Леди, лёд и пули

Глава 8

Для некоторых все еще был Валентинов день.

Многие люди не согласны с тем, что день кончается в полночь. Для них день кончается тогда, когда они ложатся спать. А с утра, когда они встают, начинается новый день. Двое, считавших, что Валентинов день еще не кончился, были брат Антоний и Толстуха. Хотя уже пробил час ночи, они по-прежнему считали, что День влюбленных продолжается, — тем более что им удалось выяснить, как звали подружку Пако Лопеса. На самом деле они узнали ее имя, пока еще был День святого Валентина, и они посчитали это хорошим знаком. Но только в час ночи брат Антоний постучался в дверь квартиры Джудит Квадрадо.

Если к вам в этом районе города постучатся в час ночи, ничего хорошего не ждите. Скорее всего это полиция: вам хотят задать несколько вопросов о преступлении, совершенном в вашем доме. Или, возможно, это ваш друг или сосед пришел рассказать, что его близкий покалечил кого-то либо, наоборот, что покалечили близкого. В любом случае ничего хорошего не ждите. В этом районе города знали, что стук в дверь в час ночи не означает, что пришел грабитель или взломщик. Воры не стучатся в двери. В этом районе воры знают, что в дверях обычно стоят два замка да еще здесь принято устанавливать замки с вертикальным запором. Брат Антоний знал, что напугает того, кого разбудит в час ночи. Именно поэтому они с Эммой дождались часа ночи, хотя имя и адрес они узнали еще в десять вечера.

— Кто там? — спросила Джудит за дверью.

— Друзья, — сказал брат Антоний.

— Друзья? Кто? Какие друзья?

— Пожалуйста, откройте дверь, — сказал он.

— Уходите, — сказала Джудит.

— У нас важный разговор, — сказала Эмма.

— Кто вы?

— Приоткройте дверь, — сказала Эмма, — и увидите.

Они услышали, как женщина отпирала замки. Вначале один, потом другой. Дверь приоткрылась на щелку, далее не пускала цепочка. В щелку они увидели бледное лицо женщины. Позади нее горел свет на кухне.

— Dominus vobiscum, — сказал брат Антоний.

— У нас есть деньги для вас, — сказала Эмма.

— Деньги?

— От Пако.

— Пако?

— Он сказал, чтобы мы отдали вам деньги, если с ним что-нибудь случится.

— Пако? — снова переспросила Джудит. Она не видела Пако в течение двух месяцев до убийства. Пако оставил шрамы у нее на груди, сукин сын. Что это еще за священник перед дверью? Кто эта жирная женщина, которая говорит, что у них для нее деньги? Деньги от Пако? Невозможно.

— Уходите, — снова сказала она.

Эмма взяла пачку купюр, лежавших в блокноте, — остаток денег, которые брат Антоний забрал у бильярдного шулера. Она видела, как у Джудит расширились глаза.

— Это вам, — сказала Эмма. — Откройте дверь.

— Если это мне, то отдайте, — сказала Джудит. — Для этого не надо открывать дверь.

— Ладно, — сказал брат Антоний, останавливая руку Эммы. — Ей не нужны эти деньги.

— А сколько там денег? — спросила Джудит.

— Четыреста долларов, — сказала Эмма.

— И Пако сказал, что хочет, чтобы я их получила?

— За то, что он с тобой сделал, — понизив голос и опустив глаза, сказала Эмма.

— Постойте, — сказала Джудит.

Дверь закрылась. Они ничего не слышали. Брат Антоний пожал плечами. Эмма тоже пожала плечами. Им дали неверные сведения? Человек, рассказавший им про Джудит, был ее кузеном. Он сказал, что она жила с Пако перед тем, как его убили. Он сказал, что Пако прижигал сигаретами ее груди. Это была одна из причин, почему брат Антоний предложил позвонить ей в дверь в час ночи. Брат Антоний считал, что ни одна женщина не позволит жестоко обращаться с собой, если только это не очень запуганная женщина. Но где она? Куда она пошла? Они ждали. Наконец они услышали, как снимают цепочку. Дверь широко открылась. Джудит Квадрадо стояла в дверях с пистолетом в руке.

— Заходите, — сказала она и гостеприимно поманила их пистолетом.

Брат Антоний не ожидал встречи с пистолетом. Он поглядел на Эмму.

— No hay necesidad de la pistola[5], — сказала Эмма. Брат Антоний не понял этой фразы. До последней минуты он не подозревал, что Эмма может говорить по-испански.

— Hasta que yo sepa quien es usted[6], — сказала Джудит и снова помахала пистолетом.

— Хорошо, — ответила по-английски Эмма. — Но только пока вы не узнаете, кто мы. Я не люблю делать одолжение женщинам с оружием.

Они прошли в квартиру. Джудит закрыла дверь и заперла. Они находились в небольшой кухне. Холодильник, мойка и плита стояли у одной стены под окошком, выходившим в проход между домами. Окошко было закрыто, стекло по краям обледенело. В правом углу стоял стол с белой клеенкой и около него — два стула.

Брату Антонию не понравилось выражение лица Джудит. Она не была похожа на испуганную женщину. Она была похожа на женщину, которая владеет ситуацией. Ему пришло в голову, что они совершили ошибку, явившись сюда. Брат Антоний подумал, что они потеряют остаток денег, которые он забрал у бильярдного шулера. Он решил, что мысли, которые рождались у них с Эммой, не всегда так уж были хороши. Ростом Джудит была, вероятно, пять футов шесть дюймов, она была изящной темноволосой девушкой, только нос был чуть великоват для ее узкого личика. На ней был темно-синий халат. Она заставила их так долго ждать, потому что надевала халат и доставала пистолет, решил брат Антоний. Ему не понравился вид пистолета. Он не дрожал у нее в руке. Ей приходилось пользоваться пистолетом раньше, он чувствовал это. Она не будет колебаться, чтобы выстрелить. Ситуация казалась очень плохой.

— Итак, — сказала она, — кто вы?

— Я — брат Антоний.

— Эмма Форбс, — представилась Эмма.

— Откуда вы знаете Пако?

— Какая жалость, что с ним приключилось такое несчастье! — сказала Эмма.

— Откуда вы его знаете? — спросила Джудит снова.

— Мы старые друзья, — сказал брат Антоний. Его по-прежнему беспокоило, что она держала пистолет такой твердой рукой. Пистолет не был похож на какой-нибудь дешевый — из тех, что были в ходу. Этот был по меньшей мере тридцать восьмого калибра. Такой мог проделать весьма заметную дырку в рясе.

— Если вы были друзьями Пако, почему я не знаю тебя?

— Мы были в другом месте, — сказала Эмма.

— А как же вы получили деньги, если вы были в другом месте?

— Пако нам оставил. В квартире.

— В какой квартире?

— Там, где мы живем.

— Он оставил их мне?

— Он оставил их вам, — сказала Эмма. — И записку.

— Где записка?

— Где записка, святой брат? — спросила Эмма.

— В квартире, — сказал брат Антоний, изображая раздражение. — Я не знал, что нам нужна записка. Мне не пришло в голову, что нужно брать с собой записку, когда собираешься отдавать четыреста долларов…

— Ну так отдавайте, — сказала Джудит и протянула руку.

— Уберите пистолет, — сказала Эмма.

— Нет, вначале отдайте деньги.

— Отдай ей деньги, — сказал брат Антоний. — Это ее деньги. Пако хотел, чтобы мы отдали ей деньги.

