Легенды Бенсонс-Вэлли

В такие минуты, как эта…

— Итак, решено. В Мельбурн поедут Дарки и Эрни. Они отправятся завтра ночью, чтобы в четверг поспеть к началу демонстрации, — сказал Том Роджерс, взглянув на свои часы-луковицу и пряча записную книжку. — Объявляю собрание закрытым.

Том был высокий, широкоплечий мужчина с совершенно седыми волосами и черными бровями. На нем был поношенный, но опрятный костюм, целлулоидный воротничок и черный галстук.

Все пятеро поднялись и расставили по местам стулья в задней комнате Дома механика, где происходило собрание. Потом вышли на улицу, в прохладу весенней ночи, и не спеша зашагали по темному переулку вдоль серого каменного здания.

— Желаю удачи, — сказал Том Роджерс, пожимая руки Эрни Лайлу и Дарки. — Ждем вашего отчета на следующем собрании. — Он сунул Дарки два шиллинга. — Это все, что я могу дать.

Сойдя с тротуара, Том растворился в темноте ночи.

— Я вижу, Тай все еще трудится, — проговорил Полковник Макдугал, указывая на свет в конторе рядом с ратушей Бенсонс-Вэлли.

— Ага, со своей секретаршей, с Барбарой, — многозначительно подхватил Дарки.

От дальнейшего обсуждения действительных и воображаемых грехов инженера Тая, секретаря управления, Дарки отвлекло появление Гундосого Коннорса, который вынырнул из бильярдной, перешел через дорогу и остановился в свете фонаря.

— Ну как, решили послать делегатов на демонстрацию? — осведомился он.

— Да, нас с Дарки, — ответил Эрни Лайл.

— Зайцами будете добираться, на товарном? — спросил Гундосый Коннорс, утирая нос рукой.

— Нет, мы едем экспрессом, в первом классе, — серьезно сказал Дарки.

— А новый начальник станции говорит, что никому не удастся сесть зайцем у нас в Бенсонс-Вэлли, — настаивал Гундосый.

— Мало ли что он говорит, — возразил Дарки.

— Что, революцию замышляете? — раздался насмешливый голос Тая, появившегося на улице вместе со своей секретаршей.

— Кое-кого я уже занес в черный список, чтобы не забыть, когда день придет, — с серьезным видом сказал Дарки.

— Спокойной ночи, мистер Тай! — вмешался Мэтчес Андерсон, неизменно вежливый, даже с врагами.

Тай уселся со своей дамой в машину, а Гундосый быстро исчез.

— Нам пора по домам, Эрни, — заметил Дарки. — Потом, может, и соснуть не придется.

— Дарки слишком горяч, вот в чем беда, — сказал Мэтчес Андерсон Полковнику Макдугалу, когда Дарки с Эрни ушли.

Мэтчес был не в восторге от идеи послать делегатов союза безработных Бенсонс-Вэлли на демонстрацию в Мельбурн.

— Ничего, такие, как Дарки, там пригодятся, — ответил Полковник (это он выдвинул предложение послать делегатов). — Увидимся за картами в воскресенье вечером, — добавил он и направился к боковой двери «Королевского дуба» в надежде, что «буфет» еще открыт и хозяин настроен благодушно.

Безработным Бенсонс-Вэлли следовало бы поискать более подходящих делегатов, да только выбирать особенно было не из кого. Послать Тома Роджерса они не могли: Том больше не был безработным, он опять получил место мойщика бидонов на молочном заводе. Но по просьбе безработных он остался председателем их союза. Мэтчес Андерсон вполне годился в роли казначея, организатора лотерей, концертов, карточных игр в пользу союза, но он не одобрял демонстраций и прочих массовых выступлений. Полковник Макдугал, секретарь, лет десять назад был бы достойным делегатом от любой организации рабочего класса. Он был членом ИРМ в годы расцвета этого союза, но после смерти жены (это случилось в то время, как он сидел в тюрьме за политическое выступление) пристрастился к бутылке. Приехав в Бенсонс-Вэлли, Полковник вначале работал в Гранд-отеле, но спиртное довело его до пособия по безработице. Трезвым его теперь видели редко, да и вообще Макдугал был уже не тот.

На очередном собрании его предложение направить делегацию в Мельбурн не вызвало особого энтузиазма и было принято лишь после того, как Спарко Ругатель заявил, что Дарки — единственный в этом городе (тут следовало ругательство), кто может добраться до (тут был произнесен яркий, но непечатный эпитет) Мельбурна и назад бесплатно; а уж куда Дарки, туда, ясное дело, и (опять следовало крепкое словцо) Эрни Лайл, мрачно добавил Спарко.

И вот в среду глубокой ночью (шла весна 1931 года) Эрни Лайл, проклиная луну, плелся на окраину города, где он уговорился встретиться с Дарки. На нем было старое пальто, за плечами болтался рюкзак.

Послышались шаги. Эрни торопливо перешел дорогу и, опасливо оглядевшись по сторонам, свернул в переулок.

Ну чего ради именно я должен, как дурень, таскаться везде с Дарки, спрашивал он себя. Жена права — скорее всего нас сразу и сцапают, когда мы будем садиться в товарный. А демонстрацию все равно разгонят.

Наконец Эрни добрался до окаймленной вязами дороги, ведущей от города к реке. Луна подмигивала меж веток деревьев, словно потешаясь над его опасениями. Он вспомнил ту морозную ночь, когда он, дрожа от страха, шел, чтобы встретиться в условленном месте с Дарки. Тогда они ездили воровать дрова. Но почему так жутко ему сейчас? Ведь он ничего не собирается красть, только хочет попасть в Мельбурн на демонстрацию. Может, он боится ареста за проезд зайцем в товарном поезде? Или беспокоится о том, что подумают и скажут люди?

Дойдя до моста Дилингли, Эрни оглянулся и посмотрел на редкие и тусклые огни города.

