Леди, лёд и пули

Глава 7

Обещали только снег. Но к утру пошел мокрый снег, а потом и просто дождь. Улицы стали скользкими. Карелла чуть не упал по дороге к метро. Когда он был маленьким, мать рассказывала ему две страшные истории, и одна из них запомнилась ему на всю жизнь. Первая история была про дядю Чарли, которого он никогда не видел. Подстригая брови, он случайно выколол себе глаз ножницами. Карелла иногда подстригал брови в парикмахерской, но никогда не рисковал это делать сам. Мать также рассказывала ему про дядю Сальваторе, который поскользнулся на льду у дверей своей галантереи на Калмз-Пойнт и хлопнулся на спину; с тех пор он прикован к инвалидному креслу. Поэтому, когда Карелла видел наледь на тротуаре или на дороге, он шагал по ней или ехал с крайней осторожностью.

Карелла знал (и, кстати, любил) своего дядю Сальваторе. И всегда, когда дядя Сальваторе спрашивал его, почему он не носит шляпу, Карелла чувствовал себя немного виноватым.

— Ты должен носить шляпу, — говорил дядя Сальваторе. — Если будешь ходить без шапки, сорок процентов твоего тепла будет уходить через голову, и ты замерзнешь.

Карелла не любил шапок. Он сказал дяде, что не любит шапок. Дядюшка покрутил указательным пальцем у виска.

— Паццо, — сказал он, что по-итальянски означало «идиот». Тот самый дядюшка рассказал ему единственный анекдот про галантерею, который Карелла слышал в жизни.

— Итак, приходит один человек в галантерею, — рассказывал дядюшка. — Галантерейщик подходит к нему и говорит: «Слушаю вас, сэр, что у вас на уме?» А человек отвечает: «На уме у меня срамные губы, но покажите мне шляпу».

Эту историю дядюшка рассказал, когда Карелле было шестнадцать. Они находились в галантерее дядюшки, которой он по-прежнему успешно управлял из инвалидного кресла. Он умер три года спустя.

В то утро Карелла ехал на работу целых два часа. В метро он размышлял, что купить Тедди на Валентинов день, то есть сегодня, в воскресенье, когда все магазины закрыты. Он хотел приобрести что-то вчера, до того, как ему было поручено расследовать дело об убийстве Салли Андерсон. Тедди сказала ему за завтраком с таинственной улыбкой, что купит ему подарок днем и преподнесет вечером, когда он придет с работы. Он сказал ей, что торопиться не надо: несмотря на завтрашний праздник День президентов, много магазинов будет открыто, и, кроме того, дороги расчистят и посыплют песком. Тедди сказала, что она уже «назначила». «Что назначила?» — думал он.

Мейер Мейер носил на голове подарок, который он получил от жены на Валентинов день.

Подарок представлял из себя вязаную шапочку, которая заставила бы дядюшку Сальваторе сиять от гордости. Жена Мейера Сара связала шапку сама. Это была белая шапочка, расшитая по краю красными сердечками. Мейер прохаживался по комнате детективов, гордо демонстрируя ее.

— Если на тебе такая шапочка, то уже никто не подумает, что ты лысый, — сказал Такаши Фудживара. Тут появился Карелла. — Привет, брат, — сказал он.

— О-хай-о, — сказал Карелла.

— Что значит «никто не подумает»? — спросил Мейер. — Разве я лысоват? — спросил он у Кареллы.

— Нет, ты очень волосатый, — сказал Карелла. — Где ты взял эту шапочку?

— Сара связала. На Валентинов день.

— Очень красивая, — сказал Карелла. — Лейтенант здесь?

— Был десять минут назад, — сказал Фудживара. — А ты что получил на Валентинов день?

— Убийство, — сказал Карелла.

— Пожмите руки с Клингом, — сказал Фудживара, но Карелла уже стучал в дверь лейтенанта и не слышал.

— Заходите! — крикнул Бернс.

Карелла открыл дверь. Лейтенант сидел за столом и внимательно рассматривал открытую крышку от коробки конфет.

— Привет, Стив, — сказал лейтенант. — Здесь подробно изображены все конфеты и их содержимое. Хочешь одну?

— Спасибо, Питер, нет, — сказал Карелла.

Бернс продолжал изучать картинку, водя по ней пальцем. Он был крепко сложен, волосы его были седеющие и редеющие, у него были жесткие голубые глаза и крючковатый нос, который ему сломали железной трубой, когда он был патрульным в Маджесте, и который удивительным образом зажил без следов травмы, за исключением едва заметного шрама на переносице. Этот шрам был совершенно незаметен, кроме тех случаев, когда Бернс прикасался к нему пальцем. Он трогал свой шрам, когда сталкивался с особенно трудным вопросом, который требовал от него серьезного умственного напряжения. И он трогал свой шрам сейчас, изучая ассортимент конфет на внутренней стороне крышки.

— Это мне подарили на Валентинов день, — сказал он, трогая пальцем шрам на носу и изучая картинку с надписями.

— Я надеюсь получить свой подарок вечером, — сказал Карелла, словно защищаясь.

— Ну так съешь конфету-другую сейчас, — сказал Бернс и выудил квадратную шоколадную конфету из коробки. — Квадратные всегда с карамелью, — сказал он. — Мне не нужно смотреть на рисунок, чтобы узнать про карамель. — Он откусил от нее кусочек. — Видишь? — жуя и улыбаясь, сказал он. — Вкусная. Угощайся, — сказал он и подвинул коробку к краю стола.

— Питер, нам придется проверить сто четырнадцать человек, — сказал Карелла. — Всех в труппе «Жирной задницы». Именно столько человек нам с Манером придется допросить, чтобы найти ниточку к убийству танцовщицы.

— Какая связь между ней и этим типом Лопесом? — жуя, спросил Бернс.

— Мы пока не знаем.

— Наркотики? — спросил Бернс.

— Мы не знаем. В лаборатории проверяют.

— Он был ее дружок или знакомый?

— Нет. Ее дружок — это студент медфака в Рэмси.

— Где он был, когда девушка погибла?

— Сидел дома, занимался.

— Кто сказал?

— Он сам.

— Проверь.

— Проверим. Тем временем, Питер…

— Дай-ка попробую угадать… — сказал Бернс. — Ты уверен, что не хочешь такую? — спросил он и взял еще одну конфету из коробки.

— Спасибо. — Карелла покачал головой.

— Тем временем, — сказал Бернс, — я попытаюсь угадать, что ты хочешь от меня.

