Ледяной ад

ГЛАВА 14

Кабинет Феликса Маккензи располагался на втором этаже. Однотумбовый письменный стол, обложенный по бокам кипами бумаг, стоял в дальнем, закругленном конце длинной комнаты. Остальное пространство занимали банкетка и множество складных стульев; кабинет казался университетской аудиторией. Вошел секретарь Маккензи, неся поднос с чаем.

— Доктор Хэнли, директор просит его извинить за то, что заставляет вас ждать после такого долгого путешествия. У него непредвиденное дело.

Молодой человек предложил дамам чай. Взяв по кружке, Ди и Хэнли устроились на стульях около стола. На левой приставке к нему размещался ноутбук, на правой — телефон. Хэнли обратила внимание на ближайшую к ней бумажную кипу. Это были журналы и брошюры по геологии.

— Ничего, если я осмотрюсь? — спросила Хэнли, отхлебнув из чашки.

— Только осторожно, здесь как в игре в бирюльки: заденешь один журнал, и рухнет вся система, — предупредил секретарь.

— А есть система?

— Маккензи утверждает, что может найти то, что ему нужно, за считанные секунды. К счастью, мне не приходилось проверять правдивость его заявления.

— Тогда я займусь недвижимым имуществом.

На стене висела черно-белая фотография директора и ныне почившего премьер-министра, в честь которого назвали станцию; премьер был, разумеется, с розой в петлице. Снимок был сделан в Оттаве на мероприятии, посвященном открытию малого «Трюдо». Хэнли поизучала лицо Маккензи.

Ди заметила:

— Может, ты и не слышала о нем в Штатах, но в Канаде Мак — живая легенда. По образованию он геолог, то есть прагматик и мечтатель в одном флаконе.

Хэнли еще раз взглянула на фотографию. Худощавый и мускулистый, как бегун, Маккензи походил на человека, который значительную часть своей жизни провел за Полярным кругом; его можно было принять скорее за рыбака или охотника, чем за директора щедро финансируемой АНС «Трюдо».

— Похоже, на малом «Трюдо» ему было уютнее. Верно?

— Как сказать. Вообще-то по натуре он истинный интеллектуал. К тому же дока — стремится узнать хоть что-то из того, над чем работает каждый из нас. Десять лет жизни Маккензи потратил на «Трюдо», на поиски финансирования проекта и на заманивание специалистов. Люди верили ему на слово. Все, что Маккензи имел тогда, — это ворох чертежей. Но ему удалось реализовать свой план. Он привез Джека Нимита — и внезапно «Трюдо» превратился из мифа в реальность, настоящее чудо инженерной мысли. Когда правление Королевского комитета назначило Маккензи директором станции, он объявил, что пробудет на посту всего несколько лет. Он хотел уйти на пенсию и вернуться домой, к жене, в Ванкувер. Но та, увы, умерла во время нашей третьей зимовки, и вместо того чтобы улететь в конце сезона, Маккензи перевез сюда и развеял над ледяным полем ее прах.

Хэнли углубилась в чтение глянцевого проспекта: «Феликс Маккензи, член правления канадского Королевского комитета по исследованию Арктики. Профессор океановедения, Университет Дэлхаузи, Галифакс. Член-корреспондент Института физики Земли, Париж. Почетный лектор Института Северной Америки».

— Да уж, теперь нечасто ему случается читать лекции, — заметила Ди. — Мак почти не покидает станцию, разве что время от времени берет положенный ему тридцатидневный отпуск. Более молодые сотрудники взяли на себя повседневное руководство станцией, и все же «Трюдо» — по-прежнему его излюбленное детище.

Отложив проспект в сторону, Хэнли продолжила бродить по кабинету. «Меморандум и устав Ассоциации», — прочла она название документа, висящего в рамке на стене.

Рядом помещалась изумительная по композиции черно-белая фотография охотника-эскимоса в теплых меховых одеждах, лежащего на льду рядом с тюленем: рука человека перекинута через тело животного, и губы их едва не соприкасаются. Поцелуй? Вызывающий недоумение, поразительный снимок.

