Ледяное сердце

Глава 5

Прошло сто часов с тех пор, как пролилась кровь Беби-Боя в проходе между домами, а работа Петры все еще не принесла никаких результатов. Неприятный, липкий привкус бесплодных усилий преследовал ее. Она чувствовала: каждое новое направление расследования снова заводит ее в тупик, но других дел не брала. Снижение количества преступлений — предмет гордости ее управления — было результатом хорошей укомплектованности личным составом. Пройдет еще много времени, прежде чем настанет очередь Петры начинать новое расследование.

Она перечитывала следственное дело до боли в голове. Спрашивала коллег, нет ли у них идей. Молодой сыщик низшей, первой, категории по имени Арбогаст посоветовал ей послушать музыку в исполнении Боя.

Петра купила несколько компакт-дисков и целое утро слушала хриплый голос Беби-Боя и бренчание его гитары.

— В поисках ключа?

— Нет, — ответил Арбогаст. — Потому что он выводил из душевного равновесия.

— Этот парень был трахнутым гением, — заметил другой детектив, пожилой Краусс. Петра никогда не подумала бы, что он поклонник музыки в стиле блюз. Но потом она поняла, что Краусс примерно одного возраста с Беби-Боем и, возможно, вырос под его музыку.

Умер гений, а наиболее влиятельная пресса не проявила к этому никакого интереса. Не звонили даже из «Таймс», несмотря на всегда положительные обзоры музыки Беби-Боя, которые встречала Петра, пробегая по Всемирной паутине. Она оставила сообщение музыковеду газеты в робкой надежде на то, что какой-нибудь штрих в биографии Беби-Боя подскажет ей новое направление расследования. Но этот придурок так и не позвонил.

Петре докучала небольшая группа самозваных «рок-журналистов», ребят с молодо звучащими голосами, утверждавших, что они представляют такие издания, как «Звон гитары», «Мир гитары» и «Гитара двадцать первого века». Всем хотелось знать подробности убийства для некрологов. Никто из них ничего не мог сказать о Ли, помимо хвалебных отзывов об его игре. Часто повторялось слово «фразировка». Этим термином пользовался Алекс. И Петра поняла: он означает то, как музыкант взаимно располагает ноты и ритм.

Ее собственная фразировка в этом деле была отвратительной.

«Рок-журналисты» сразу же теряли интерес, стоило Петре перейти от ответов на их вопросы к вопросам, обращенным к ним. Исключение составил один парень, требовавший от нее подробностей. Это был Юрий Драммонд, издатель местного журнала под названием «Желобковая крыса»[1], в котором в прошлом году был напечатан краткий биографический очерк о Беби-Бое.

Драммонд сразу настроил Петру против себя тем, что назвал ее по имени, и продолжал укреплять неприязнь, нагло домогаясь деталей сугубо судебного характера. «Сколько ножевых ранений?» «Какое точно количество крови было потеряно?» Любопытство парня внушало отвращение, а гнусавый голос выдавал в нем подростка с серьезными гормональными проблемами. Петра заподозрила, что это, возможно, телефонный хулиган. Но когда он спросил, не было ли каких-нибудь закорючек на стене, огораживающей проезд, она напряглась.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Ну, знаете, — ответил Драммонд, — что-то вроде убийств Мэнсона… Хелтер Скелтер.

— Зачем сопоставлять убийство мистера Ли с убийствами Мэнсона?

— Не знаю, я просто подумал…

— Вы что-нибудь слышали об убийстве мистера Ли, мистер Драммонд?

— Нет. — Голос Драммонда стал на тон выше. — Где я мог слышать?

— Когда вы брали интервью у мистера Ли?

— Нет-нет, я не был с ним знаком.

— По вашим словам, вы опубликовали его краткий биографический очерк.

— Точно. В этом все и дело?

— То есть?

— «Желобковая крыса» исследует психобиологическую суть социального фактора искусства вообще и музыки в частности, а не культ личности.

— Психобиологическая суть социального фактора, — повторила Петра.

— Попросту говоря, — снисходительно продолжил Драммонд, — нас не интересует, кто кого трахает, а лишь то, что от них остается в искусстве.

— Отсюда и название вашего журнала? — Молчание. — У вас есть данные о том, кого трахал Беби-Бой Ли?

— Вы хотите сказать, что в этом деле существует сексуальная сторона?

— Мистер Драммонд, о чем в основном шла речь в очерке?

— О музыке, — произнес нахал, оставив висеть в воздухе несказанное «разумеется».

— Фразировка Беби-Боя, — добавила Петра.

— О пути Беби-Боя, о состоянии ума, в которое он приводил себя, чтобы сочинить те звуки, которые сочинял.

— Вам не казалось, что разговор с ним помог бы вам в этом? — нажимала Петра, сама удивляясь тому, что тратит время на беседу с этим неудачником. Впрочем, ответ был известен — больше в ее распоряжении ничего не было.

— Нет, — ответил Драммонд.

— Беби-Бой отказывался давать вам интервью?