— Чтобы ты дал нам третьего, — сказал Карелла.

— И кто у тебя на уме?

— Берт Клинг.

— У Берта своя головная боль в последнее время.

— Что ты имеешь в виду?

— Он подцепил убийство вчера ночью.

— Ну, тогда не он, — сказал Карелла. — Кого ты можешь дать?

— Кто сказал, что я могу дать кого-то?

— Питер, про эту девушку написали все газеты.

— Ну так что?

— О ней будут писать, пока будет идти шоу. А это очень долго.

— И что же?

— Ну, сколько пройдет времени, прежде чем начальник розыска снимет трубку и устроит тебе небольшую встряску? «Привет, Питер! Как там насчет той танцовщицы? Ну, в том популярном мюзикле? Ниточку нащупали, Питер? Звонят, понимаешь, репортеры, пресса не дает покоя… Что вы там делаете, Питер, ведь убивают людей!»

Бернс поднял глаза.

— Оставь в покое начальника розыска, — сказал он. — Начальник розыска не должен приходить сюда на работу каждый день. У начальника розыска великолепный угловой кабинет в здании штаб-квартиры в деловом центре. И если начальник розыска думает, что мы продвигаемся слишком медленно в этом деле, тогда, может быть, мы напомним ему, что для начала это было не нашим делом, девушка была убита в Мидтаун-Ист, а не на территории участка восемьдесят семь. Нашим делом является убийство мелкого наркоторговца, наркодилера, если это интересно начальнику розыска, хотя, на мой взгляд, его это не заинтересует. Итак, Стив, если ты хочешь здраво обосновать свою просьбу, связанную с тем, что тебе нужно допросить сто четырнадцать человек… неужели столько людей занято в шоу?

— Да, сто четырнадцать.

— Если ты придешь ко мне и скажешь, что вам с Мейером понадобится неделя, десять дней, две недели, сколько бы вам ни понадобилось для допроса всех ста четырнадцати, а преступник будет шнырять по городу с пистолетом тем временем… Если ты изложишь свою просьбу логично и здраво, и не будешь угрожать мне тем, что может подумать начальник розыска…

— Хорошо, Питер, — улыбнувшись, сказал Карелла. — У нас с Мейером допрос всех этих людей займет по крайней мере десять дней, а убийца тем временем будет шнырять по городу с пистолетом. Мы могли бы сократить срок расследования до пяти дней, если только не выйдем на что-нибудь раньше. И я прошу одного человека в помощь. Дай нам третьего, Питер. Кого ты можешь дать?

— Никого, — сказал Бернс.

Она пыталась вспомнить, как давно это было. Годы и годы, уж это точно. А сейчас он, наверное, посчитал бы это фривольностью… Согласится ли он принять в качестве подарка?.. Она еще могла передумать… Или он решит, что это непозволительная причуда для женщины ее лет — она давно не та молоденькая девушка, на которой он женился? Ну, а кто вообще сохранил молодость? — размышляла Тедди. Даже Джейн Фонда больше не та, какой была когда-то. Но беспокоится ли Джейн Фонда о подобных вещах? Очень вероятно, подумала Тедди.

Район города, через который она шла, кишел людьми. Но Тедди не слышала обрывков их речи, когда они проходили мимо. Она видела только пар от дыхания прохожих — беззвучное облачко, как в комиксе, но без слов. Она жила и шагала в приглушенном мире, таящем опасность в том, что слух не мог давать ей своевременного предупреждения. Изысканность этого мира проявлялась в том, что увиденная красота не была запятнана звуками. Вид (и запах) голубовато-серого облачка выхлопного газа, вырывающегося в серебристый воздух из глушителя, принимал сказочный облик, когда к нему не примешивался механический звук двигателя. Регулировщик на углу, который размахивал руками в разные стороны, искусно направляя движение по улицам, превращался в акробата, балетного танцора, опытного мима, если не слышать его рявканья:

— Двигай, двигай, проезжай!

И все-таки она никогда не слышала голоса мужа.

Она никогда не слышала, как смеются ее дети.

Она никогда не слышала, как звенят цепи противоскольжения на обледенелой улице, как разноголосо орут автомобильные гудки в пробке, как зазывают покупателей уличные продавцы. Проходя мимо магазина сувениров, витрина которого ломилась от дешевой яшмы, слоновой кости (запрещенной к ввозу), вееров, кукол с восточными глазами (как у мужа), она не слышала, как из бокового окошка магазина звучал струнный инструмент, извлекая печальную и тонкую китайскую мелодию, звуки которой кружились в воздухе, как снежинки. Она просто ничего не слышала.

Салон татуировок не имел яркой вывески над входом и был неприметен на боковой улочке в китайском квартале. Последний раз, когда она здесь была, салон находился между баром и прачечной. Теперь в бывшем баре расположился тотализатор, а в бывшей прачечной самообслуживания обосновалась некая гадалка по имени сестра Люси. Прогресс. Проходя мимо заведения «Сестры Люси», Тедди заглянула поверх занавески в витрине и увидела цыганку, сидящую перед большим френологическим плакатом на стене. Кроме цыганки и плаката, в помещении не было никого. Женщина казалась очень одинокой и слегка замерзшей — она куталась в шаль и смотрела прямо перед собой на входную дверь. На секунду Тедди почувствовала желание зайти и узнать свою судьбу. Какой это был анекдот? Муж помнил множество анекдотов. Про «сексуальный подход»? О чем был этот анекдот? О цыганах, которые собрались купить ряд пустых помещений магазинов?

На стекле витрины салона татуировок стояло имя «Чарли Чен». Ниже — «Экзотическая восточная татуировка». Чуть поколебавшись, она открыла дверь. Над дверью, вероятно, был колокольчик, и, вероятно, он звякнул, потому что мистер Чен вышел из глубины салона. Она не слышала колокольчика и вначале не узнала старого китайца. Последний раз, когда она видела его, он был круглым, толстым, с усиками на верхней губе. Он был смешлив, и всегда, когда смеялся, его жирное тело тряслось от смеха. У него были толстые пальцы, как она помнила, и на указательном пальце левой руки он носил овальный перстень с яшмой.

— Да, мадам? — сказал он.

Конечно, это был Чен. Без усиков, без перстня с яшмой, похудевший, но определенно — Чен. С умудренным лицом, с морщинами, осунувшийся — Чен. Он смотрел на нее удивленными карими глазами, пытаясь вспомнить. Она подумала: я сама тоже изменилась, и он меня не узнает… Вдруг ей показалось глупым то, за чем она пришла. Может быть, уже слишком поздно для таких вещей, как пояса, чулки со стрелками и туфли на высоких каблуках, шелковые грации, слишком поздно для Тедди, слишком поздно для глупой, сексуальной игривости. Так все-таки поздно? О Господи, поздно?

