Ледяное сердце

Глава 9

Мы закончили трапезу, сели в мою машину, и Майло показал мне дорогу к «Свету и пространству», расположенному на Кармелина севернее Пико. Эти места мне были знакомы: складские помещения, магазины кузовов автомобилей и небольшие фабрики поблизости от западной границы Лос-Анджелеса, отделяющей его от Санта-Моники. Если бы Джули Киппер задушили в нескольких кварталах отсюда, ее дяде не было бы смысла обращаться к Майло.

Пока я вел машину, детектив крутил в пальцах зубочистку и сканировал мир внимательными глазами полицейского.

— Давненько мы этим не занимались, а?

Последние несколько месяцев мы виделись все реже и реже. Я объяснил бы это тем, что Майло был завален безнадежными делами, а я своей работой. Эта взаимная изоляция напоминала самоотречение.

— Думаю, у тебя было не так уж много «потусторонних» дел.

— Верно. Обычные дела, поэтому я тебя не беспокою, — ответил Майло и добавил: — А у тебя все в порядке? В целом?

— Все прекрасно.

— Хорошо. Так… А с Элисон… дела идут как надо?

— Элисон удивительна.

— Ну, это хорошо.

Он ковырял в зубах и обозревал город. Его первые встречи с Элисон носили сугубо служебный характер и были связаны с завершением дела Ингаллсов. Элисон рассказывала мне, что Майло вел следствие умело, а к ней относился с сочувствием.

Его первой реакцией на то, что мы встречаемся, было молчание. Потом Майло сказал: «Она великолепна, нужно отдать тебе должное».

Подумалось: «А в чем ты не стал бы отдавать мне должное?» Но я решил, что принимаю все слишком близко к сердцу, и промолчал. Несколько недель спустя я приготовил обед на четверых у себя дома. Стоял теплый мартовский вечер, и я подал бифштексы с жареным картофелем и красным вином на террасу. Обедали Майло, Рик Сильверман, Элисон и я.

Оказалось, что Элисон и Рик знакомы. Одного из ее пациентов после дорожно-транспортного происшествия доставили на пункт первой помощи в Седарс-Синай, а дежурным хирургом там оказался Рик.

Они разговаривали о чем-то своем, я играл роль хозяина, Майло ел и беспокойно ерзал на стуле. В конце вечера он отозвал меня в сторону и сказал таким тоном, словно кто-то заставил его произнести спич:

— Милая девушка, Алекс. Хотя я знаю, что тебе нужно одобрение.

С тех пор он редко упоминал ее имя.

— Еще несколько кварталов, — напомнил Майло. — Как твоя дворняга?

— Вроде ничего. — Чуть позже:

— Мы с Робин несколько раз пили кофе. Вот так сюрприз.

— Ничего плохого в этом нет.

— Ты злишься.

— С чего мне злиться? — По голосу видно.

— Вовсе не злюсь. Где поворачивать?

— Еще два квартала, и направо, — ответил он. — О'кей, я затыкаюсь. Хотя ты мне все эти годы только и твердил, чтобы я не скрывал своих чувств.

— Ну и не скрывай.

— Этот парень, с которым она…

— Его зовут Тим.

— Тим — зануда.

— Брось, Майло.

— Что бросить?

— Свои фантазии по части примирения.

— Я…

— Когда ты с ней встречался, она намекала, что хочет примириться со мной?

Молчание.

— Тпру, — скомандовал он.

— Теперь направо?

— Да.

По соседству с галереей располагались завод по производству металлических покрытий и оптовый магазин пластмассовых изделий. Складское происхождение галереи было очевидным: кирпичный фасад, крыша — из дегтебетона, вместо окна — три стальные сегментированные двери, открывавшиеся вверх. Над средней дверью — надпись черными пластмассовыми буквами:

На боковых дверях — прочные замки с цифровой комбинацией, на средней — всего один засов, который Майло открыл ключом, висевшим у него на колечке. Он толкнул дверь, металлическая панель скользнула вверх и вошла в свое гнездо.

— Они дали тебе ключ? — удивился я.

— Потому что лицо у меня честное. — Майло вошел в здание и включил свет.

Помещение занимало площадь в пять тысяч квадратных футов или что-то около этого. Бежевый цвет стен подчеркивал самое лучшее, что есть в искусстве. Пол зацементирован, двадцатифутовые потолки покрывала система трубопроводов. Несколько полотен без рамок освещались подвешенными над ними мощными лампами.

Никакой мебели, кроме письменного стола у входа. На нем лежали проспекты и стоял проигрыватель компакт-дисков. На ближайшей стене, такими же черными пластмассовыми буквами, как и снаружи, была сделана надпись:

Это же название было и на проспектах. Я взял один из них, пробежал глазами несколько параграфов, написанных на заумном искусствоведческом жаргоне, и открыл страницу с черно-белым портретом художницы.

Джульетта Киппер сфотографировалась в черном свитере с воротником-хомутом, без украшений. Ее скуластое лицо под коротко подстриженными волосами платинового цвета выглядело бледным на сером матовом фоне, но производило приятное впечатление. Камера зафиксировала глубоко посаженные глаза и настороженный взгляд. Уголки сурово сжатых губ опущены. Под высокой неровной челкой просматривался наморщенный лоб. Она сосредоточенна или что-то обременяет ее? Джули либо старалась казаться обеспокоенным художником, либо это получилось спонтанно.

