Ледяное сердце

Глава 17

На следующий день Майло пригласил меня на встречу. В пять часов вечера в задней комнате того же самого индийского ресторана.

— Приду. Есть что-нибудь новое?

— Агент Левича и его мать ничего нового не сказали. Мать в основном рыдала, а агент сказал только то, что Василий был красив и поразительно талантлив. Вот почему я хочу с тобой посоветоваться: по словам Петры, рана Левича — точная копия раны Беби-Боя. К тому же коронер сообщил мне, что провод, обнаруженный на Левиче, той же толщины и прочности, как тот, что использовали для удушения Джули. И твоя догадка насчет того, что убийцу Беби-Боя могли спугнуть, возможно, верна. Оказывается, в глухом закоулке был свидетель, бездомный бродяга, пьяный в стельку. По этой причине, а также из-за темноты его описание преступника не многого стоит. Но не исключено, что убийца почувствовал его присутствие и дал деру.

— А каково описание?

— Мужчина в длинном пальто. Он подошел к Ли, поболтал о чем-то, а потом сделал движение, похожее на крепкое объятие. Мужчина уходит. Ли падает. Убийца не сделал никакого движения в сторону бродяги — Линуса Брофи, а там кто его знает.

— Убийца не пошел бы к Брофи.

— Почему?

— Из-за своего «пунктика». Мы имеем дело с человеком, преследующим весьма специфические цели.

Собрав свои бумаги, я поехал в кафе «Могул». Та же самая женщина в сари, гостеприимно улыбаясь, проводила меня через весь ресторан к неприметной двери рядом с мужским туалетом.

— Он здесь!

Комната без окон, надо думать, служила когда-то складским помещением. Майло сидел за столом, накрытым на троих. Позади него стоял спальный диван, прислоненный к стене. На диване лежали плотно свернутые постельные принадлежности, стопка индийских журналов и пачка бумажных салфеток. Сквозь потолочную решетку проникал запах карри.

Когда я садился, он окунал некое подобие вафли в сосуд с красным соусом. Соус превращал его губы в нечто похожее на печень.

— Ты, наверное, произвел большое впечатление на нашу хозяйку.

— Я даю хорошие чаевые, и они полагают, что в моем присутствии более защищены.

— У них были какие-нибудь проблемы?

— Обычные — надоедают пьянчуги, нежеланные люди со своими предложениями. Пару недель назад, когда я был здесь, какой-то идиот, предлагавший им купить сухие цветы в качестве средства, немедленно погружающего в нирвану, стал неуправляем. Я предпринял несколько дипломатических шагов.

— А теперь ООН требует от тебя соответствующего доклада.

— Ну, этой деревенщине, кажется, нужна помощь. А вот и она. — Майло встал, чтобы приветствовать Петру Коннор.

Петра огляделась и улыбнулась.

— Ты и впрямь знаешь, как угостить девушку, Майло.

— Только лучшую представительницу голливудского отделения.

На ней был обычный черный брючный костюм, на губах коричневатая губная помада, а на лице бледно-матовая косметика. Коротко подстриженные волосы блестели, глаза сверкали. Как и Майло, Петра принесла раздувшийся мягкий плоский чемоданчик для документов. Его чемоданчик был потрескавшимся и серым, ее — черным и блестящим.

Она махнула мне рукой:

— Привет, Алекс.

Потом в комнату вошел сутулый мужчина, и Петра обернулась:

— Ребята, это мой новый напарник Эрик Шталь.

Шталь тоже был в черном. Накрахмаленная белая сорочка, мешковатый костюм и плотно повязанный серый галстук. Щеки ввалились, глаза посажены глубоко, как у слепого. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы, на полтона светлее, чем у Петры, но с четко выраженным оттенком. Он был на несколько лет старше Петры, но такой же худощавый и бледный. Его одутловатость болезненно контрастировала с косметикой Петры. Если бы не красные пятна на лице, его можно было бы принять за экспонат Музея восковых фигур.

Он оценивающим взглядом осмотрел помещение. Тусклый, безразличный взгляд.

— Здравия желаю, Эрик, — сказал Майло.

— Здравия желаю, — тихо ответил Шталь и перевел взгляд на стол.

Вокруг стола стояло только три стула.

— Сейчас я тебя устрою, — вызвался Майло.

— Просто достань стул. Есть Эрик не будет, — сказала Петра.

— В самом деле? — удивился Майло. — Тебе не нравится индийская кухня, Эрик?

— Я уже ел сегодня, — ответил Шталь голосом, который точно соответствовал его взгляду.