Или ему страшно потому, что городская беднота Бенсонс-Вэлли так забита и запугана, так привыкла молча переносить лишения, что относится подозрительно даже к тем, кто борется за ее права? Он знал — всем наплевать, никому нет дела до демонстрации, кроме Полковника Макдугала, который в сущности чужой в городе, да Тома Роджерса — тот возомнил о себе, будто он непогрешим, будто ему не страшно недовольство горожан, готовых ополчиться на каждого, кто поступает не так, как заведено. Полковник и Том да еще, пожалуй, Арти Макинтош и Спарко Ругатель — вот и вся их компания. Но Спарко ни к чему не относится всерьез. Только эти трое, если не считать Дарки. А никто не знает, что думает Дарки, даже он, Эрни Лайл, его закадычный друг.

Эрни Лайл впервые глубоко задумался обо всем этом. Почему он так трусит и чего опасается? Он пожал плечами, зашагал быстрее и вскоре свернул между двух трактиров Дилингли и пошел к кладбищу.

Что бы там ни было, а здесь и через сто лет все останется по-прежнему, философски утешал себя Эрни. Все в землю ляжем под белые плиты, и только сосны будут нас оплакивать.

— Ау-у! — заорал Дарки, выскакивая из-за дерева, без шляпы, в пальто, со скаткой через плечо.

Сердце у Эрни чуть не выпрыгнуло из груди.

— Здорово я тебя напугал, а? — спросил Дарки, хрипло смеясь.

— Да нет, не очень, — еле выговорил Эрни. — Что это у тебя? — указал он на бидон из-под керосина, который нес Дарки.

Из бидона торчали проволока и две палки.

— Топленое сало. Стянул его на дворе у мясника Вайнера.

— Зачем оно тебе?

— Потом узнаешь.

— Где будем садиться на поезд? Новый начальник станции отправляет его сначала назад, за выемку на холме, а потом прогоняет через станцию со скоростью шестьдесят миль в час.

— Мы перехватим поезд на выемке.

— Да ведь там мы попадем прямо в лапы дорожных легавых! Они осматривают поезд, а потом — фьють, только его и видели.

— Ладно, присмотри за бидоном, — перебил его Дарки. — Я пойду на разведку. Луна, как назло, рассветилась тут.

Он поставил бидон на землю, положил скатку и исчез за кустами.

Эрни сел, прислонившись к стволу дерева. Откуда-то донесся крик совы. Потом со стороны города послышались свисток и пыхтение паровоза. Это задним ходом приближался товарный. Что там еще задумал Дарки?

Вдруг Эрни до смерти захотелось бросить все это, бежать домой, в теплую постель к жене. Но мысль о жене, о несбывшихся надеждах, о завтраке из одного поджаренного хлеба, о голых стенах дома, больном сынишке, о презрении, с которым «уважаемые» граждане относятся к безработным, вызвала в нем яростное возмущение. Поезд, появившийся из выемки, грохотал уже меньше чем в пятидесяти ярдах от него. Первым шел вагон с охраной. Эрни снова одолел страх. Состав с пыхтящим паровозом быстро промчался мимо Эрни и скрылся за поворотом. Слышно было, как он замедлил ход и остановился. Эрни сидел и ждал, вцепившись в лямки рюкзака, пока треск сучьев не возвестил о возвращении Дарки.

— Там наверху двое легавых, — заговорил Дарки, отдышавшись. — Они пошли по составу вылавливать зайцев.

Он поднял скатку и бидон с салом.

— Давай поторапливайся.

— Г-где же мы будем п-прыгать, Дарки? — заикаясь от страха, спросил Эрни.

— Да на холме, перед выемкой.

— Но ведь он к тому времени скорость наберет! Почему бы нам не прыгнуть, пока он стоит?

— Что? — переспросил Дарки. — Эти черти легавые помогут нам резиновыми дубинками по спине. Вот для чего нам пригодится сало Боба Вайнера: возьмем каждый по палке и размажем жир по рельсам на подъеме, как раз на середине.

— Сдается мне, лучше бы нам убраться отсюда! — заныл Эрни. — Сцапают нас — и поделом!..

— Вставай, вставай ты, чертов нюня! — огрызнулся Дарки. — Мы ведь с тобой делегаты, а не кто-нибудь!

И он побежал к железнодорожному полотну.

Эрни в отчаянии вскочил и бросился догонять Дарки, силуэт которого смутно мелькал в лунном свете.

Дарки пролез через колючую проволоку, протянутую вдоль путей; Эрни прополз за ним следом. За поворотом раздался гудок паровоза и зловеще прокатился по низине.

— Ну, теперь пошевеливайся! — сказал Дарки, швыряя скатку на землю. Он насадил ком сала на одну из палок и протянул ее Эрни: — Вот тебе, мажь эту сторону!

Сам Дарки перескочил через один рельс и стал размазывать жир по второму. Эрни последовал его примеру, но руки у него так дрожали, что он все время попадал мимо рельса. Когда Дарки уже смазал несколько ярдов, послышался шум поезда, медленно приближавшегося из-за поворота. Дарки перешагнул через свой рельс и, торопясь, докончил работу Эрни.

— В первый раз старый коротышка Вайнер сослужил службу рабочему классу! — весело сказал Дарки, швыряя бидон с палками в темноту и хватая свою скатку. — Пошли, Эрни, подождем за кустами, когда он остановится.

Эрни лежал рядом с Дарки на влажной, росистой траве, слышал бешеный стук собственного сердца, напряженно следя за тем, как паровоз — огнедышащее чудовище — с трудом набирает скорость на подъеме. Огромные колеса, казалось, повторяли нараспев: «Ся-дешь в тюрьму, ся-дешь в тюрьму!»

Когда паровоз, изрыгая пар откуда-то из брюха, поравнялся с ними, Дарки поднес ко рту сложенные рупором руки и заорал:

— Тут тебе придется попотеть, чертов сын!

Его голос потонул в лязге, стуке и скрежете. Колеса, скользя на покрытых жиром рельсах, забуксовали, и паровоз попятился, как испуганный конь.