Майло расхаживал по галерее, и его шаги на переходах от одной картины к другой отдавались эхом. Я последовал примеру детектива.

Чрезмерно самоуверенный психоаналитический вывод, сделанный при взгляде на печальное выражение лица на фотографии Джули, разбился вдребезги. Она создала пятнадцать необычайно светлых пейзажей с разнообразием красок и хорошей проработкой деталей. Каждый пейзаж свидетельствовал о мастерском владении композицией и светом.

Высохшие ручьи, покрытые пеленой тумана, остроконечные вершины гор, бурные водопады, низвергающиеся в зеркальные водоемы, темно-зеленые леса, пронизанные золотистыми вкраплениями, сулящие открытие где-то вдалеке.

Две ночные сцены над океаном, которые оживлялись голубым небом и лунным светом, серебрившим воду. Я видел уверенные мазки мастера, умеющего обращаться с красками. Слои цвета, казалось, светятся сами по себе. В менее талантливых руках подобная работа свелась бы к элементарному китчу.

Цены колебались от двух до четырех тысяч. Я посмотрел на полотна под иным углом зрения, пытаясь найти знакомые места, но тщетно. Потом я прочитал ярлыки с названиями картин: «Мечта I», «Мечта II», «Мечта III»…

Джульетта Киппер сама создавала себе натуру.

— По-моему, она была очень талантлива. — Мой голос разнесло эхо в почти пустом пространстве.

— Мне ее вещи тоже нравятся, но какое это имеет значение? Пошли, я покажу тебе, где она умерла. — Туалет оказался слишком мал для нас обоих, поэтому Майло ждал снаружи, пока я исследовал грязное место, на котором задушили Джульетту Киппер.

Неприятное тесное влажное помещение без окон. Треснувшая раковина, ржавые краны. По углам черные подтеки плесени.

Из-за этой грязи я мог бы и не заметить несколько коричневых пятен на цементном полу, если бы не знал о них заранее. Пятясь, я вышел из туалета, и Майло показал мне остальную часть служебного помещения. Склад слева был заполнен картинами без рамок, канцелярскими принадлежностями и разрозненными предметами дешевой мебели. Мужской туалет был таким же маленьким и отталкивающим. Задняя дверь галереи закрыта на засов.

— Еще один самозакрывающийся механизм, — заметил я. — Еще одна предумышленная попытка пригласить людей сделать открытие.

— Эксгибиционист.

— Но он контролирует это. Кто-то весьма сдержанный.

Нажав на засов, Майло подпер дверь, чтобы она не закрывалась, деревянным чурбаном, предназначенным специально для этого, и мы вышли из помещения. Вдоль асфальтовой полоски протянулась десятифутовая блочная стена, в дальнем конце стоял мусорный бак.

— А что по другую сторону стены?

— Парковка предприятия по изготовлению водопроводных труб. С их стороны площадка расположена выше. Фута на два. Но стена все равно остается серьезным препятствием. Да и не было убийце никакой необходимости перелезать через нее, если можно подойти сюда.

Майло провел меня вокруг северной стороны галереи и показал еще один гудронированный проход: он шел вдоль завода по производству металлических покрытий и выходил на улицу. Завод дымил, запах стоял отвратительный.

— Никаких особых мер безопасности, — заметил я.

— А зачем она нужна какой-то группке художников?

Мы вернулись к подпертой двери, и я внимательнее осмотрел замок.

— Тот же ключ, что и от передней двери?

— Угу.

— Надо полагать, что все члены кооператива имеют ключи.

— С доступом все ясно, Алекс. С мотивом — нет. Я потолковал со всеми членами кооператива, и ни один из них не вызвал у меня подозрения. Четырнадцать членов из двадцати — женщины, а из шести мужчин трое такого же возраста, что и Коко. Молодые, похоже, типичные творцы, витающие в облаках и не помышляющие о насилии. Никто из них не пытался увильнуть от ответа. Но я все равно проверил каждого. Чисто. Я слишком часто ошибался, полагая, что такого не может снова случиться, но сколько-нибудь подозрительных людей в этом сообществе мне не удалось обнаружить.

Мы вернулись в галерею, и я снова посмотрел картины Джули Киппер.

Превосходно.

Я не был уверен в том, что это имело какое-либо значение для мира искусства, но это имело значение для меня, и мне захотелось плакать.

— Когда она развелась? — спросил я.

— Десять лет назад. За три года до того, как переехала сюда.

— Кто бывший?

— Некто Эверетт Киппер, тоже художник. Они познакомились на Род-Айленде, но он поменял род занятий.

— Она оставила себе его фамилию.

— Джули говорила знакомым, что они разошлись друзьями. Киппер был на открытии. Все, с кем я беседовал, отмечали, что держались они как друзья.

— На какое занятие он поменял карьеру художника?

— Стал брокером по операциям с облигациями.

— От искусства к финансам. А алименты он платит?

— В ее депозитной книжке есть записи о ежемесячном получении двух тысяч. Никаких других очевидных доходов у нее нет.

— Таким образом, с уходом Джули он будет экономить по двадцать четыре куска в год.

— Да-да, как любой другой супруг, он первый подозреваемый. У меня с ним через час назначена встреча.

— Он местный?

— Живет в Пасадене, а работает в Сенчури-Сити.

— Почему понадобилось так много времени, чтобы связаться с ним?

— Мы играли в телефонные пятнашки. Следующий ход мой. Я еду туда.