Их глаза встретились. Джудит не заметила взгляда, которым они обменялись. Эмма подошла к столу и положила купюры веером на клеенку. Джудит повернулась, чтобы взять деньги со стола, и тут брат Антоний шагнул к ней и влепил ей кулаком по носу. И до этого ее нос был не слишком красив, а теперь из него брызнула Кровь. Брат Антоний вычитал где-то, что удар в нос очень болезнен и высокоэффективен. При этом из носа хлещет кровь, и люди пугаются ее вида. Когда из ее носа полилась кровь, Джудит забыла про пистолет. А брат Антоний схватил ее запястье, завел руку назад и вырвал пистолет.

— Очень хорошо, — сказал он.

Джудит прижала руку к носу. Кровь вытекала из носа сквозь пальцы. Эмма взяла полотенце для посуды и кинула ей.

— Оботрись, — сказала она.

Джудит всхлипывала.

— И перестань плакать. Никто не будет тебя бить.

Джудит не вполне поверила. Ее уже ударили. Она сделала ошибку, что, даже имея пистолет, открыла дверь в час ночи. А теперь пистолет был в руках монаха: «жирная» собирала деньги со стола и запихивала обратно в сумку на плече.

— Что вы хотите? — спросила Джудит. Она прижимала полотенце к носу. Полотенце становилось красным. Нос болел. Она заподозрила, что монах сломал его.

— Сядь, — сказал брат Антоний. Теперь он улыбался: ситуация снова была в его руках.

— Сядь, — повторила Эмма.

Джудит села за стол.

— Дайте мне лед, — сказала она. — Вы сломали мне нос.

— Принеси ей лед, — сказал брат Антоний.

Эмма пошла к холодильнику. Она вытащила ванночку со льдом и вытрясла лед в мойку. Джудит передала ей запятнанное кровью полотенце, и Эмма завернула в него несколько кубиков льда.

— Вы сломали мне нос, — снова сказала Джудит, взяла полотенце и приложила завернутый лед к носу. С улицы доносилась сирена «Скорой помощи». Она подумала, не придется ли ей вызывать «Скорую помощь».

— Кто были его клиенты? — спросил брат Антоний.

— Что? — Вначале она не поняла, о ком он говорит. Потом она сообразила, что он спрашивает про Пако.

— Его клиенты, — сказала Эмма. — Те, кому он продавал.

— Вы имеете в виду Пако?

— Ты знаешь, кого мы имеем в виду, — сказал брат Антоний. Он сунул пистолет в карман спереди рясы и сделал знак Толстухе. Эмма снова начала рыться в сумке. На одну секунду Джудит подумала, что они отпустят ее. Монах убрал пистолет, а «жирная» копалась у себя в сумке. Они собирались отдать ей деньги в конце концов. Но, когда Эмма извлекла руку из сумки, в ней было что-то длинное и узкое. Большой палец Толстухи пошевелился, и, блеснув, раскрылась опасная бритва. Джудит боялась бритвы пуще пистолета. В жизни в нее никогда не стреляли, но резали ее много раз, и однажды ее порезал даже Пако. На плече у нее был шрам. Этот шрам был менее уродлив, чем отметины, которые он выжег сигаретами у нее на груди.

— Кто были его клиенты? — снова спросил брат Антоний.

— Я его почти не знала, — сказала Джудит.

— Ты с ним жила, — сказала Эмма.

— Это не означает, что я знала его, — сказала Джудит, что по-своему было ужасной правдой.

Она не хотела говорить, кто были клиенты Пако, потому что его клиенты теперь стали ее клиентами — по крайней мере станут, как только она сведет все концы воедино. Она вспомнила имена всех двенадцати потребителей наркотиков. Их вполне хватало, чтобы она смогла обеспечить себе роскошную, по ее мнению, жизнь. Их было достаточно, чтобы она решила купить пистолет, прежде чем взяться за это предприятие. Слишком много было на свете негодяев, вроде Пако. Но теперь пистолет находился в руках монаха, а Толстуха медленно поворачивала бритву в руке, так что лезвие отсвечивало. Джудит подумала, что все в жизни по-своему повторяется. Вспомнив о том, что Пако сделал с ее грудью, левой рукой она инстинктивно запахнула халат. Брат Антоний заметил ее жест.

— Кто его клиенты? — спросила Эмма.

— Не знаю. Какие клиенты?

— Для сладкой пудры, — сказала Эмма и приблизилась к ней с бритвой.

— Я не знаю, что означает «сладкая пудра», — сказала Джудит.

— Это такая пудра, дорогая, — сказала Эмма, поднося бритву к ее лицу, — которую нюхают носом. Но у тебя носа больше не будет, если сейчас же не скажешь кто они.

— Нет, лицо не надо, — сказал брат Антоний почти шепотом. — Только не лицо.

Он улыбнулся Джудит. И снова на какую-то секунду Джудит подумала, что он отпустит ее. Толстуха казалась угрожающей, но монах, конечно…

— Сними халат, — сказал брат Антоний.

Она поколебалась. Она убрала полотенце от носа. Казалось, кровь уже не текла так сильно. Она снова приложила полотенце. Даже боль, казалось, утихает. Может быть, и не так все плохо. Может быть, если она просто будет делать, что они хотят, поиграет с ними… Конечно же, «жирная» не станет отрезать ей нос… Неужели имена клиентов Пако так важны для них? Станут ли они так сильно рисковать из-за малого? В любом случае теперь это были ее собственные клиенты, будь они прокляты! Она отдаст им все, что они ни попросят, но только не имена, которые для нее были билетом туда, где, по ее мнению, была свобода. Она не знала, какого рода эта свобода. Просто свобода. Она никогда не скажет им их имена.

— Почему вы хотите, чтобы я сняла халат? — спросила она. — Что вы от меня хотите?

— Имена клиентов, — сказала Эмма.

— Вы хотите увидеть мое тело? — спросила она. — Так?

— Назови клиентов, — сказала Эмма.

— Ты хочешь, чтобы я отсосала? — спросила она брата Антония.

— Снимай халат, — сказал брат Антоний.

— Потому что если ты хочешь…

— Халат, — сказал он.

Она посмотрела на него. Она попробовала прочесть его намерения в его глазах. Пако говорил ей, что она работала головой лучше любой другой проститутки. Если бы она добралась до монаха…

— Можно мне встать? — спросила она.

— Встань, — сказала Эмма и сделала несколько шагов назад. Открытая бритва была по-прежнему у нее в руке.

Джудит положила полотенце. Из носа кровь больше не шла. Она сняла халат и положила на спинку стула. На ней была только светлая ночная рубашка, которая кончалась чуть ниже промежности. На ней не было трусиков, которые она купила в комплекте с ночной рубашкой. Ночная рубашка и трусики обошлись в двадцать шесть долларов. Эти деньги она легко могла возместить своим новым кокаиновым ремеслом. Она видела, куда был направлен взгляд монаха.

— Ну, что скажешь? — спросила она, поднимая бровь и пытаясь улыбнуться.

— Сними рубашку, — приказал брат Антоний. «Жирная» будет делать то, что решит монах… Так размышляла Джудит, и так и было.

— Просто сними, — сказал брат Антоний.

— Ради чего? — спросила Джудит тем же легким тоном. — Ты и так все видишь, разве нет? Я практически голая, ты можешь все видеть сквозь рубашку, ради чего снимать ее?

— Снимай проклятую ночную рубашку! — заорала Эмма. Джудит снова подумала, что страшно ошиблась, открыв дверь. Но теперь уже поздно. Толстуха приближалась, поигрывая бритвой.

