Как его ни называй, кокаин — это проблема. На территории 87-го участка кокаиновые дельцы стали придумывать для своего товара «торговые марки». К маленьким полиэтиленовым пакетикам приклеивались ярлыки с надписями: «Крутой спуск», «Убийство первой степени», «Рвать когти», «Пучина», «Текучее серебро», «Веревочка», «Кума без ума», а также «Олли Кроллет» и «Питер Пуш» в честь белых пушистых кроликов из известных сказок. Но поскольку люди, продававшие наркотики, чести были лишены, буквально через несколько часов после того, как какой-нибудь дилер выбрасывал на улицу новый товар под названием «Дьявол», «Пророчество» или «Особый допуск», маленький грязный продавец, который находился на низшей ступени преступной иерархии, продавал точно такой же пакетик, только героина внутри почти уже не было: и наркоманы, и дилеры называли такой пакетик «отбитым». Но все-таки это был героин.

Кокаин — это немножко другое.

По самому последнему правительственному докладу, который передали в комнату детективов, за истекший год в США ввезли около шестидесяти метрических тонн кокаина на оптовую цену пятьдесят миллиардов долларов.

Кокаин был в моде.

В этом состояла самая большая проблема кокаина. Нюхали порошок не только парнишки в лохмотьях из трущоб. Легко было представить себе режиссера огромной студии в Голливуде, утром принимающего решение о том, чтобы потратить миллионы долларов на следующий фильм, а вечером отдыхающего в кресле на берегу океана, внимающего рокоту прибоя и нюхающего порошок с золотой ложечки, которую он носит на золотой цепочке на шее под сшитой у портного шелковой рубашкой. На самом деле, если у человека появляется желание начать нюхать белый порошок, то желательно быть одним из тех, кто зарабатывает самые большие деньги в стране. Любой работающий полицейский знал математику кокаина. Каждый работающий полицейский был также экспертом в метрической системе мер и веса. Для понимания экономики этого бизнеса необходимо знать, что унция кокаина равна 28,3 грамма, а килограмм соответствует 35,2 унции, или 2,2 фунта по английской системе мер «эвердьюпойс». Средний колумбийский фермер, производитель листьев коки, продавал их дельцу по доллару за фунт, то есть по два доллара за килограмм. К тому времени, когда сырье превращалось в гидрохлорид кокаина, а затем его снова и снова разбавляли, потом фасовали в пакетики и пускали в продажу, грамм уходил по цене от ста до ста двадцати пяти долларов в зависимости от качества. Астрономические суммы в торговле кокаином складывались из-за исключительно большого числа посредников, которые возникали между источником и потребителем, и бессовестного разбавления чистого продукта (90–98 процентов) в Южной Америке до 12 процентов при розничной продаже на улице.

Нельзя сказать, что Мейер и Карелла однозначно смотрели на связь кокаина с убийствами. С одной стороны, они стремились закрыть дело Лопеса/Андерсон/Эдельмана (и, возможно, Квадрадо). С другой стороны, если убийства имели отношение к южноамериканским гангстерам, которые базировались в Маджесте за рекой, в районе, который полиция прозвала «нашей маленькой Боготой», то у них не было уверенности, что им попалась как раз та банка с горошком, которую они особенно хотели открыть. Борьба с организованной преступностью не входила в круг их прямых обязанностей, и преступники из Колумбии были слишком крепкими орешками для парочки скромных щелкунчиков из 87-го участка. Когда они постучались в квартиру Тимоти Мура на втором этаже на улице Челси-плейс, они надеялись, что он сможет рассказать им об участии Салли Андерсон в крупной торговле наркотиками, которая давала ей «дополнительный заработок» и о чем намекала черная танцовщица Лонни, но они также надеялись, что эта версия была ошибочной. Пусть лучше они выйдут на психа, чем на наемного убийцу от колумбийской мафии.

За дверью была слышна музыка. Классическая. Струнные инструменты. Оба детектива ничего не понимали в музыке: они не узнали композитора. Музыка звучала очень громко и была хорошо слышна на лестничной площадке. Они снова постучали.

— Кто там? — раздался голос.

— Полиция! — крикнул Карелла.

— Одну минуту!

Они принялись ждать. Струнные инструменты уступили место ударным и затем тому, в чем Карелла узнал гобой. Сквозь мелодичный перезвон он услышал, как щелкнул замок. Дверь отворилась. Музыка еще громче хлынула на лестничную клетку.

— Привет, — сказал Тимоти Мур.

На нем была спортивная рубашка с гербом и названием университета Рэмси красными буквами. На нем также были коричневые вельветовые брюки и стоптанные домашние тапочки.