— Слишком деловой человек для Звездного авеню?

— Никаких дел, в которых мне хотелось бы принять участие.

Когда мы вернулись к «севилье», к галерее подъехал старый синий «фольксваген». На заднем бампере машины красовалась наклейка с надписью: «Берегите заболоченные территории». А выше ее: «Искусство — это жизнь». Машиной управляла миниатюрная седовласая женщина: ее было едва видно. На месте для пассажира сидел желто-коричневый пес и смотрел через ветровое стекло.

— Эй, детектив! — закричала женщина и замахала рукой. Мы подошли к ее «автобусу».

— Мисс Барнес, — заговорил Майло, — что-нибудь случилось? — Он представил меня Коко Барнес, и она ухватилась за мою руку словно воробьиной лапкой.

— Я приехала посмотреть, удалось ли вам войти. — Барнес взглянула на фасад галереи. Пес оставался на своем месте. Взгляд у собаки был безразличный, а челюсти плотно сжаты. Большая собака с седой бородой на морде. В шерсти у нее застряли сухие листья.

Я осмелился погладить пса. В ответ он лизнул мне руку.

— Мы вошли без проблем, — ответил Майло.

— Вы все закончили здесь? — спросила Коко Барнес скрипучим, почти царапающим голосом с южным акцентом. Выглядела она лет на семьдесят. Седые волосы были подстрижены «под мальчика» и кое-как причесаны. Лицо по цвету и фактуре напоминало хорошо прожаренного цыпленка. Глаза, синевато-серые, более проницательные, чем у ее собаки, но уже потускневшие, внимательно изучали меня.

— Как его зовут? — спросил я.

— Ланс.

— Милая собачка.

— Если вы ей понравитесь. — Коко повернулась к Майло: — Есть какие-нибудь подвижки в деле Джули?

— Еще только начало расследования, мадам. — Старушка нахмурилась:

— Я слыхала, что если вам не удастся раскрыть это преступление в ближайшее время, то вы вообще никогда его не раскроете. Это правда?

— Не все так просто, мадам.

Коко Барнес взъерошила шерсть на шее Ланса.

— Хорошо, что я застала вас, не придется звонить по телефону. Помните, как вы просили меня подумать над чем-то необычным, что случилось тем субботним вечером? Я же сказала, будто ничего из этого не выйдет и что это было типичное открытие. Ну так вот, я подумала над этим еще немного и вспомнила: кое-что необычное тогда все-таки произошло. Не вечером и не во время открытия. И я не уверена, что именно это вам нужно.

— Что же произошло? — спросил Майло.

— Это случилось в день открытия, около двух часов пополудни. Джули здесь еще не было. Только я и Ланс, был еще Кларк ван Олстром. Это он делает алюминиевые стабили?

Майло кивнул.

— Я привезла Кларка с собой, потому что сама не могу поднять эту металлическую дверь. Едва я вошла, Кларк уехал, а я занялась расстановкой. Смотрела, чтобы все было в порядке. Несколько месяцев назад у нас возникала большая проблема с электричеством. — Она улыбнулась. — В основном из-за того, что один художник работал с неоновыми лампами… Итак, я проверяла, все ли в порядке, и тут услышала, как залаял Ланс. Такое случается не слишком часто. Он очень спокойный мальчик.

Взглянув на собаку, Коко улыбнулась. Ланс взвизгнул от удовольствия.

— Я тогда поставила ему миску с водой в заднем помещении, в коридоре, рядом с тем местом, где Джули… прямо рядом с туалетами… но оставила дверь в вестибюль открытой, поэтому и услышала, как он залаял. Лает он не так уж сильно, ему четырнадцать лет, и голосовые связки у него ослабли. Звук, который он издает, больше похож на кашель. — Она подтвердила свои слова сухим покашливанием. Ланс перевел взгляд на нее. — Он все лаял и лаял, и я пошла посмотреть, что происходит. Когда я добралась туда, Ланс стоял и смотрел на заднюю дверь. Я подумала, что он, может быть, почуял крыс. Несколько сезонов назад у нас были проблемы с крысами. Тогда открытие закончилось полным провалом. Ну куда только девается этот Крысолов из Гамельна… когда он нужен… Так, на чем я остановилась? Ах да, я открыла дверь и посмотрела в проход, но не увидела никаких крыс. Просто какая-то женщина искала съестное в мусорном баке. Явно бездомная и явно не в своем уме.

— Не в своем уме от злости? — уточнил Майло.

— Нет, от психического расстройства. Душевнобольная. Ненавижу ярлыки, но они порой точно отражают происходящее. Эта женщина была безумна.

— Это невозможно определить по…

— Ее глаза для начала, — возразила Барнес. — Глаза дикие, испуганные. Они так и бегали по сторонам.

Барнес попыталась изобразить это, но получилось не слишком. Проморгавшись, она повернулась к Лансу, почесала его за ухом и продолжила:

— Спокойно, спокойно, ты хороший мальчик… Потом еще манера ее поведения, облачение — плохое сочетание, слишком велико, слишком много одежонок, одна поверх другой, при теплой погоде. Я пятьдесят три года прожила в Венисе, детектив. Я видела много душевнобольных и знаю, когда этот недуг так и лезет в глаза. Ну а потом, конечно, эти поиски пищи. Как только открылась дверь, она отпрянула назад, потеряла равновесие и чуть не упала. Такой страх. И я сказала ей: «Если вы подождете здесь, я вынесу вам поесть». Но она поднесла руку ко рту, пожевала суставы пальцев и убежала. Они часто так делают, знаете ли. Отказываются от пищи. Некоторые даже проявляют враждебность, если им пытаются помочь. У них в головах звучат голоса, которые говорят им неизвестно что. Нельзя же порицать их за недоверие. — Она погладила собаку. — Возможно, в этом ничего такого нет, но в свете того, что случилось с Джули, мне кажется, излишняя самоуверенность нам ни к чему.