— Хорошо, только не… только не… Сейчас сниму, хорошо? Только… Не волнуйтесь… Но на самом деле я не знаю, о чем вы говорите, о каких клиентах Пако?.. Клянусь Богом, я не знаю, что вы имеете в виду…

— Ты знаешь, что мы имеем в виду, — сказал брат Антоний.

Она подняла рубашку выше пояса, стянула ее с себя и, не поворачиваясь, положила на сиденье деревянного стула. Сразу у нее на груди, на руках и плечах появились мурашки. Джудит стояла голая и дрожащая посередине кухни, босыми ногами на холодном линолеуме, за ее спиной было окно, обледеневшее по краям. «Она хорошо сложена, — подумал брат Антоний. — Плечи узкие и изящно развернутые, живот слегка округлый, груди большие и плотные, довольно красивые, разве только их портят шрамы от ожогов по бокам. Очень хорошо сложена, — подумал он. — Не такая сексуальная, как Эмма, но с очень хорошими формами». Он заметил на ее левом плече небольшой шрам от удара ножом. Она была женщиной, которую оскорбляли, возможно, регулярно, это была очень запуганная женщина.

— Режь, — сказал он.

Бритва пробежала так быстро, что в первую секунду Джудит не поняла, что ее поранили. У нее на животе появилась тоненькая полоска крови. Это было не так страшно, как кровь из носа, — просто узенькая полоска крови, которая сочилась из тела, ничего страшного. Даже боль от пореза была меньше, чем от удара в нос. Она удивленно посмотрела на свой живот. Но почему-то ей сейчас было не так страшно, как секундой ранее. Если это было то, чего следовало ожидать, если это было самое худшее, что они могли с ней сделать…

— Мы не хотим причинить тебе боль, — сказал монах. И она поняла, что это означало: они хотят причинить ей боль и на самом деле изранят ее еще больше, если она не скажет им имена, которые им нужны. Она быстро пыталась сообразить, какой найти путь, чтобы защитить собственные интересы. Может быть, дать им имена клиентов, почему нет? Но не раскрывать имя дилера. Клиентов всегда можно найти, если знать, где брать порошок. Пряча свою тайну, пряча свой страх, она спокойно переписала им все имена, которые они хотели узнать, все двенадцать, которые она держала в памяти, накарябала их вместе с адресами на листке бумаги, стараясь скрыть дрожание руки, пока писала. А затем, после того, как она передала им список имен и даже проверила написание некоторых из них, после того, как она подумала, что все уже закончилось, что они уже получили от нее все, что хотели, и оставят ее со сломанным носом и кровоточащим шрамом на животе, к ее удивлению, монах спросил:

— Где он брал порошок?

И она поколебалась, прежде чем ответить, и тотчас поняла, что ее колебание — еще одна ошибка. Ее колебание показало им, что она знает, где Пако брал порошок, знает имя дилера. И они потребовали, чтобы она сейчас же назвала его.

— Не знаю где, — сказала она.

Ее зубы начали стучать. Она, не отрываясь, смотрела на бритву в руке Толстухи.

— Отрежь ей сосок, — сказал монах, и Джудит инстинктивно закрыла руками свою грудь, изуродованную шрамами, когда Эмма с бритвой в руке сделала к ней шаг. И вдруг ей стало страшнее, чем когда-либо в жизни. И она услышала, как ее голос сообщает им имя, отдает ключ к ее тайне и свободе, снова и снова повторяет это имя, бормочет это имя, надеясь, что на этом все закончится. Но, к ее удивлению, бритва опять сверкнула. Она была безмерно удивлена, не поверила своим глазам, когда увидела, как из ее правой груди хлынула кровь, и она поняла, о Господи Иисусе, что ей все равно причинят боль, о Дева Мария, что, возможно, ее убьют, о Матерь Божья, бритва сверкала и резала — раз-раз, раз-раз, раз-раз, — пока Джудит не потеряла сознание.

Комната детективов в участке выглядела так же, как в любой другой день недели, включая выходные. Но утром в понедельник все знали, что это понедельник. Просто в понедельник — другое ощущение. Хочешь, не хочешь — это начало новой недели. Такой же или не такой же, но несколько иной.

Карелла сидел за столом уже в семь тридцать утра, за пятнадцать минут до начала дневной смены. Люди из ночной смены сворачивались, пили кофе с булочками, тихо обменивались впечатлениями о событиях, которые произошли в ночные часы. Смена была довольно спокойная. Подшучивали над Кареллой, что рано пришел, — не готовился ли он к беседе с детективом первой степени? Карелла готовился к разговору с Карлом Лоэбом, студентом медфака, другом Тимоти Мура, которому последний, по его утверждению, звонил несколько раз в течение вечера, когда застрелили Салли Андерсон.

В телефонной книге «Айсола» было три колонки Лоэбов, но только две строчки относились к мужчинам, носившим имя Карл Лоэб. И в одной из двух последних был указан адрес на Перри-стрит, в трех кварталах от университета Рэмси. Мур сказал Карелле, что днем его можно найти на факультете. Карелла не знал, отмечается ли в университете такой никчемный праздник, как День президентов, но он не хотел рисковать. Кроме того, если факультет сегодня закрыт, это значит, что Лоэб может отправиться на пикник или еще куда-нибудь. Он хотел застать его дома, прежде чем тот исчезнет в неизвестном направлении. Он набрал номер.

— Алло! — сказал женский голос.

— Попросите, пожалуйста, Карла Лоэба, — сказал Карелла.

— Кто его спрашивает? — поинтересовалась женщина.

— Детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.

— Что вы имеете в виду? — спросила женщина.

— Департамент полиции, — сказал Карелла.

— Это шутка?

— Нет.

— Э… Подождите минуту.

Он слышал, как она позвала кого-то — видимо, Лоэба. Казалось, Лоэб был озадачен.

— Алло, — сказал он.

— Мистер Лоэб?

— Да?

— Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.

— Да?

— У вас найдется несколько минут для меня? Я хочу задать вам пару вопросов.

— О чем? — спросил Лоэб.

— Вам знаком некий Тимоти Мур?

— Да…

— Вы были дома в пятницу вечером, мистер Лоэб?

— Да…

— Мистер Мур звонил вам в пятницу вечером? Я говорю про пятницу, двенадцатое февраля, минувшую пятницу?

— Э… А вы не скажете, из-за чего все это?

— Я позвонил в неудобное время, мистер Лоэб?

— Ну, я брился, — сказал Лоэб.

— Перезвонить вам попозже?

— Нет, но… Я хотел бы знать, из-за чего все это?

— Вы разговаривали с мистером Муром хотя бы раз в минувшую пятницу вечером?

— Да.

— Вы помните, о чем говорили?

— Об экзамене. Нам предстоит серьезный экзамен. По патологии. Извините, мистер Коппола, но…

— Карелла, — сказал Карелла.

— Карелла, извините. Вы можете объяснить, по какому поводу вы звоните? Я не привык к таинственным телефонным звонкам из полиции. И вообще, как мне узнать, что вы полицейский?

— Не желаете перезвонить мне в участок? — спросил Карелла. — Номер в участке…

— Нет, нужды нет. Но в самом деле…

— Простите, мистер Лоэб, но я лучше не буду рассказывать, по какому поводу звоню, пока что.

— У Тимми неприятности?

— Нет, сэр.

— Тогда что? Просто не понимаю.

— Мистер Лоэб, мне требуется ваша помощь. Вы помните, когда мистер Мур звонил вам?

— Он звонил несколько раз.

