Леди, лёд и пули

Глава 3

Карелла перезвонил Левину только в десять минут двенадцатого: все это время он работал с протоколами о двух трупах. В комнате детективов стало заметно тише. Проститутку и ее новорожденную дочь «Скорая помощь» увезла в больницу. Четверо пьяниц «за пьянство в общественном месте» были посажены в машину, которая их увезла. Ликующий детектив Дженеро, вероятно, не понимал, что «пьянство в общественном месте» — это простое нарушение, в отличие от мисдиминора (наименее опасные преступления) и фелонии (тяжкие уголовные преступления), — за него сажали на пятнадцать суток. В то ясное февральское утро в комнате детективов все видели, что Дженеро тратит впустую время и пускает на ветер деньги налогоплательщиков, когда отправляет пьяниц в центр города, где судья их отпустит на свободу пинком под зад. Каждый квадратный дюйм тюремного пространства был нужен для более серьезных нарушителей, чем четверка веселых пьянчуг. Мужчины и женщина, явившиеся в комнату детективов в субботу в 11.00, как раз когда Дженеро вел к машине процессию алкашей, только покачали головой.

Женщина была детективом второй степени из особой части штабного дивизиона. Ее звали Эйлин Берк. Она иногда работала на 87-й участок — когда требовалась женщина в качестве приманки. Это означало, что Эйлин должна была разгуливать по улице как приманка для насильников и прочих дегенератов. У Эйлин были зеленые глаза и рыжие волосы; у нее были длинные-предлинные ноги, гладкие, с сильными икрами и узкими лодыжками. У Эйлин были очень красивая грудь и роскошные бедра. Рост ее был пять футов и девять дюймов. Таким образом, трудно было не заметить ее на улице, если кому-то взбрело бы на ум изнасиловать кого-нибудь. Однажды Эйлин разрабатывала преступление с Хэлом Уиллисом, где тот играл роль ее партнера, лежа с ней в одном спальном мешке в парке: оба изображали страстных любовников в сложной схеме, в которой также участвовали детективы Мейер и Клинг, переодетые в монашек, — они сидели на ближайшей скамейке.

Эйлин теперь уже не помнила, зачем она легла в мешок с Уиллисом. Она только помнила, что Уиллис все время норовил положить руку ей на задницу, в то время как она пыталась вести наблюдение за третьей скамейкой, на которой стоял обеденный судок с пятьюдесятью тысячами долларов: вместо денег в судок положили пятьдесят тысяч обрывков газет. Уиллис, исполняя роль страстного любовника, осыпал ее поцелуями, когда они обнимались в спальном мешке в тот холодный день. Ласки прекратились моментально, когда приманку в виде обеденного судка подобрал молодой хмырь и двинулся прочь по направлению к другой скамейке, на которой сидел «слепой» Дженеро. Дженеро встал, сбросил черные очки, расстегнул третью пуговицу плаща красивым движением руки — как делают детективы, которых он видел в кино, — потянулся за пистолетом и бабахнул себе в ногу. На посту в спальном мешке Уиллис сумел включить переговорное устройство, установив его между грудей Эйлин, и принялся орать Хейзу, который сидел в машине без номера на Гровер-авеню, что «рыбка» движется в его направлении… Да, думала Эйлин, всегда забавно работать на 87-й участок. Все-таки жаль, что она встречается так редко с Уиллисом. Интересно, женат ли он? И что это ей вдруг стали так часто приходить в голову мысли о замужестве? Не потому ли, что никто не прислал ей поздравительной открытки в День святого Валентина?

В следственном отделе было относительно тихо: Дженеро и все его арестованные отправились по разным направлениям (путана вырвалась из его хватки — на какое-то время). Коттон Хейз, сидя за своим письменным столом, принимал заявление от чернокожего толстяка, который утверждал, что жена обсыпает его раскаленным песком, когда он поздно приходит домой, — она считает, что он «рассекает синеву» с другой женщиной. Так он и сказал — «рассекает синеву». Хейз нашел это выражение поэтичным. Хэл Уиллис вел двух подростков в масках по дорожке, проходившей через участок рядом с камерами предварительного заключения на уровне улицы, к машине с запертыми в ней пьяницами, которых арестовал Дженеро и которых отправляли в центр города. Подростки по-прежнему отказывались снимать лыжные маски. Один из пьяниц в машине спросил их, не готовятся ли они к вечеринке с маскарадом. Когда Уиллис передал их полицейскому в форме, который захлопнул дверцу машины за ними, Эйлин Берк уселась на край стола Уиллиса, скрестила восхитительные ноги, глянула на часы и задымила сигаретой.