— Ни к чему, мадам. Что еще вы могли бы сказать об этой женщине?

Глаза старушки заискрились.

— Так вы считаете, что это важно?

— На данном этапе важно все. И я благодарен вам за то, что вы рассказали.

— Приятно слышать. Ведь я едва не умолчала об этом. Мне казалось, что Джули убил мужчина, судя по тому, как она… — Старушка сначала закрыла, потом открыла глаза. — Я все еще пытаюсь стереть из памяти образ… Не то чтобы эта женщина не могла справиться с Джули… Эта особа показалась мне ширококостной, ростом футов шесть, весьма крепкой на вид… Хотя при всех ее одеждах точнее сказать трудно. А стояли мы друг напротив друга около секунды.

— Ширококостная, — повторил Майло.

— Крепкая, почти как мужчина.

— А не могли это быть переодетый мужчина? — Барнес засмеялась.

— Нет-нет, это была чистой воды женщина, настоящая женщина, но крупная. Значительно крупнее Джули. И это заставило меня задуматься. Ведь это не обязательно должен был быть мужчина, правда? Особенно если мы имеем дело с человеком не в своем уме.

Майло вынул записную книжку.

— Сколько ей, по-вашему, было лет?

— По-моему, лет тридцать. Но это лишь предположение, потому что нищета, отсутствие жилища, психическое заболевание… со всем этим не соотносится.

— В каком смысле, мадам?

— Я хочу сказать, что все люди в подобных условиях выглядят неполноценными и старше своих лет… на них лежит печать отчаяния. Этой, однако, каким-то образом удалось сохранить что-то… нечто молодое. Лучше объяснить я не могу. — Коко Барнес постучала пальцем. — Что касается других деталей, то на ней была толстая куртка военного покроя, надетая поверх фланелевой рубашки красно-бело-черного цвета, а та, в свою очередь, — поверх голубого свитера Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Аббревиатура университета была написана белыми буквами, при этом буква К наполовину стерлась. Нижнюю часть тела закрывали плотные синие брюки от тренировочного костюма, и по тому, как они топорщились, я заключила, что под ними еще одни брюки. На ногах у нее были белые теннисные туфли со шнурками, а на голове — широкополая соломенная шляпа. Поля спереди были пробиты, отчего отдельные соломинки свободно торчали. Волосы она заправила под шляпу, но некоторые выбились наружу, и я видела, что они рыжие. И вьющиеся. Вьющиеся рыжие волосы. Прибавьте к этому давнюю въевшуюся грязь, и вы получите полный портрет.

Майло делал пометки.

— Видели ли вы ее когда-либо раньше?

— Нет, ни на пешеходных дорожках, ни шатающейся по аллеям Вениса или парка Оушен-Франт, ни в каких-либо других местах, где много бездомных. Возможно, она не из местных.

— Что еще вам запомнилось из этой встречи?

— Это была не совсем встреча, детектив. Я открыла дверь, женщина испугалась, я предложила ей поесть, она убежала.

Майло просмотрел свои записи.

— У вас превосходная память, мисс Барнес.

— Вот если бы вы познакомились со мной несколько лет назад… — Старушка постучала по своему лбу. — Я словно фотографирую. Мы, художники, смотрим на мир сквозь мощную линзу. — Она дважды моргнула. — Если бы я не отказалась от операции по поводу катаракты, то запоминала бы все гораздо лучше.

— Позвольте спросить вас, мадам: не могли бы вы нарисовать портрет этой женщины? Уверен, вы сделаете это куда профессиональнее, чем полицейский художник.

Барнес подавила удивленную улыбку.

— Давненько я не рисовала — несколько лет назад перешла на керамику. Но впрочем, почему бы и нет? Я сделаю портрет и позвоню вам.

— Премного благодарен, мадам.

— Гражданский долг и искусство, — проговорила Барнес. — И все одним махом.

На обратном пути к кафе «Могул» я спросил, серьезно ли Майло относится к этому.

— А ты?

— У Коко Барнес катаракта обоих глаз, поэтому кто знает, что она видела на самом деле. Я считаю, что убийца планирует и оценивает свои действия. Он собран, и с мозгами у него все в порядке. Но это лишь догадка, а не научный вывод.

Майло нахмурился.

— Поиск этой рыжеволосой означает, что придется вступить в контакт с полицейскими патрульной службы тех мест, где обитают бездомные. Эти полицейские поддерживают связь с органами социального обеспечения и с лечебными учреждениями. И если Барнес права насчет того, что рыжая не из местных, мне не удастся ограничить поиск только западным районом.

— Одно тебе на руку. Женщина шести футов ростом, с кудрявыми рыжими волосами, безусловно, бросается в глаза.

— Допустим, я найду ее, и что потом? Я получу в распоряжение специалистку по мусорным бакам, посетившую проход между домами за пять часов до того, как задушили Джули. — Майло покачал головой. — Серьезно ли я отношусь к этому? Не очень. С другой стороны…

— Что?