— Сколько раз, по вашим подсчетам?

— Пять или шесть. Не могу сказать. Мы обменивались информацией, туда-сюда.

— А вы звонили ему?

— Да, два-три раза.

— Итак, между вами…

— Может быть, четыре раза, — перебил Лоэб. — Точно не могу сказать. Мы как бы занимались вместе по телефону.

— Так что вы звонили друг другу девять или десять раз?

— Примерно. Может быть, двенадцать раз. Не помню.

— В течение ночи?

— Ну, не всей ночи.

— Когда был первый звонок?

— Около десяти, по-моему.

— Вы звонили мистеру Муру или…

— Он позвонил мне.

— В десять.

— Около десяти. Я уверен в точности времени.

— А в следующий раз?

— Потом я позвонил ему через полчаса.

— Обменяться информацией?

— Задать вопрос, на самом деле.

— А потом?

— Не могу сказать точно. Мы постоянно перезванивались в тот вечер.

— Когда вы сами звонили ему три или четыре раза мистер Мур был дома?

— Да, конечно.

— Вы звонили ему домой?

— Да.

— Когда вы говорили с ним в последний раз?

— Около двух ночи, по-моему.

— Вы ему позвонили? Или он?..

— Я звонил.

— И он был дома?

— Да. Мистер Карелла, я хотел бы…

— Мистер Лоэб, в минувшую пятницу от одиннадцати до полуночи вы перезванивались?

— С Тимми?

— Да, с мистером Муром.

— От одиннадцати до полуночи?

— Да, сэр.

— По-моему, да.

— Он вам звонил или вы ему звонили?

— Он звонил.

— Вы помните точное время?

— Нет, точное время не помню.

— Но вы уверены, что перезванивались от одиннадцати до полуночи?

— Да.

— Сколько было звонков в течение этого часа?

— Два, по-моему.

— И оба раза звонил мистер Мур?

— Да.

— Вы можете вспомнить точное время?..

— Не могу сказать точно.

— Тогда примерно.

— По-моему, он звонил в… Должно быть, сразу после одиннадцати, в первый раз. Новости как раз подходили к концу. Должно быть, было пять минут двенадцатого.

— Новости?

— По радио. Я занимался с включенным радио. Как и Тимми. Я люблю заниматься с музыкальным фоном. Меня это успокаивает. Но передавали новости, когда он позвонил.

— И вы сказали, что он тоже слушал радио?

— Да, сэр.

— Откуда вы знаете?

— Было слышно. И вообще, он сказал вроде, что надо выключить.

— Вы сказали «выключить»…

— Его радио. Он сказал вроде… Я не помню в точности… «Дай-ка я выключу на минуту, Карл»… Что-то такое.

— И потом выключил радио?

— Да, сэр.

— Убрал громкость?

— Да, сэр.

— И тогда вы стали говорить?

— Да, сэр.

— Сколько времени продолжался ваш разговор? Вы сказали, разговор был в пять минут двенадцатого?

— Да, сэр, примерно. Мы разговаривали пять или десять минут, по-моему. На самом деле, когда он отзвонил мне, он так и не понял некоторые вещи про…

— Когда это было, мистер Лоэб? Когда он отзвонил?

— Может быть, через полчаса. Не могу сказать точно.

— Примерно в одиннадцать тридцать пять?

— Примерно.

— А его радио работало?

— Что?

— Его радио. Вы слышали звуки радио как фон?

— Да, сэр.

— О чем вы говорили на этот раз?

— О том же, о чем говорили в одиннадцать. То есть в пять минут двенадцатого. Об анализе на болезни костного мозга. Мы проходили материал по лейкемии. Какие подробности вы хотите услышать?

— Вы снова проходили тот же самый материал?

— Знаете, лейкемия не так проста, как может показаться на первый взгляд, мистер Карелла.

— Я уверен, что не проста, — сказал Карелла, услышав упрек. — И вы говорите, что в последний раз беседовали с ним в два часа ночи или около того?

— Да, сэр.

— Вы говорили с ним с одиннадцати тридцати пяти до двух ночи?

— По-моему, да.

— Кто кому звонил?

— Мы звонили друг другу.

— В какое время?

— Не помню точно. Я знаю, что телефон был занят в какой-то момент, но…

— В тот момент, когда вы позвонили?

— Да, сэр.

— В какое время это могло быть?

— Точно не могу сказать.

— Около полуночи? После полуночи?

— Не уверен.

— Но вы снова разговаривали после того звонка в одиннадцать тридцать пять?

— Да, сэр. Несколько раз.

— Звонили друг другу: вы — ему, он — вам?

— Да, сэр.

— Обсуждали экзамен?

— Да, вопросы, которые будут на экзамене.

— Его радио было все еще включено?

— По-моему, да.

— Вам было слышно радио?

— Да, сэр. Мне была слышна музыка.

— Та же музыка, что вы слышали ранее?

— Да, сэр. Он слушал классическую музыку. Она была слышна как фон каждый раз, когда он звонил.

— И последний раз вы говорили в два часа ночи?

— Да, сэр.

— Когда вы позвонили ему?

— Да, сэр.

— Ему домой?

— Да, сэр.

— Большое спасибо, мистер Лоэб. Вы мне очень помогли…

— Но по какому поводу все это, мистер Карелла? Я, честно говоря…

— Обыкновенная проверка, — сказал Карелла и повесил трубку.

Понедельник перед Великим постом.

Опасная наледь на тротуарах.

Прозрачное синее небо, раскинувшееся от горизонта к горизонту над небоскребами. Такое небо всегда казалось неожиданным в январе и феврале, хотя так же, как снег, ветер и леденящий дождь, оно не было необычным для этого города. Из заводских труб за рекой Дикс в Калмз-Пойнт поднимался темно-синий дым. В иссиня-черной форме были полицейские, стоявшие у входа в дом на авеню Эйнсли и смотревшие на изувеченную женщину на обледенелом тротуаре.

Женщина была нагая.

След крови тянулся от нее по тротуару к подъезду и в вестибюль. На внутренней двери в вестибюль остались кровавые отпечатки ладоней, кровь была на перилах и на лестнице, ведущей на верхние этажи.

Женщина истекала кровью.

Груди женщины были жестоко изрезаны.

На животе женщины был огромный кровоточащий крест.

У женщины не было носа.

— О Господи! — воскликнул патрульный.

— Помогите, — стонала женщина. Кровь пузырилась у нее во рту.

Дверь в квартиру Алана Картера открыла женщина лет тридцати пяти, на взгляд Кареллы. На ней был парчовый халат, ее длинные черные волосы были тщательно причесаны и ниспадали прямыми линиями по обеим сторонам изящного овального лица. Карие глаза были слегка раскосыми и придавали ей чуть восточный вид, из-за которого сослуживцы Кареллы находили в нем сходство с Фудживарой и шутили, что они родственники. Она была похожа на Тину Вонг — через несколько лет. Кареллу всегда удивляло, что, когда мужчина начинал обманывать жену, он часто выбирал женщину, которая была чем-то похожа на нее.

— Мистер Карелла? — спросила она.

— Да, мадам.

— Проходите, пожалуйста, муж ждет вас. — Она протянула руку. — Меня зовут Мелани Картер.

— Очень приятно, — сказал Карелла и пожал ей руку, которая показалась ему очень теплой. Его руки замерзли, потому что он шел без перчаток и без шляпы («Я помню, дядюшка Сальваторе») от того места, где оставил машину.