— Эрик вообще не ест, — пояснила Петра. — Он уверяет меня, что это не так, но я ни разу не видела, как он ест.

Улыбающаяся женщина принесла блюда с кушаньями. Майло взял себе большой кусок, мы с Петрой накололи вилками по маленькому кусочку, Эрик Шталь положил руки на стол и рассматривал свои ногти.

Присутствие Шталя, казалось, исключает пустую болтовню. Поэтому Майло перешел прямо к делу, дав почитать нам дело Джули Киппер, после чего подвел краткий итог тому немногому, чем располагал по делу Василия Левича.

Оба голливудских детектива выслушали все без комментариев.

— Не резюмируешь ли данные по делу Беби-Боя?

— Конечно, — согласилась Петра.

Ее краткий рассказ касался лишь относящихся к делу деталей. Четкое резюме свидетельствовало о том, как мало материала ей удалось собрать. Когда она закончила, я понял, что это беспокоит ее.

Шталь хранил молчание.

— По крайней мере есть сходные черты с делом Левича, — заметил Майло. — А как насчет психиатрической премудрости, Алекс?

Я поведал о случаях убийств вне города, слегка коснулся дела Уильфреда Риди, поскольку этот случай был явно связан с наркотиками, и перешел к делу Чайны Маранга. Я высказал предположение, что ее убили в процессе назойливого преследования, о котором она не подозревала. Собеседники выслушали меня, но реакции не последовало.

Три непроницаемых лица. Если я прав, то перед ними стояла сложнейшая задача.

— В ту ночь, когда Чайна исчезла, — продолжил я, — она ушла из студии в отвратительном настроении и, что вполне возможно, под кайфом. Чайна отличалась дурным характером и не скрывала своих чувств, внезапно обрушивая гнев на других. Вот наиболее характерный пример: она отказалась давать интервью репортеру журнала фанатов, однако редактор проявил настойчивость и опубликовал обозрение. Хвалебную статью. Благодарность Чайны выразилась в том, что она позвонила этому человеку и наплевала в душу. Оскорбила ужасно, как сказал один из музыкантов ее джаз-банда. У Чайны не было чувства самосохранения, она вела рискованный образ жизни. Эта черта характера и приступ ярости, охватившие ее в неудачно сложившейся ситуации, могли стать причиной смерти.

— Как назывался журнал фанатов? — спросила Петра.

— Нечто под названием «Груврэт». Я искал, но не нашел его. — Ее тонкие белые пальцы легли на мою руку и прервали меня, не позволив докончить фразу.

— «Груврэт» писал о Беби-Бое. — Петра открыла свой чемоданчик, вынула книгу нераскрытых убийств и начала листать ее. — Редактор был настойчив и в отношениях со мной. Настоящий зануда, звонил мне постоянно, выпытывал детали… Вот он: Юрий Драммонд. Я не принимала его всерьез, потому что он напоминал мне надоедливого ребенка. Утверждал, что никогда не встречался с Беби-Боем, но опубликовал краткий биографический очерк, посвященный музыканту.

— То же самое, что и в случае с Чайной, — заметил Майло. — Беби-Бой тоже отказал ему?

— Я не спрашивала. Он говорил, что интервью не главное в его журнале. Издатели ставят перед собой цель глубоко исследовать суть искусства, а не персоналии или другую подобную чепуху. Он разговаривал как двенадцатилетний мальчик.

— А что он от тебя хотел? — спросил я.

— Кровавые натуралистические детали. — Петра нахмурилась. — Он казался мне молодым вурдалаком.

— Интересно, писал ли он когда-нибудь о Джули Киппер, — сказал Майло.

— Действительно, — согласилась Петра.

— Я пытался найти экземпляр «Груврэт» на большом развале на Сельме, но не нашел. Владелец развала посоветовал обратиться в магазин комиксов на бульваре, но он был закрыт.

— Вероятно, пустяковое и не заслуживающее доверия издание, — предположил Майло. — Именно так и сказал музыкант из джаз-банда Чайны. Номера журнала у него тоже не сохранилось.

— Юрий Драммонд… звучит как вымышленное имя. Он что, хочет стать космонавтом?

— Все представляют себя в ином свете. Таков стиль Голливуда. — Петра посмотрела на Шталя. Он промолчал.

— Особенно когда находятся в бегах, — добавил я.

— «Груврэт». Что это означает? — спросила Петра. — Фанат, который тронулся умом?

