Леди, лёд и пули

Глава 9

Психи затрудняют работу полиции.

Когда поймешь, что имеешь дело с психом, надо сразу отложить в сторону пособие по розыскной работе. В городе великое множество психов. Слава Богу, большинство из них просто расхаживают по Хэлл-авеню с плакатами, возвещающими о конце света, или бормочут себе под нос про мэра и погоду. В городе психи считают, что мэр должен быть в ответе за погоду. Может быть, они правы.

Детектив лейтенант Питер Бернс, похоже, думал, что его взвод был в ответе за отсутствие информации по трем, как видно, связанным убийствам. Когда Бернсу передали, что Дорфсман сказал по телефону, тот сразу согласился: неужели вы, ребята, никогда не разговариваете друг с другом?

— Вначале убийство во вторник вечером, затем убийство в субботу вечером, затем в воскресенье утром, — сказал Бернс. — Первое убийство на авеню Калвер, следующее на Сильверман-роуд — всего через несколько кварталов! Оба осуществлялись при помощи огнестрельного оружия. Вам не приходит в голову провести перекрестную проверку? Я уже не говорю про девчушку, которую убили в деловом центре вечером в пятницу, я даже не смею вспоминать о третьем убийстве при помощи огнестрельного оружия, не смею вспоминать в присутствии легавых, обладающих особым, прославленным чутьем! — воскликнул Бернс. — Но вы вообще хотя бы просматриваете сводки по оперативной обстановке? Иначе зачем мы постоянно фиксируем оперативную обстановку? Разве не затем, чтобы каждый полицейский в участке, включая служащих в штатском, мог ознакомиться с обстановкой?

В смежном помещении — комнате детективов — толклись несколько патрульных в форме и Мисколо. Они с тревогой прислушивались к сердитому голосу Бернса, доносившемуся из его кабинета через дверь с матовым стеклом. Они понимали, что кто-то получает там хорошую встряску. На самом деле этих кого-то там было четверо, но подслушивавшие об этом не догадывались, потому что детективам звонили в то утро домой и велели явиться на рассвете (в 7 час. 30 мин.). А полицейские в мундирах приходили на работу только в 7.45, к перекличке, которая происходила каждое утро в дежурной комнате. Итак, эти четверо в штатском были — в алфавитном порядке — детективы Браун, Карелла, Клинг и Мейер. Все они смотрели себе под ноги.

С одной стороны, на Бернса давил старший чин из центра города, с другой стороны, сам Бернс был возмущен глупостью людей, которые за годы службы не смогли научиться выполнять свою работу хотя бы в пределах рутинных требований. Втайне он подозревал, что Клинг был виноват больше других, из-за того что после развода у него появилась манера держаться, неуловимо напоминающая повадку моллюска. Но Бернс не хотел делать Клинга козлом отпущения. Это только смутило бы его и внесло бы разлад между четырьмя детективами, которым, видимо, предстояло сотрудничать в расследовании трех отдельных убийств. Поэтому Бернс напирал на общеизвестные простые инструкции из пособия, которые — если соблюдать их педантично — должны рассеивать замешательство, ликвидировать дублирование и, вероятно, время от времени способствовать успеху того или иного дела.

— Ладно, — сказал он наконец, — это все.

— Питер… — начал Карелла.

— Я сказал «ладно», это все, — повторил Бернс. — Возьмите по конфете, — сказал он и пододвинул наполовину пустую коробку через стол к удивленным детективам. — Расскажите, что у вас есть.

— Не так много, — сказал Карелла.

— Мы имеем дело с психом?

— Не исключено, — сказал Браун.

— Нашли что-нибудь по поводу того ствола калибра 0,38?

— Нет, Питер, мы только…

— Нажмите на уличных торговцев оружием, выясните, кто мог покупать ствол, соответствующий описанию.

— Да, Питер, — сказал Карелла.

— Просматривается связь между убийством Лопеса и двумя другими?

— Мы пока не знаем.

— Кто-нибудь из жертв употреблял наркотики?

— Девушка. Про Эдельмана мы пока не знаем.

— Лопес случайно не снабжал ее наркотиками?

— Мы не знаем пока. Но мы знаем, что она приносила кокаин для нескольких человек в шоу.

— Последний из убитых был торговцем алмазов?

— Драгоценных камней, — сказал Клинг.

— Он был знаком с Лопесом или с девушкой?

— Мы пока не знаем, — сказал Клинг. — Но его задерживала полиция прошлым летом. Возможно, мы зацепим тут ниточку. Будем искать в компьютере сегодня же.

— Не надо их прощупывать, — сказал Бернс Мейеру, — это не подозреваемые лица, а конфеты. Бери любую, какая понравилась.

Мейер действительно хотел надавить пальцем на конфету, чтобы определить, мягкая она или твердая. Поэтому он ответил Бернсу обиженным взглядом.

— А как насчет ее хахаля? — спросил Бернс. — Хахаля той девушки.

— Он трепался по телефону весь вечер в пятницу, — сказал Карелла. — Тогда, когда девушка была убита.

— По телефону? С кем?

— С другим студентом. Его друг — студент медфака в Рэмси.

— Как его звать?

— Тимоти Мур.

— А друга?

— Карл Лоэб.

— Ты проверил его?

— Лоэба? Да. Они трепались почти до двух ночи.

— Кто кому звонил? — спросил Бернс.

— Они звонили друг другу.

— Что еще?

— Продюсер шоу, некто по имени Алан Картер, завел шашни с одной из танцовщиц.

— Ну и что?

— Он женат, — проговорил Мейер с набитым ртом.

— Ну и что? — снова спросил Бернс.

— Мы полагаем, что он лжет. — Мейер наконец проглотил конфету.

— Про свою малявку? — сказал Бернс, употребляя одно из тех странных устаревших словечек, которые иногда проникали в его речь и которые ему почти всегда прощали молодые полицейские.

— Нет, он прямо признался в своей связи, — ответил Карелла. — Но он утверждает, что убитую едва-едва знал. И это дурно пахнет.

— Зачем ему врать про это? — спросил Бернс.

— Мы пока не знаем, — сказал Карелла.

— Ты думаешь, они играли в «двух на одного»? — спросил Бернс, употребляя более модное словечко из тех, которые тоже иногда проникали в его речь.

— Мы пока не знаем. — Мейер пожал плечами.