Состав замедлил ход, потом совсем остановился. Дарки поднялся с земли.

— Живей, Эрни!

Дарки забросил свою скатку на платформу и ловко, как обезьяна, вскарабкался туда сам. Эрни попытался сделать то же, но сил у него было меньше, и он повис в воздухе, вцепившись руками в край платформы, судорожно царапая ногами ее стенку. Поезд дернулся и пошел вперед. У Эрни закружилась голова, ноги его волочились по насыпи. Дарки схватил его за пояс и втащил на платформу.

Поезд продолжал двигаться рывками, как автомобиль, у которого бензин на исходе. Но вот кончился отрезок рельсов, смазанных жиром, и состав покатился быстрее. Вскоре он миновал выемку и пошел по направлению к Бенсонс-Вэлли, ускоряя ход с каждым ярдом.

Дарки и Эрни лежали на брезенте, под собой они чувствовали что-то твердое и неровное. Поезд с ревом промчался мимо станции Бенсонс-Вэлли, вверх по Антони-хилл, обогнул Локоть Дьявола и вышел на ровное плато. Здесь поезд двигался уже не с таким шумом, только колеса отстукивали «дидлей-дер, дидлей-дер» да ветер свистел в ушах; луна то показывалась, то скрывалась за дымом паровоза.

— Черт его знает, на чем это мы лежим, — сказал Дарки, осторожно приподнимаясь и потирая ляжку.

Он пополз в угол платформы, мотаясь из стороны в сторону в такт ходу поезда, отогнул брезент и подлез под него. Эрни услышал, как он чиркнул спичкой.

Через некоторое время вынырнула голова Дарки.

— Да тут полно мятных! — закричал он Эрни, но ветер унес его слова в ночь.

— Чего? — откликнулся Эрни.

— Мятные леденцы! — заорал Дарки. — На этой платформе везут мятные леденцы.

Он поднял большую круглую жестяную банку с зеленой этикеткой Вкусней, чем эти, нет на свете, потом отогнул конец брезента и встал во весь рост. Ветер трепал его длинные черные волосы. Дарки начал перетаскивать банки в переднюю часть платформы.

— Иди сюда, Эрни. Мы передвинем банки и сделаем из брезента себе матрац.

Когда работа была закончена, Дарки развернул свою скатку. Эрни снял рюкзак и улегся, подложив его под голову. От нервного напряжения и холодного ветра Эрни била дрожь.

— Так я и знал, что ты не захватишь одеяла, — сказал Дарки, вынимая из скатки два одеяла и бросая одно из них Эрни.

Эрни завернулся в старое одеяло, Дарки сделал то же самое, подложив под голову мешок. Потом достал из кармана нож и снял с банки круглую крышку.

— Съешь мятную, — сказал он, протягивая Эрни банку.

Эрни неохотно взял конфету. Дарки тоже выбрал одну, с нарочитой изысканностью развернул бумажку, бросил ее и принялся жевать, аппетитно причмокивая.

— Знаешь, — задумчиво произнес он, — последний раз я ел мятные еще до женитьбы. Когда я вернулся с войны, то встретил Уинни; я ходил с ней по пятницам вечером в Дом механика слушать музыку и покупал ей мятные. Всем подружкам, какие у меня были до нее, я тоже покупал мятные. Я был галантным кавалером!

Дарки, как всегда, расхохотался над собственной шуткой, но Эрни даже не улыбнулся. Он лежал на спине и никак не мог успокоиться — все прислушивался к шуму ветра и ритмичному стуку колес. Насторожившись, полный опасений, он ждал, что вот-вот из ночной тьмы на платформу вынырнут двое здоровенных железнодорожных легавых, изобьют их резиновыми дубинками, вышвырнут на ходу — и тогда… конец! Он слыхал, что такие случаи бывали.

— А что, если они опять затеют осмотр поезда? — спросил он.

— Пока поезд идет, можно не беспокоиться, — ответил Дарки, беря новую конфету. — Но как только он начнет замедлять ход, прыгай!

Они замолчали и снова принялись за банку с мятными. Ровное покачиванье поезда успокаивало. Эрни задумался. Как странно! Ни с того ни с сего ты в товарном поезде едешь в Мельбурн на демонстрацию, о которой ровно ничего не знаешь. Прислушиваешься к стуку колес, смотришь на луну, потом забываешь о колесах, о луне и начинаешь думать о небе, обо всем мире. Эрни только два раза был в Мельбурне — на футболе; всю жизнь он провел в Бенсонс-Вэлли, никогда даже не ночевал в другом месте, и все его мысли всегда были связаны с Бенсонс-Вэлли… Так вот и живешь, не думая о Мельбурне или Сиднее, а уж о Лондоне, Париже или Москве и подавно. Не думаешь о том, что в мире живут люди с разным цветом кожи, говорящие на разных языках, что где-то сейчас день, где-то в эту минуту идет снег, а ты никогда и не видел, как падает снег… Не думаешь даже о том, что по всему штату Виктория разбросаны такие же люди, как ты сам, и тысячи их завтра пойдут на демонстрацию. Может, некоторые из них вот так же едут зайцами в товарном вагоне; люди, которых ты никогда не видел, делают то же, что и ты, и ради той же цели…

Послышался резкий свисток. Поезд начал сбавлять скорость. Эрни приподнялся, подперев голову рукой.

— Он сейчас остановится, Дарки!

— Успокойся, — отозвался Дарки. — Он просто замедляет ход перед мостом Мэлдон-Уэйр. Боятся, как бы мост не обрушился…

Эрни искоса посмотрел на Дарки, который лежал, будто у себя дома в кровати, посасывая мятный леденец и глядя на луну. Эрни внимательно, словно впервые видел Дарки, разглядывал очертания его массивной фигуры под серым одеялом, его короткую шею, обмотанную старым красным шарфом, толстые чувственные губы, лоб, черные вьющиеся волосы, обветренную, огрубевшую кожу на лице, торчащие из-под одеяла скрещенные ноги в огромных ботинках с подметками из резины от старой автомобильной покрышки.