Картер появился из спальни. На нем было японское кимоно поверх темно-синей пижамы. Карелла предположил, что кимоно подарила ему Тина Вонг. Но он не стал сосредоточиваться на этой мысли.

— Извините за беспокойство в ранний час, — сказал он. Было десять утра.

— Не надо извиняться. — Картер пожал ему руку. — Будете пить кофе? Мелани, — попросил он, — мы могли бы выпить кофе?

— Конечно, — улыбнулась Мелани и вышла в кухню.

— Сегодня вы без напарника? — поинтересовался Картер.

— Нас только двое, — ответил Карелла. — А надо опросить много людей.

— Ясно, — сказал Картер. — Итак, чем могу служить?

— Я надеялся, что мы сможем поговорить один на один.

— Один на один?

— Да, сэр. Просто вы и я. — Карелла кивнул в сторону кухни.

— Пусть жена все слышит, — сказал Картер.

— Не уверен, что это правильно, сэр, — сказал Карелла. Их взгляды встретились. Картер промолчал. Мелани вышла из кухни с серебряным подносом, на котором стояли серебряный кофейник, серебряная сахарница и две чашки с блюдцами. Она опустила поднос на кофейный столик.

— Я забыла ложки, — сказала она и снова вышла в кухню. Никто из них не проронил ни слова. — Ну вот, — сказала она, вернувшись, и положила две ложки на поднос. — Не желаете еще что-нибудь, мистер Карелла? Горячие тосты?

— Нет, спасибо, мадам, — поблагодарил детектив.

— Мелани… — сказал Картер и поколебался. — Я уверен, что разобью тебе сердце, но если у тебя есть какие-нибудь дела…

— Конечно, дорогой. С вашего позволения, мистер Карелла. — Она коротко кивнула, улыбнулась и вышла в спальню, закрыв за собой дверь. Картер резко встал, подошел к стереосистеме, расположенной в книжном шкафу у дальней стены. «Он знает, о чем я собираюсь говорить, — подумал Карелла. — Он хочет заглушить звуки. Дверь защищает недостаточно». Картер включил радио. Музыка наполнила комнату. Какая-то классика. Но Карелла не узнавал произведение.

— Не слишком громко? — спросил Карелла.

— Вы сказали, что хотите поговорить один на один.

— Да, но я не хочу кричать один на один.

— Я сделаю потише. — Картер снова подошел к радиоприемнику. Карелла вспомнил про фон классической музыки во время телефонных разговоров между Муром и Лоэбом. Во всем городе была только одна радиостанция, передававшая классическую музыку. Очевидно, у нее было больше слушателей, чем можно было предположить.

Картер вернулся к кофейному столику и сел на стул, обитый материалом лимонного цвета. С другой стороны на диване с бледно-зеленой весенней обивкой сидел Карелла. За окнами было ярко-голубое небо, но при этом дул сильный ветер.

— Насчет Тины, так? — сразу спросил Картер.

Карелле понравилось, что тот прямо перешел к главному — как он ожидал — вопросу, но на самом деле Карелла пришел говорить не о Тине Вонг. Тина Вонг служила лишь приемом официального шантажа. В уголовном кодексе это, вероятно, называлось «принуждением». Карелла не брезговал приемом легкого принуждения — если ситуация того требовала.

— Примерно, — ответил он.

— Значит, вы знаете, — сказал Картер. — Ну так что? На самом деле жена тоже могла бы послушать.

— Вот как? — удивился Карелла.

— Она не какая-нибудь святоша.

— Вот как? — снова удивился Карелла.

— Она умеет себя занять, когда меня нет. Поверьте. В любом случае, что общего у Тины с Салли Андерсон?

— Гм, — сказал Карелла, — вот это как раз мне и хочется выяснить.

— Отлично исполнено, — сказал Картер без улыбки. — Вы, кажется, подходите мне на роль мужчины-простофили. Как только будет нужда, я вам позвоню. Что вы ищете, мистер Карелла?

— Я хочу знать, почему вы думали, что Салли Андерсон рыжая.

— А разве нет? — спросил Картер.

— Отлично исполнено, — сказал Карелла. — Вы, кажется, подходите на роль ловкого обманщика. Как только будет нужда, я вам позвоню.

— Touche![7] — Картер похлопал в ладоши.

— Я пришел к вам не фехтованием заниматься.

— Тогда зачем вы пришли? Я запасся терпением. Но у меня также есть адвокат. Я уверен, что он с радостью…

— Давайте зовите, — сказал Карелла.

— Ладно, перестанем говорить друг другу пакости, — вздохнул Картер.

— Хорошо, — сказал Карелла.

— Значит, почему я думал, что Салли рыжая? Об этом вы спрашивали?

— Об этом.

— Неужели закон запрещает считать рыжую рыжей?

— Закон не запрещает даже считать блондинку блондинкой.

— Тогда в чем проблема?

— Мистер Картер, вы знаете, что она была блондинкой.

— Что вас заставляет так думать?

— Ну, с одной стороны, ваш хореограф любит блондинок, и каждая белая девушка в шоу — блондинка. Кстати, шоу было хорошим. Спасибо, что помогли с билетами.

— Всегда рад услужить. — Картер кивнул с кислым выражением.

— С другой стороны, вы присутствовали при заключительном отборе танцовщиц…

— Кто вам сказал?

— Вы сказали. И вы должны были знать, что в шоу нет рыжих, тем более что вы были на всех прогонах после того, как соединили все части шоу… Об этом вы тоже мне сказали.

— Итак?

— Итак, я думаю, что вы лгали, когда сказали мне, будто думали, что она рыжая. А когда кто-нибудь лжет, я задаюсь вопросом: почему?

— Я все еще думаю, что она рыжая.

— Нет, не думаете. Ее цветные фотографии были напечатаны в газетах за последние три дня. Ясно видно, что она блондинка, и описание свидетельствует о том же. Даже если на другой день после убийства вы думали, что она рыжая, вы наверняка так не думаете сейчас.

— Я не видел газет.

— А как насчет телевидения? Ее фотографию показывали и по телевидению. Хватит, мистер Картер. Я сказал, что пришел сюда не фехтованием заниматься.

— Давайте послушаем, что вы думаете, мистер Карелла.

— Я думаю, что вы знаете ее лучше, чем склонны признать. По моему мнению, вы развлекались с ней так же, как и с Тиной Вонг.

— Нет.

— Тогда зачем было лгать?

— Я не лгал. Я думал, что она рыжая.

Карелла вздохнул.

— Вот что я вам скажу, мистер Картер. Даже такой мужчина-простофиля, как я, считает тем не менее, что если человек продолжает лгать даже после того, как его уличили во лжи, значит, у него на самом деле есть что скрывать. Я не знаю, что это может быть. Я знаю, что девушку застрелили в минувшую пятницу, а вы лжете, что знали ее хуже, чем знали на самом деле. А что бы вы подумали на моем месте, мистер Картер, как продюсер вашего уровня?

— Я думаю, что вы заняли неверную позицию.

— Вы были на вечеринке в воскресенье накануне убийства? На вечеринке у танцовщицы по имени Лонни Купер? У одной из черненьких девушек в труппе?

— Был.

— А Салли Андерсон была там?

— Не помню.

— Она была там, мистер Картер. Или вы хотите сказать, что тогда тоже не узнали ее? В вашем шоу только восемь танцовщиц. Как вы могли не знать Салли Андерсон, если вы там с нею столкнулись?