Вчера она просила Фанни позвонить. Во-первых, выяснить, будет ли сегодня открыт этот салон, во-вторых, договориться о приеме. Фанни дала имя Тедди Карелла. Неужели Чен забыл, как ее зовут, тоже? Он стоял и смотрел на нее.

— Вы — мисс Карелла? — спросил он.

Она кивнула.

— Мы знакомы с вами? — спросил он, склонив голову набок, изучая ее взглядом.

Она кивнула.

— Чарли Чен, — сказал он и рассмеялся, но туловище его больше не тряслось. Смех выходил из него, как пустой ветер вылетает из хрупкого старого тела. — Все называют меня Чарли Чан, — объяснил он. — В честь знаменитого детектива по имени Чарли Чан.

Но на самом деле я Чен, а не Чан. Вы слыхали про детектива Чарли Чана?

Те же самые слова он говорил много лет назад.

Ей захотелось плакать.

— У знаменитого детектива, — сказал Чен, — были глупые дети. — Он снова рассмеялся. — У меня тоже глупые дети, но я не детектив… — И вдруг он остановился, широко раскрыл глаза и воскликнул: — Жена детектива, вы — жена детектива! Я вам сделал бабочку! Черную бабочку!

Она кивнула, расплываясь в улыбке.

— Вы не можете говорить, так? Вы читаете по губам, так?

Она кивнула.

— Ну вот… Хорошо… Как у вас дела, мадам? Вы по-прежнему такая же хорошенькая, самая красивая женщина из всех, кто приходил в мой салон. И на плече у вас по-прежнему бабочка?

Она кивнула.

— Самая красивая бабочка, какую я сделал в жизни. Симпатичная крохотная бабочка. Помните, я хотел сделать большую? А вы сказали: нет, хочу маленькую. Я сделал крохотную, изящную черную бабочку. То, что надо для женщины. Очень сексуально, когда без тесемок. А муж ваш тоже считает, что это сексуально?

Тедди кивнула. Она стала показывать что-то руками и остановилась. С ней часто так бывало. Тут она указала на карандаш с бумагой на прилавке.

— Хотите поговорить, так? — произнес Чен и, улыбаясь, пододвинул к ней бумагу и карандаш.

Она взяла карандаш и написала:

«Как у вас шли дела все это время, мистер Чен?»

— Ах, знаете, не слишком хорошо, — сказал Чен.

Она смотрела на него вопросительно.

— Старик Чарли Чен подцепил большую «Р», — сказал он.

Она не сразу поняла.

— Рак, — сказал он и тотчас увидел потрясенное выражение у нее на лице. — Нет-нет, мадам, не волнуйтесь, старик Чарли отлично держится. — Он продолжал смотреть на нее. Она постаралась не заплакать. Она оценила достоинство старика: она не станет плакать о нем перед ним. Она раскрыла ладони. Она покачала головой. Она слегка приподняла брови. Она увидела по лицу и глазам Чена, что он понял, как она сочувствует ему.

— Спасибо, мадам, — сказал он и импульсивно взял обе ее руки в свои. Он улыбнулся. — Итак, зачем вы пришли к Чарли Чену? Напишите, что вам угодно, хорошо?

Она взяла карандаш и стала писать.

— А-а, — сказал он. — А-а. Отличная идея. Очень здорово. Хорошо, отлично.

Он следил за движением карандаша.

— Очень хорошо, — сказал он. — Идемте туда. Чарли Чен очень рад, что вы пришли. Сыновья-то мои уже переженились. Старший — врач в Лос-Анджелесе. Главный врач! — сказал он и рассмеялся. — Психиатр! Вы поверите? Мой старший сын! Двое других сыновей… Проходите, мадам… Двое других сыновей…

Из окна, за которым стоял капитан Сэм Гроссман и смотрел вниз на улицу Хай-стрит, было видно почти всю деловую часть города, или даунтаун. Новое здание штаб-квартиры департамента полиции было сделано почти целиком из стекла (так казалось со стороны), и Гроссман иногда думал о том, не следит ли кто за ним снизу, с улицы, когда он выполняет будничную, текущую работу — например, как сейчас, пытается дозвониться в 87-й участок. Кстати, это будничное занятие очень раздражало его. На самом деле Гроссман считал свою работу в лаборатории не будничной, а, наоборот, важной и захватывающей, но в последнем он не признался бы никому, разве что жене. Абонент был по-прежнему занят. Он снова набрал номер. И опять — «занято». Вздохнув, Гроссман положил трубку и взглянул на часы. «Сегодня мне вообще не надо быть здесь, — подумал он. — Сегодня воскресенье».

Он сегодня был здесь, потому что кто-то думал, что было бы забавно повторить резню в Валентинов день в этом городе вместо Чикаго, где она случилась в 1929 году. Если память Гроссману не изменяла, то случилось тогда вот что. Несколько хороших ребят из банды Аль Капоне поставили к стене гаража безоружных, но тоже хороших ребят из банды Багса Морана и изрешетили их из автоматов. Вот это была резня! А также отличная шутка: все ребята Капоне были переодеты в полицейских. Некоторые шутники в Чикаго в ту пору утверждали, что бандиты всего лишь вели себя как полиция, но это просто умозаключение. Тем не менее в девять утра — по наручным часам Гроссмана это произошло три часа назад — несколько человек, одетых в полицейскую форму, ворвались в гараж, в котором базировались не торговцы контрабандными спиртными напитками, а торговцы наркотиками, попросили их встать к стенке и хладнокровно перестреляли всех. Один из убийц нарисовал на стене краской из аэрозольного баллончика большое красное сердце. Убийцы даже не потрудились забрать около четырех килограммов героина, который обрабатывали наркодельцы, когда они ворвались. Может быть, убийцы полагали, что красное сердце на стене и красная кровь на полу хорошо оттеняют девственно белый героин на столе — чистый и не расфасованный. В любом случае на Нижней платформе (так назывался район, ближний к Старому кварталу) лежали семь трупов. В каждом трупе были пули, и эти пули были извлечены и отправлены в лабораторию, так же как и пустой аэрозольный баллончик, отпечатки пальцев из разных мест, соскобы краски с фонарного столба у гаража, видимо, содранной, когда машина с убийцами въехала задом в столб — на тротуаре остались осколки задних габаритных фонарей. Все это предстояло исследовать в лаборатории в погожее воскресное утро.