Зачем Дарки едет? — спрашивал себя Эрни. Верит ли он в демонстрацию, понимает ли, к чему она? Он редко говорит о политике, разве что когда выпьет, да и то больше толкует о человеческой дружбе или ругает заклятых врагов, вроде Тая и сквоттера Флеминга, националистов, а заодно и нового полицейского сержанта. Неужели Дарки и вправду такой сильный и никогда не боится? Или он только притворяется?

— Дарки!

— Да?

— О чем ты думаешь?

— Чтоб думать, мозги надо иметь.

— Нет, правда, о чем ты думаешь вот сейчас?

— Ты будешь смеяться, если я скажу.

— Не буду.

Дарки сел.

— Знаешь, о чем я думаю?

— Ну, о чем?

— Я думаю, что тебе пора съесть еще одну чертову мятную.

Дарки протянул банку Эрни.

— Возьми и ты, — сказал Эрни и как будто повеселел.

— И не глядел бы больше на них! — ответил Дарки. — Смешно! Сколько уж месяцев хожу голодный, не помню, когда сладкое ел, а вот сейчас кругом конфеты, а меня даже силой не заставишь проглотить еще одну. Так бывает с богачами вроде Тая и сквоттера Флеминга. Не могут же они есть десять раз в день или спать сразу на двух кроватях! Вот и не знают, куда деньги девать. Бедняги!

Эрни пожал плечами и ничего не сказал. Дарки явно не шел на откровенный разговор. Он привстал на колени и выглянул из-за борта платформы.

— Пора собираться. Сейчас остановка, Футскрей.

Они собрали пожитки и, согнувшись, прячась от резкого ветра, накрыли банки с леденцами брезентом. Дарки поднял банку, из которой они ели мятные.

— Ишь ты, очистили почти половину! А почему бы и нет? Мы ведь общественные деятели. И если бы все шло по справедливости, мы ехали бы в первом классе экспресса. Только в первом классе мятных даром не дают. — Он достал горсть леденцов из банки. — Слушай, Эрни, зачем добру пропадать зря? Наложи в карманы…

Они набили леденцами карманы пальто. Когда банка была опустошена, Дарки пошарил под брезентом, достал другую и открыл ее. Они наполнили конфетами карманы брюк и пиджаков. Потом Дарки начал запихивать их пригоршнями за пазуху.

— Бери, сколько сможешь унести, друг, — посоветовал Дарки. — Ребятишки подумают, что пришло рождество!

Эрни не отставал от Дарки. И когда они очистили вторую банку, их пальто оттопыривались со всех сторон. Дарки выбросил пустые банки и посмотрел вперед.

— Подъезжаем к Саншайн-Гейтс, — сказал он. — Будь наготове: нам придется живо смотаться. Только не теряй головы!

Дарки аккуратно свернул скатку. Оба застегнули пальто на все пуговицы. Эрни надел рюкзак. Поезд с оглушительным грохотом несся мимо полустанков и станций, пролетал под мостами, через тоннели. Сидя в напряженных позах, Дарки и Эрни услышали, как заскрежетали тормоза.

— Футскрей! — крикнул Дарки. — Как поезд остановится, прыгай на эту сторону, а потом перебеги по путям на другую!

Состав с лязгом остановился. Эрни услышал голоса на станции. Дарки швырнул скатку и с удивительным проворством соскочил вслед за ней. Эрни хотел сделать то же самое, но рюкзак мешал ему. Дарки встал на ноги и поднял скатку. Эрни спрыгнул с платформы и угодил прямо на плечи Дарки. Дарки, чертыхаясь, растянулся на земле вместе с Эрни. Потом оба встали, перешли через пути и вскарабкались на перрон. Кругом было темно, ворота оказались на запоре.

— Эй, вы куда? — раздался грозный окрик.

Дарки перебросил скатку через забор, забрался на него и помог перелезть растерявшемуся от страха Эрни. Оказавшись на другой стороне, они бросились бежать так быстро, как только можно бежать в темноте и в незнакомом месте. Через некоторое время они очутились на улице, где проходила трамвайная линия, и бежали еще сто ярдов. Потом Дарки оглянулся.

— Путь свободен! — сказал он. — Перекурим, друг! До Мельбурна идти далеко!

Когда они вышли через Футскрей на Дайнонское шоссе, уже брезжило утро, а когда добрались до окраины Мельбурна, взошло солнце и осветило кучи мусора справа от дороги. Там и сям среди мусора ютились крошечные лачуги безработных, сооруженные из ржавого железа, мешков, коры, брезента; были и лачуги побольше, из старых бревен или досок. Из одной хибарки, кашляя и протирая глаза, вышел мужчина с дымящейся трубкой во рту. Он был в черных брюках и в старой фланелевой рубашке.

— Это дадлейские трущобы. Не хотел бы я здесь поселиться, — заметил Дарки вполголоса и обратился к незнакомцу: — Как дела, приятель?

— Неплохо.

— Пойдешь на демонстрацию сегодня? — спросил Дарки.

— Еще бы, черт возьми! — ответил тот. — А вы?

— Мы делегаты из Бенсонс-Вэлли, только что приехали поездом, — ответил Дарки.

Эрни заметил, что Дарки приосанился и голос его зазвучал гордо.

— Завтракали? — спросил незнакомец. — Могу предложить вам только чашку чаю.

— Нет, спасибо, — нерешительно сказал Эрни, — у меня есть бутерброды.

— Чашка чаю — это как раз то, что нужно, — произнес Дарки, перепрыгивая через проволочную изгородь.

— Чайник на огне, — сказал незнакомец и направился в хижину.

Пролезая сквозь ограду, Эрни услышал приглушенные взволнованные голоса в хибарке.

— У нас одна комната, — смущенно объяснил незнакомец, появляясь в дверях, — жена одевается.