— Привет, Эйлин, — сказал ей Хейз, шагая вместе с пострадавшим от раскаленного песка чернокожим толстяком прочь из комнаты детективов — видимо, направляясь в их мирный дом для встречи с разбрасывающей песок матроной. Эйлин проводила глазами Хейза. Он был рыжий, почти такой же, как она. Она подумала про себя: если оба родителя рыжие, будет ли их ребенок рыжим? Интересно, женат ли Хейз? Она стала покачивать ногой.

В трех футах от того места, где она курила сигарету и нетерпеливо покачивала ногой, Мейер говорил по телефону с женой. Он рассказывал ей, что принял роды прямо здесь, в рабочей комнате детективов, с небольшой помощью — едва значительной — от Альфа Мисколо. Последний варил кофе в канцелярии — для нужд материнства и детства кипяток больше не требовался. С другого телефона, у себя на столе, Карелла наконец связался с Левином в Мидтаун-Ист и принялся извиняться, что затянул с ответным звонком.

…Департамент полиции можно сравнить с небольшой армией, а убийство — с крупным боем во время войны. В большой армии даже мелкий бой подвергается серьезному анализу. В маленькой армии, то есть в департаменте полиции, крупный бой, то есть убийство, вовлекает в боевые действия огромное число людей. В городе, который «обороняли» эти люди, детектив участка, назначенный расследовать конкретное дело об убийстве, был тот, кто получил первое донесение, обыкновенно ему помогал любой из команды детективов, оказавшийся рядом в данный момент. Как только детектив говорил «Я взял» или «Я раскручиваю» или употреблял иное выразительное жаргонное словечко, дело официально зачислялось за ним. Это означало, что он будет вести его, пока не раскроет или не прояснит (что не одно и то же) либо пока не возденет руки в отчаянии. Но поскольку убийство было серьезным делом — крупным наступательным действием, так сказать, — то в департаменте полиции оно привлекало внимание целого ряда уровней, которые интересовались работой детективов. В этом городе, как только кто-то из следственного отдела брался за «хорошее» убийство или тяжкое преступление, он должен был уведомить следующих по списку:

Не требовалось извещать всех по протоколу в субботу утром. Однако ситуация была достаточно проблематичной. Поэтому лейтенант Бернс, начальник отдела, наморщил лоб и позвонил капитану Фрику, начальнику всего 87-го участка, который, в свою очередь, помялся и затем порекомендовал Бернсу обратиться к старшему по званию в дивизионе, то есть позвонить начальнику розыска. Бернс не позвонил тому раньше, чтобы старший офицер не подумал, что он нарушает действующий порядок. Начальник розыска почесал в голове и сказал Бернсу, что за многие годы службы у него еще не было такого случая и, поскольку правила в департаменте полиции то и дело меняются, он должен проверить, какой порядок действует на сегодняшний день, затем он перезвонит Бернсу. Бернс, со своей стороны, напомнил старшему по званию, что личный состав 87-го участка — это сознательные граждане, стоящие на страже закона и отстаивающие закон с оружием в руках, рискуя собственной жизнью. И, между прочим, Бернс заметил, что речь идет о двух убийствах, о двух детективах в разных частях города и что оба жаждут приняться за расследование второго, последнего, убийства (что было не совсем правдой — ни Левин, ни Карелла не горели особым желанием по этому поводу) и он будет очень благодарен, если начальник розыска перезвонит ему поскорее. Начальник розыска перезвонил только около 11.00 утра, после того как переговорил с начальником оперативного отдела, кабинет которого находился над собственным кабинетом начальника розыска в здании штаб-квартиры. Начальник розыска сказал Бернсу, что, по мнению начальника оперативного отдела, первое убийство должно стоять первым по очередности расследования; полицейский, расследующий дело, должен быть детективом, который первым получил донесение, когда бы такое ни пришло. Бернс не ведал, когда оно поступило, он просто сказал:

— Да, когда бы оно ни пришло. Спасибо, шеф. — Он повесил трубку, вызвал Кареллу к себе и сказал: — Теперь оно наше. — Он имел в виду не то, что оно на самом деле принадлежало их компетенции (хотя в более широком смысле это было именно так), но что оно было в его компетенции — Кареллы. Когда Карелла пересказал это все Левину, тот сказал:

— Желаю удачи. — И в этих двух словах прозвучало огромное облегчение.

Хэл Уиллис вернулся в комнату детективов пять минут спустя — как раз когда замерзший патрульный из Мидтаун-Ист вручал пакет, который обещал передать Левин, впервые разговаривая с Кареллой утром. Уиллис заметил Эйлин на краешке своего стола, улыбнулся и, пританцовывая, направился к ней.

— Значит, прислали тебя? — спросил он, ухмыляясь.