Гроссман снова набрал номер.

Ведь бывают же чудеса! Телефон не был занят!

— Восемьдесят седьмой участок, Дженеро, — ответил раздраженный голос.

— Пожалуйста, попросите детектива Кареллу, — обратился к детективу Гроссман.

— Он может вам перезвонить? Мы сейчас очень заняты.

— Я не мог дозвониться к вам десять минут, — возразил Гроссман.

— Да, у нас все линии были заняты, — сказал Дженеро. — Все черти из ада рвутся к нам. Назовите ваше имя, и он вам перезвонит.

— Нет, скажите ему мое имя и скажите, что я на проводе, — настойчиво сказал Гроссман.

— Очень хорошо, как вас представить, мистер? — несколько дерзко спросил Дженеро.

— Капитан Гроссман, — сказал Гроссман.

— Сейчас соединю, сэр.

Гроссман услышал, как трубка легла на твердую поверхность. Были слышны крики, шумный гомон, как обычно в 87-м, даже в воскресенье.

— Детектив Карелла, — сказал Карелла. — Чем могу помочь, сэр?

— Стив, это Сэм Гроссман.

— Сам? Он сказал мне, что звонит капитан Хэльтцер.

— Нет, это капитан Гроссман. Что у вас происходит? Кричат так, будто началась третья мировая война.

— У нас делегация возмущенных граждан, — сказал Карелла.

— Чем возмущены?

— Кто-то делает «большие дела» у дверей чужих домов.

— Только не присылай мне образцы, — сразу сказал Гроссман.

— Тебе это может показаться забавным, — сказал Карелла, понизив голос, — как и мне. Но вот жители дома номер 5411 по Эйнсли вовсе не считают, что это забавно. Они явились сюда всей толпой и требуют действия от полиции.

— Что они хотят, чтобы ты делал, Стив?

— Чтобы я схватил Наглого какуна, — сказал Карелла, и Гроссман расхохотался. Карелла тоже засмеялся. Сквозь смех Кареллы Гроссман слышал, как кто-то кричит по-испански. Ему показалось, что он расслышал слово mierda[4].

— Стив, — сказал он, — мне не хочется отвлекать тебя от «больших дел»…

Оба снова расхохотались. (Согласно исследованиям социологов, полицейские обожают «фекальный» юмор.) Они смеялись, наверное, целые две минуты, и все это время слышались крики возмущенных граждан. Наконец смех прекратился. Утихли также испанские голоса.

— Куда они все вдруг делись? — спросил Гроссман.

— Пошли по домам! — сказал Карелла, и они снова рассмеялись. — Дженеро сказал, что организует засаду. Ты можешь себе представить, как восемь полицейских сидят в засаде и ждут, когда хулиган покажет задницу двадцати шести квартирантам-«латиносам»?

Гроссман смеялся до коликов. Прошло еще две минуты, в которые ни один из двоих не мог говорить. Не всегда бывало так весело, когда Карелла с Гроссманом разговаривали по телефону, но оба были счастливы в такие минуты. Обыкновенно Гроссман вел себя более строго с детективами. Он был высокий, с серьезными голубыми глазами за стеклами очков без оправы и в большей мере напоминал фермера из Новой Англии, нежели ученого, а его манера проглатывать слова отнюдь не рассеивала это впечатление. У человека, оказавшегося в стерильной чистоте лаборатории лицом к лицу с Сэмом Гроссманом, возникало чувство, что если спросить его, как доехать до соседнего города, то он скажет, что отсюда туда не добраться. Однако очень часто, вероятно, потому, что ему так нравился Карелла, Гроссман забывал, что его работа была неразрывно связана с насильственной смертью.

— Насчет сумочки, — сказал он, и Карелла сразу понял, что он перешел к делу.

— Этой Андерсон? — спросил он.

— Да, Салли Андерсон, — ответил Гроссман. — Полный отчет я пошлю тебе позже, в котором также будет указано, какие сигареты она курила. Но сейчас… ты хотел узнать, есть ли следы кокаина, так?

— Потому что другая жертва…

— Ну, в карточке это написано.

— Ты нашел что-нибудь, похожее на кокаин?

— Остаток на дне сумки. Недостаточно для того, чтобы проводить много опытов, а надо бы.

— Сколько опытов ты провел?

— Четыре. Что в процессе исключения не так уж много. Но я знал, что ты ищешь, поэтому я тщательно подбирал опыты по цвету ради самой яркой реакции. Например, кокаин становится бесцветным при тестах Мерке и Маркиса, поэтому я не применял их. Вместо этого я использовал нитрующую смесь для моего первого опыта на цвет. Я получил бледно-желтую реакцию, которая не изменилась, когда я добавил аммиака, и стала бесцветной, когда подлил воды. Это реакция кокаина. Во втором опыте на цвет… Я тебя не утомил?

— Нет-нет, продолжай, — сказал Карелла. Он считал себя профаном в науке и восхищался, когда Гроссман сыпал формулами и мудреными словами.

— Во втором опыте я использовал тетрабитроматан, который опять-таки при соединении с кокаином дает более интенсивную реакцию, чем другие вещества. Итак, вначале мы получили желтый с оранжевым оттенком, затем он в конце концов стал полностью желтым. Кокаин, — сказал Гроссман.

— Кокаин, — повторил Карелла.

— И когда я провел опыты по осадку и кристаллизации, то получил практически те же самые результаты. Используя в виде реактива хлорид платины и в качестве растворителя уксусную кислоту, я запустил немедленную кокаиновую реакцию — тысячи агрегатных кристаллических ножеподобных форм, расположенных произвольным образом, умеренное двойное лучепреломление, в основном…

— Ты забыл про меня, Сэм, — сказал Карелла.

— Не важно. Это был типичный кокаин. Когда я использовал хлорид золота с кислотой, я получил кристаллы, которые образовывались из аморфной… ну, не важно. Это также характерно для кокаина.

— Итак… Ты хочешь сказать, что вещество, которое было обнаружено на дне сумки, является кокаином?

— Я хочу сказать, что оно весьма смахивает на кокаин. Я не могу ответить тебе однозначно, Стив, не проведя целый ряд дополнительных опытов. Но само вещество кончилось, прежде чем я мог продолжить. Но если тебе будет легче… Ты ведь ищешь некую связь через наркотики, верно я понимаю?