— Если она там была…

— Она была там — и на ней определенно не было рыжего парика! — воскликнул Карелла и резко поднялся. — Мистер Картер, мне не хочется быть похожим на детектива в сериале, но я не советую вам уезжать в Филадельфию в среду. Вместо этого я рекомендую вам оставаться здесь, в городе, где мы сможем связаться с вами, чтобы задать другие вопросы. Спасибо за время, что уделили мне, мистер Картер.

Он направился к двери, когда Картер сказал:

— Присядьте.

Он обернулся.

— Пожалуйста, — попросил Картер. Карелла сел.

— Хорошо, я знал, что она блондинка, — сказал Картер.

— Прогресс! — Карелла усмехнулся.

— Я просто боялся признаться, что знаю ее, вот и все.

— Почему?

— Потому что ее убили. Мне не хотелось впутываться никоим образом.

— Каким образом вы могли впутаться? Вы ведь не убивали?

— Конечно, нет!

— У вас был с ней роман?

— Нет.

— Тогда чего вы боялись?

— Я не хотел, чтобы вокруг меня кто-то вынюхивал что-то. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал про нас с Тиной.

— Но мы ведь узнали, верно? И кроме того, мистер Картер, ваша жена ведь не святоша, помните ваши слова? Так какая разница?

— Люди, бывает, ведут себя странно, когда речь идет об убийстве, — пожал плечами Картер.

— Это, наверное, цитата из пьесы, которую репетируют в Филадельфии?

— Ну, это не самое лучшее объяснение, я понимаю…

— Но оно правдивое, — сказал Карелла. — Тем не менее, как правило, странно ведут себя те, кому есть что скрывать. Я по-прежнему думаю, что вам есть что скрывать.

— Мне нечего скрывать, — возмутился Картер.

— Вы видели Салли на вечеринке в воскресенье?

— Видел.

— Вы говорили с ней?

— Говорил.

— О чем?

— Не помню. Мне кажется, про шоу. Когда люди заняты в шоу…

— Что-нибудь еще, кроме шоу?

— Нет.

— Вы присутствовали, когда Салли и еще несколько человек начали нюхать кокаин?

— Нет.

— А как вы узнали, что они делали это?

— Я хочу сказать, что не видел, как кто-нибудь делал нечто подобное. Пока был там.

— В котором часу вы ушли с вечеринка, мистер Картер?

— Около полуночи.

— С Тиной Вонг?

— Да, с Тиной.

— Куда вы отправились оттуда?

— К Тине домой.

— Сколько вы там провели времени?

— Всю ночь.

— Тина видела, как Салли Андерсон нюхала кокаин. Вместе с группой других людей, включая Майка Ролдана, который также занят в вашем шоу. Если их видела Тина, то почему не видели вы?

— Мы с Тиной не сиамские близнецы. Мы не срослись с ней бедрами.

— Что это значит?

— У Лонни большая старая квартира. В тот вечер у нее было шестьдесят или семьдесят человек. Вполне вероятно, что Тина находилась в одной части квартиры, а я в это время был в другой.

— Это вполне вероятно, — согласился Карелла. — И, видимо, Тина готова поклясться, что вас не было с ней, когда она видела, как Салли Андерсон употребляла кокаин.

— Я не знаю, в чем готова поклясться Тина.

— А вы употребляете кокаин, мистер Картер?

— Конечно, нет!

— Вы знаете, кто снабжал Салли?

— Нет.

— Вы знаете человека по имени Пако Лопес?

— Нет.

— Где вы были вечером в минувшую пятницу от одиннадцати до полуночи?

— Я сказал вам: в Филадельфии.

— Где вы были вечером во вторник примерно в то же самое время?

— В Филадельфии.

— Видимо, найдется сколько угодно человек…

— Сколько угодно.

— Что вы стараетесь скрыть, мистер Картер?

— Ничего, — сказал Картер.

В больницу Сент-Джуд днем и ночью привозят пациентов с ножевыми ранениями. В этой больнице призывала к себе священника Джудит Квадрадо. Во всяком случае, так все думали. Все думали, что она умирает и хочет исповедоваться. На самом деле она пыталась рассказать, что к ней в дом приходил священник или монах вместе с одной жирной бабой и эти двое искалечили ее.

Джудит находилась в реанимации. От ее носа, рта и рук бежали трубки к аппаратам с электронными огоньками, которые то и дело попискивали. Ей было трудно говорить с трубкой во рту. Когда она попробовала сказать «брат Антоний», как представился священник или монах, у нее получилось «Бранни». Когда она попыталась сказать «Эмма Форбс», как представилась жирная баба, у нее получился звук, похожий на «крест». Она опять попробовала сказать «священник» — это слово они как будто понимали.

Священник пришел в одиннадцать часов семь минут утра. Это был понедельник.

Он немного опоздал.

Джудит Квадрадо умерла за шесть минут до его прихода.

У полицейских и преступников есть общее чутье: они чуют чужой страх. Как только те или другие ощущают испуг, они превращаются в хищных зверей, готовых перегрызть горло и вырвать внутренности. Мигель Ролдан и Антонио Асенсио были смертельно напуганы, и Мейер тотчас почуял их страх в ту минуту, когда Ролдан добровольно рассказал, что они с Асенсио в течение трех лет живут как муж и жена. Мейеру было все равно, какого они пола. Но тот факт, что они рассказали о себе без нажима с его стороны, говорил о том, что они напуганы. Он знал, что они не боятся ареста за гомосексуализм — в этом городе это не опасно. Тогда чего они боятся? До последней минуты он обращался к ним уважительно — «мистер Ролдан» и «мистер Асенсио». Теперь он перешел на «Майк» и «Тони» — это старый прием у полицейских, при помощи которого подозреваемого ставят в невыгодное положение. Тот же самый прием используют медсестры в больницах.

«Привет, Джимми! Как у нас дела сегодня утром?» — говорят медсестры председателю совета директоров крупнейшей корпорации и таким образом сразу дают ему понять, что начальник здесь тот, кто ему в задницу вставит термометр. Но у полицейских это получается еще лучше. Назвать кого-нибудь «Джонни» вместо «мистер Фуллер» — это все равно что сказать «мальчик». Этот прием сразу ставит человека на место, заставляет чувствовать себя: а) подчиненным; б) оправдывающимся; в) странным образом зависимым.

— Майк, — сказал Мейер, — почему, ты думаешь, я здесь?

Они сидели в гостиной особняка, который делили между собой Ролдан с Асенсио. Комната была красиво обставлена антиквариатом — такие вещицы Мейер не мог себе позволить. В камине потрескивали дрова. Искры вылетали в комнату.

— Вы насчет Салли, конечно, — сказал Ролдан.

— А ты тоже так думаешь, Тони?

— Да, конечно, — запинаясь, проговорил Асенсио.

Мейер не хотел терять время.

— Вы знаете, что она употребляла кокаин, верно? — спросил он.

— Ну… нет, — сказал Ролдан. — Откуда нам знать?

— Ладно, довольно, Майк. — Мейер улыбнулся со знающим видом. — Вы с ней были на вечеринке неделю назад, в воскресенье, и она нюхала кокаин. Ты должен знать, что она употребляла кокаин, так?

Ролдан посмотрел на Асенсио.

— Ты ведь тогда употреблял тоже, Майк, так?

— Ну…

— Я знаю, что употреблял, — сказал Мейер.

— Ну…

— А ты, Тони? Нюхнул щепотку-другую в прошлое воскресенье?

Асенсио поглядел на Ролдана.

— От кого вы с Салли получали порошок? — спросил Манер.

— Послушайте… — сказал Ролдан.

— Я слушаю.

— Мы не имеем отношения к убийству.