— Если я не обнаружу в самое ближайшее время что-нибудь еще, мне просто нельзя позволить себе не учитывать эти сведения.

Я остановился в погрузочно-разгрузочной зоне перед рестораном. Под «дворником» машины Майло, не имевшей отличительных знаков, лежал сложенный штрафной талон.

— Хочешь познакомиться с Эвереттом Киппером? — спросил Майло.

— Еще бы.

Он прочитал то, что значилось в повестке с вызовом в суд: «Проезжай. Пока я снимаю это место, я могу и занимать его».

— Компенсирует ли город мой штраф?

— Разумеется. Я пришлю тебе целый ящик бесконечных благ по линии системы освобождения от штрафов федеральных служащих.

Эверетт Киппер работал в фирме «Мунископ», которая размещалась на двадцать первом этаже небоскреба из стали и бетона на Звездном авеню несколько южнее маленькой Санта-Моники. Оплата стоянки взималась неукоснительно, однако значок Майло произвел на служителя впечатление, и я припарковал свою «севилью» бесплатно.

Холл здания был размером с добрый стадион и обслуживался дюжиной лифтов. Мы поднялись в гробовой тишине. Овальная приемная «Мунископ» была обшита панелями беленого клена, неярко освещена и устлана коврами. Вдоль стен размещались сменные элементы из кожи шафранового цвета. Значок Майло встревожил суровую коренастую секретаршу. Чуть позже она компенсировала свою первоначальную настороженность белоснежной доброжелательной улыбкой.

— Я сейчас же позвоню ему, джентльмены. Выпьете что-нибудь? Кофе, чай, спрайт, диетическая кока?

Мы с притворным смущением отказались и опустились в провалившиеся под нами подушки. Углов в овальном помещении не было. Я почувствовал себя привилегированным, но еще не вылупившимся цыпленком в дорогой скорлупе.

— Милое местечко, — пробормотал Майло.

— Сделай клиенту приятное, — сказал я. — Это срабатывает. Я уже готов проклюнуть скорлупу и купить что-нибудь.

Из округлой стены появился человек в черном.

— Детективы? Эв Киппер.

У бывшего мужа Джули Киппер, на вид лет сорока, худощавого, с зычным голосом, седеющим белесым «матросским ежиком», было гладкое круглое лицо стареющего студентика. Пружинистая походка выдавала в нем человека, прошедшего либо гимнастическую, либо балетную школу. Костюм с четырьмя пуговицами, гармонировавший с темно-синей сорочкой, золотистым галстуком, золотыми запонками и золотыми же часами, явно сшил хороший мастер. Руки Киппера с маникюром были гладкими и крупными. Здороваясь, я ощутил мощное пожатие. Ясные карие глаза Киппера пристально смотрели в глаза собеседнику. Едва уловимый загар свидетельствовал либо о занятиях спортом на воздухе, либо о посещениях солярия.

— Пройдемте внутрь и там поговорим, — пригласил он. Уверенный баритон, никаких признаков волнения. Если он убил свою бывшую супругу, то его психопатия зашла чертовски далеко.

Киппер провел нас в пустой зал заседаний совета директоров, откуда открывалось все пространство до Вегаса. Ковры и стены в зале были серовато-белые. Стол переговоров из черного мрамора явно превышал размер, необходимый для тридцати стульев в стиле Бидермейера, окружавших его. Мы втроем расположились за ним.

— Сожалею, что прошло так много времени, прежде чем мы встретились, — начал Киппер. — Чем могу быть полезен?

— Не сообщите ли нам о вашей бывшей жене что-либо такое, что нам следовало бы знать? — обратился к ним Майло. — Что могло бы вывести нас на убийцу, который задушил ее.

Сделав ударение на словах «жена» и «задушил», он внимательно вглядывался в Киппера.

— Бог мой, ничего такого нет. Джули была изумительной женщиной, — ответил Киппер.

— Вы продолжали общаться, несмотря на развод, состоявшийся десять лет назад.

— Жизнь развела нас в разные стороны, но мы оставались друзьями.

— В разные стороны в профессиональном плане?

— Да.

Майло откинулся на спинку стула.

— Вы снова женились?

— Нет, я все еще ищу мисс Подходящую, — улыбнулся Киппер.

— Ваша бывшая жена таковой не была.

— Джули вращалась в мире искусства. Мой же удел — корпеть над биржевыми проспектами. Начали мы с одного места, а закончили далеко друг от друга.

— Вы изучали живопись в школе на Род-Айленде?

— Скульптуру. — Киппер посмотрел на часы, толщиной с пятицентовик и с открытым механизмом. По окружности циферблата, на одинаковом расстоянии друг от друга, располагались четыре бриллианта. Ремешок был из крокодиловой кожи. Я попытался подсчитать, сколько полотен Джули Киппер пришлось бы продать, чтобы приобрести такие вот часики.

— Похоже, что вы занимались моим досье, детектив.

— Разговор о вашем браке зашел, когда мы опрашивали людей, знавших Джули, сэр. Похоже, многим известны ваши общие богемные истоки.

— Компания из «Света и пространства»? Жалкие людишки.

— Почему, сэр?

— Максимальная самореклама, минимальный талант.

— Самореклама?