— Да.

— Мы нашли кусочки марихуаны, а также семена марихуаны на дне сумки. В дамские сумочки попадает любое дерьмо.

— Хорошо, спасибо, Сэм.

— Возможно, тебе пригодится информация, что девушка жевала резинку без сахара?

— Нет, не пригодится.

— В таком случае я не буду указывать, что она жевала резинку без сахара. Счастливо, Стив. У меня тут пули, извлеченные из семерых, убитых сегодня полицейскими.

— Что? — спросил Карелла, но Гроссман уже повесил трубку.

Гроссман стоял, улыбаясь, не выпуская из руки трубку, которую положил на аппарат. Он поднял глаза, услышав, как открывается дверь. К его удивлению, вошел Берт Клинг. Он удивился не тому, что Клинг явился к нему в лабораторию. Он удивился тому, что всего десять секунд назад он разговаривал с другим полицейским из 87-го участка. Учитывая теорию вероятностей, Гроссман должен был бы догадаться, что… Ладно, не важно.

— Заходи, Берт, — сказал он. — Как дела?

Он знал, как дела. Все в департаменте знали, как дела. Берт Клинг в августе нашел жену с любовником в постели, вот какие дела. Он знал, что Клинг с женой теперь разведены. Он знал, что Карелла волнуется о нем, потому что Карелла делился своими волнениями с Гроссманом, а тот предложил, чтобы Карелла поговорил с одним из психологов в департаменте, который, в свою очередь, посоветовал Карелле уговорить Клинга прийти к нему самому, в чем Карелла не сумел убедить Клинга. Клинг нравился Гроссману. Конечно, в 87-м участке кое-кто не нравился Гроссману, но таких было мало. Например, Паркер. Паркер определенно ему не нравился. У него был дурной характер, и он был ленив — такой человек мог вызывать отвращение. А вот Клинг очень нравился Гроссману, и ему было неприятно, как он выглядел. Словно только что вышел из тюрьмы штата в Кастлвью — в гражданской одежде не по размеру, которую ему бесплатно выдали вместе с бумагами об условном освобождении и чеком на получение минимальной зарплаты. Словно ему нужно было побриться, хотя светлая щетина на щеках и скулах Клинга была не так заметна, как если бы он принялся отращивать бороду. Словно тащил на плечах неподъемную ношу. Словно его глаза были немного влажные, и он сейчас расплачется. Гроссман заглянул ему в глаза, когда они пожали друг другу руки. Правильно ли делал Карелла, что волновался? Верно ли, что Клинг выглядел так, словно в один прекрасный день примется жевать табельное оружие?

— Итак, — улыбаясь, сказал Гроссман. — Что тебя привело сюда?

— Несколько пуль, — сказал Клинг.

— Опять пули? У нас сегодня утром произошло повторение резни Валентинова дня, — сказал Гроссман. — Семеро ребят убиты в гараже на Нижней платформе. Убийцы были переодеты полицейскими. Надо признать, сделано с чувством стиля, но для нас это лишняя работа в воскресные дни. Какие у тебя пули?

— Мы получили донесение об убийстве вчера на шоссе Сильверман-роуд, — сказал Клинг. — Жертву звали Марвин Эдельман, убит из огнестрельного оружия. Я обратился в морг, чтобы отправляли, что обнаружат, к вам. Я думал, что надо сказать об этом.

— И ты приехал ко мне специально ради того, чтобы сообщить, что скоро ко мне прибудет несколько пуль? — спросил Гроссман.

— Нет, я просто был рядом.

Гроссман знал, что здание суда по уголовным делам было соседним, и он было предположил, что Клинг приехал по судебным делам. Впрочем, по воскресеньям работал только один суд: по предъявлению обвинения тем, кто был арестован накануне. И тогда Гроссман вспомнил, что часть «консультация психолога» переехала в новое помещение на третьем этаже здания. Неужели Карелла в конце концов уговорил Клинга пойти на консультацию по поводу своей депрессии?

— Ну, так что заставило тебя приехать сюда в воскресенье? — спросил Гроссман как бы невзначай.

— Ко мне вчера приходила одна дама, ее муж… Ну, это длинная история, — сказал Клинг.

— Расскажи, — сказал Гроссман.

— Нет, тебе и так хватит забот с пулями, — сказал Клинг. — Пожалуйста, не пропусти ничего, что придет из морга. Имя убитого — Эдельман.

— Мой кореш, — пошутил Гроссман, но Клинг не улыбнулся.

— До встречи, — сказал Клинг и вышел из лаборатории в мраморный коридор. А история, которую он не рассказал, была про одну женщину. Она приходила к нему вчера, потому что прежняя подружка ее мужа встретила его на улице и полоснула ножом для резки хлеба от плеча до кисти, а нож она вытащила из сумочки. При описании бывшей подружки мужа женщина выразилась о ней так: «черная, как телефон на столе». Еще она сказала, что та была худющая, как щепка, и звали ее Анни, но фамилию ее она не знала, да и муж ее тоже. По ее словам, муж был голландец, моряк, он приплывал в городской порт на своем судне примерно раз в месяц и тратил зарплату на разных проституток на Спутанном Небе или в центре, в сквере, прозванном Слит-Сити. Она видела, как эта Анни полоснула ножом ее мужа, и слышала, как Анни сказала: «Уж я тебя пощекотю!»

И это словечко «пощекотю» напомнило Клингу кое-что.

Полицейский не всегда понимает, как он запоминает тысячи мелких деталей бесчисленных уголовных дел, которые попадают к нему на стол и с которыми он сталкивается ежедневно. Но как раз память часто выручает. Тот факт, что какой-то преступник с ножом был черным, не помогает вспомнить. Не помогает и имя Анни, не помогает и знание того, что девушка была худющая и зарабатывала на жизнь ремеслом проститутки. Но первый раз Клинг услышал слово «щекотить» на авеню Масонов. Худая черная проститутка, полоснувшая клиента ножом по лицу, говорила потом: «Я бобра не щекотила».

Коттон Хейз, который приехал на вызов вместе с ним, рассказал Клингу, что он сам впервые услышал это выражение в Новом Орлеане, и оно означало, конечно, «пырнуть». Пугану звали Анни Хэлмс. В тот момент, когда жена жертвы повторила то, что приговаривала Анни, вспарывая руку своему бывшему дружку, Клинг щелкнул пальцами.