— Вот, прислали от Левина, — сказал Карелла Мейеру.

— А ты что, надеялся, что тебе пришлют Рэйчел Уэлш? — спросила Эйлин.

— Да я не жалуюсь! — хохотнул Уиллис.

— Кто кого изнасиловал на этот раз? — поинтересовалась Эйлин.

— Давайте не будем говорить о грязном в комнате детективов, — вытянул губу Мейер и подмигнул Карелле.

— С виду легкий конвертик, — сказал Карелла, взвешивая на руке желтый конверт из тонкой бумаги.

— Этот? — спросил патрульный.

— Этот, — подтвердил Карелла.

— А где здесь можно выпить чашку кофе? — спросил патрульный.

— Внизу в комнате отдыха кофейный автомат, — ткнул пальцем в пол Карелла.

— У меня нет мелочи. — Патрульный похлопал себя по карманам.

— Нет мелочи у молодчины! — воскликнул Мейер.

— Что? — сказал патрульный.

— Попробуйте в канцелярии, — предложил Карелла.

— Страховка оплачена? — спросил Мейер.

— Что? — переспросил патрульный, пожал плечами и пошел в сторону канцелярии.

— Где нам поговорить об этом? — спросил Уиллис у Эйлин.

— У тебя или у меня? — шутливо добавил Мейер. Он был на седьмом небе. Он только что принимал роды! Участие в акте творения подарило ему такое прекрасное настроение! — Это прачечное дело? — спросил он Уиллиса.

— Это прачечное дело, — кивнул Уиллис.

— Насильник в прачечной? — спросила Эйлин и потушила сигарету.

— Нет, это тот, кто грабил прачечные по ночам, держа персонал под дулом пистолета. Мы думали, что подсадим тебя в ту прачечную, которая у него числится следующей по плану.

— А как вы узнаете, на какую прачечную он нацелился?

— Догадаемся, — сказал Уиллис. — Имеется нечто вроде схемы.

— Массовик-затейник! — воскликнул Мейер и расхохотался. Карелла посмотрел на него. Мейер пожал плечами и перестал смеяться.

— Мы думали, что ты переоденешься в женщину с грязным бельем.

— Я никогда не надеваю грязное, — шутливо ответила Эйлин. — А ты будешь меня страховать, так?

— Да, буду тебя страховать.

— Где ты будешь находиться?

— В спальном мешке на улице, — сказал Уиллис и ухмыльнулся.

— Ясное дело, — сказала она и тоже ухмыльнулась.

— Помнишь? — спросил он.

— Память у меня, как у судьи, — сказала она.

— Мы вас двоих оставляем: разрабатывайте стратегию, — сказал Мейер. — Пошли, Стив, в комнату для допросов.

— Когда начинаем? — спросила Эйлин и закурила.

— Может, сегодня вечером? — предложил Уиллис.

В комнате для допросов Мейер с Кареллой изучали листок бумаги, который Левин прислал им в конверте.

— Напечатал все чисто, без ошибок, — сказал Мейер.

— Но в целом полезного здесь мало, — проворчал Карелла.

— Напечатал, наверное, еще до того, как позвонил Дорфсман?

— Но тот быстро справляется с баллистической экспертизой.

— Давайте посмотрим, что нам известно о другом преступлении, — предложил Мейер.

В канцелярии Альф Мисколо варил самый дурной кофе, какой можно было купить. Его едкий аромат сразу ударил в нос, когда они открыли дверь.

— День всех святых приходит и уходит, — вздохнул Мейер.

— Что ты хочешь сказать? — поинтересовался Мисколо.

— Я хочу спросить, зачем ты в кофейник кладешь лягушек и тритонов?

Мисколо рассмеялся.

— Не нравится — не пей, — сказал он и втянул воздух носом. — Это новый сорт кофе из Колумбии.

— Твой кофе пахнет, как сигары Мейера, — пояснил Карелла.

— Я отдаю ему окурки, — сказал Мейер. До него не сразу дошло, что его сигары также стали жертвой критики. — Что ты хочешь сказать? — спросил он. — Чем плохи мои сигары?

— Зачем вы пришли? Почесать языками? — спросил Мисколо.

— Нам нужно досье Пако Лопеса. — Карелла показал на полки с рядами папок.

— Это было всего несколько дней назад, верно?

— Убийство на Калвер-авеню. — Карелла кивнул. — Вечером во вторник.

— Оно еще не подшито, — сказал Мисколо.

— Так где же оно?

— Надо поискать у меня на столе. — Мисколо ткнул пальцем в ворох не подшитых к делу отчетов.

— Можешь его раскопать? — спросил Карелла.