Босоногий мальчонка подбежал к отцу и уцепился за его штанину.

— Как тебя зовут? — спросил Дарки мальчика.

— Пэдди Куин.

— Хорошее имя. Иди-ка сюда, на тебе конфетку, — сказал Дарки и насыпал в руки изумленному мальчику две пригоршни мятных леденцов.

Пэдди Куин побежал будить товарищей, чтобы рассказать, какое чудо с ним приключилось.

Вскоре из лачуги вышла женщина и смущенно пригласила их войти. Они назвали свои имена. Мужчины уселись за старый стол, а женщина стала заваривать чай в чайнике с отбитым носиком.

Эрни Лайл развернул большой сверток, достал бутерброды с холодной бараниной и положил по два возле каждой чашки. Куин и его жена сначала для вида отказались, но затем с жадностью принялись за еду. Женщина отложила один бутерброд в сторону, муж последовал ее примеру. Дарки украдкой посмотрел на Эрни, как бы говоря: «Малец слишком наелся леденцов и на бутерброды, наверно, и не взглянет…»

Куин завел разговор о демонстрации, на него, как видно, большое впечатление произвело то, что Дарки и Эрни прибыли издалека, чтобы принять в ней участие.

— Наверно, отсюда все пойдут, — сказал Дарки, запивая чаем последние крошки.

— Кто пойдет, а кто и нет, — устало произнес Куин. — Я секретарь союза безработных этого района. Некоторым уже надоело бороться.

Неловкое молчание воцарилось в лачуге. Эрни Лайл почувствовал, что Куин и особенно его жена стыдятся своей убогой обстановки, им горько, что нечем угостить приезжих.

Дарки и Эрни стали прощаться. Куин сказал, что надеется увидеться с ними на демонстрации. Он дал Дарки газету «Голос рабочего», Дарки засунул ее в карман, и они пожали друг другу руки.

Выйдя на дорогу, два приятеля пошли бодрее. Они свернули под железнодорожный мост, прошли мимо старого стадиона; афиша гласила:

— Я, когда был мальчишкой, мечтал стать боксером и выступать на этом стадионе, — вспоминал Дарки. — Хотя это паршивое занятие…

Вскоре они вышли на Спенсер-стрит. Город начал оживать. Со звоном пронеслись первые трамваи. По булыжной мостовой загрохотали грузовики, телеги. Счастливчики, имеющие работу, шагали торопливо, боясь опоздать. На углу в мусорном ящике рылись двое людей в лохмотьях.

— Отведай-ка мятную, — сказал Дарки и сунул горсть конфет одному из них в карман.

— Вот так штука! С чего бы это? — пробормотал пораженный бедняга, протягивая мятную своему соседу.

— Я здорово устал, — пожаловался Эрни. — А ведь демонстрация еще не начиналась.

— Это тебе наказание за восемь фунтов мятных, что ты стащил! — засмеялся Дарки.

— У меня чистая рубашка в рюкзаке, забыл ее надеть…

— Лучше прибереги ее для игры в карты в воскресенье, — посоветовал Дарки. — Сегодня ею никто не залюбуется.

Они повернули на Лейтроб-стрит и прошли по ней до Рассел-стрит; между городской тюрьмой и полицейским управлением свернули к Дому союзов. Эрни чувствовал здесь себя чужим, посторонним: город, казалось, был совершенно безразличен к нему, к Дарки и к их планам.

— А мы первые! — воскликнул Дарки, присаживаясь на корточки на лужайке перед монументом в честь восьмичасового рабочего дня — гранитной колонной, увенчанной медным шаром с рельефно выделяющейся на нем цифрой 8.

— «Восемь часов работы, восемь часов сна, восемь часов отдыха», — прочел Дарки вслух лозунг, начертанный на основании монумента. — Беда только в том, что трудно найти эти восемь часов работы.

Он растянулся на траве, ерзая, стараясь устроиться так, чтобы не придавить конфеты.

Страшная усталость овладела Эрни. Ему стало все безразлично, он даже не чувствовал больше страха. Он вытащил из кармана Дарки газету «Голос рабочего» и попытался прочесть статью на первой полосе о предстоящей демонстрации, но его мозг и глаза отказывались воспринимать напечатанное. Он прилег рядом с Дарки, и вскоре оба уснули, как дети, утомленные играми.

Солнце поднялось уже высоко, когда Эрни открыл глаза и сел; словно во сне, он увидел толпу бедно одетых людей — их было человек двести, они тихо и как-то лениво переговаривались. Эрни был весь мокрый от пота. Он толкнул Дарки, тот сейчас же проснулся и вскочил, как солдат на передовой.

Небольшие группы полицейских в мундирах стояли на всех четырех углах площади. Прилично одетые люди, очевидно шпики в штатском, шныряли в толпе. Вначале полицейских было почти столько же, сколько демонстрантов; но люди все подходили, группами и поодиночке, толпа выросла до тысячи, а к началу демонстрации она уже насчитывала более двух тысяч. Одни принесли с собой свернутые знамена, другие — лозунги, написанные на картоне, прибитом к шестам. На площади царило полное молчание, неестественное при таком стечении народа.

Эрни Лайл прочел два лозунга: «Требуем работы, а не благотворительности!», «Долой систему пособий продовольствием!» Эти слова нашли отклик в сердце Эрни. Он вспомнил пособие — съестное из бакалейной лавки Эмблера: маргарин, прессованный чай, самые низкосортные, подпорченные продукты, которые грубо суют тебе в руки, а ты не имеешь права ничего выбрать сам; вспомнил чувство унижения, которое испытывал, слоняясь без дела по улицам, лишенный права на полезный труд…

Вскоре из Дома союзов вышел человек в черном костюме и боксерском шлеме и перешел площадь по диагонали. Он продвигался сквозь толпу в сопровождении низенького человека в очках с толстыми стеклами. Решительно встав на ступеньку монумента, человек в боксерском шлеме обратился к собравшимся.