Он находился здесь сегодня, несмотря на свой выходной, потому что: 1) он жил только в шести кварталах отсюда в маленькой квартирке в тени моста Калмз-Пойнт; 2) он не мог допросить вдову Марвина Эдельмана до завтра, потому что она находилась в пути домой с Карибского моря после звонка дочери — та известила ее, что вчера был убит Эдельман; 3) больше ему практически нечего было делать по поводу убийства, пока в лаборатории Гроссмана не получат информацию об оружии, которое было использовано при убийстве; 4) он знал, что отдел установления личности был открыт семь дней в неделю (хотя мэр грозил урезать финансирование), и он надеялся раздобыть фотокарточку Анни Хэлмс, которую мог бы затем показать тому, кого она пырнула, и его жене, которая видела все это, надеясь на положительное установление личности, — этого будет достаточно для ареста.

Вот почему он находился здесь.

Он не сказал Гроссману, почему он здесь, хотя было начал рассказывать… Эта история с треугольником «моряк — жена — бывшая подружка» напомнила ему сцену в спальне, в квартире, где Клинг жил с Огастой, их собственный треугольник, обнаженную Огасту, нелепо прижимающую одеяло к груди, пряча свой стыд и наготу от мужа, ее широко раскрытые зеленые глаза, спутанные волосы, капельки пота на великолепных скулах, ее дрожащие губы. Рука Клинга с пистолетом тоже дрожала. Мужчина, который был рядом с Огастой, — третья сторона треугольника, — был в трусах и тянулся к брюкам, сложенным на стуле. Он был невысокого роста, волосатый, похож на Дженеро, у него были вьющиеся черные волосы, широко раскрытые от ужаса карие глаза, но он не был Дженеро, он был любовником Огасты. Он обернулся от стула со сложенными брюками и только сказал: «Не стреляйте».

И Клинг навел на него пистолет.

«Надо было выстрелить, — подумал теперь Клинг. — Если бы я застрелил его, то сейчас бы жил без стыда. Тогда бы мне не пришлось прерывать свой рассказ про моряка-голландца и его подружку из опасения, что даже такой приличный человек, как Сэм Гроссман, вспомнит и подумает: „Ах, ну, конечно же, Клинг и его жена, которая его обманывала. Конечно же, Клинг ничего не сделал, не пристрелил того, кто…“»

— Эй, привет! — услышал он.

Он шел к лифту, склонив голову, глядя в мраморный пол. Он не узнал ее голоса, он даже не понял вначале, что она обращается к нему. Но он поднял глаза, потому что кто-то преградил ему дорогу. Этим «кем-то» была Эйлин Берк.

На ней был простой коричневый костюм с зеленой блузкой. Зеленой — под цвет ее глаз. Длинные рыжие волосы не закрывали лица; она прямо стояла в туфлях-лодочках на высоком каблуке, которые были слегка темнее костюма. У нее была сумка через плечо, и он увидел в сумке дуло пистолета между скомканных салфеток «Клинекс». Фото, забранное в пластиковую карточку-пропуск, прикрепленную к лацкану костюма, изображало также Эйлин Берк, но помоложе, в рыжих кудряшках. Она улыбалась — на фото и сама лично.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Никто сюда не приходит в воскресенье.

— Мне нужно фото из отдела установления личности, — ответил он. Казалось, она ждала, что он скажет дальше. — Ну, а ты?

— Я здесь работаю. В особой части штабного дивизиона. Прямо на этом этаже. Заходи на чашку кофе. — Ее улыбка стала шире.

— Нет, спасибо, я тороплюсь, — сказал Клинг, хотя вовсе не спешил.

— Ладно. — Эйлин пожала плечами. — На самом деле я рада, что встретила тебя. В любом случае я собиралась позвонить тебе попозже.

— Да? — спросил Клинг.

— Мне кажется, я потеряла сережку. У вас или в прачечной, где я встречалась с Трусоватым. Если в прачечной, то пиши пропало. Если в комнате детективов или в машине, когда ты меня подвозил вчера…

— Да, — сказал Клинг.

— Это была простенькая золотая сережка, как монетка в двадцать пять центов. Обычная такая сережка, с какой можно пойти в прачечную.

— С какого уха? — спросил он.

— С правого, — сказала она. — А какая разница? То есть она была на правом ухе, но серьги можно вешать на любое ухо, так что…

— Да, верно, — сказал Клинг. Он смотрел на ее правое ухо, или на что-то за ухом, или на что-то еще. Он только не смотрел ей в лицо, стараясь не встретиться с ней взглядом. «Что с ним происходит?» — подумала она.

— Ладно, погляди там, хорошо? — сказала она. — Если найдешь, позвони. Я в особой части, ты знаешь, но я не сижу на месте… Просто передай, что звонил. Если найдешь. — Она поколебалась. — Итак, это правая сережка. Если найдешь левую, значит, не моя. — Она улыбнулась. Он не улыбнулся в ответ. — Ладно, увидимся в бильярдной, — сказала она, помахала на прощание рукой, повернулась на каблуках и пошла прочь.

Клинг нажал кнопку лифта.

Тина Вонг бегала трусцой по парку в снежную погоду и, когда вернулась, с удивлением увидела детективов — они ждали ее в вестибюле дома. На ней был серый спортивный костюм «Найк» и вязаная шапочка, но не такая цветастая, какую Мейер получил в подарок от жены. Ее кроссовки были мокрые, так же, как и рейтузы.

— Ax! — сказала она и почему-то оглянулась, будто поставила машину в неположенном месте.

— Извините за беспокойство, мисс Вонг, — сказал Мейер. На нем не было той шапочки, что связала жена и подарила ему на Валентинов день. На нем была мягкая синяя шляпа, в которой вид его был более стильный.

— Мы хотели задать несколько вопросов, — объяснил Карелла. Они ждали в вестибюле около сорока минут. Консьерж в доме Тины предложил им подождать, пока «мисс Вонг набегается».

— Пожалуйста. — Тина указала им на кучу мебели, собранной у искусственного камина. В вестибюле было очень жарко. Лицо Тины раскраснелось от холода и от бега. Она сбросила вязаную шапочку и тряхнула волосами. Все трое сидели на стульях у искусственного камина. Консьерж находился у пульта с другой стороны вестибюля и читал заголовки в утренней газете. Слышался механический шум; детективы не могли угадать, откуда он шел. В вестибюле пахло влажной одеждой. За стеклом входных дверей дул сильный ветер.

— Мисс Вонг, — сказал Карелла, — когда мы говорили с вами вчера, вы помните, мы вас спрашивали, не употребляла ли Салли кокаин?