— Нет. Мы его никогда не просили об этом. Так скажите мне, о каком ноже идет речь…

— Каким же путем шел Беби-Бой?

— Путем боли, — ответил Драммонд. — Вот почему его убийство так… соответствует ему. Так вы скажете мне, как это произошло?

— Вам нужны кровавые детали?

— Именно так.

— У вас есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто его убил?

— Откуда им взяться? Послушайте, вы должны помочь нам. Публика имеет право знать, а мы — лучшие распространители информации.

— Это почему же, мистер Драммонд?

— Потому что мы понимали его. Они были… Эти детали… Кровавыми?

— Вы были в клубе «Змеючник» субботним вечером?

— Нет.

— Не настолько большой поклонник?

— Я был в «Виски». Это витрина для нескольких новых джаз-бандов. Алло, что вы сказали? — Голос Драммонда стал еще выше, и теперь он говорил как двенадцатилетний мальчишка. Петра представила себе покрытое юношескими угрями чучело в грязной комнате. Что-то вроде пресмыкающегося. Располагая большим количеством времени, оно будет звонить в супермаркет и, сжимая в потной руке телефонную трубку, произносить: «Извините, у вас есть свиные ножки?» — «Да, есть». — «Тогда надевайте ботинки, и никто этого не заметит, ха, ха, ха». Если бы я знал, что там произойдет, я был бы там. Это точно.

— Почему же?

— Чтобы посмотреть его последнее представление. Как это называется? Лебединая песнь?

— Вас Юрий зовут? Это что — русское имя? — Драммонд повесил трубку.

В пятницу, вскоре после шести вечера, сотрудник, дежуривший внизу, позвонил Петре по внутреннему телефону.

— К вам пришла какая-то мисс Кастанья.

— Сейчас спущусь, — ответила удивленная Петра. Спустившись, она увидела в холле Робин. Она стояла спиной к Петре и, положив руки на бедра, разглядывала объявления о разыскиваемых полицией преступниках. Ее волосы, длиннее, чем у Петры, красновато-каштановыми локонами, похожими на гроздья винограда, ниспадали на спину. У Алекса тоже были курчавые волосы. Если бы эти два человека обзавелись потомством, они могли бы произвести на свет еще одну Ширли Темпл.

Петра подумала: «Столько лет вместе, и никого не родили. Не завязали никаких узлов». Ее всегда посещали такие мысли.

Подойдя к Робин, она осмотрела ее одежду, как это неизменно делают женщины, встречая других женщин. Робин была в черном вельветовом костюме, надетом на красную футболку с короткими рукавами, и теннисных туфлях из черной замши. Из заднего кармашка торчал красный носовой платок.

Что-то от рок-н-ролла. На другой женщине этот наряд смотрелся бы вызывающе, Робин же, с ее роскошными формами, выглядела прекрасно.

Когда до Робин оставалось несколько шагов, Петра окликнула ее. Та обернулась, и Петра заметила, что Робин кусает губу, а ее темные глаза увлажнены.

— Петра, — заговорила она, когда женщины обнялись, — я только что вернулась в город и сегодня утром получила твое сообщение. Мне нужно быть в Голливуде на одной встрече, и я решила зайти. Это ужасно.

— Извини, что сообщила тебе об этом таким образом, но я не знала, когда ты вернешься.

— Я услышала об этом в Ванкувере. — Робин покачала головой.

— Об этом сообщали местные газеты?

— Не знаю. Я узнала об этом за кулисами. Там можно услышать все музыкальные сплетни. Я испытала настоящий шок. Нас всех это потрясло. Я и не подозревала, что в это дело вовлечена ты.

— Вовлечена, и еще как. Ты что-нибудь расскажешь мне?

— Что сказать? Он был такой милашка. — Голос Робин дрогнул. Она едва сдерживала слезы. — Большой необыкновенный парень и чрезвычайно талантливый человек.

— Какие-нибудь слухи в музыкальной среде? Например, относительно того, кто мог желать его смерти? Даже самая незначительная сплетня.

Робин снова покачала головой, потерла гладкую загорелую руку.

— Казалось, у Беби нет врагов, Петра. Его любили все. «Не все», — подумала Петра.

— Как я сказала в своем сообщении, твое имя обнаружено в его записной книжке. Что это — договоренность о ремонте гитар?

— Они отремонтированы. Беби должен был прийти за ними, — улыбнулась Робин. — Удивительно, что он сделал об этом пометку. Время для Беби было понятием весьма относительным.

— Ты работала с его инструментами довольно долго.

— Многие годы. И часто. Беби играл с такой силой, что его пальцы проделывали углубления на украшенной орнаментом поверхности. Я всегда состругивала эту поверхность, наносила новый орнамент и ремонтировала шейки. Обе нуждались в более радикальном вмешательстве — следовало поставить новые верхние части инструмента.

— «Фендер телекастер» и «Джей-45», — кивнула Петра. — Кто-то сказал мне, что это Гибсон.