— Они только называют себя художниками, — пояснил Киппер. — Джули была настоящей, они — нет. Но это относится к миру искусства в целом. Там нет точных критериев — это не то что быть хирургом. Слишком много претензий.

Карие глаза опустились и остановились на чрезмерно крупных руках. Прямоугольные пальцы, ногти с маникюром. Тщательно ухоженные руки. Трудно представить, чтобы они когда-либо держали долото, и взгляд Киппера не оставлял сомнений в том, что он это знает.

— Такова моя жизнь.

— А у вас были претензии? — спросил Майло.

— Некоторое время. Потом я отказался от них, — улыбнулся Киппер. — Понял, что несостоятелен.

— Но у вас хватило способности, чтобы поступить в школу дизайна на Род-Айленде.

— Ну и что вы об этом думаете? — Тон Киппера утратил мягкую бархатистость. — Как я уже говорил, там нет критериев. Общим у нас с Джули было то, что мы оба получили дипломы с отличием за среднюю школу и колледж. Разница лишь в том, что она свои заслужила, а меня не покидало чувство неполноценности. Нет, я отнюдь не полный идиот. Я умею делать из дерева, камня и бронзы то, что недоступно обычному человеку, но это очень далеко от искусства. Достаточно сообразительный, я понял это и занялся тем, что мне больше подходит.

Майло оглядел зал.

— А это удовлетворяет вас как художника?

— Ничуть. Но здесь я зарабатываю состояние, а дома, по воскресеньям, потворствую своим прихотям. Имею домашнюю изостудию. Как правило, то, что я делаю, остается в глине. Разбивая вдребезги эти изделия, снимаю подкорковое напряжение.

— Как отнеслась ваша бывшая жена к тому, что вы сменили карьеру? — осведомился Майло.

— Это произошло много лет назад. Какое отношение к делу имеет это теперь?

— На данном этапе все имеет отношение к делу, сэр. Пожалуйста, поймите это.

— Как она отнеслась? Ей это очень не понравилось. Она пыталась отговорить меня, что дает представление о Джули, о цельности ее натуры. Мы жили как нищие в жалкой лачуге в Нижнем Ист-Сайде, занимаясь случайной работой. Джули рекламировала подписку на журналы по электронной почте, а я исполнял обязанности дворника при своем доме, чтобы иметь возможность оплачивать аренду квартиры. С того дня, когда я занялся финансовыми делами, у нас впервые мог появиться постоянный заработок, хотя и небольшой. Я начал с того, что стал мальчиком на побегушках за мизерную плату в компании «Морган Стэнли». Но и это уже было кое-что. Теперь мы могли покупать продукты. Но Джули на все было наплевать. Она кричала на меня, утверждая, что я променял свой талант на деньги. По-моему, она так и не простила меня, пока не перебралась сюда, нашла меня, и мы воссоединились. Вот тогда-то, думаю, она осознала, что я действительно счастлив.

— Вы переехали сюда первым?

— За год до Джули. Уже после того, как мы развелись.

— И она искала вас.

— Джули позвонила в мою контору. Дела у нее были плохи. Она не добилась успеха в Нью-Йорке, и ей пришлось рисовать эти идиотские рекламные объявления. Она окончательно села на мель. Я помог ей встать на ноги.

— Благодаря алиментам.

— Пустяк. Как я уже говорил, дела у меня идут неплохо.

— Мне нужна хронология: вступление в брак, развод, et cetera.

— Суммировать свою жизнь в одном предложении, да?

— В нескольких, сэр. — Киппер расстегнул пиджак.

— Познакомились мы вскоре после приезда на Род-Айленд. Через неделю мы уже жили вместе. По окончании школы переехали в Нью-Йорк и поженились. Это было сорок лет назад. Четыре года спустя мы развелись.

— Какие формы общения были у вас с бывшей женой после развода?

Майло избегал называть Джули по имени в присутствии Киппера, подчеркивая тем самым, что между ними все было кончено.

— Наше общение ограничивалось случайными телефонными звонками и крайне редкими обедами.

— Дружескими телефонными звонками?

— Как правило. — Киппер поглаживал пальцем свои часы. — Я вижу, куда вы клоните. Прекрасно. Приятели говорили мне, что я буду подозреваемым.

— Ваши приятели?

— Мои коллеги-брокеры.

— У них есть опыт общения с системой уголовного судопроизводства?

— Пока нет, — усмехнулся Киппер. — Но они смотрят телевизор. Полагаю, убеждать вас в том, что я не имею к убийству никакого отношения, пустая трата времени. — Майло улыбнулся. — Делайте, что положено, но имейте в виду: я любил Джули, сначала как женщину, а потом как человека. Она была моим другом, и мне никогда не хотелось причинить ей вред.

— Дружеские телефонные звонки по какому поводу? — поинтересовался Майло.

— Мы сообщали друг другу о том, как живем. Кроме того, то, что вы называете деловыми звонками. Это когда приближалось время уплаты налогов. Я должен был отчитываться за алименты и другие деньги, которые посылал Джули, иногда ей были нужны деньги и сверх обычных сумм.

— Насколько «сверх»?

— Понемножку — кусков десять — двадцать в год.

— Двадцать — это почти в два раза больше, чем ее алименты.

— Джули была не особенно аккуратна с деньгами и порой оказывалась на мели.

— Не умела укладываться в то, чем располагала?

— Джули была не слишком аккуратна с деньгами, поскольку относилась к ним беззаботно.