— Угу, — кивнула Тина.

— И помните, вы сказали нам…

— Я сказала, что, насколько мне известно, не употребляла.

— Означает ли это, что вы никогда не видели, как она употребляла кокаин?

— Никогда.

— Означает ли это также, что она никогда не говорила с вами об этом?

— Никогда.

— Стала бы она говорить с вами об этом?

— Мы были близкими подругами. Нет ничего ужасного в том, чтобы изредка нюхнуть чуток. Думаю, если бы она употребляла кокаин, то сказала бы мне об этом.

— Но она не сказала.

— Нет, не сказала.

— Мисс Вонг, по показаниям Тимоти Мура, Салли Андерсон отправилась на какую-то вечеринку в воскресенье вечером. К кому-то по имени Лонни. Черной танцовщице в шоу.

— Да? — сказала Тина.

— А вы были на той вечеринке?

— Да, была.

— Но мистера Мура там не было.

— Нет, не было. Ему надо было заниматься. Накануне Нового года он принял решение…

— Да, он говорил нам. В тот вечер вы не заметили, чтобы мисс Андерсон нюхала кокаин?

— Нет.

— А другие?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Там были другие члены труппы?

— Да, конечно.

— Вы помните, когда мы говорили вчера, вы упоминали, что кое-кто в труппе употребляет кокаин.

— Да, я могла так сказать.

— Вы сказали, что некоторые употребляют чуточку кокаина, время от времени.

— По-моему, я так говорила.

— Кто-нибудь из них употреблял кокаин в воскресенье? Вы заметили?

— Я не уверена, что должна отвечать на этот вопрос, — сказала Тина.

— Почему нет? — спросил Мейер.

— Почему вы вообще думаете, что Салли нюхала кокаин?

— Нюхала? — тотчас спросил Карелла.

— Я сказала, что мне об этом неизвестно. Но все ваши вопросы… Да какая разница, употребляла она кокаин или нет? Ее убили. При чем тут кокаин!

— Мисс Вонг, у нас есть основания полагать, что она употребляла кокаин.

— Откуда? Какие основания?

— Мы провели опыты с остатками в сумке.

— И они оказались кокаином?

— Мы практически уверены в этом.

— Что это означает? Был кокаин или не был?

— Опыты не были исчерпывающими, но из того, что…

— Значит, это могло быть что угодно, так? Пудра или…

— Нет, это не пудра, мисс Вонг.

— Почему вы так стремитесь доказать, что она употребляла кокаин?

— Вовсе не стремимся. Мы просто хотим узнать, кто еще его употреблял.

— Откуда мне знать, кто еще употреблял?

— Когда мы говорили с вами вчера…

— Вчера я не знала, что наш разговор превратится в допрос третьей степени.

— Это не допрос третьей степени, мисс Вонг. Когда мы говорили с вами вчера, вы сказали — по-моему, я правильно запомнил — «обыкновенно, когда с кем-то делаешь шоу, отлично себе представляешь, кто чем пользуется». Разве вы не так сказали?

— Я в точности не помню, что говорила.

— Но вы имели в виду это?

— Полагаю, да.

— Хорошо. Если вы отлично себе представляете, кто чем пользуется, то расскажите нам об этом.

— Ради чего? Чтобы навлечь неприятности на приличных людей без всякой на то причины?

— На каких приличных людей? — спросил Карелла.

— Я не знаю никого, кто имеет дело с наркотиками.

— Вчера вы говорили иначе.

— А сейчас я говорю так. — Она пристально посмотрела на них. — Кажется, мне следует позвонить моему адвокату.

— Мы не ищем здесь наркотики, — сказал Мейер.

— Не знаю, что вы ищете, но от меня вы этого не получите.

— Вашу лучшую подругу убили, — мягко укорил Карелла.

Она посмотрела на него.

— Мы пытаемся найти человека, который сделал это.

— Никто из шоу не делал этого.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю. Я только знаю… — Она умолкла, скрестила руки на груди и упрямо выставила подбородок. Карелла посмотрел на Мейера. Мейер кивнул едва заметно.

— Мисс Вонг, — сказал Карелла, — то, что вы рассказали вчера, дает нам основания полагать, что вы знаете, кто из труппы употребляет кокаин. Мы расследуем дело об убийстве. Мы можем вызвать вас в суд, где перед большим жюри присяжных вам придется отвечать на те же вопросы, что задаем вам мы…

— Нет, не можете, — сказала она.

— Можем, — сказал Карелла, — и мы вызовем вас, если вы будете отказываться…

— Мы что, в России? — спросила Тина.

— Мы в Соединенных Штатах, — сказал Карела. — У вас — ваши права, а у нас — наши. Если вы откажетесь отвечать перед большим жюри, вас задержат за неуважение к суду. Выбирайте.

— Я просто не могу поверить в это, — сказала она.

— Это так. Если вы знаете, кто употребляет наркотики…

— Я ненавижу, когда так называемые мужчины выкручивают руки слабой женщине! — воскликнула Тина.

Оба детектива молчали.

— Это тактика мафии, — сказала Тина.

Они опять промолчали.

— Как будто это вообще имеет хоть какое отношение к тому, кто убил Салли. — Тина нервно поправила волосы.

— Пойдем, Мейер. — Карелла встал.

— Постойте, — сказала Тина.

Он не стал садиться.

— На той вечеринке нюхали примерно полдюжины человек.

— Кто-нибудь из труппы?

— Да.

— Кто?

— Салли, конечно.

— Кто еще?

— Майк.

— Майк? Кто это?

— Ролдан. Мигель Ролдан.

— Спасибо, — сказал Карелла-.

— Если вы причините ему неприятности…

— Мы не собираемся причинять ему неприятности, — сказал Мейер. — Насколько хорошо Салли Андерсон знала вашего продюсера?

Вопрос застал ее врасплох. Она широко открыла глаза. Секунду она колебалась.

— Алана? — спросила она.

— Алана Картера, — кивнув, сказал Карелла.

— Почему вы спрашиваете?

— Салли не говорила о нем ничего, что касалось бы не только его профессиональной деятельности?

— Не понимаю, что это значит.

— Я думаю, вы понимаете, что это значит, мисс Вонг.

— Вы спрашиваете, не было ли между ними связи? Не смешите меня.

— Почему вы думаете, что это смешно, мисс Вонг?.

— Потому что… Ну, у нее был дружок. Вы знаете об этом, я говорила вам вчера.

— Почему это должно исключать связь с мистером Картером?