Мисколо не ответил. Он сел в крутящееся кресло у стола и начал раскладывать бумаги.

— Жена подарила мне этот кофе в День святого Валентина, — хмуро сказал он.

— Наверное, она тебя очень любит, — предположил Мейер.

— А что тебе подарила жена?

— Валентинов день будет только завтра.

— Может быть, она подарит тебе великолепные сигары, — подначил Карелла. — Как те, что ты куришь сейчас.

— Вот Гофредо Лопес, этот тебе нужен?

— Пако, — сказал Карелла.

— У меня нет проблем с сигарами, — с опозданием среагировал Мейер.

— Знаешь, сколько Лопесов числится у нас в восемьдесят седьмом участке? — поднял глаза Мисколо. — У нас Лопесов столько же, сколько на свете Смитов или Джонсов.

— Во вторник застрелили только одного Лопеса. — Карелла почесал макушку.

— Мне иногда хочется, чтобы их всех постигла такая же участь, — сказал Мисколо.

— Лучше им всем давать по глотку твоего кофе, — заметил Мейер. — Верная смерть, как от выстрела из обреза.

— Очень смешно, — обиделся Мисколо. — Пако, где этот чертов Пако?

— Когда ты наконец подошьешь к делу все это? — спросил Мейер.

— Когда доберусь, — ответил Мисколо. — Если все наши граждане перестанут стрелять друг в друга, грабить друг друга…

— Тогда ты потеряешь работу, — усмехнулся Карелла.

— Тогда я сменю работу, — сказал Мисколо. — Прежде у меня была другая работа. Через три года буду жить в Майами.

— В Майами преступлений, конечно, не бывает. — Мейер прислонился к косяку двери.

— Никаких таких, чтобы беспокоили меня. — Мисколо энергичнее зашуршал бумагами на столе. — Сяду в лодку и буду ловить рыбу.

— Не забудь захватить с собой кофейник, — съехидничал Мейер.

— Вот, — сказал Мисколо, — Пако Лопес. Притащи обратно, когда закончишь.

— Чтобы ты подшил его в четверг — после дождичка.

— Ха-ха, — сказал Мисколо, не улыбнувшись. — Ну и юмор у тебя.

Время близилось к полудню. В комнате детективов стояла тишина. Все просматривали кучу бумаг о Пако Лопесе. Стреляли во вторник ночью, чуть более чем за семьдесят три часа до того, как из того же ствола была убита Салли Андерсон — на другом конце города. Труп девушки нашли в 00.30 утра тринадцатого; Пако Лопеса убили в 11.00 вечером девятого числа. Убитой было двадцать пять лет, она была белой, работала по найму. Лопесу было девятнадцать, он был «латинос», ранее был арестован за хранение наркотиков с намерением продажи, он избежал наказания — получил условное: тогда ему было всего пятнадцать. А теперь, поздним вечером во вторник, когда осматривали содержимое его карманов, обнаружили шесть граммов кокаина и стянутую пачку стодолларовых купюр на общую сумму тысячу сто. Казалось, между двумя трупами — очень малая связь. Но в обоих случаях стреляли из одного и того же ствола.

Дополнительные отчеты о Лопесе подтверждали, что он продолжал торговать наркотиками после первого задержания. Его уличная кличка была Эль Снорто[1]. В испанском языке такого слова не существовало, но «латиносы» или испано-язычные обитатели 87-го участка позволяли себе такого рода кислый юмор. Все, кого допрашивали Карелла и Мейер, сходились на том, что Пако Лопес — сукин сын и убили его поделом. Многие даже желали ему более мучительной смерти, не такой простой, как от двух выстрелов в грудь с близкого расстояния из ствола тридцать восьмого калибра. Одна из его бывших подружек расстегнула блузку и показала детективам ожоги от сигарет, которые Лопес оставил ей на память — на каждой груди. Даже мать Лопеса согласилась (она перекрестилась при этом), что жить на свете без него будет лучше.

Допрос известных мелких дилеров наркотиков показал, что Лопес в действительности был оператором чуть выше уровня «мула» в иерархии «вторичного распределения» кокаина, как выразился один из дилеров. У Лопеса была небольшая клиентура, которым он поставлял товар по умеренным ценам, и если ему удавалось заработать тысячу — тысячу двести в неделю, то это было много. Слушая это, Мейер и Карелла, каждый из которых зарабатывал только по две тысячи в месяц, задавались естественным вопросом: правильно ли они выбрали профессию? Прочие, более везучие дилеры сходились в том, что Лопес не стоил того, чтобы его убивать. Он не представлял угрозы ни для кого, скромно трудился в своей нише. Все высказывали предположение, что его укокошил какой-нибудь злобный псих. Может быть, Лопес стал продавать порошок более мелкими дозами, пытаясь таким образом выжать больше денег, и какой-то клиент рассердился и всадил в него пулю? Обыкновенное дело. Но как тогда кокаиновое убийство связать с убийством Салли Андерсон?