Робин улыбнулась.

— Это «Гибсон акустик». Я уже несколько раз наносила на нее новый слой полировки, потому что при попустительстве Беби этот слой слишком пересыхал. Лак трескался и отслаивался, а его медиатор чуть ли не пробивал на поверхности дырку. В этот раз я вторично заменила верхнюю доску. «Теле» была более простым инструментом, пустячное дело. Я рано закончила работать с ними, перед тем как уехала из города, потому что всегда старалась выполнить заказ Беби быстро.

— Почему?

— Потому что Беби извлекал из гитары такие звуки, какие другим и не снились, и я хотела внести в это дело свой посильный вклад. Я знала, что поеду в Ванкувер, поэтому оставила ему сообщение с просьбой забрать инструменты в среду. Он так и не позвонил, но это отнюдь не удивило меня: Беби и пунктуальность — понятия несовместимые. Большинство из них такие же.

— «Из них» — то есть из музыкантов?

— Музыканты, — задумчиво повторила Робин.

— Итак, он не позвонил, но сделал запись о встрече.

— Значит, так. Обычно Беби просто забегал. Петра, что мне теперь делать с его гитарами? Ведь они не улики, верно?

— Они дорогие?

— В чистом виде им цены бы не было. Со всеми модификациями — гитары значительно дешевле.

— Никакой добавленной стоимости, несмотря на то, что на них играл Беби? — усомнилась Петра. — Я читала о том, как Эрик Клэптон выставил на аукцион несколько гитар, и они ушли по цене, гораздо выше стартовой.

— Беби не был Клэптоном. — На глазах Робин выступили слезы. Она вынула свой красный носовой платок и промокнула их. — И кто только сделал такое?

— Тут все не чисто. Едва ли гитары послужат уликой, но ты сиди и помалкивай. Если они мне понадобятся, я сообщу тебе об этом. — А про себя подумала: «Может, есть смысл взять их. На тот маловероятный случай, если злодея схватят и над ним состоится суд, а какой-нибудь защитник поднимет шум из-за неполноты свидетельств».

— Надеюсь, ты найдешь того, кто это сделал, — сказала Робин.

— Что еще ты можешь рассказать мне о Беби-Бое?

— Беспечный. Большой ребенок. Люди пользовались его простодушием. Стоило ему заработать лишний доллар, и он тотчас же, как песок сквозь пальцы, утекал из его кармана.

— Не похоже, чтобы в последнее время он зарабатывал слишком много. — Петра вспомнила, что Алекс говорил ей о постоянных долговых расписках, которые он давал Робин. Упомянув сейчас об Алексе, она перевела бы разговор в другое русло.

— Дела у него шли очень плохо, — продолжала Робин. — И так было в течение некоторого времени. Беби несколько воспрянул духом, когда одна новая поп-группа пригласила его сыграть для их альбома. Ребята в оркестре годились ему в дети, но он так радовался этому! Надеялся, что это даст ему хороший шанс. Альбом получился на славу, но сомневаюсь, что они щедро заплатили ему.

— Почему?

— Он, казалось, был, как обычно, на мели. Давно не расплачивался со мной. Аккуратно писал долговые расписки, которые фактически были мини-контрактами. Мы оба притворялись деловыми людьми. Потом Беби забирал свои инструменты, предлагал несколько долларов в виде аванса, а я говорила ему, чтобы он забыл об этом, но он настаивал, хотя в конечном счете уступал. И так бывало до следующего раза. Это продолжалось долго, и я уже перестала ожидать, что Беби когда-либо расплатится со мной. Но, записав альбом с теми ребятами, Ли позвонил мне и обещал уладить наши дела. «Закрываю свои неоплаченные счета, милая лилсис»[2] — так он сказал. Он говорил обычно, что если бы у него была сестренка, то он хотел бы, чтобы она была похожа на меня.

У глаз снова появился носовой платок.

— Но счета он так и не оплатил?

— Ни цента. Вот как я узнала, что его выступление не принесло ему серьезного заработка. Если бы все обстояло иначе, я числилась бы у Беби среди первых лиц, с кем следует расплатиться, после домовладельца и хозяина продуктового магазина.

— Арендная плата за квартиру у него внесена, а в холодильнике лежали продукты — диетические.

Робин вздрогнула.

— Опять диета? На сцене он делал вид, что пренебрегает своим весом — потрясал животом, покачивал задом, шутил над своим ожирением. Но бедняга страдал от этого и всегда стремился похудеть. — Она шмыгнула носом. — Как бы трудно ему ни приходилось, Беби всегда старался выглядеть лучше. Однажды, в особенно плохом настроении, он признался мне: «Бог совершил ошибку, создавая меня. Моя задача исправить это».

Робин потеряла самообладание и заплакала, и Петра обняла её за плечи. Через переднюю дверь вошли несколько полицейских в униформе и с важным видом прошествовали через холл, бряцая снаряжением. Они даже не взглянули на рыдающую женщину. Таких картин они видели много.