— Товарищи, — начал он громким голосом. — Я из Центрального комитета безработных — официального профсоюзного органа. Демонстрацию, в которой вы собираетесь принять участие, устраивает союз безработных, находящийся под коммунистическим влиянием. Я ценю ваш боевой дух, но вы должны действовать разумно и не позволять, чтобы безответственные элементы толкали вас на такие действия, которые ничего, кроме беды, вам не принесут.

Эрни заметил, что после этих слов оратора часть демонстрантов заколебалась; другие и вовсе растерялись; те же, кто готов был возразить ему, не находили, что сказать. Смятение воцарилось на площади: люди, долго живущие впроголодь, соображают медленно.

— Я и мои коллеги работаем день и ночь для вас, — продолжал оратор. — Мы делаем все от нас зависящее, чтобы добиться как можно большей помощи безработным; и сегодня в час дня у нас назначена встреча с министром социального обеспечения для обсуждения ваших жалоб… — Тут человек в очках потянул его за рукав и, когда оратор наклонился, прошептал ему что-то. — Мой коллега напомнил мне о предупреждении министра: демонстрация не разрешена! Она не нужна и не будет принята во внимание. Министр — член лейбористского правительства, которому вы сами помогли прийти к власти. Мы поговорим с министром и доложим вам о результатах здесь, в два часа дня.

Полагая, что он убедил слушателей, оратор решил закончить митинг.

— Сейчас я предлагаю вам разойтись, позавтракать, а к двум часам снова собраться сюда и послушать наше сообщение.

Неуместность этого совета вначале не дошла до безработных. Некоторые стали расходиться, как бы говоря: «Что ж, правильно, позавтракаем и обдумаем все это». Но затем — будто произошла смена кадра в фильме — настроение вдруг резко переменилось.

— А где же нам дадут позавтракать, скажи, мерзавец? — обрел голос здоровенный детина, стоявший сзади Эрни.

Поднялся невообразимый шум.

Худой, высокий человек со свернутым флагом пробивался откуда-то сзади к монументу. Прислонив флаг к памятнику, он встал рядом с человеком в боксерском шлеме.

— Товарищи! — обратился он к толпе. — Не слушайте Бокера Ренни. Он работает рука об руку с правительством. Они хотят заставить нас молчать. Он говорит, что они оказывают помощь. Мы тоже помогаем — суп, одежда, одеяла. Но мы делаем больше — мы боремся! Не даем выселять людей из домов, требуем лучших условий!

Слова и тон говорившего звучали убедительно. Его потертая одежда и худоба свидетельствовали, что он такой же, как и его слушатели.

— Пока правительство и его подпевалы уговаривают, дают обещания, которых никогда не выполняют, советуют нам позавтракать, когда у нас и копейки нет за душой, наши жены и дети голодают, нас выселяют из дому, нас оскорбляют. А за что? За то, что мы требуем самого необходимого — права работать. Мы получим это право, если будем за него бороться! Мы требуем покончить с системой пособий продовольствием! Мы требуем работы, а не благотворительности, и мы готовы бороться за наши требования!

Эрни и Дарки зааплодировали вместе с остальными. Бокер Ренни и его спутники ретировались, провожаемые враждебными возгласами.

Воспользовавшись своей победой, оратор закончил:

— Те, кто хочет принять участие в демонстрации, пусть встанут по четыре в ряд, и мы все пойдем к зданию парламента!

Под взглядами полицейских, которые были приведены в боевую готовность, но, по-видимому, не имели еще приказа о решительных действиях, демонстранты начали строиться в колонну. Единственный духовой оркестр заиграл военный марш, фланговые с красными повязками выравнивали ряды безработных. Потом оркестр двинулся вперед под аккомпанемент беспорядочно шаркающих ног.

— Пошли, Эрни, — сказал Дарки, поднимая скатку.

Эрни Лайл встал рядом с Дарки в колонну. Он уже не боялся, он просто устал и был немного растерян. Он заметил, что у демонстрантов сейчас больше решительности, чем утром. Вскоре колонна растянулась вдоль Рассел-стрит, голова ее скрылась за поворотом на Бурк-стрит-хилл. Оркестра уже не было слышно, а губные гармошки, оказавшиеся кое у кого, плохо помогали непривычным к строевому шагу людям идти в ногу. Развернулись знамена, появилось несколько красных флагов.

Среди демонстрантов были и женщины. Одна шла впереди Эрни, катя перед собой коляску с младенцем; ребенок тихонько хныкал, потирая ручонками щеки. Кулачки его казались совсем синими.

Подкатило несколько черных машин, битком набитых полицейскими. Потом они уехали — очевидно, полицейские решили преградить путь демонстрации в другом месте.

Распорядители ходили между рядами, отсчитывая шаг, подбадривая безработных, уговаривая их петь:

— Давайте, ребята, живее шевелите ногами! Левой, правой! Левой, правой! А ну-ка «Солидарность во веки веков»!

Дарки хриплым голосом подхватил песню. Но он сильно фальшивил, только припев пел правильно. Эрни тоже попробовал подтягивать, но голос у него был слабый, и его смущали люди, которые столпились на тротуарах и с любопытством, сожалением, презрением или сочувствием следили за марширующими.

Вдруг ряды начали сжиматься, как гармоника. Кто-то впереди крикнул, что полиция оттесняет демонстрантов к тротуарам.

— Жена была права, — словно думая вслух, произнес Эрни. — Они зададут нам сегодня жару.

Низенький сосед справа сказал просто:

— Они набросились на нас с дубинками и в прошлый раз. Сегодня я набил шляпу бумагой…

Колонна опять двинулась вперед. Эрни искоса взглянул на Дарки, который шел, высоко подняв голову, отведя плечи назад, размахивая одной рукой и придерживая скатку другой, увлеченный песней, хотя мотив он безбожно перевирал. Ему все это по-настоящему нравится, подумал Эрни, стараясь идти в ногу.