— А что ты вообще знаешь? — раздраженно спросил Бернс, но снова взял себя в руки. — Возьми еще конфету, ради Христа! — воскликнул он. — А то я разжирею, как хряк.

— Питер, — сказал Карелла, — это запутанное дело.

— Не надо мне рассказывать, какое оно запутанное. Я и сам вижу.

— Может быть, это псих, — предположил Браун.

— Проще всего навесить преступление на психа, — сказал Бернс. — И вот что я вам скажу. Я глубоко убежден, что любой человек, совершающий убийство, является психом.

Детективы не стали с ним спорить.

— Ладно, — сказал Бернс, — начинайте пылесосить улицу. Или позовите своих стукачей. Может быть, они дадут наводку на ствол. Берт, Арти, поищите в компьютере про то задержание… Вы побывали в магазинчике того дельца? Эдельмана?

— Еще нет, — сказал Браун.

— Отправляйтесь. Осмотрите все. Если найдете хотя бы пылинку белого порошка, забирайте на лабораторный анализ на кокаин.

— Мы сомневаемся, что искать причину надо через кокаин, — сказал Мейер.

— Тогда что же? Девушка употребляла кокаин и доставляла его для половины труппы…

— Ну, не для половины, Питер.

— Мне не важно, сколько человек она им снабжала! Мне все равно, была она звездой этого шоу или нет, но полагаю, что звездой она не была. По-моему, она доставляла дурь, то есть она была «мулом». Мы знаем, что Лопес занимался продажей кокаина. Когда он был убит, при нем нашли шесть граммов дури и тысячу сто долларов. Так что разузнайте побольше про Золушку. Где она добывала дурь, которую раздавала в труппе? Получала ли она прибыль или просто делала любезность? И прижмите этого продюсера… как его там… Картера. Я хочу знать, спал ли он с обеими — с той, другой танцовщицей и вдобавок с убитой. Да, поговорите с Дэнни Гимпом, с Фэтсом Доннером, со всеми стукачами у нас в городе. Во Флориде со стукачами разговаривать не надо, там буду я. Я хочу, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, понятно? В следующий раз, когда позвонит шеф, я хочу доложить ему что-нибудь конкретное.

— Да, Питер, — сказал Карелла.

— Не «да, Питер», а делайте.

— Да, Питер.

— И еще одно. Я не приму вариант с психом, пока вы меня не убедите, что между тремя убийствами нет никакой связи.

Бернс помолчал.

— Найдите эту связь, — сказал он.

Они договорились встретиться на скамейке в Гроув-парке, неподалеку от катка и от статуи генерала Рональда Кинга. Этот генерал в испанско-американскую войну взял стратегическую высоту, приблизив тем самым конец владычества чужеземных тиранов, которые (как писали Вильям Херст и Джозеф Пулитцер) эксплуатировали честных сборщиков тростника и рыбаков на Кубе. Бывший мэр приказал воздвигнуть памятник генералу не за его доблесть. Памятник он поставил генералу за то, что Кинг (как и сам мэр) был известным игроком в карты и специальностью его был покер, а точнее — разновидность последнего под названием «совок», и этот «совок» был любимой игрой мэра. Своей выносливостью — ведь в любую погоду бронзовый генерал продолжал гордо сидеть верхом — он завоевал уважение «латиносов» (хотя и не выходцев с Кубы), которые выводили аэрозольной краской на его широкой груди свои имена и мочились на ноги коня.

Уроки в школе сегодня отменили из-за неблагоприятной ситуации на дорогах. Сидя на скамейке неподалеку от статуи генерала и ожидая Дэнни Гимпа, Карелла слышал голоса мальчишек, которые играли в хоккей на катке. Он продрог до костей. Он не был философом, но, дрожа от холода в своем самом толстом пальто, надетом на пиджак, да на свитер, да на фланелевую рубашку, да на шерстяное белье, он думал, что зима очень напоминает работу полиции. Зима изматывает. Снег, слякоть, холодный моросящий дождь и лед преследуют тебя, пока не вскинешь руки вверх с криком «сдаюсь!». Но как-то удается перетерпеть, а затем приходит оттепель, и снова все налаживается — до следующей зимы.

Но где же Дэнни?

Наконец он увидел его: тот медленно ковылял по дорожке, поворачивая голову то налево, то направо, как разведчик на задании. Если говорить правду, то таким и мнил себя Дэнни. На нем была красно-синяя куртка с поясом, надвинутая на уши красная вязаная шапочка, синие шерстяные перчатки и зеленые вельветовые брюки, заправленные в черные боты. В целом достаточно яркий костюм для того, кто хочет выглядеть неприметным. Он прошел мимо скамейки, на которой замерзал Карелла (случалось, играя в шпионов, он заходил слишком далеко), дошел почти до статуи генерала, осторожно огляделся, снова вернулся к скамейке, присел рядом с Кареллой, извлек газету из бокового кармана, развернул, пряча за ней лицо, и произнес:

— Привет, Стив. Холодновато, а?

Карелла снял перчатку и протянул руку Дэнни. Дэнни опустил пониже газету и тоже снял перчатку. Они быстро пожали друг другу руки и снова надели перчатки. Очень немногие детективы пожимают руки своим информаторам. Большинство полицейских и осведомителей — деловые партнеры, но рук друг другу не жмут. Полицейские очень редко уважают стукачей. Стукач — это всегда человечек, который «задолжал что-то» полиции. В благодарность за информацию полицейские обделяют своим вниманием таких. Некоторые из осведомителей — это самые дурные людишки в городе. Любимым осведомителем Хэла Уиллиса был человечек по имени Фэтс Доннер — к нему испытывали отвращение все окружающие за его слабость к двенадцатилетним девочкам. Но он был ценным информатором. Из всех стукачей, с кем Карелла работал, Дэнни Гимп нравился ему больше других. И он никогда не забудет, как однажды много лет назад Дэнни пришел навестить его в больницу, где он залечивал пулевое ранение. С тех пор он всегда пожимал руку Дэнни Гимпу. Он пожал бы руку Дэнни Гимпу, даже если бы за ними наблюдал комиссар полиции.

— Как нога? — спросил Карелла.

— Ноет в холод. — Дэнни похлопал себя по колену.

— Хоть раз хотелось бы встретиться в тепле. Без русской зимы.

— Я должен быть осторожным, — возразил Дэнни.

— Ты можешь быть осторожным в теплом помещении.

— В помещении всегда есть уши, — сказал Дэнни.