— Таким образом, в целом вы давали ей двадцать тысяч в год. Проявляли щедрость.

— У меня «феррари». Я не ожидаю наград за свои достоинства. — Киппер подался вперед. — Позвольте рассказать вам историю Джули. Когда она окончила школу, ей сопутствовал успех. Ее зачислили в группу лучших художников при одной из городских галерей, и Джули продала все свои работы. О ее работах появилось много отзывов в прессе, но догадайтесь, что еще? Это не означало, что она заработала большие деньги. Ее полотна оценивались от восьми до пятнадцати сотен за штуку, и к тому времени, когда владелец галереи, агент Джули и все остальные прилипалы получали свою долю, у нее оставалось лишь на оплату ленча в заурядном кафе. Галерея набила цены на работы Джули до пятнадцати сотен за штуку и требовала от нее большей производительности. Последующие шесть месяцев она работала по двадцать четыре часа в сутки или около того.

— Напряженный режим, — прокомментировал Майло.

— Скорее самоуничтожение.

— Как она поддерживала энергию?

— Что вы имеете в виду? — спросил Киппер.

— Нам известно о ее проблеме с наркотиками. Именно тогда это и началось? Кокаин вызывает прилив энергии.

— К кокаину она пристрастилась еще в колледже. Но действительно стала принимать его больше, когда галерея потребовала, чтобы Джули творила в немыслимом темпе.

— Каков был темп?

— Дюжина полотен за четыре месяца. Какой-нибудь шарлатан состряпал бы такое количество картинок без проблем, но Джули была щепетильна. Она грунтовала свои полотна, клала краску слой за слоем, применяла собственные глазури и лак. Она была так требовательна к себе, что порой сама изготовляла кисти. Тратила на это целые недели. Каждую кисть Джули делала оригинальной, самой лучшей для работы. Она добивалась того, чтобы все было превосходным.

— Ее нынешние работы не имеют рамок, — вступил в разговор я.

— Я видел, — ответил Киппер. — Спрашивал ее об этом. Она отвечала, что концентрирует внимание на образе. И я сказал ей, что это хорошая мысль. Джули была само совершенство, но вряд ли она достигла бы настоящего успеха.

— Почему?

— Потому что она была слишком талантлива. То, что сейчас выдают за произведения искусства, настоящее дерьмо. Видеоинсталляции, «перфомансы», вся эта чушь из «находок» — слово, популярное у так называемых искусствоведов, — не что иное, как мусор. Сегодня, если ты «изваяешь» фаллос, чтобы он стал затычкой для бутылки с газированной водой, ты уже Микеланджело. Если же ты действительно умеешь писать, тебя просто не замечают. К тому же Джули совсем не имела деловой хватки и…

— По душевному складу она была человеком не от мира сего, — добавил я.

— Совершенно точно, — согласился Киппер, — Джули не вписывалась в свое окружение. Возьмите, к примеру, деньги. Я убеждал ее инвестировать часть алиментов в фонды ценных бумаг, не представляющих большого риска. Если бы она начала тогда же, когда и я, составила бы приличный капитал на черный день, могла бы долго работать над своими картинами. Вместо этого Джули опускалась до того, что иллюстрировала рекламную чушь.

— Ей не нравилось искусство, обслуживающее торговлю?

— Она ненавидела его, но не принимала мер к тому, чтобы стать свободной. Джули не была мазохисткой, но, безусловно, испытывала желание страдать. Она так и не изведала настоящего счастья.

— Хроническая депрессия? — спросил я.

— Да, кроме тех периодов, когда она писала свои картины.

— Давайте вернемся назад, — попросил Майло, листая свой блокнот. — Эта нью-йоркская галерея, которая приняла ее на службу… в аннотации к буклету Джули упоминается галерея Энтони…

— Это она и есть. Кровосос Льюис Энтони.

— Неприятный человек?

— Среди них мало приятных.

— Владельцев галерей?

— Владельцев, агентов, коллекционеров. — Киппер сжал кулаки. — Так называемый «мир искусства». Речь идет о полных бездарях, людях, абсолютно лишенных таланта, но не способных признать это. Они живут за счет одаренных. Пиявки на здоровом теле искусства — так мы с Джули называли их. Талант — это проклятие. Уголовников судят по делам их паханы. У художников такой возможности нет.

Лицо Киппера пылало негодованием.

— Итак, Льюис Энтони требовал от Джули неустанной работы, и это усилило ее пристрастие к кокаину.

Киппер кивнул.

— Она употребляла кокаин и «химию», стараясь поддерживать себя в рабочей форме, а спиртное и транквилизаторы, чтобы успокоиться. И если я не убеждал ее в необходимости поесть и поспать, она не делала этого, что было ужасно. Я начал уходить из дому, что не составляло труда, поскольку я нашел новую работу. Начал карабкаться вверх по карьерной лестнице.

— А вы принимали наркотики? — Киппер смешался.

— Было у меня такое хобби. Все тогда увлекались этим. Но я так и не стал наркоманом. Привыкания у меня не возникло. Возможно, это каким-то образом связано с отсутствием таланта — нет соответствующего напряжения.

— Известная связь между гениальностью и безумием? — заметил Майло.

— Так оно и есть. Покажите мне выдающегося художника, и я отмечу в нем признаки ненормальности. И еще одно: я включаю в это число и Джули. Я любил ее, она была прекрасным человеком, но понимала отдых как резкий всплеск эмоций.