— Не имеете? — спросил Мейер.

— Нет, — сказал Асенсио, покачивая головой, и затем поглядел на Ролдана. «Кто из них муж и кто жена?» — подумал Мейер. Оба казались очень скромными. Однако убийства в среде гомосексуалистов бывали исключительно зверскими. Мейеру приходилось расследовать такие.

— Вы знаете, кто мог убить ее? — спросил он.

— Нет, не знаем, — сказал Ролдан.

— Не знаем, — подтвердил Асенсио.

— Так от кого вы получаете порошок? — снова спросил Мейер.

— Почему это важно? — спросил Ролдан.

— Это если мы употребляем, — быстро сказал Асенсио.

— Да, — сказал Ролдан. — Если бы мы употребляли…

— Вы употребляете, — сказал Мейер со всезнающей улыбкой.

— Ну, если мы употребляем, тогда какое имеет значение, от кого мы получали порошок?

— Получали? — тотчас спросил Мейер.

— Получаем, — поправился Ролдан.

— Если употребляем, — добавил Асенсио.

— Что-нибудь случилось с вашим дилером? — поинтересовался Мейер.

— Нет-нет, — сказал Ролдан.

— В том случае, если бы нам был нужен дилер, — опять добавил Асенсио.

— Был нужен? — спросил Мейер.

— Был бы нужен — яимел в виду, — сказал Асенсио и поглядел на Ролдана.

— Ну, Тони, — сказал Мейер, — Майк… Если вы употребляете, если у вас есть дилер или был дилер, кто тогда этот дилер? Или кто был этот дилер?

— Кокаин не вырабатывает привычку, — сказал Ролдан.

— Щепотка от раза к разу еще никому не повредила, — сказал Асенсио.

— Я знаю, — сказал Мейер. — Просто безобразие, что это противозаконно. Но что мы можем поделать? От кого вы получаете порошок?

Оба переглянулись.

— Что-то случилось с вашим дилером, так? — спросил Мейер.

Они промолчали.

— Вы получали порошок от Салли Андерсон? — спросил Мейер наугад. К его удивлению, оба одновременно кивнули. — От Салли? — спросил он снова. Оба опять кивнули. — Салли торговала кокаином?

— Ну, не торговала, — сказал Ролдан. — Ведь это не назовешь торговлей, Тони?

— Нет, я бы не стал называть это торговлей, — сказал Асенсио. — Кроме того, кокаин не имел никакого отношения к ее убийству.

— Откуда вы знаете? — спросил Мейер.

— Ну, не такое там было большое количество.

— Какое было количество?

— Я хочу сказать, что она не зарабатывала на этом, если вы об этом, — пояснил Ролдан.

— Что она делала? — спросил Мейер.

— Просто приносила несколько граммов в неделю, вот и все.

— Сколько граммов?

— Ну, не знаю. Сколько граммов, Тони?

— Ну, не знаю, — отозвался Асенсио.

— Приносила просто…

— В театр. Тем, кому было нужно.

— Ну, я бы не стал: говорить «было нужно», — перебил Ролдан. — Кокаин не вырабатывает привычки.

— Тем, кто хотел, правильнее говорить, — кивнул Асенсио.

— Сколько людей хотели? — спросил Мейер.

— Ну… Тони и я, — ответил Ролдан. — И еще несколько ребят.

— Сколько ребят?

— Немного, — сказал Асенсио. — Шестеро или семеро. Шестеро или семеро, Майк?

— По-моему, шестеро или семеро, — сказал Ролдан. — Помимо самой Салли.

— Так о чем идет речь? — сказал Мейер. — О дюжине граммов в неделю, примерно так?

— Примерно так. Может быть, о двух дюжинах.

— Две дюжины граммов, — кивнул Мейер. — Какую цену она называла?

— Текущую уличную цену. То есть Салли не имела дохода от торговли, поверьте. Она просто брала порошок для себя и заодно для нас. Возможно, ей давали скидку за большую покупку, кто знает?

— Я думаю, — сказал Ролдан, обращаясь к Асенсио, — что на самом деле мы получали порошок по цене ниже уличной.

— Вполне вероятно, — согласился Асенсио.

— Сколько вы платили? — спросил Мейер.

— Восемьдесят долларов за грамм.

Мейер кивнул. Грамм кокаина примерно соответствовал одной двадцать восьмой унции. Текущая уличная цена колебалась от ста до ста двадцати пяти долларов за грамм в зависимости от чистоты кокаина.

— От кого она получала порошок? — спросил он.

— Не знаю, — сказал Ролдан.

— Не знаю, — сказал Асенсио.

— Кто такой Пако Лопес? — спросил Мейер.

— Кто это? — спросил Ролдан. Асенсио пожал плечами.

— Мы должны его знать? — спросил Ролдан.

— Вы не знаете его, нет?

— Никогда не слыхал о таком.

— А ты. Тони?

— Никогда не слыхал о таком.

— Он танцор? — спросил Ролдан.

— Он «голубой»? — спросил Асенсио.

— Он в морге, — ответил Мейер.

Ребекке Эдельман было около пятидесяти. Она сияла чудесным загаром и была решительно подавлена горем. Детективы позвонили ей рано утром: хотели поговорить с ней после того, как она прилетела с островов Антигуа накануне вечером. Однако ее падчерица сказала, что похороны Марвина Эдельмана состоятся в одиннадцать утра. Еврейский обычай требует хоронить в течение двадцати четырех часов после смерти. Все равно похороны пришлось перенести: когда смерть наступает от травмы, обязательно делают вскрытие.

Ни Клинг, ни Браун никогда не видели прежде, как принято выражать скорбь в еврейском доме. Окна в гостиной Эдельмана выходили на реку Харб. Небо все еще было ярко-голубым и ясным. Браун отчетливо видел дома-башни, возвышающиеся на другом берегу на холмах, в соседнем штате. Ему видны были благородные очертания моста Гамильтон-бридж. В гостиной родные и близкие Марвина Эдельмана сидели на полу и разговаривали друг с другом приглушенными голосами.

Ребекка проводила детективов в маленькую комнатку, которую, по всей видимости, использовала как мастерскую для шитья. В углу стояла швейная машина, слева от педали — корзина с обрезками ярких тканей. Она села на стул перед машиной. Детективы сели на небольшой диван. Ее карие глаза были влажными. То и дело она сжимала руки. Лицо и руки ее были морщинистые, а губы — потрескавшиеся. Говоря, она обращалась к Клингу, хотя вопросы задавал в основном Браун. Браун привык к этому: иногда даже черные обращались к белому полицейскому, словно сам он был невидимым.

— Я просила его поехать со мной, — сказала миссис Эдельман. — Я говорила ему, пусть возьмет отпуск, устроит себе праздник, будет только польза. Но нет, он отвечал, как раз сейчас слишком много работы, в следующем месяце он планирует поездку в Европу. Он сказал, что устроит себе отдых, когда вернется, — в апреле. Кому нужен отдых в апреле? В апреле появляются цветы даже здесь, в городе. В общем, он отказался ехать со мной. А другого отпуска у него никогда теперь не будет, — сказала она и отвернулась. Слезы опять наполнили ее глаза.

— В чем состояла его работа, мадам? — спросил Браун. — Он торговал ювелирными изделиями?

— Ну, он был не совсем обычным ювелиром, — сказала миссис Эдельман, извлекла платок из кармана и приложила к глазам.

— Поскольку он носил этот жилет… — начал Браун.