— Ну хорошо, давай не будем затягивать нашу встречу. Я хочу найти «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, который был использован в трех убийствах, — сказал Карелла.

— Когда они произошли? — спросил Дэнни.

— Первое было неделю назад, девятого. Второе — в прошлую пятницу, двенадцатого. Последнее случилось в субботний вечер, тринадцатого.

— И все здесь?

— Два.

— Какие два?

— Торговец кокаином Пако Лопес — слыхал о таком?

— Кажется.

— И торговец алмазами по имени Марвин Эдельман.

— Работал здесь?

— Нет, в деловой части города. Он жил на Сильверман-роуд.

— Лакомый кусочек, — сказал Дэнни. — А третье?

— Девушка по имени Салли Андерсон. Танцовщица в мюзикле в деловом центре.

— Так где же связь? — спросил Дэнни.

— Это мы и пытаемся выяснить.

— Гм, — сказал Дэнни. — Значит, Лопес?

— Пако, — сказал Карелла.

— Пако Лопес, — сказал Дэнни.

— Что-нибудь вспоминается?

— Не прижигал ли он сигаретой грудь одной бабенки?

— Тот самый хмырь.

— Да, — сказал Дэнни.

— Знаешь его?

— Видел как-то. Несколько месяцев назад. Он, должно быть, жил с той бабенкой, они были неразлучны. Значит, окочурился? Ну, слезы лить не будем. Он кругом поганец.

— Каким образом?

— Поганец, — сказал Дэнни. — Я не люблю поганых, а ты? Ты с бабенкой уже говорил?

— На другой день после убийства Лопеса.

— И?..

— Ничего. Она рассказала нам, что он с ней сделал…

— Пакость, да? — сказал Дэнни и покачал головой.

— Но они перестали жить вместе два месяца назад. Она ничего не знала.

— Никто никогда ничего не знает, когда за дело берется полиция. Может быть, она-то и сделала это. За то, что он оставил у нее на груди отметины.

— Сомневаюсь, Дэнни, но ты вправе высказывать догадки. Если честно, то меня больше интересует, не переходил ли из рук в руки ствол, тридцать восьмого калибра за последнюю неделю?

— У нас в городе много тридцать восьмых, Стив.

— Я знаю.

— Все время переходят из рук в руки. — Дэнни помолчал. — Первое убийство произошло во вторник, так? В какое время?

— В одиннадцать.

— Вечера?

— Вечера.

— Где?

— На авеню Калвер.

— В доме или на улице?

— На улице.

— Не так уж много лиходеев выходит на улицу в такую погоду, — сказал Дэнни. — Холод заставляет их сидеть дома. Убийцы и воры предпочитают домашний комфорт, — философски заметил он. — Никто не видел убийцу?

— Стал бы я отмораживать задницу, если бы у меня был свидетель? — воскликнул Карелла.

— Я тоже мерзну, — с упреком сказал Дэнни. — Хорошо, я постараюсь узнать что-нибудь. Насколько срочно тебе надо?

— Срочно, — сказал Карелла.

— Потому что я хочу сделать ставку, прежде чем приступлю к работе.

— Что-нибудь стоящее? — спросил Карелла.

— Только если он победит, — сказал Дэнни и пожал плечами.

Брат Антоний с Эммой курили марихуану, потягивали вино и изучали список с фамилиями и адресами, который два дня назад составила для них Джудит Квадрадо. В углу комнаты горел керосиновый калорифер, а радиаторы были лишь едва теплыми, и оконное стекло обледенело по краям. Брат Антоний с Эммой сидели очень близко от калорифера, хотя оба утверждали, что холод им нипочем. Оба сидели в белье.

Они покурили час назад, потом занимались любовью на огромной постели в спальне брата Антония. Затем он и она надели белье и перешли в гостиную, где откупорили новую бутылку вина, запалили по закрутке и снова принялись изучать список потенциальных клиентов. На брате Антонии были полосатые трусы на резинке, а на Эмме — черные трусики от бикини. По мнению брата Антония, она выглядела очаровательно после их занятий любовью.

— Похоже, — сказала Эмма, — он обслуживал двенадцать человек.

— Не так уж много, — заворчал брат Антоний. — Я надеялся на что-то большее, Эмма, сказать по правде. Двенадцать поганых фамилий — это слишком мелкий улов для такой тяжелой рыбалки, как наша. — Он снова взглянул на список. — Особенно при таких крохотных порциях. Посмотри, какие порции, Эмма.

— Ты знаешь анекдот по этому поводу? — спросила она, ухмыляясь.

— Нет. Какой анекдот? — Он любил, когда она рассказывала анекдоты. И еще он любил, когда она набрасывалась на него. Глядя на ее огромные груди, он почувствовал, как снова зашевелилось обновленное желание. Пусть расскажет свой анекдот, решил он, и потом они забудут про список клиентов Лопеса и опять предадутся утехам любви. И это было тем более привлекательно в такой холодный день.

— Это анекдот про женщину, которая остановилась в гостинице на побережье Майами. Не слышал? — спросила Эмма, по-прежнему ухмыляясь.

— Я и сам не прочь остановиться в гостинице на побережье Майами, — сказал брат Антоний.

— Ты будешь слушать анекдот или нет?

— Рассказывай, — сказал он.

— Значит, она обедает там раз, обедает два, а потом идет к столику администратора и начинает жаловаться.

— На что? — сказал брат Антоний.

— Ты дашь мне рассказать?

— Ну, рассказывай.

— Она говорит администратору, что еда в ресторане — совершенная отрава. Яйца — отрава, говядина — отрава, картошка — отрава, салаты — отрава, кофе — отрава, все — отрава, отрава, отрава, говорит она. И знаешь, что еще?

— Что еще? — спросил брат Антоний.

— Слишком маленькие порции! — воскликнула Эмма и расхохоталась.

— Я не понял, — сказал брат Антоний.

— Эта женщина жалуется, что еда — отрава…

— Ну?

— Но она также жалуется, что порции — малы.

— Ну так что?

— Если это отрава, то почему она хочет большие порции?

— Может быть, она психованная, — сказал брат Антоний.

— Нет, она не психованная, — сказала Эмма. — Она жалуется на еду, но она также говорит администратору, что порции…

— Теперь понятно, — сказал брат Антоний. Смысл до него так и не дошел. — Не пойти ли нам снова в соседнюю комнату?

— Ты еще не готов, — сказала Эмма, взглянув на его пах.

— Ты можешь меня «подготовить».