— Знаешь, о чем я жалею? — спросил Карелла.

— О чем?

— О том, что это дело попало к нам.

Смотритель здания на улице Норт-Кэмпбел, в котором жила Салли Андерсон, не обрадовался, когда они пришли. Его разбудили около часу ночи и допрашивали двое детективов, и потом он не мог заснуть до половины третьего, а в шесть надо было вставать — выставлять на улицу мусорные баки к приезду уборочных машин, затем надо было почистить тротуар от снега, и сейчас было без десяти двенадцать, и он проголодался, хотел съесть свой ленч и не имел никакого желания разговаривать с еще двумя детективами, тем более что он даже не видел, что произошло, и почти не знал девушку.

— Я только знаю, что она живет в этом доме, — сказал он. — Зовут ее Салли Андерсон, она проживает в квартире «3-А». — Он говорил о девушке в настоящем времени, будто та была жива… Да если и нет — какое это имеет к нему отношение?

— Она жила здесь одна? — спросил Карелла.

— Насколько я знаю.

— Что это значит?

— Ах, эти молодухи, нынешние-то! С кем они живут? С одним хахалем, с двумя, с другой шалавой, с кошкой, с собакой, с золотой рыбкой — кто знает? Да и кому какое дело?

— Но, насколько вам известно, — терпеливо настаивал Мейер, — она жила здесь одна.

— Насколько мне известно, — сказал смотритель. Он был седым и сухопарым, он прожил всю жизнь в этом городе. И днем, и ночью бывали ограбления в этом здании, да и в других зданиях, где ему приходилось работать раньше. Преступления ему были не в новинку, и подробности его не интересовали.

— Вы позволите нам взглянуть на квартиру? — спросил Карелла.

— Пожалуйста, — ответил смотритель, проводил их наверх и отпер дверь.

Квартира была маленькая, эклектично обставленная: старинные и современные вещи бок о бок. На кожаной кушетке лежали подушки, на полу — ковер, на стенах висели забранные в рамки афиши различных представлений, в том числе ныне популярной «Жирной задницы». У двери в ванную комнату висело несколько профессиональных фотографий девушки в трико в различных балетных позах. Висел плакат балетной труппы «Садлерз-Веллз». На кухонном столе стояла бутылка белого вина. Ее календарь-ежедневник они нашли у телефона в спальне, на ночном столике рядом с кроватью — огромным королевским ложем, укрытым лоскутным одеялом.

— Ты звонил в лабораторию? — спросил Мейер.

— Они уже закончили, — кивнул Карелла и взял в руки ежедневник. Это был крупный блокнот, в котором листы соединялись при помощи пружинки: каждая страница открывала очередной день. Большая оранжевая пластмассовая скрепка играла роль закладки на странице двенадцатое февраля. Мейер извлек записную книжку и стал записывать, какие встречи были назначены с начала месяца. Он переписывал назначения на четверг, 4 февраля, когда в дверь позвонили. Детективы переглянулись. Карелла пошел к двери, отчасти предполагая, что пришел смотритель — потребовать ордер на обыск или что-то в этом духе. За дверью стояла девушка.

— Ах! — сказала она, увидев Кареллу.

Она посмотрела на номер на дверях, словно усомнилась, не перепутала ли квартиру. И нахмурилась. Она была высокого роста, пять футов девять дюймов, гибкая, восточного типа, с черными как ночь волосами и раскосыми глазами. Она носила черную куртку поверх синих джинсов и высокие черные сапоги. Сдвинутая набок желтая лыжная шапочка закрывала одну бровь. Длинный черно-желтый шарф свисал почти до колен.

— Я вас знаю? — спросила она.

— Не думаю, — ответил Карелла.

— Где Салли? — спросила она и стала всматриваться в квартиру. В глубине появился Мейер: он вышел из спальни и теперь стоял в гостиной. Оба были одеты в плащи. Она снова быстро взглянула на Мейера и потом на Кареллу.

— Что все это значит? — спросила она. — Что здесь происходит?

Она отступила на шаг, быстро взглянула через плечо в сторону лифта. Карелла отлично знал, о чем она думает. Двое незнакомцев в плащах, никаких признаков ее подруги Салли — она застала в квартире грабителей.

— Мы из полиции, — сказал он, чтобы она не паниковала.

— Вот так, да? — с сомнением произнесла она и снова обернулась к лифту.

Местная, решил Карелла, и почти улыбнулся. Он извлек кожаный футлярчик из кармана, открыл его и показал девушке свой значок и удостоверение.