У Бурк-стрит произошла задержка. Один из распорядителей предупредил демонстрантов: когда колонна подойдет к зданию парламента, придется подождать в сквере, чтобы не задерживать уличного движения.

— Не надо давать полицейским повод напасть на нас, — добавил он, и Эрни узнал в говорившем Куина, человека, с которым он и Дарки завтракали утром. — Наши делегаты потребуют встречи с премьером и министром социального обеспечения. Потом они расскажут все участникам демонстрации здесь же, в сквере. Эй, как ты там? — крикнул он, заметив Дарки.

— Никогда мне не было лучше, друг, — ответил Дарки.

Ряды снова двинулись вперед. На тротуарах было полно народу. Слышались приветственные возгласы и враждебные выкрики; демонстранты, тяжело ступая, поднимались в гору. Они распевали рабочие песни, грустные, но полные вызова.

Когда Дарки и Эрни подошли к концу Бурк-стрит, колонна снова остановилась. Перекресток Спринг-стрит кишмя кишел людьми — они стояли на ступеньках здания парламента, толпились в сквере. Воздух был словно насыщен электричеством. Становилось ясно, что столкновение неизбежно. Всюду стояли полицейские, многие с дубинками наготове.

Распорядители сновали среди демонстрантов, взволнованно выкрикивая:

— Идите в сквер! Не стойте здесь! Проходите, товарищи! Они могут наброситься на нас!

Огромный, в неопрятной одежде человек, тот самый, который раньше возмутился предложением отправиться позавтракать, стал задирать полицейских, стоявших группой неподалеку.

— Вы что-то не очень резвые сегодня, легавые! — насмешливо кричал он. — Мы вас в клочья разнесем, только попробуйте пустить в ход дубинки!

Молодой полицейский поднял дубинку, чтобы ударить обидчика по голове. Сержант подскочил к нему и выхватил дубинку из его рук.

— Ты что, умник? Хочешь, чтобы нам досталось на орехи?

Дарки протолкался к ним поближе. Эрни схватил его за рукав.

— Пошли, Дарки, в сквер.

Дарки неохотно повиновался. Они стали пробираться через толпу. Где-то впереди началась драка, слышались крики.

— Проходите! Проходите! — распоряжался полицейский сержант. — Вы задерживаете движение.

Размахивая дубинками, полицейские начали оттеснять демонстрантов назад. Двое схватили Дарки:

— Проходи!

Дарки высвободился и вызывающе встал перед ними.

— Мы и идем туда, в сквер. Руки прочь!

Вблизи началась потасовка. Возбуждение толпы росло — одни стремились вмешаться в драку, другие — выбраться из свалки.

Удары дубинок посыпались на головы и плечи. Где-то вскрикнула женщина.

— Пошли, Дарки! — завопил Эрни, охваченный желанием бежать отсюда как можно скорее.

Прежде чем Дарки успел ответить, дубинка обрушилась ему на шею и он упал на землю. Скатка слетела с его плеча и сразу же была затоптана ногами. Дарки кое-как поднялся. Двое полицейских схватили его, но он отшвырнул их в сторону, намереваясь посчитаться с ударившим его констеблем.

Толпа наливалась гневом, раздавались угрожающие крики, свист. Полицейские в мундирах и в штатском начали хватать демонстрантов и заталкивать их в крытые грузовики, стоявшие у обочины тротуара. Эрни почувствовал, как его ноги отрываются от земли. Он побледнел и стал отчаянно вырываться. Двое полицейских швырнули его в грузовик на лежавших там людей. Из карманов Эрни на мостовую посыпались мятные леденцы. Краем глаза он увидел Дарки — тот дрался, как лев, с пятью облепившими его полицейскими.

Машина, в которую бросили Эрни, тронулась. Всю дорогу вокруг него люди возбужденно разговаривали, но Эрни не мог сказать ни слова, не мог думать ни о жене, ни о ребенке — ни о чем. Он мог думать только о конфетах, спрятанных в одежде. Он в отчаянии осматривался по сторонам, но не увидел в машине ни одного отверстия, куда мог бы выбросить уличающие его мятные леденцы. Может быть, раздать всем по пригоршне? Или высыпать на дно грузовика и таким образом избавиться от них? Но он так ни на что и не решился, — машина остановилась, и двое полицейских открыли задний борт.

— Выходи все, и не валять дурака!

Арестованные — их было десять, — подавленные тем, что попали в лапы полиции, слезли с грузовика и увидели, что находятся у городской тюрьмы. Эрни показалось, что это церковь. Если бы так оно и было, он помолился бы, чтобы никто не обнаружил у него леденцов.

Эрни и остальных втолкнули внутрь здания и повели по скудно освещенному коридору в комнату охраны.

— Обвиняются в нарушении уличного движения, участии в запрещенной демонстрации и сопротивлении аресту, — сообщил сержант человеку, сидевшему за барьером.

— Снять с них значки, забрать авторучки и все прочее из карманов, — монотонно, как бы нехотя произнес надзиратель.

Лишать людей свободы было его профессией, и он делал это, не меняя выражения лица.

Арестованные молча выложили свои жалкие пожитки на стол. Эрни снял рюкзак и протянул его надзирателю вместе с единственным другим принадлежащим ему предметом — грязным носовым платком. Я ничего не скажу о мятных, мелькнуло у него в голове.

— Обыскать их, — приказал арестовавший их сержант. — У них может быть оружие.

Констебль начал по очереди обыскивать заключенных.

— Осторожнее, — робко запротестовал человек в шляпе, набитой бумагой.

Эрни казалось, что сердце его совсем перестало биться. На лбу его выступил пот, когда констебль стал грубо ощупывать его ноги, бока и подмышки.

— Что это? — спросил констебль, нащупав конфеты.

Он сунул руки в карманы пальто Эрни и вытащил две пригоршни конфет.

— Немножко леденцов, — с вымученной улыбкой ответил Эрни.