— Я знаю. Но мне больше нравится, когда ты уже созрел и тебе не нужна «подготовка».

— Сладенький ротик, — понизив голос, сказал брат Антоний.

— Мм… — промычала Эмма.

— Ну, что ты скажешь?

— Я скажу: вначале дело, а потом утехи.

— И все-таки почему ты вспомнила этот анекдот? — спросил он.

— Ты сказал что-то про маленькие порции.

— Они очень маленькие, — сказал брат Антоний. — Посмотри, — сказал он и протянул ей список. — Два-три грамма в неделю, и это большинство из них. Мы не разбогатеем с двух-трех граммов в неделю.

— Мы не должны разбогатеть сразу, браток, — сказала Эмма. — Мы начнем работать неторопливо, начнем с этих людей, бывших клиентов Лопеса, будем строить наше дело, начав с них.

— Как?

— Может быть, эта женщина даст нам еще других клиентов.

— Какая женщина? Та, что ест отраву?

— Та, что снабжала Лопеса. Его дилер.

— С какой стати она будет нам помогать?

— Почему нет? Нужна цепочка поставок, святой брат. Дилеру унций нужен дилер граммов. Эта женщина соединяет нас с некоторыми потребителями, мы покупаем у нее наш товар, и все счастливы.

— Мне кажется, ты размечталась.

— Разве опасно просто спросить? — сказала Эмма.

— Она скажет, чтобы мы шли куда подальше.

— Кто знает! В любом случае давай начнем с начала. Прежде всего надо дать ей знать, что мы приняли дело после Лопеса и хотим продолжать его с ней. Это прежде всего.

— Это прежде всего, конечно.

— Так что, я думаю, тебе надо сделать следующее, — сказала Эмма. — Одеться и нанести Салли Андерсон небольшой визит.

— Позже, — сказал брат Антоний и обнял ее.

— Мм… — промычала Эмма, прижалась к нему и облизнула губы.

Эйлин Берк вошла в комнату детективов, пока Клинг еще разговаривал по телефону с дивизионом связи. Браун попросил ее обождать и затем положил записку на стол Клинга, что детектив Берк на шестой линии. Клинг кивнул. Он не сразу сообразил, кто такой Берк.

— У меня в руках распечатка, — сказал инспектор в комнате курьеров. — Это относится к двадцать восьмому июля, двадцать часов ноль две минуты, 621, Норт-Гринфилд, комната 207. Донесение принял Адам Кар в двадцать часов двенадцать минут.

— Что нашли?

— Передали по радио «Ю-20». Это означает: «произошло ограбление».

Клинг знал, что означает «10–20».

— Какой это был участок?

— Мидтаун-Ист, — сказал инспектор.

— Вы знаете, кто тогда занялся этим делом?

— Этого нет в распечатке.

— Хорошо, спасибо, — сказал Клинг и нажал светящуюся кнопку «б» у основания аппарата. — Клинг слушает, — сказал он.

— Берт, это Эйлин.

— Я пока не искал сережку, — сказал он.

— В комнате детективов ее не находили?

— Ну, у нас там есть ящик для находок, но он пуст.

— Как насчет машины?

— Я еще не искал в машине, — сказал он. — На этой машине я не ездил с субботы.

— Но если будет возможность…

— Конечно, — сказал он.

— Просто… эти серьги словно приносят удачу. Это «счастливые» сережки.

Клинг промолчал.

— Без них я как голая.

Он опять промолчал.

— Не могу же я носить только одну серьгу на счастье! — сказала она.

— Понимаю, — сказал он.

— Тогда мне выпадет лишь половинка счастья.

— Да, — сказал он.

— Как там погода? — спросила она.

— Холод.

— Здесь тоже холодно, — сказала она. — Ну хорошо, дай мне знать, если найдешь, ладно?

— Непременно.

— Спасибо, — сказала она и повесила трубку.

На том же клочке бумаги, который Браун положил ему на стол, Клинг накарябал: «Серьга Эйлин» — и сунул листок в карман пиджака. Он пролистал полицейский телефонный справочник, нашел номер участка Мидтаун-Ист, набрал, объяснил дежурному сержанту цель звонка, тот соединил его с детективом по имени Гарридо, в голосе которого звучал испанский выговор и который сразу вспомнил это дело: он сам находился в засаде в ломбарде на Гринфилд-стрит, когда вошел вооруженный грабитель, желавший заложить все, что похитил у Эдельмана два дня назад по соседству, через три двери.

— Все по списку похищенного, без исключения, — сказал Гарридо. — Взяли тепленьким.

— И что было дальше? — спросил Клинг.

— Угадай, кто у нас был судьей? — спросил Гарридо.

— Кто? — спросил Клинг.

— Харрис.

Клинг знал достопочтенного[8] Уилбора Харриса. Достопочтенный Уилбор Харрис получил прозвище Певца свободы. Он имел обыкновение отпускать преступников прямо из зала суда.

— Что было дальше? — спросил Клинг.

— Ну, парнишка тот был наркоманом. Это было его первым преступлением. Он чуть не плакал в зале суда. И Харрис отпустил его «условно».

— Даже при том, что ты взял его с награбленным?

— Да. С полным списком. Какой был смысл?

— Как звали парнишку?

— Эндрю. Фамилию не помню. Найти досье?

— Если не трудно.

— Сейчас, — сказал Гарридо. — Одну минуту.

Пять минут спустя он назвал фамилию и последний известный адрес семнадцатилетнего паренька, который ограбил Марвина Эдельмана летом прошлого года.

Квартира, про которую Алан Картер сказал, что это «одна из тех больших старых квартир у парка», и в самом деле была у парка и, несомненно, была старой, но большой она могла представиться разве гному. Лонни Купер, одна из двух черных танцовщиц в «Жирной заднице», была почти такого же высокого роста, как и два детектива, которых она впустила к себе поздним утром во вторник. От присутствия трех человек высокого роста крохотная квартирка стала похожей на платяной шкаф. К тому же мисс Купер до того набила свое жилище мебелью, безделушками, скульптурами и картинами, что практически нельзя было найти свободную часть стены или пола. Мейеру с Кареллой представилось, что они попали в контору по продаже краденых вещей.

— Люблю загроможденные помещения, — объяснила танцовщица. — Большинство танцоров не любят, а я люблю. На сцене я летаю. А дома мне приятно складывать крылышки.