— Детектив Карелла, — сказал он. — Восемьдесят седьмой участок. А это мой напарник, детектив Мейер.

Девушка наклонилась, чтобы разглядеть значок. Она наклонилась от пояса, не сгибая ног и спины.

Танцовщица, решил Карелла. Она выпрямилась снова и поглядела ему прямо в глаза.

— Что случилось? — спросила она. — Где Салли?

Карелла колебался.

— Скажите нам, кто вы? — сказал Карелла.

— Тина Вонг. Где Салли?

— Что вы здесь делаете, мисс Вонг? — спросил он.

— Где Салли? — снова спросила она и мимо него прошла в квартиру. По всей видимости, она бывала здесь. Вначале она прошла на кухню, затем в спальню и снова вернулась в гостиную, где ее ждали два детектива. — Где Салли? — повторила она.

— Она ждала вас, мисс Вонг? — спросил Карелла.

Девушка не ответила. Ее взгляд нервно перебегал с одного детектива на другого. Карелла не хотел говорить пока — не сейчас, — что Салли Андерсон погибла. В утренних газетах сообщения о ее смерти не было, но в дневных выпусках оно могло появиться и скорее всего уже сейчас появилось на газетных прилавках. Знает ли Тина на самом деле, что Салли погибла? Карелла хотел услышать эта от нее.

— Она ждала вас? — снова спросил он.

Девушка посмотрела на часы.

— Я пришла на пять минут раньше, — сказала она. — Все-таки скажите мне, что здесь происходит? Ее ограбили?

Эта девушка местная, подумал он. Ограбление всегда путают с квартирной кражей со взломом — только полиция умеет отличить одно от другого. В полиции путают другое — не могут отличить одну степень взлома от другой.

— Что вы собирались делать? — спросил Карелла.

— Делать?

— С мисс Андерсон.

— Перекусить и затем — в театр, — сказала Тина. — У нас дневной спектакль, в час тридцать. — Она положила руки на пояс и снова спросила: — Где она?

— Умерла, — сказал Карелла и внимательно посмотрел ей в глаза.

У нее в глазах он мог прочесть только подозрительность. Ни шока, ни внезапного горя, только подозрительность. Она поколебалась минуту и сказала:

— Вы меня обманываете.

— Если бы!

— Что значит — умерла? — произнесла Тина. — Я видела ее вчера вечером. Умерла?

— Ее труп нашли в половине первого ночи, — сказал Карелла.

Теперь у нее в глазах появилось что-то новое: она поверила. И затем запоздалый шок. И затем что-то похожее на страх.

— Кто это сделал? — спросила она.

— Мы еще не знаем.

— Как? Где?

— Здесь, внизу, перед этим домом, — сказал Карелла. — Ее застрелили.

— Застрелили?

И вдруг Тина расплакалась. Детективы следили за ней. Она покопалась в сумке, которая висела у нее на плече, нашла салфетку, вытерла глаза, снова заплакала, высморкалась и снова стала плакать. Они молча смотрели. Оба чувствовали неловкость от ее слез.

— Извините, — сказала она, снова высморкалась и стала глазами искать пепельницу, куда бы выбросить скомканную салфетку. Она вытащила из сумки другую салфетку и снова приложила к глазам. — Извините, — пробормотала она.

— Насколько хорошо вы ее знали? — мягко спросил Мейер.

— Мы очень хорошие… — Она осеклась, чтобы поправиться, понимая, что заговорила о Салли Андерсон так, словно та еще жива. — Мы были очень близкими подругами, — тихо сказала она.

— Как давно вы с ней знакомы?

— С «Жирной задницы».

— Вы тоже танцовщица, мисс Вонг?

Она снова кивнула.

— И вы знакомы с ней с начала постановки этого шоу?

— Да, с тех пор как мы начали ходить на репетиции. На самом деле мы познакомились немного раньше, на прослушивании. Познакомились на первом прослушивании.

— Когда это произошло, мисс Вонг? — спросил Мейер.

— В июне.

— И с тех пор подружились?

— Она была моей лучшей подругой. — Она покачала головой. — Просто не верится.

— Вы сказали, что видели ее вчера вечером…

— Да.

— Вчера был вечерний спектакль?

— Да.

— А когда опустился занавес?

— Примерно без четверти одиннадцать. Вчера вечером представление шло немного дольше. Джои, наш комик, — не знаю, видели ли вы наше шоу…

— Не видел, — сказал Карелла.

— Не видел, — сказал Мейер.

Девушка была удивлена. Она пожала плечами.

— Джои Харт, — сказала она. — Во втором акте он довел зал до исступления и продолжал всех смешить сколько мог. Спектакль закончился на пятнадцать минут позже.