Майло закрыл записную книжку.

— Расскажите подробнее о Льюисе Энтони.

— Что рассказывать? Этот негодяй давил, а она, злоупотребляя наркотиками, создала три полотна. Энтони выбранил ее, продал все три картины, дал Джули жалкие гроши и сообщил, что не станет возиться с ней, если она не повысит трудоспособность. После этого она пришла домой, приняла чрезмерную дозу наркотика и попала, в реанимацию. Я постоянно чувствовал себя виноватым в том, что происходит. В том, что меня не было рядом, когда Джули нуждалась во мне. Когда она пришла домой с чеком от Энтони и я увидел, насколько мизерна эта сумма, я растерялся. Смотреть на то, как Джули в течение шести месяцев уничтожает себя — она похудела на двадцать фунтов, готовясь к той выставке, — и обнаружить, что она за эту выставку получила всего пару тысяч. Я сказал ей, что она дура из дур, и ушел в пивную. Вернувшись домой, я нашел Джули на кровати и никак не мог разбудить. Мне показалось, что она мертва. Я вызвал «скорую», и она увезла ее в клинику «Бет Израиль». Оттуда через несколько дней ее перевели в психиатрическое отделение «Бельвю».

— Принудительное лечение? — спросил я.

— В течение первых нескольких дней, или как там положено по закону. Но Джули оставалась в клинике даже после того, как могла уйти. Мне она сказала, что лучше быть в психушке, чем жить с тем, кому на нее наплевать. Что я мог ответить? Я взял ее на поруки. В «Бельвю» Джули подлечили и отправили домой, а я попытался воссоединиться с ней. Но мои слова отскакивали как от стенки горох. Она не могла работать, потеряла интерес к творчеству, и это добило ее. Джули снова начала принимать наркотики. Мы ссорились из-за этого. В конце концов я ушел из дома. Именно я подал на развод, но Джули не оспаривала моего заявления, ни черта не делала для того, чтобы обеспечить себя в финансовом отношении. Я по собственной инициативе отдавал ей половину своего тогдашнего дохода, что составляло тысячу долларов в месяц. Мой адвокат решил, что я чокнулся. — Киппер провел пальцами по «матросскому ежику». — Когда мои дела пошли лучше, я увеличил эту сумму.

— Две тысячи в месяц, — констатировал Майло.

— Я знаю, для парня, имеющего «феррари», это чепуха. Но Джули отказалась брать больше. Я предложил снять для нее хороший дом, такой, где она имела бы свою мастерскую, но она пожелала остаться в прежней трущобе.

— Вы не прерывали связи с ней?

— Как я упоминал, мы время от времени вместе обедали. — Киппер склонил голову. — Иногда занимались любовью. Понимаю, это звучит странно, но «химия» иногда поднимала свою ядовитую головку. Возможно, мы были созданы друг для друга. Ну не странно ли это?

— Странно?

— Жить в странном состоянии, — пояснил Киппер. — Мне не хотелось вычеркивать Джули из своей жизни, зачем? Теперь ее нет. А вы попусту тратите здесь свое время.

— Сэр…

— Эй! — воскликнул Киппер. — У вас есть карт-бланш. Приходите ко мне домой, поднимайте трахнутые половицы. Но как только вы закончите с этим, сделайте милость, займитесь чем-то более серьезным и поймайте ублюдка, совершившего это. А когда поймаете, скажите ему, что он подонок, лишивший мир прекрасного создания.

Он перешел на крик. Покраснел как свекла. А суставы пальцев его огромных рук побелели.

Потом Киппер сделал выдох и замолчал.

— У меня еще несколько вопросов, — сказал Майло.

— Да-да, пожалуйста.

— Вы были на открытии выставки…

— Да, и купил две картины.

— Ваша бывшая жена не возражала?

— С чего бы ей возражать?

— Ну, она считала себя независимой и все такое прочее, — пояснил Майло. — Вас не беспокоило то, что она воспримет это как благотворительность?

— Нет, потому что мы с Джули уже говорили об этих картинах. Я увидел их у нее дома и сказал, что хотел бы иметь эти две. Она порывалась отдать мне их даром, но я отказался и посоветовал ей выставить их с пометкой «продано». Это тактический ход. Дело верное, приходите и покупайте.

— До которого часа вы оставались на открытии?

— Я ушел за полчаса до закрытия.

— То есть?

— До девяти тридцати, девяти сорока.

— Куда вы направились потом?

— Ах, алиби. Ну, у меня его нет. Я сел в машину и прокатился. От Сепульведа до Сан-Висенте, далее на Седьмую авеню, а потом в каньон Санта-Моники. Я знаю этот район, потому что там есть бензозаправочная станция, торгующая стооктановым высокосортным бензином и присадкой, которая поднимает октановое число до ста четырех. В Пасадене есть такая же. Я намеревался проехать по берегу, но решил, что мне хочется побольше поворотов, а «Феррари» повороты нравятся. Поэтому развернулся и промчался через весь Сансет до каньона Бенедикт, дал себе небольшую разрядочку.

— Высокосортный бензин, почем он?

— Сейчас — четыре пятьдесят за галлон. — Майло присвистнул. — «Феррари» расцветает на нем.

— Какая модель?

— «Тестаросса».

— Настоящее произведение искусства, — заметил Майло.

— Ода. Большой объем технического обслуживания, как все в моей жизни.