— Да, — сказала миссис Эдельман. — Он покупал и продавал драгоценные камни. Этим он зарабатывал на жизнь.

— Бриллианты?

— Не только бриллианты. Он занимался любыми драгоценными камнями. Изумрудами, рубинами, сапфирами и, конечно, алмазами. Драгоценными камнями. Но он пренебрег самым драгоценным — жизнью. Если бы он поехал со мной… — Она покачала головой. — Упрямец, — сказала она. — Да простит меня Бог, но он был упрямец.

— Была ли какая особая причина, почему он хотел остаться в городе, — спросил Браун, — вместо того, чтобы ехать с вами на Антигуа?

— Самая обычная причина. Ничего такого, что бы он не мог отложить на неделю. И вот результат, — сказала она и снова приложила платок к глазам.

— Но обычная… — сказал Браун.

— Его обычная работа. Покупка и продажа. — Она по-прежнему говорила, обращаясь к Клингу. Браун кашлянул, чтобы напомнить о себе. Но кашель не возымел действия.

— Он часто ездил в Европу? — спросил Клинг.

— Когда была необходимость. Это центр алмазов всего мира, сами знаете: Амстердам. А если взять изумруды, то это Южная Америка. Объездить весь мир ради дела — это он мог, — произнесла она. — Но когда речь шла о том, чтобы перенестись на четыре-пять часов лету и провести недельку на солнышке, — этого он не мог. Ему надо было остаться, чтобы кто-то смог его застрелить!

— У вас есть какие-нибудь догадки, кто мог…

— Нет, — сказала миссис Эдельман.

— Никаких врагов? — спросил Браун.

— Никого.

— Никаких сотрудников, которых он…

— Он работал один, мой муж. Вот почему он никогда не мог взять отпуск. Он только хотел зарабатывать деньги. Он сказал мне, что не будет счастлив, пока не станет мультимиллионером.

— А существовала такая возможность в его деле? — спросил Браун. — Заработать миллионы долларов?

— Кто знает! Вероятно. Мы жили комфортно. Он всегда был хорошим добытчиком, мой муж.

— Но когда вы говорите про миллионы долларов…

— Да, было возможно заработать такие деньги, — сказала миссис Эдельман. — У него был очень острый глаз на качественные камни. Он получал хорошую прибыль на всем, что покупал. Он знал, что покупает, и всегда много запрашивал. Если бы он только поехал со мной, как я уговаривала…

Она в который раз принялась плакать.

— Миссис Эдельман, — сказал Клинг, — где располагалось рабочее место вашего мужа?

— В деловой части города. На Норт-Гринфилд, рядом с авеню Хэлл. Там проходит улица, которую называют Даймонд-Март.

— И он работал там один, вы сказали?

— Совсем один.

— На цокольном этаже?

— Нет, на втором этаже.

— На него нападали грабители когда-нибудь?

Она изумленно посмотрела на него.

— Да, — сказала она. — Откуда вы знаете?

— Ну, торговать алмазами…

— Да, в прошлом году, — сказала она.

— Когда именно в прошлом году? — спросил Браун.

— В августе. Кажется, так. В конце июля или в начале августа. Примерно так.

— Был ли преступник арестован? — спросил Браун.

— Да.

— В самом деле?

— Да. Два дня спустя. Он пытался заложить камни в магазине через три дома от нас, представляете?

— Не помните, как звали преступника?

— Нет, не помню. Он был черным, — сказала она и впервые за все время бросила взгляд на Брауна, но только мимолетный. И тотчас снова обернулась к Клингу.

— Вы могли бы точнее назвать дату кражи? — спросил Клинг. Он вынул записную книжку и начал писать.

— Зачем вам? Вы думаете, что это тот же человек? Мне сказали, что ничего не украдено. У него были алмазы в жилете, никто их не тронул. Значит, это не мог быть грабитель, верно?

— Ну, мы не знаем, как было на самом деле, — сказал Клинг. — Но мы постараемся узнать побольше о том ограблении, если вы расскажете нам какие-нибудь подробности.

— Я только знаю, что он работал в тот вечер допоздна, и вдруг явился этот черный с пистолетом и забрал все с рабочего стола. Он не стал требовать ничего из сейфа. Он просто сказал мужу, чтобы он с рабочего стола все смел в мешок. А самое ценное осталось в сейфе, и муж смеялся до коликов…

Она осеклась. Снова полились слезы. Она начала искать другой платок. Детективы ждали.

— Вы сказали, это было ближе к концу июля — началу августа? — наконец проговорил Клинг.

— Да.

— Последняя неделя июля — может быть, так? Первая неделя августа?

— Не могу сказать наверняка. Я так думаю.

— Мы можем разыскать информацию об этом преступлении по адресу, — предложил Браун Клингу. — В компьютере.

— Вы можете назвать нам адрес? — спросил Клинг.

— Норт-Гринфилд, шестьсот двадцать один, — сказала миссис Эдельман. — Комната двести семь.

— Преступника осудили, не знаете? — спросил Браун.

— По-моему, да. Не помню. Муж ходил в суд опознавать его. Но я не знаю, посадили его в тюрьму или нет.

— Мы можем выяснить это в управлении исправительных учреждений, — сказал Браун Клингу. — Миссис Эдельман, вы разговаривали с мужем с тех пор, как уехали на Антигуа?

— Нет. Вы спрашиваете, не звонили ли мы друг другу? Нет. Антигуа, как вы знаете, не за углом.

— До вашего отъезда он не говорил о чем-нибудь, что его тревожит? Об угрожающих телефонных звонках, письмах, ссорах с клиентами, о чем-нибудь подобном? Его вообще что-нибудь тревожило, о чем вы знаете?

— Да, — сказала миссис Эдельман.

— И что же это было?

— Его постоянно тревожил вопрос, как заработать побольше миллионов, — сказала Клингу миссис Эдельман.

На этот раз ему позвонил сам Дорфсман. Он позвонил в двадцать минут пятого в понедельник, на следующий день после Дня святого Валентина, но Дорфсман, по всей видимости, все еще пребывал под влиянием короткого праздника влюбленных. Он приветствовал Кареллу словами:

— Ваш любимый свинопас вам подарочек припас!

Карелла было подумал, что Дорфсман стал чудить. Такое частенько случалось в департаменте полиции. Но Карелла никогда не слыхал о подобном явлении в отделе баллистики.

— Что ты мне припас? — осторожно спросил он.

— Еще один подарочек, — сказал Дорфсман.

— Какой подарочек?

— Еще один труп.

Карелла молчал. Казалось, Дорфсман наслаждался самим собой. Карелла не желал портить ему радость.

Труп в день официального празднования дня рождения Вашингтона, даже если этот государственный праздник выпадал на неделю раньше дня рождения Вашингтона, в самом деле был очень забавным.

— Я еще не звонил Клингу, — сказал Дорфсман. — Ты первый, кому я звоню.

— Клингу? — спросил Карелла.

— Клингу, — сказал Дорфсман. — Разве вы не разговариваете там друг с другом? Клинг получил донесение об убийстве в субботу ночью. Точнее, в воскресенье утром. Или в субботу, в два часа ночи.

— О чем ты говоришь? — спросил Карелла.

— Об убийстве на Сильверман-роуд. Некто по имени Марвин Эдельман с двумя пулями в голове. — У Дорфсмана в голосе все еще звучало веселье. — Я позвонил тебе самому первому, — сказал он.

— Я так и понял. И что еще?

— Тот же самый ствол, как и в тех двух других убийствах, — радостно объявил Дорфсман. Появилось подозрение, что убийца — псих.