Она была еще краше, чем Карелла помнил ее на сцене. Гибкая, с кожей цвета пробки, с высокими скулами, профилем Нефертити, большим ртом и ослепительной улыбкой. На ней был красный мужской свитер поверх черного трико и черных колготок. Она была без туфель на ногах, но в полосатых гетрах. Она спросила у детективов, не желают ли они кофе или что-нибудь еще, и, когда они отказались, предложила им устраиваться поудобнее. Карелла и Мейер сели на диван, заваленный подушками. Лонни Купер села напротив в мягкое кресло с противомоскитными сетками, пришпиленными к подлокотникам и к спинке. Кофейный столик между ними заполняли стеклянные пресс-папье, крохотные куколки, ножи для бумаги, значки с эмблемами кандидатов на выборах и сувенирная пепельница с Всемирной ярмарки в Нью-Йорке 1939 года. Перехватив взгляд Кареллы, она объяснила:

— Я коллекционирую вещи.

— Мисс Купер, — начал он, — я хотел…

— Лонни, — перебила она.

— Хорошо, — сказал он. — Лонни, я…

— А вас как зовут? — спросила она.

— Стив, — сказал он.

— А вас? — спросила она Мейера.

— Мейер, — ответил он.

— Я думала, это ваша фамилия.

— Да. А также имя.

— Класс! — воскликнула она.

Мейер пожал плечами. Он не считал свое имя «классным». Правда, однажды одна писательница использовала его имя в качестве названия для своего романа про профессора колледжа. Он позвонил окружному прокурору Ролли Шабриеру с вопросом, может ли он направить иск. Шабриер сказал, что он должен чувствовать себя польщенным. Мейер и в самом деле чувствовал себя слегка польщенным. Но все-таки он остался немного недоволен тем, что кто-то воспользовался именем реального человека в качестве имени обыкновенного героя в выдуманном произведении.

Даже если такой герой был на уровне профессора колледжа.

— Вы уверены, что не хотите кофе? — спросила Лонни.

— Абсолютно, спасибо, — поблагодарил Карелла.

— Мы перепили кофе, — сказал Мейер. — Из-за этой погоды.

— И вы тоже считаете, что пьете слишком много кофе? — спросила Лонни.

— Да, — сказал Мейер.

— И я тоже, — вздохнула она.

Чем-то она похожа на совсем молоденькую девушку, подумал Карелла. На вид ей было двадцать шесть или двадцать семь, но движения ее, мимика и высокий голос напоминали девушку семнадцати лет. Она устроилась в мягком кресле, подложив под себя ноги — так могла сидеть его дочь Эйприл.

— Надеюсь, вы понимаете, что мы пришли по поводу Салли Андерсон, — попытался перейти к делу Карелла.

— Да, конечно, — сказала она, и на ее лице появилось выражение, как у ребенка, который хочет разобраться в проблемах взрослых.

— Мисс Купер…

— Лонни, — сказала она.

— Лонни…

— Да, Стив?

Карелла прочистил горло.

— Лонни, мы знаем, что у вас здесь была вечеринка неделю назад, в воскресенье, седьмого февраля. Вы помните эту вечеринку?

— Да, — вздохнула она, — это была классная вечеринка!

— Салли Андерсон присутствовала?

— Да, конечно.

— И Тина Вонг?

— Да.

— Алан Картер?

— Да, было много народу, — сказала Лонни.

— А как насчет Майка Ролдана и Тони Асенсио? — спросил Мейер.

— Я погляжу, вы взялись за свою домашнюю работу? — сказала Лонни.

Мейер никогда не думал о своей работе как о «домашней». Он слабо улыбнулся.

— Они здесь тоже были, Мейер. — Лонни ослепительно улыбнулась в ответ.

— Нам удалось прийти к заключению, — сказал Карелла, — что эта вечеринка у вас не обошлась без кокаина.

— Да? — сказала она, и улыбка слетела с ее губ.

— Так был кокаин?

— Кто вам сказал?

— Несколько человек.

— Кто?

— Это не важно, мисс Купер.

— Это важно для меня, Стив. И, пожалуйста, называйте меня Лонни.

— Мы узнали об этом из трех различных источников, — сказал Мейер.

— Из каких?

Он посмотрел на Кареллу. Карелла кивнул.

— От Тины Вонг, Майка Ролдана и Тони Асенсио.

— О Господи! — сказала Лонни и покачала головой.

— Это правда? — спросил Карелла.

— Послушайте, зачем мне спорить с ними? — сказала Лонни, пожала плечами, скорчила рожицу и переменила положение в кресле. — Но я думала, вас интересует Салли.

— Это так.

— Или это превращается в расследование по поводу кокаина?

— Это уже кокаиновое расследование, — сказал Мейер. — Мы знаем, что Салли употребляла кокаин в тот вечер, и мы также знаем…

— Вы говорите про прошлое воскресенье?

— Да, про прошлое воскресенье, неделю назад. Вы ведь помните, что Салли употребляла кокаин?

— Ну да. Теперь, когда вы напомнили.

— И еще кое-кто тоже употреблял.

— Ну, и еще другие.

— Хорошо. Откуда появился порошок?

— Откуда мне знать?

— Мисс Купер…

— Лонни.

— Лонни, мы не ищем наркотики. Салли Андерсон была убита, и мы пытаемся выяснить, почему. Если кокаин имеет отношение к ее смерти…

— Не понимаю, каким образом?

— Почему вы так считаете?

— Потому что именно она приносила кокаин.

— Мы знаем об этом. Но где она брала его, не знаете?

— Где-то на окраине.

— Где именно?

— Понятия не имею.

— Как далеко? За парком или…

— Я действительно не знаю.

— Как часто она приносила порошок?

— Обыкновенно раз в неделю. В понедельник вечером, перед шоу. У нас по воскресеньям нет спектаклей. Поэтому она обычно добывала порошок в воскресенье, как я себе представляю, ездила за ним на окраину в воскресенье или ей доставляли его как-то иначе. Я не знаю, как было на самом деле. Во всяком случае, в понедельник вечером она приносила порошок в театр.

— И распространяла в труппе.

— Да, отдавала тем, кто хотел.

— И сколько было таких?

— Полдюжины… Семеро… Примерно так.

— Сколько денег было в обороте, по-вашему?

— Вы ведь не думаете, что она делала это из-за денег?

— Почему она это делала?