— Вы, должно быть, доктор Хэнли? — Голос был мягким, а рукопожатие оказалось жестким. Из-под копны седых волос дружелюбно смотрели бледно-голубые, с прищуром, глаза. Прошу прощения за то, что вынуждаю вас приступить к работе немедленно. Надеюсь, вы войдете в наше положение. Уйма людей с содроганием ожидают вашего вердикта. Даже в такой час у нас, пожалуй, наберется полный зал желающих вас послушать.

Хэнли улыбнулась в ответ:

— Никаких проблем.

Маккензи жестом пригласил Хэнли и Ди сесть на банкетку, а сам устроился за письменным столом.

— Черника, — гордо объявил директор, взяв чашку, — раньше, до перемены климата на острове сто лет назад, росла здесь повсюду. А теперь мы ее выращиваем в теплице. — Он отхлебнул чаю. — Жаль, что вы не собираетесь задержаться надолго. Весна и лето здесь чертовски хороши. Одно лишь зрелище птичьих миграций чего стоит! Краснозобые гагары, арктические гуси, гаги, моевки, крачки… Ну и, разумеется, чистики.

— Как же они здесь выживают? Разве тут можно прокормиться? — удивилась Хэнли.

— Конечно, нет. Лед никогда не тает совсем, и даже летом земля смерзшаяся, как камень. На наше счастье, примерно в четырнадцати милях к северу есть полынья с каменистым островком, где они находят приют.

— Полынья?

— Так русские называют большие незамерзающие отверстия во льду. Наша полынья мала и в этом году еще сократилась в диаметре, но по-прежнему не замерзает. Летом полыньи позволяют птицам и животным добраться до богатого пищей моря. Киты, морские львы, медведи — всех к ней манит.

Водрузив чашку на стол, Маккензи переплел пальцы.

— Я совершенно солидарен с птицами. Первыми — где-то в начале мая — прилетают старейшие. Я непременно выхожу с ними поздороваться.

Молча вошел какой-то человек и сел позади Хэнли и Ди, уткнувшись в блокнот.

— Как бы то ни было, — сказал Маккензи, взмахом руки поприветствовав пришедшего, — сможете полюбоваться нашими зимними обитателями: лисами, зайцами-беляками и одним-двумя забредшими полярными медведями.

Сын будет просить меня привезти домой по экземпляру каждого зверя.

— Не вопрос! — воскликнул Маккензи. — Сколько ему лет?

Скоро будет одиннадцать. — Хэнли указала в сторону двух висящих на стене копий местной работы. — А наконечники стрел и вправду из копыт парнокопытных?

— Да, этим копьям двадцать веков. Они здесь на долгосрочной экспозиции, — объяснил Маккензи. — Мне их передал наш главный антрополог — это часть самой первой находки при раскопках на южной оконечности острова. Именно там ученые обнаружили свидетельства раннего человеческого поселения. Потомки древних людей ушли с острова Курлак лишь в конце девятнадцатого века вследствие череды особенно суровых зим — своего рода маленького ледникового периода, что ознаменовал окончательное возвращение чрезвычайно холодного климата.

— Такие резкие колебания температур за столь короткое время? — удивилась Хэнли.

— Да, — кивнул Маккензи. — Сейчас ежегодная температура воздуха повышается. Могу сказать, что за последние двадцать лет ледяная масса потеряла сорок процентов своего объема. Когда я проводил измерения впервые, толщина слоя равнялась десяти футам шести дюймам. А теперь летом на полюсе открываются участки воды. Перемены колоссальные; я и не думал, что когда-нибудь доживу до них.

Извинившись, Маккензи встал из-за стола и отошел поприветствовать новых посетителей, а Хэнли принялась разглядывать полки. Рядом с копьями висела связка костяных рыболовных крючков. На небольшой полочке сидела покрытая татуировками кукла, изображающая эскимосскую женщину; там же были разложены предметы, подозрительно напоминающие ножи для сдирания кожи, и удивительно искусно выполненная каменная чаша с резными ручками в виде волчьих голов.

— На чаше изображен русский? — спросила Хэнли.

— Алеут. Письменность появилась у них после встречи с русскими. Они стали передавать алеутские звуки с помощью кириллицы.

Оказавшись рядом с Хэнли, секретарь Маккензи прошептал:

— Вскоре здесь останутся только стоячие места.