— Кто-то глубоко эмоционально связан с карьерами жертв. Возможно, это человек, чья индивидуальность прочно связана с творчеством других. «Паразитируют на здоровом теле человека художественно одаренного», как бывший муж Джули Киппер охарактеризовал критиков, агентов, владельцев галерей и прочих людей, присосавшихся к миру творческого созидания. То же самое можно сказать и о фанатичных поклонниках. Порой такие связи перерастают в деловые отношения. Поклонники становятся президентами фан-клубов и торгуют памятными вещами, которых касалась рука кумира. Но суть дела сугубо эмоциональна. Популярность по ассоциации. Для большинства людей подобное идолопоклонничество — мимолетное увлечение. Оно прекращается, когда эти люди взрослеют. Однако отдельные лица, пребывающие в пограничном состоянии, никогда не взрослеют, и то, что начинается как безобидная подмена собственного «я» — ребенок, который стоит перед зеркалом и играет на воображаемой гитаре, воображая себя Гендриксом, — может превратиться в психологическое похищение.

— Похищение чего? — спросил Майло.

— Личности, которой восхищаются. «Я знаю звезду лучше, чем он знает сам себя. Как это он позволил себе жениться, предал меня, не послушался моего совета?»

— Как он мог отказаться от любезно предложенного ему интервью? — продолжила Петра. — Молодые люди — это самые настойчивые поклонники, так? А Юрий Драммонд производил впечатление именно подростка. То, что он публикует журнал для поклонников, ставит его в ряды наиболее активной группы фанатов.

— Возможности публикации с помощью настольных средств пробудили надежды в среде наиболее активной группы фанатов, — добавил я. — Купи компьютер и принтер, и ты тоже можешь стать газетным магнатом. Я знаю, что эти жертвы отличаются друг от друга в социально-экономическом плане. Но я всегда считал, что решающий фактор — их карьера, готовность к взлету. А что, если убийца воспылал страстью к ним именно потому, что они не были звездами? Лелеял фантастические мечты о спасении: мечтал стать творцом звезд, публикуя о них материалы. Они отказались от его услуг, и он прервал их восхождение. Не исключено: он убедил себя, что они его предали.

— Или, — вмешалась Петра, — раз уж мы заговорили о таланте сострадания, может, он сам был честолюбивым служителем искусства и его просто снедала зависть.

— Честолюбивый гитарист, певец и пианист? — усомнился Майло.

— Человек, страдающий манией величия, — уточнила она. Все три детектива посмотрели на меня.

— Это возможно, — ответил я. — Дилетант, который скачет от одной забавы к другой. Много лет назад у меня был пациент, преуспевающий писатель. Чуть ли не каждую неделю он встречался с кем-то, кто был готов написать Великий Американский Роман, если бы имел на это время. Этот парень написал свои первые четыре романа, продолжая работать в двух местах. Одно, по его словам, ставило его в тупик: когда кто-то говорит, что хочет стать писателем, он никогда им не становится. Когда он говорит, что хочет писать, у него есть шанс. Это отчасти соответствует нашему варианту с фанатичным убийцей — с таким, кто впадает в наркотическое опьянение от внешних привлекательных сторон созидания.

Петра улыбнулась.

— Паразитирует на здоровом теле искусства.

— Много лет назад она писала картины.

— Мне это нравится.

— Итак, у нас две возможности, — заговорил Майло. — В голове убийцы поселилась либо фантастическая идея, что он спаситель, либо его обуревает патологическая зависть.

— Или то и другое, — сказал я. — Если не ошибаюсь.

— Не вздумайте говорить это на месте для дачи свидетельских показаний в суде, доктор, — засмеялась Петра. — Юрий Драммонд посвятил свой журнал фанатов исследованию сути искусства. Когда он начал приставать ко мне с просьбами представить ему наиболее кровавые детали, это походило на желание повторно посетить место преступления — в плане психологическом.

— Эготизм, — сказал Майло, — как у поджигателей, любующихся пламенем.

— Юрий Драммонд писал что-нибудь о Беби-Бое? — спросил я.

— Он, кажется, говорил мне, что это делал некий журналист, — ответила Петра. — Я записала имя того человека. Тогда мне казалось, что это не имеет отношения к делу. — Она положила салфетку на стол. — Пора проверить того человека, отработать свое жалованье. Все было очень мило, Майло. Позволь мне расплатиться по счету вместе с тобой.

— Забудь об этом. У меня здесь открытый счет.

— Ты уверен?

— Я раджа, — сказал он. — Иди расследуй преступление. Позванивай.

Петра коснулась плеча Майло и направилась к двери. Шталь встал и последовал за ней. За все время он не проронил ни слова.