— Она оказывала нам любезность, вот и все. То есть зачем дублировать усилия и идти на двойную трату? Если у вас хороший контакт и он доставляет хороший порошок, почему не делать одну большую покупку каждую неделю вместо шести-семи мелких покупок у дилеров, которым не особенно доверяешь? Это называется разумный подход.

— Угу, — сказал Карелла.

— Разве нет?

— Так о чем мы здесь говорим? — сказал Мейер. — Если речь идет о шести-семи граммах…

— Ну, иногда больше. Но она брала с нас только то, что платила сама. Уж поверьте. Я знаю уличные цены, и больше она не получала.

— Ничего за свой труд, когда ездила на окраину города?

— Да какой труд! Все равно она бы ездила туда, разве нет? А может быть, ей приносили. Как знать! Вы и в самом деле выбрали ошибочный путь, если думаете, что именно так Салли…

Она вдруг осеклась.

— Что Салли именно так? — тотчас спросил Карелла.

— Как она… гм…

Лонни скорчила рожицу, пожала плечами, словно совершенно запуталась и не знала, как закончить фразу.

— Да? — спросил Карелла. — Что она именно так?

— Зарабатывала себе на жизнь, — сказала Лонни и улыбнулась.

— Ладно, мы знаем, как она зарабатывала себе на жизнь, разве нет? — сказал Мейер. — Она была танцовщицей.

— Ну да.

— Почему мы должны думать, что она зарабатывала на жизнь каким-то другим путем?

— Ну, вы говорили про кокаин и спрашивали, сколько денег было в обороте…

— Да, но вы сказали, что она не получала прибыли от кокаина.

— Это верно.

— У нее был побочный заработок где-нибудь еще? — спросил Карелла.

— Мне ничего не известно про побочный заработок.

— Но как-то возникал побочный заработок, ведь так?

— Я такого не говорила, — округлила глаза Лонни.

— Вы словно дали понять…

— Вы неправильно поняли, Стив.

— Откуда у нее был побочный заработок? — спросил Карелла.

— Какой побочный заработок? — сказала Лонни.

— Давайте с начала, — сказал Карелла. — Что вы имели в виду, когда сказали: «как она зарабатывала себе на жизнь?»

— На сцене, — сказала Лонни.

— Я не об этом вас спрашиваю.

— Я не знаю, о чем вы спрашиваете.

— Я спрашиваю, как она зарабатывала дополнительные деньги?

— Кто говорил про это?

— Мне показалось, что вы подразумевали это.

— Случается, — сказала Лонни, — что артисты иногда танцуют в ночных клубах или еще где-нибудь. Одновременно танцуя в шоу.

— Угу, — сказал Карелла. — А Салли танцевала в ночных клубах?

— Нет. Мне неизвестно об этом.

— Тогда что же она делала?

— Я только сказала…

Лонни покачала головой.

— Вы сказали, что она делала что-то, зарабатывая тем самым себе на жизнь. Что же это было?

— Это очень распространено у нас в городе, — сказала Лонни.

— Что распространено?

— Если Салли в этом везло, тем лучше.

— Везло в чем?

— Это даже не противозаконно, насколько мне известно, — сказала Лонни. — Никто от этого еще не пострадал.

— О чем мы говорим? — спросил Мейер. Можно было подумать, что она имела в виду проституцию, но она наверняка знала, что проституция противозаконна. Да и кто сказал, что от нее никто не пострадал?

— Объясните нам, что вы имеете в виду, — сказал Карелла.

— Я ничего не должна вам объяснять, — сказала она и сложила руки на груди, как надувшая губы шестилетняя девочка.

— Мы можем вызвать вас повесткой и заставить отвечать на вопросы перед большим жюри, — сказал Карелла. Он предположил, что если эта уловка срабатывала тысячу раз прежде, то и теперь подействует.

— Присылайте повестку, — сказала Лонни.

Когда Браун спустился к месту стоянки полицейских автомашин, он с удивлением увидел старую машину, которую они тянули на тросе в субботу. А затем на заднем сиденье он увидел Клинга на четвереньках.

— Я сказал им, что не хочу снова садиться в эту развалину, — сказал он Клингу. — Что ты делаешь?

— Вот она, — сказал Клинг.

— Что там такое?

— Серьга Эйлин, — сказал он и показал ему золотое колечко.

Браун кивнул.

— Хочешь сесть за руль? — спросил он. — Я ненавижу эту машину.

— Да, — сказал Клинг.

Он положил серьгу в карман пальто, смахнул пыль с колен и сел за руль. Рядом расположился Браун.

— Эта дверь плохо закрывается, — сказал Браун, хлопая дверью раз за разом, пока она наконец не закрылась как положено. Потом он включил печку; печка с лязганьем зашумела. — Отлично, — сказал Браун. — Куда держим путь?

— В Даймондбэк, — сказал Клинг и завел мотор.

— Отлично, — сказал Браун.

В департаменте полиции бытовала такая присказка: самое верное место, где тебя непременно убьют, — это на углу Ландис-авеню и Портер-стрит, а самое удачное время для этого — полночь в любую субботу августа. Браун и Клинг считали удачей, что они прибыли на тот самый угол в полдень студеного февраля, но они вовсе не были рады оказаться в Даймондбэке в принципе. Брауну место назначения нравилось еще меньше, чем Клингу. Даймондбэк, в 83-м участке, был исключительно «черным районом», и многие местные жители полагали, что черный полицейский — это самый гнусный полицейский в мире. Даже добропорядочные граждане — а таких здесь было гораздо больше, чем сводников, торговцев наркотиками, вооруженных грабителей, взломщиков, проституток и различных мелких воришек, — чувствовали, что если возникали проблемы с законом, то лучше пойти к белому, чем к любому из собратьев. Черный полицейский напоминал исправившуюся проститутку: с таким не хотелось иметь дело.

— Как звать того парнишку? — спросил Браун.

— Эндрю Флит, — сказал Клинг.

— Он белый или черный?

— Черный, — сказал Клинг.

— Отлично, — сказал Браун.