— Занавес обычно опускается в десять тридцать, верно? — спросил Мейер.

— Примерно. По-разному бывает, это зависит от публики.

— И тогда вы видели Салли Андерсон живой в последний раз?

— Нет, потом в артистической уборной, — сказала Тина.

— А еще кто был в уборной?

— Все «цыганки». Девушки.

— Цыганки?

— Танцовщицы, исполняющие роли цыганок.

— Сколько их?

— Всего нас шестнадцать. Парней и девушек. Нас было восемь в дамской артистической уборной. Пять блондинок, две черненькие и одна китаянка — я. — Она сделала паузу. — Джейми любит блондинок.

— Джейми?

— Это наш хореограф. Джейми Аткинс.

— Итак, вы были в уборной…

— Все восемь. Снимали грим, вылезали из костюмов и прочее.

— Когда вы ушли из уборной, мисс Вонг?

— Как только смогла. — Она помолчала. — У меня была назначена встреча.

— Кто оставался в уборной, когда вы ушли? — спросил Мейер.

— Только Салли и Молли.

— Молли?

— Магуайр. — Она помолчала. — Она сменила имя. Прежде ее звали Молли Матерассо. Ну, это не самое хорошее имя для сцены, верно? — Карелла догадывался, что это неудачное имя для актера. — На самом деле оно переводится как «матрас». — Карелла знал, что это иностранное слово означает «матрас». — В общем, это была ее девичья фамилия. А теперь она замужем, и ее настоящее имя Молли Бонд, но она по-прежнему пользуется псевдонимом Молли Магуайр на сцене. Это хорошее имя. Из-за Молли Магуайрс, как вам известно. — Карелла смотрел на нее непонимающим взглядом. — Ну, было такое тайное общество в Ирландии. Примерно в 1840 году, — сказала она.

Карелла по-прежнему смотрел на нее непонимающим взором. — А позднее в Пенсильвании, — сказала она. — Как бы то ни было, когда вы слышите это имя, вам кажется, что вы его откуда-то знаете. Благодаря своему имени она всегда находит кучу работы: режиссеры и продюсеры думают: «Ба! Молли Магуайр! Вроде я ее знаю — не помню откуда». На самом деле танцовщица она никакая.

— Но в уборной, когда вы уходили, она осталась одна с Салли? — сказал Мейер.

— Да.

— В котором часу это было?

— Примерно в пять минут двенадцатого.

— О чем они говорили, вы знаете?

— Да говорила-то все Молли.

— О чем?

— О Джефри. О своем муже. Вот почему я выбралась оттуда так быстро, как только смогла. На самом деле встреча у меня была назначена только в полночь.

— Не понимаю, — сказал Мейер.

— Ну, Молли все время ссорится с мужем, и это уж очень затянулось. По мне лучше, чтобы она не рассказывала больше об этом или развелась бы наконец.

— Угу, — сказал Мейер.

— И вот тогда вы видели Салли в последний раз, верно? — спросил Карелла.

— Да, верно. Все еще не могу поверить. То есть… Господи! Мы выпили с ней по чашке кофе как раз перед половиной первого ночи.

— Так о чем же вы говорили, мисс Вонг?

— Дамский разговор, — сказала Тина и пожала плечами.

— О мужчинах? — спросил Карелла.

— Конечно, о мужчинах, — сказала Тина и снова пожала плечами.

— Она жила с кем-нибудь? — спросил Мейер.

— Не в этом смысле.

— А в каком смысле?

— Большая часть ее одежды была здесь, большая часть его одежды была там.

— Чьей одежды? — спросил Карелла.

— Тимми.

— Он ее дружок или еще что-то? — спросил Мейер.

— Или еще что-то, — сказала Тина.

— Тимми… как его фамилия? — спросил Карелла.

— Мур.

— Тимми — это уменьшительное от Тимоти?

— По-моему, да.

— Тимоти Мур, — произнес Мейер, занося имя в записную книжку. — А не знаете, где он живет?

— В центре, у самого Квортера. Он — студент медицинского факультета в университете Рэмси. Квартира его находится неподалеку от учебного заведения.

— А адреса его не знаете?

— К сожалению… — Тина пожала плечами.

— Когда вы сказали «или еще что-то»… — произнес Карелла.

— Ну, у них были такие отношения. Они были то вместе, то отдельно.

— Но у них была романтическая связь?

— Вы хотите спросить, спали ли они друг с другом?

— Да, я хочу спросить об этом.

— Да, спали, — кивнула Тина.

— Хорошо, — сказал Карелла. — Она никогда не упоминала имя Пако Лопеса?