— Заходите, — сказал он. — Я пришел домой всего несколько минут назад.

Его квартира состояла из гостиной, спальни и кухни. В этой части города, так близко от университета, он, вероятно, платил за квартиру примерно шестьсот долларов в месяц. Входная дверь открывалась прямо в небольшую гостиную, обставленную мебелью из комиссионного магазина: здесь были диван, стулья, настольная лампа и некрашеные книжные шкафы, в которых блестели корешки толстых томов. Карелла заключил, что это были книги по медицине. В углу комнаты на вешалке висел скелет человека. На столике у дивана стоял телефон и еще маленький транзистор на батарейках, из которого громко звучала какая-то симфония, или соната, или, возможно, концерт. Приемник был одним из тех маленьких японских транзисторов, как у Дженеро. Принципиально отличался только в одном: у Дженеро он всегда был настроен на станцию, передававшую рок-н-ролл. За диваном виднелась дверь в спальню, где стояла неубранная кровать. С другой стороны еще одна дверь вела в кухню.

— Сделаю потише, — сказал Мур и сразу подошел к приемнику. Пока он возился с регулятором громкости, Карелла подумал: почему он вообще не выключит радио? Но промолчал.

— Ну вот, — сказал Мур.

Звук все еще был достаточно громким, чтобы вызывать раздражение. Может быть, Мур глуховат, подумал Карелла. Или старается скрыть волнение, А скорее всего самого Кареллу раздражала чужая привычка слушать музыку. Привычка тех, кто, возможно, был туговат на ухо.

— Нам не хотелось беспокоить вас в университете, — сказал он громко, чтобы его голос был слышен. Как раз в эту минуту вступили кларнеты. Или флейты, может быть.

— А нельзя ли сделать еще чуть потише? — сказал Мейер, явно не щадя чувств людей, которые могли страдать от физических недостатков.

— Ах, извините, — сказал Мур и сразу подошел к радиоприемнику снова. — Он у меня все время включен. Иногда я забываю, что очень громко.

— Имеются исследования, — сказал Мейер.

— Какие исследования?

— О том, как развивалась глухота у поклонников рок-н-ролла.

— В самом деле?

— В самом деле, — сказал Мейер. — От всех этих децибелов.

— Ну, я еще не оглох, — сказал Мур и улыбнулся. — Не желаете что-нибудь? Кофе? Спиртного?

— Нет, спасибо, — сказал Карелла.

— Ну, садитесь. Будьте любезны. Вы сказали, что пытались найти меня в университете…

— Нет, мы не хотели беспокоить вас в университете.

— Спасибо за это. В последнее время я несколько отстал от программы, и отрывать меня от лекций было бы нежелательно. — Он поглядел вначале на Кареллу, а потом на Мейера. — Ну, что нового? Есть хорошие новости?

— Нет, — сказал Карелла. — Мы пришли не поэтому.

— А я было подумал…

— Нет, мне очень жаль.

— Вы полагаете… есть еще шанс, что вы его найдете?

— Мы работаем над этим, — сказал Карелла.

— Мистер Мур, — сказал Мейер, — вчера мы долго беседовали с девушкой, которую зовут Лонни Купер. Она танцует в «Жирной заднице».

— Да, я знаю ее, — сказал Мур.

— Она рассказала нам про вечеринку, которая была в ее квартире неделю назад, в воскресенье. Про вечеринку, на которую вы не пошли.

— Да, — сказал Мур с озадаченным видом.

— Она подтвердила, что на вечеринке был кокаин.

— Подтвердила?

— Ранее мы слышали об этом из трех различных источников.

— Да? — произнес Мур. У него по-прежнему был озадаченный вид.

— Мистер Мур, — сказал Карелла, — последний раз, когда мы говорили с вами, мы спрашивали, имела ли Салли Андерсон отношение к наркотикам. Вы сказали нам…

— Ну, на самом деле я не помню в точности, что…

— Мы спросили, в частности, была ли она связана с наркотиками? И на этот вопрос вы ответили «нет». Мы также спросили, занималась ли она еще какой-либо противозаконной деятельностью, и вы также ответили «нет».

— Правильно. Насколько мне известно, Салли не была связана с наркотиками и не занималась никакой противозаконной деятельностью.

— Вы по-прежнему утверждаете это?

— Да.

— Мистер Мур, четыре различных человека на сегодняшний день поведали нам, что Салли Андерсон нюхала кокаин на той вечеринке.

— Салли? — Он затряс головой. — Нет, извините. Я не могу поверить в это.

— Вы ничего не знали про эту ее привычку?