Последний адрес Флита указывал на один из хмурых многоквартирных домов на авеню Сент-Себастьян, которая начиналась у восточного края Гровер-парка и пролегала с севера на восток вдоль тринадцати кварталов между авеню Ландис и Айсола. Далее она переходила в другой проезд под названием Адамс-стрит, вероятно, в честь второго президента Соединенных Штатов или даже шестого. Сегодня, во вторник, авеню Сент-Себастьян выглядела особенно хмуро. Бедный район можно всегда отличить от других: улицы здесь чистят и посыпают песком в последнюю очередь в этом городе. Мусор, особенно в плохую погоду, накапливается, видимо, с целью поощрения свободного предпринимательства среди крысиной популяции. В Даймондбэке крысы величиной с кошку бесстрашно прогуливаются по улице при свете дня. Когда Клинг припарковал машину у сугроба перед домом Флита, было десять минут двенадцатого. Не было видно ни одной крысы, но мусорные ящики вдоль улицы были переполнены. Мусор также примерз к обледенелому тротуару. Люди в этих краях не пользовались пластиковыми мешками для мусора. Мешки тоже стоят денег.

Два чернокожих старика стояли у огня, который они разожгли в отпиленной половинке бочки от бензина, и грели руки. Браун и Клинг прошли мимо них к парадному здания. Старики тотчас догадались, что они детективы. Старики даже не подняли глаз, когда Браун и Клинг поднимались по ступенькам парадного. А Браун и Клинг не стали смотреть на двух стариков. Негласное правило звучало так: если ты нарушил закон, то между тобой и полицией доверия быть не может.

В небольшом вестибюле они осмотрели почтовые ящики. Только на двух из них были таблички с фамилиями.

— У нас есть его номер квартиры? — спросил Браун.

— 3 «В», — сказал Клинг.

Замок внутренней двери вестибюля был сломан. Естественно. В патроне, свисавшем с потолка, не было лампочки. Естественно. Коридор был темным, а ступеньки, ведущие наверх, были еще темнее.

— Надо было взять фонарик из машины, — сказал Браун.

— Да, — сказал Клинг.

Они поднялись по ступенькам на третий этаж.

Они прислушались, стоя перед дверью в квартиру Флита.

Тишина.

Они еще прислушались.

По-прежнему тишина.

Браун постучал.

— Джонни? — послышался голос.

— Полиция, — сказал Браун.

— Ах!

— Откройте, — сказал Браун.

— Сейчас, секунду.

Браун посмотрел на Клинга. Оба пожали плечами. Они услышали шаги, приближающиеся к дверям, затем — как кто-то возится с дверной цепочкой. Затем услышали, как отперли замок. Дверь открылась. Перед ними стоял худой чернокожий парень в синих джинсах и светло-коричневом свитере.

— Да? — сказал он.

— Эндрю Флит? — сказал Браун и показал ему свой значок и удостоверение.

— Да?

— Вы Эндрю Флит?

— Да?

— Мы хотим задать вам несколько вопросов. Можно войти?

— Да, конечно, — сказал Флит и посмотрел мимо них в сторону лестничной клетки.

— Или вы ждете кого-то?

— Нет-нет, заходите.

Он отступил в сторону, давая им пройти. Они стояли в небольшой кухоньке. Единственное окно, обледенелое по краям, выходило на кирпичную стену дома напротив. В мойке лежала груда немытых тарелок. На столике стояла пустая бутылка от вина. Над головой от стены к стене была натянута бельевая веревка. На ней сушились спортивные шорты.

— Здесь холодновато, — сказал Флит. — Отопление сегодня почти не доходит до нас. Мы уже звонили в мэрию.

— Кто это «мы»? — спросил Браун.

— Ну, один парень из комитета жильцов. Через открытую дверь кухни они могли видеть неубранную постель. На полу у постели лежала куча грязной одежды. На стене над кроватью висела обрамленная картина с Иисусом, воздевшим руку для благословения.

— Вы живете один? — спросил Браун.

— Да, сэр, — сказал Флит.

— У вас всего две комнаты?

— Да, сэр.

Он вдруг стал обращаться к ним «сэр». Они переглянулись: видимо, он боялся чего-то.

— Можно вам задать несколько вопросов? — спросил Браун.

— Конечно. Но… гм… вы знаете, как вы сказали, я как бы кое-кого жду.

— Кого? — спросил Клинг. — Джонни?

— Да, на самом деле, да.

— Кто такой Джонни?

— Мой друг.

— Вы все еще употребляете героин? — спросил Браун.

— Нет-нет. Кто вам сказал?

— Ваш «послужной список», во всяком случае, — сказал Клинг.

— У меня нет «послужного списка». Я в тюрьме не сидел.

— Никто и не говорил, что вы сидели.

— Вас арестовали в июле, — сказал Браун. — Вам было предъявлено обвинение в ограблении первой степени.

— Да, но…

— Вас отпустили, мы знаем.

— Это был условный приговор.

— Потому что вы были несчастным затюканным наркоманом, так?

— Да, мне в ту пору очень не везло, это правда.

— Но больше вы не употребляли?

— Нет. Надо быть психом, чтобы баловаться этим.

— Угу, — сказал Браун. — Так кто этот ваш друг Джонни?

— Просто друг.

— Не дилер случайно?

— Нет-нет. Ладно вам, хватит.

— Где вы были в субботу вечером, Эндрю? — спросил Клинг.

— В прошлую субботу вечером?

— Вернее, в ночь на воскресенье. В два часа ночи. А воскресенье было четырнадцатое число.

— Да, — сказал Флит.

— Что «да»?

— Пытаюсь вспомнить. Почему вы спрашиваете? Что случилось в прошлую субботу вечером?

— Расскажите нам, — сказал Браун.

— В субботу вечером, то есть ночью… — сказал Флит.

— Или в воскресенье утром, если вам так больше нравится.

— В два часа утра… — сказал Флит.

— Ну, вы поняли, — сказал Клинг.

— Я был здесь, по-моему.

— Кто-нибудь был с вами?

— Это статья 220? — спросил Флит, имея в виду раздел уголовного кодекса, определяющий обращение с наркотиками.

— Кто-нибудь был с вами? — повторил Клинг.

— Разве вспомнишь? Это было… Когда? Три дня назад? Четыре?

— Попытайтесь вспомнить, Эндрю, — сказал Браун.

— Пытаюсь.

— Вы помните, как звали того человека, которого вы ограбили?

— Да.

— Как его звали?

— Эдельбаум.

— Вы уверены?

— Да, его звали так.

— Вы видели его с тех пор?

— Да, на суде.

— И, по-вашему, его зовут Эдельбаум, а?

— Да, его зовут Эдельбаум.

— Вы знаете, где он живет?

— Понятия не имеете, где он живет, а?

— Откуда мне знать, где он живет?

— Вы не помните, где его магазин?

— Помню, конечно. На Норт-Гринфилд.