— Нет. Кто такой Пако Лопес? Он тоже занимается шоу-бизнесом?

Карелла помедлил, но отвечать не стал.

— А Салли не употребляла наркотики?

— Не думаю.

— Никогда не говорила о наркотиках с вами?

— Вы говорите о том, чтобы изредка по чуть-чуть, или о чем?

— Я говорю о героине. — Он помолчал. — Или кокаине, — сказал он и пристально посмотрел на нее.

— Салли покуривала марихуану, — сказала Тина. — А кто нынче не курит? Но насчет остального сомневаюсь.

— Вы уверены?

— Ну, знаете, в суде я бы клятву давать не стала. Но обыкновенно, когда с кем-то делаешь шоу, отлично себе представляешь, кто чем пользуется. По-моему, Салли не употребляла никаких сильных наркотиков.

— Не хотите ли вы сказать, что некоторые члены труппы?..

— Ну, конечно.

— Угу. — Карелла утвердительно качнул головой.

— Не героин, — сказала Тина. — Но чуточку кокаина, бывает, время от времени.

— Но не Салли.

— Мне неизвестно. — Тина помолчала. — И я тоже не употребляю, если вы хотите спросить об этом.

— Я не этот вопрос хотел задать. — Карелла улыбнулся. — Салли никогда не говорила, что ей кто-нибудь угрожает письмами или звонками?

— Никогда.

— Она кому-нибудь должна деньги? Вам неизвестно об этом?

— Мне неизвестно.

— Ее ничего не беспокоило?

— Нет. То есть да.

— Что именно?

— Ничего серьезного.

— Ну так что же?

— Она хотела снова брать уроки пения, но не знала, как найти время на это. Она каждый день танцевала, вы знаете, и ходила к психиатру трижды в неделю.

— И все? Больше ее ничего не беспокоило?

— Больше она ни о чем мне не рассказывала.

— Вы не знаете, как зовут ее психиатра?

— К сожалению, нет.

— Как она ладила с остальными в труппе?

— Отлично.

— Ас руководством?

— Вы кого имеете в виду? Алана?

— Кто такой Алан?

— Наш продюсер, Алан Картер. Кого вы называете руководством? Менеджера труппы? Генерального менеджера?

— Любого из них или всех. Как она ладила с людьми, которые руководили шоу?

— По-моему, отлично, — сказала Тина и пожала плечами. — Когда шоу открывается, этих людей становится редко видно. Ну, в нашем случае, поскольку у нас такой успех, Фредди появляется для проверки разок-другой в неделю, убедиться, что мы не стали играть с прохладцей. Но в остальном…

— Фредди?

— Наш режиссер. Фредди Карлайл.

— Как пишется это имя? — спросил Мейер, снова записывая.

— Через два «л» и «и».

— А имя продюсера?

— Алан Картер.

— Кто менеджер труппы?

— Дэнни Эпштейн.

— А генеральный менеджер?

— Луис Эберхарт.

— Нам еще надо о ком-нибудь знать? — спросил Карелла. Тина пожала плечами.

— Помощники режиссера? — спросила она. — У нас их трое. — Она снова пожала плечами. — То есть у нас в труппе всего тридцать восемь человек, а еще Бог знает сколько музыкантов, осветителей, плотников и менеджеров по инвентарю и…

— Среди них есть латиноамериканцы?

— Вообще в театре? Наверное, есть. Многих я почти не знаю. Бывает, прохожу мимо них почти голая.

Она вдруг широко улыбнулась. Но потом, видно, вспомнила, из-за чего они собрались, и улыбка исчезла с ее лица.

— А как насчет труппы? «Латиносы» в труппе были? — спросил Карелла.

— Двое из «цыган», — ответила Тина.

— Можно узнать их имена? — спросил Мейер.

— Тони Асенсио и Майк Ролдан. Ролдан не звучит по-испански, но это испанское имя. На самом деле он Мигель Ролдан.

— Салли питала к кому-нибудь из них особую склонность?

— «Цыгане» в шоу знают друг друга достаточно близко, — сказала Тина.

— Насколько близко она знала этих двух мужчин? — спросил Карелла.

— Так же, как и всех остальных, — сказала Тина, пожав плечами.

— Она встречалась с кем-нибудь из них в нерабочей обстановке?

— Они оба педерасты. — Тина скривила губы. — Они даже живут вместе. — Она вдруг вспомнила про дневной спектакль и глянула на часы. — О Господи! Я опаздываю, надо бежать! — И вдруг на ее лице появилось раскаяние, и показалось, что она снова расплачется. — Шоу должно продолжаться, да? — с горечью сказала она, качая головой. — Я волнуюсь об этом шоу, а Салли-то умерла.