— Я просто знаю, что между ними ничего не было.

— Откуда вы это знаете?

— Ну, некоторые вещи просто знаешь.

— Вы когда-нибудь видели их вместе?

— Конечно.

— Вне театра, я хочу сказать.

— Иногда.

— Когда вы видели их в последний раз?

— В воскресенье вечером.

— При каких обстоятельствах?

— Он был на вечеринке у Лонни.

— Это у вас обычное дело? Чтобы продюсер шоу приходил на вечеринку, которую дает танцовщица?

— Вы, кажется, не успокоитесь, пока всех не втянете в неприятности?

— Кого мы теперь втягиваем в неприятности? — спросил Мейер.

— Алан был со мной, — проговорила Тина сквозь зубы. — Я позвала его на вечеринку.

Детективы переглянулись, не понимая.

— Он женат, теперь ясно? — сказала Тина.

В данный момент они хотели переговорить только с двумя людьми, связанными с шоу.

Первым был Мигель Ролдан — так совпало, что он оказался латиноамериканцем и к тому же употреблял кокаин. Салли Андерсон нюхала кокаин, а Пако Лопес был «латиносами». Они хотели спросить Ролдана, где он добывал порошок и где брала порошок Салли, не в одном и том же месте? И не было ли это место, по случаю, собственной лавкой сладостей Пако Лопеса? Вторым человеком был Алан Картер, женатый продюсер «Жирной задницы». У него, в соответствии с показаниями Тины Вонг, был маленький закулисный романчик с танцовщицей-китаянкой, возникший в сентябре, когда они разглядели друг друга на приеме по случаю премьеры шоу. Детективы хотели спросить Картера, почему он думал, что Салли Андерсон — «рыжая малышка»? Не было ли у Картера еще одной внебрачной связи с танцовщицей-блондинкой? Если не было, то зачем он так старался показать, что едва помнит ее? Они ничего не спрашивали у Тины по поводу видимого смущения Картера. Если была какая-то связь между ним и погибшей девушкой. Тина вполне могла и не знать об этом, и в этом случае они не хотели его настораживать. Они интуитивно чувствовали, что он лжет, утверждая, что не помнит Салли Андерсон. Теперь они хотели выяснить, почему он лжет.

Им не удалось выяснить это к вечеру в воскресенье.

Консьерж в доме, где проживал Картер (Гровер-Вест), сказал детективам, что они с миссис Картер уехали около четырех вечера. Он не знал, куда и когда они вернутся. Он высказал предположение, что мистер Картер уехал опять в Филадельфию, но это не увязывалось с тем фактом, что супруги уехали в лимузине с шофером. Мистер Картер обыкновенно ездил в Филадельфию поездом и, кроме того, всегда отправлялся один. Едва ли он поехал в Филадельфию, размышлял Карелла. Вчера по телефону Картер сказал, что не поедет в Филадельфию до вечера в среду.

Детективы отправились через город туда, где Мигель Ролдан жил с Тони Асенсио, другим танцором-латиноамериканцем из шоу. Дома никого не было, не было также и консьержа, который мог бы сказать что-либо по поводу их отсутствия.

Карелла пожелал спокойной ночи Мейеру в десять минут седьмого и только тогда вспомнил, что еще не купил подарок для Тедди. Он шагал по улице Стем, пока не нашел открытого магазина белья. Там были трусики с «особенным» вырезом и еще несколько видов таких, которые можно поедать, как конфеты. Он решил, что это не совсем то, и потом еще провел в поисках подарка целый час, пока не остановил свой выбор на коробке шоколадных конфет в форме сердца. У него было чувство, что он обижает Тедди.

В ее глазах и на лице не было разочарования, когда он вручил подарок. Он объяснил, что это только предварительный подарок и что он купит ей настоящий подарок, когда ему станет немного полегче расследовать последнее дело. Он не знал, когда это произойдет, но дал себе обещание, что непременно купит ей завтра что-нибудь фантастическое. Он еще не знал, что дело принимало своеобразный оборот и что он узнает об этом на другой день, в результате чего ему снова придется отложить свои грандиозные планы.

За обедом десятилетняя Эйприл жаловалась, что получила только одну открытку на Валентинов день, да и та — от олуха. Она произнесла это слово, скривив лицо в точности, как Тедди: темные глаза и темные волосы, красивый рот, выражающий полное презрение. Ее десятилетний брат Марк, который на Кареллу был похож больше, чем на мать или на сестру-близняшку, высказал предположение, что пославший открытку Эйприл должен быть олухом. Тогда Эйприл схватила недоеденную свиную отбивную за косточку и воинственно подняла ее над головой, как топорик. Карелла утихомирил их. Фанни пришла с кухни и невзначай заметила, что это те самые отбивные, которые она вынула из морозилки вчера, и она надеялась, что на вкус они хорошие и что никто в семье не заработает трихиноз. Марк пожелал узнать, что такое трихиноз. Фанни сказала, что это связано с «касуле», и подмигнула Карелле.

Дети легли спать в девять.

Некоторое время Стив и Тедди смотрели телевизор, а потом пошли в спальню. Тедди находилась в ванной комнате, казалось, необыкновенно долго. Карелла решил, что она злится. Когда она вернулась из ванной, на ней был халат поверх ночной рубашки. Обыкновенно она не бывала такой скромной в их собственной спальне. Он все больше и больше стал думать, что коробка конфет, в которой на обратной стороне крышки даже не был изображен ассортимент, не понравилась ей. Таким глубоким было его собственное чувство вины («Итальянцы и евреи, — бывало, говорил Мейер, — самые виноватые люди на земле»), что он не вспомнил, пока она не откинула в темноте одеяло и не забралась в постель рядом, что она не преподнесла ему ничего вообще.

Он включил ночник.

— Милая, — сказал он, — прости. Я знаю, я должен был сделать это раньше. Глупо, что я отложил это на последнюю минуту. Обещаю тебе, что завтра…

Она приложила пальцы к его губам, чтобы он замолчал.

Она села.

Она спустила тесемку ночной рубашки.

При свете ночника он увидел ее плечо. Там, где прежде была татуировка — единственная черная бабочка, которая появилась так давно, что теперь даже трудно вспомнить, когда, — теперь он увидел две бабочки. Новая — чуть больше первой, ее крылья — ярко-желтые с черными краями. Новая бабочка порхала над первой, словно целуя ее крылышками.

Его глаза вдруг наполнились слезами.

Он притянул ее к себе и крепко поцеловал. Их слезы смешались — как бабочки на плече.