— Видите ли, кокаин не дает привыкания. Я говорю только строго с точки зрения физиологии. Абсолютно никаких нет признаков того, чтобы возникала потенциальная зависимость от чистых эфиров. Никаких вообще.

— А как насчет психологической зависимости?

— Ну, это другое дело. Но когда вы спросили, была ли у Салли привычка…

— Мы спросили, знали ли вы про эту ее привычку, мистер Мур.

— Я делаю исключение для слова «привычка», вот и все. Но как бы то ни было, в ответ на ваш вопрос я скажу, что не верю, что Салли Андерсон употребляла кокаин. Как и другие наркотики, если на то пошло.

— А как насчет марихуаны?

— Марихуану я не считаю наркотиком.

— Мы обнаружили волокна и семена марихуаны в ее сумочке, мистер Мур.

— Это очень вероятно. Но, как я сказал, я не считаю марихуану саму по себе наркотиком.

— Мы также нашли остатки кокаина.

— Это удивляет меня.

— Даже после того, что мы рассказали вам про вечеринку?

— Я не знаю, кто сказал вам, что Салли нюхала кокаин…

— Хотите услышать их имена?

— Да, если можно.

— Тина Вонг, Тони Асенсио, Майк Ролдан и Лонни Купер.

Мур тяжело вздохнул и покачал головой.

— Не понимаю, — сказал он. — У меня нет оснований не доверять вам, но…

— В вашем присутствии она никогда не употребляла кокаин, так?

— Никогда.

— И это полная неожиданность для вас?

— Да. Я просто поражен.

— Мистер Мур, когда вы встречались с мисс Андерсон, случалось ли вам видеться с ней по воскресеньям?

— По воскресеньям? — повторил он, и в эту минуту зазвонил телефон. — Извините, — сказал он и поднял трубку. — Алло! — сказал он. — Привет, мама! Как ты поживаешь? — сказал он и умолк, слушая ее ответ. — Нет, ничего нового. Вообще тут у меня сидят два детектива. Те, что работают над этим делом. Нет, еще нет. — Он снова замолчал на несколько секунд. — По-прежнему очень холодно, — сказал он. — А у тебя там как? Ну, мама, шестьдесят восемь градусов по Фаренгейту — это не холодно, на мой взгляд. — Он закатил глаза к потолку и затем сказал: — На самом деле я не уверен. В настоящее время у меня сессия. Может быть, когда будут весенние каникулы, посмотрим. Я знаю, что давно уже не приезжал, мама, но… Ну, август был не так давно. Нет, восемь месяцев не прошло, прошло только шесть месяцев. Даже меньше шести месяцев. Ты хорошо себя чувствуешь? Как твоя рука? Вот как? Мне очень жаль, что так случилось. И ты к нему пошла? Ну, и что, он сказал, это было? Ну, вероятно, он прав. Мама, он ортопед, конечно, он должен разбираться в этом лучше меня. Что? Ну, мама, пока нет… Спасибо тебе, но я еще не стал врачом. Пока еще нет. Мое мнение почти ничего не стоит. Ну… Угу… угу… Ну, если тебе приятно думать, что я спас жизнь тому мальчику, очень хорошо. Но от этого я еще не врач. Да, любой человек мог сделать то же самое. Прием Геймлиха. Геймлиха. Мама, какая разница, как пишется это имя? — Он снова закатил вверх глаза. — Мама, но я действительно больше не могу разговаривать, у меня сидят детективы… Что? Да, я скажу им. Я уверен, что они делают все от них зависящее. Но я им скажу тем не менее. Да, мама. Я тебе скоро позвоню. До свидания, мама.

Он положил трубку, вздохнул с облегчением, обернулся к детективам и пояснил без надобности:

— Мать.

— Она еврейка? — спросил Мейер.

— Мать? Нет-нет.

— А говорила, как еврейка, — сказал Мейер и пожал плечами. — Может быть, все матери — еврейки, кто знает?

— Ей одиноко одной, — объяснил Мур. — После того как умер отец…

— Очень сочувствую, — сказал Карелла.

— Ну, уже прошло какое-то время. С июня. Говорят, нужен по меньшей мере год, чтобы оправиться после смерти или развода, и матери по-прежнему очень тяжело. Салли старалась облегчать ее страдания, но теперь… — Он покачал головой. — Просто ей так сильно не хватает его… Он был прекрасным человеком, мой отец. Он был врачом, как вы знаете. Хирургом. Я тоже хочу стать хирургом. Он заботился о нас так, словно мы были королевской семьей. Даже после того, как умер. Создал условия, чтобы мама не голодала до конца жизни. Даже мне оставил достаточно денег, чтобы я мог закончить медицинский факультет и затем открыть свою практику. Прекрасный человек. — Он снова покачал головой. — Простите, что прервал вас. Вы спрашивали…

— Что это вы говорили про прием Геймлиха? — спросил Карелла.