— Но не помните, где он живет, а?

— Да я и не знал никогда. Как же я могу помнить?

— Но если бы вы захотели узнать его адрес, то заглянули бы в телефонную книгу, верно? — спросил Браун.

— Ну конечно, но зачем бы мне это делать?

— Где вы были четырнадцатого февраля в два часа утра? — спросил Клинг.

— Я сказал: я был здесь.

— Кто-нибудь был с вами?

— Если это статья… Хорошо, мы подкуривали, — сказал Флит. — Вы об этом хотели узнать? Отлично, теперь вы знаете. Мы курили травку, и я по-прежнему наркоман. Большое дело! Обыщите квартиру, если желаете. Найдете разве чуток. Слишком мало для ареста, уж это точно. Ну, вперед! Ищите.

— Кто это «мы»? — спросил Браун.

— Что?

— Кто был с вами в субботний вечер?

— Ну, Джонни… Теперь вы довольны? Что же мы тут такое делали, от чего весь мир мог пострадать?

— Джонни… как по фамилии?

Раздался стук в дверь. Флит поглядел на двух полицейских.

— Открой, — сказал Браун.

— Послушайте…

— Открой.

Флит вздохнул и подошел к двери. Он повернул замок и открыл дверь.

— Привет, — сказал он.

Черная девушка, которая стояла в дверях, не могла быть старше шестнадцати. На ней была красная лыжная куртка поверх синих джинсов и сапоги на высоких каблуках. Она была привлекательной, но помада у нее на губах была слишком яркой, щеки ее были густо нарумянены, а глаза были оттенены и подведены по вечернему, хотя был полдень — двадцать минут первого.

— Заходите, барышня, — сказал Браун.

— Что стряслось? — спросила она, сразу узнав в них полицейских.

— Ничего не стряслось, — сказал Клинг. — Не желаете поведать нам, кто вы?

— Эндрю?.. — Она повернулась к Флиту.

— Не знаю, что им нужно, — сказал Флит и пожал плечами.

— У вас есть ордер? — спросила девушка.

— Нам не нужен ордер. Это обычное расследование, и ваш друг пригласил нас в дом, — сказал Браун. — Почему вы спрашиваете про ордер? Вам есть что скрывать?

— Это статья 220? — спросила она.

— Вы оба, кажется, хорошо выучили статью 220, — сказал Браун.

— Век живи — век учись, — пожала плечами девушка.

— Как вас зовут? — спросил Клинг.

Она снова посмотрела на Флита. Флит кивнул.

— Корина, — сказала она.

— А фамилия?

— Джонсон.

Постепенно до них дошло. Вначале просветлело лицо Брауна, а следом за ним — физиономия Клинга.

— Джонни, так?

— Да, Джонни, — сказала девушка.

— Вы сами себя так зовете?

— Если вас зовут Кориной, вы станете себя называть Кориной?

— Сколько вам лет, Джонни?

— Двадцать один, — сказала она.

— Даю вам еще одну попытку, — сказал Клинг.

— Восемнадцать, годится?

— А не шестнадцать? — спросил Браун. — Или еще меньше?

— Я достаточно взрослая, — сказала Джонни.

— Для чего? — спросил Браун.

— Для всего, что мне нужно делать.

— Сколько времени вы работаете на улице? — спросил Клинг.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы проститутка, верно, Джонни? — спросил Браун.

— Кто вам это сказал?

Ее глаза стали холодными и матовыми, как лед на оконном стекле. Руки она теперь держала в карманах лыжной куртки. Клинг с Брауном готовы были поспорить, что она сжимала кулаки.

— Где вы были в прошлую субботу вечером? — спросил Клинг.

— Джонни, они…

— Замолчите, Эндрю! — сказал Браун. — Где вы были, барышня?

— Когда именно?

— Джонни…

— Я велел вам молчать! — воскликнул Браун.

— В прошлую субботу ночью. В два часа ночи, — сказал Клинг.

— Здесь, — сказала девушка.

— Что вы делали?

— Подкуривали.

— С какой стати? На улице плохо шли дела?

— Шел снег, — со злобой сказала Джонни. — Все хряки попрятались в собственные постельки.

— В котором часу вы пришли сюда? — спросил Браун.

— Я здесь живу, дядя, — сказала она.

— А мы думали, что вы живете здесь один, Эндрю, — сказал Клинг.

— Да, я не хотел никого больше вовлекать. Понимаете?

— Так что вы были здесь всю ночь, а? — спросил Браун.

— Ну, я так не говорила, — ответила девушка. — Я вышла примерно… когда, Эндрю?

— Оставьте в покое Эндрю. Рассказывайте нам.

— Примерно в десять. Приблизительно в это время начинается работа. Но улицы были пусты, как сердце путаны.

— Когда вы вернулись?

— Примерно в полночь. Мы сели за стол около полуночи, верно, Эндрю?

Флит хотел ответить, но Браун остановил его взглядом.

— И вы находились здесь с полуночи до двух? — спросил Клинг.

— Я была здесь с полуночи до следующего утра. Я сказала вам, дядя: я здесь живу.

— А Эндрю не выходил из квартиры в эту ночь?

— Нет, сэр, — сказала Джонни.

— Нет, сэр, — повторил Флит, выразительно кивая.

— Куда вы пошли на следующее утро?

— На улицу. Посмотреть, смогу ли отыграться.

— В какое время?

— Рано. Около одиннадцати часов. Примерно так.

— Удалось отыграться?

— Снег затрудняет всякое движение. — Она говорила не про дорожное движение. — Клиенты приезжают из Флориды. Как только они оказываются в Северной Каролине, они уже по колено в снегу. В такую погоду не везет в двух ремеслах: путанам и торговцам травкой.

Браун мог назвать еще пару-другую профессий, кому не везет в такую погоду.

— Берт, — сказал он.

Клинг глянул на парня с девушкой.

— Поехали отсюда, — сказал он.

Они прошли по улице молча. Два старика по-прежнему грели руки у огня. Когда Клинг завел мотор, печка снова залязгала.

— Похоже, они чистые, ты как думаешь? — спросил Браун.

— Да, — сказал Клинг.

— Он даже перепутал фамилию того человека, — сказал Браун.

Они ехали в сторону центра молча. Приближаясь к участку, Браун пробормотал:

— Просто плакать хочется.

Клинг понял, что тот говорит вовсе не о том, что в расследовании убийства Эдельмана они не продвинулись ни на йоту.