Мур улыбнулся.

— Когда я приезжал домой в августе, произошла такая история. Мы были в ресторане, и я вижу — у одного парнишки лицо стало совершенно красным. Это был кубинец двенадцати лет, празднично одетый для торжественного воскресного семейного обеда. Мать решила, что я спятил, когда я обхватил парнишку сзади на уровне груди и пару раз его сильно тряхнул. Я уверен, вам знаком этот прием.

— Да, — подтвердил Мейер.

— Как бы то ни было, это помогло ему, — скромно сказал Мур. — Его родители были очень благодарны. Можно сказать, что я своими руками освободил Кубу. И, конечно, с тех пор я стал героем для моей матери.

— Сын — врач! — сказал Мейер.

— Да, — улыбнулся Мур.

— Хорошо, — сказал Карелла.

— Итак, о чем мы говорили?

— Про воскресенье и про Салли.

— Угу.

— Вы виделись с ней по воскресеньям?

— Иногда. Обыкновенно она бывала очень занята по воскресеньям. Воскресенье было ее выходным днем. В этот день они не давали вечерних представлений.

— Была занята чем?

— Ну, в основном всякими мелкими делами. Бегала туда-сюда. Случалось, мы виделись. Но очень редко. Тогда мы разглядывали витрины, иногда ходили в зоопарк или в музей, примерно так. По большей части Салли любила оставаться одна в воскресенье. Во всяком случае, в дневное время.

— Мистер Мур, вам случалось отправляться с ней в район окраин? Когда вы встречались с ней в те воскресные дни, вы когда-нибудь отправлялись в сторону окраин?

— Ну конечно. В сторону окраин?

— На окраину, — сказал Карелла. — На угол авеню Калвер и Восемнадцатой.

— Нет, — сказал Мур. — Никогда.

— А вы знаете, где это находится?

— Разумеется.

— Но вы никогда не ходили туда с Салли?

— С какой стати? Это один из самых паршивых районов у нас в городе.

— А Салли ходила туда одна? В воскресенье?

— Могла. Почему вы спрашиваете? Я не понимаю…

— Потому что Лонни Купер сказала нам, что Салли отправлялась туда каждое воскресенье за кокаином для себя и для нескольких человек, занятых в шоу.

— Ну вот, мы снова вернулись к кокаину. Я уже сказал: насколько мне известно, Салли не была связана ни с кокаином, ни с другими наркотиками.

— За исключением марихуаны.

— Которую я не считаю наркотиком, — сказал Мур.

— Но определенно не кокаин. Который, по вашему мнению, не создает привыкания.

— Это не просто мое мнение, мистер Карелла. Это некоторым образом… Почему вы обо всем этом спрашиваете?

— Вы знали, что Салли снабжала кокаином труппу?

— Не знал.

— Она скрывала это от вас, так?

— Я не думал, что между нами могли быть секреты. Но если она занималась противозаконной торговлей или… я не знаю, как правильно назвать…

— Да, вы правильно назвали, — сказал Карелла.

— То она скрывала это от меня. Я не догадывался.

— В какой степени она тратила деньги, мистер Мур?

— Простите?

— У вас не возникало, скажем, ощущения, что она живет не по средствам?

— Не по своим средствам?

— Ну, учитывая то, что она зарабатывала в театре.

— Никаких ощущений не возникало. Одевалась она хорошо. И мне кажется, она редко в чем себе отказывала… Мистер Карелла, если вы объясните, что вас интересует…

— Один человек, с которым мы говорили, намекнул, что у Салли был дополнительный заработок. Мы знаем наверняка, что она доставляла кокаин, пусть и в ограниченных количествах. Нам бы хотелось знать, не была ли ее деятельность в области торговли наркотиками шире.

— Мне очень жаль. Я рад вам помочь, но до последней минуты я не ведал, что она хоть как-то была связана с наркотиками.

— За исключением марихуаны, — снова сказал Карелла.

— Ну да.

— Вы можете предположить, какой она могла иметь еще приработок?

— К сожалению, нет.

— Она не подрабатывала как проститутка? — спросил Мейер.

— Конечно, нет!

— Вы уверены?

— Абсолютно. Мы были очень близки. Практически мы проводили каждый день вместе. Я бы наверняка знал…

— Но вы не знали насчет кокаина.

— Нет, не знал.

— Она когда-нибудь говорила с вами о любой посторонней деятельности? О любом занятии, которое могло давать приработок?