Констебль рывком расстегнул пальто Эрни, и тюремщики и арестованные в изумлении смотрели, как он стал извлекать мятные леденцы из карманов Эрни и класть их кучками на стол. Эрни чувствовал себя так, словно его раздели догола на глазах у целой толпы.

Опустошив все его карманы, констебль хлопнул Эрни по животу и вытащил рубашку из брюк. Конфеты дождем посыпались на пол.

— Где ты взял эти мятные? — спросил сержант, обретя наконец дар речи.

На широком, плоском лице надзирателя мелькнуло подобие улыбки.

Прежде чем Эрни успел ответить, надзиратель сказал:

— Подбери их. Они будут лежать вместе с другими вещами до окончания следствия.

Констебль помог Эрни собрать конфеты. После того как были закончены все формальности, появился стражник и, звеня ключами, увел заключенных.

— Когда нас выпустят? — спросил один из них. — Жена будет беспокоиться.

— Надо было думать об этом раньше, — бросил ему вслед сержант.

Стражник отпер огромную дверь, ведущую в коридор, по обе стороны которого находились камеры. Когда он открыл первую дверь справа, Эрни увидел пьяного, спящего на столе возле аппарата для снятия отпечатков пальцев. Арестованные по одному вошли в камеру, ярко освещенную прожектором, прикрепленным над дверью. В камере с каменным полом было пусто, лишь в дальнем углу стояла параша, от которой шла удушливая вонь.

Дверь за стражником захлопнулась, и заключенные кое-как разместились, присев на корточки. Человек в шляпе, набитой бумагой, отправился к параше. Эрни Лайл по-прежнему мог думать только о мятных леденцах, все остальное было забыто, даже то, что он стал политическим заключенным. Его мысли были прерваны шумом, доносившимся из канцелярии через гулкие коридоры.

— У человека есть какие-то права, черт побери! — услышал он громкий голос Дарки. — Я вам говорю, что потерял скатку с одеялами моих детишек, теперь им даже кровать нечем накрыть!

— Ведите себя прилично! — раздался резкий ответ. — Нам и так хватает возни с вами.

Интересно, что сделал Дарки со своими конфетами? — подумал Эрни. Но он недолго оставался в неведении.

— Откуда у вас эти конфеты? — спросил кто-то снаружи.

— Это мое дело. Люблю пососать леденцы, — произнес Дарки, но в его голосе не было обычной уверенности.

Вскоре Дарки и несколько других арестованных были препровождены в камеру рядом с той, где находился Эрни.

Когда стражник с лязгом запер за ними дверь, вновь прибывшие начали петь: «Солидарность во веки веков! Солидарность во веки веков! Сплоченье дает нам силы». Эрни различал хриплый голос Дарки, который теперь особенно перевирал мелодию, но пел громче всех. Когда песня замерла, кто-то с чувством затянул другую: «Флаг рабочих ярко-красный. Не раз он прикрывал тела наших замученных товарищей». Эрни показалось, что это голос Куина из дадлейских трущоб. «Не может дальше мир идти по этой борозде. Мильоны ждут, чтоб красный флаг затрепетал везде».

— Ты у меня заработаешь красный флаг под глазом! — закричал стражник.

Воцарилось молчание. Как видно, усталость, голод, а может быть, и беспокойство за свою судьбу заставили заключенных угомониться.

Вдруг раздался голос Дарки:

— Эрни Лайл, ты здесь?

— Да.

— Не хочешь ли мятную?

— Мы получим по шесть месяцев за кражу, — серьезно ответил Эрни.

Дарки громко расхохотался и начал рассказывать арестованным, как им достались конфеты. Эрни молил бога, чтобы Дарки поменьше откровенничал. Он боялся, что стражник запишет слова Дарки и использует для показаний против них обоих.

Прибыл еще грузовик с арестованными, их поместили в третью камеру. Кто-то из них попытался запеть, но мрачная тюремная обстановка оказывала, видимо, свое действие — песня скоро смолкла.

Усталость одолела Эрни, и он заснул, привалившись к стене спиной. Сколько он спал, он не знал; шум, доносившийся из канцелярии, разбудил его, и он вместе с другими заключенными стал прислушиваться.

— Моя фамилия Лэмберт! — раздался резкий голос; видно было, что говоривший привык выступать под открытым небом. — Перси Лэмберт. Я явился с нашим юрисконсультом, чтобы взять на поруки арестованных вами людей. У нас только что был разговор с министром. Если не выпустите этих людей, вам не поздоровится!

Вскоре заключенные вновь очутились в канцелярии. Лэмберт, оказавшийся лысым человеком небольшого роста, сердечно, по-отечески обратился к ним:

— Я хочу поблагодарить вас за ваше мужество. Ваши усилия были не напрасны. Министр согласился отменить систему пособий продовольствием и организовать общественные работы для улучшения положения безработных. Сегодняшний день долго будут помнить.

Демонстранты, обрадованные, захлопали в ладоши. Они начали поздравлять друг друга. Но мысли Эрни по-прежнему были сосредоточены на мятных конфетах. Лэмберт требовал быстрее покончить с формальностями, с надзирателем он разговаривал подчеркнуто небрежно.

Надзиратель достал несколько белых мешков и стал вынимать из них вещи и возвращать арестованным.

— Мы склонны рассматривать это как мелкий проступок, мистер Лэмберт, — сказал он. — Нам звонили со Спринг-стрит. Десять шиллингов залога за каждого, и в суд являться не надо.

С этими словами он вывалил на стол груду мятных конфет, затем вторую. Конфеты возвышались, как две пирамиды, часть их посыпалась на пол.

— Двое из ваших клиентов — сластены, мистер Лэмберт, — произнес надзиратель с хитрой усмешкой.

Заключенные разобрали свои вещи,

— Чьи эти конфеты? — спросил надзиратель.

Эрни взглянул на Дарки, который вышел вперед и начал рассовывать конфеты по карманам. Эрни постоял несколько мгновений в нерешительности, потом стал делать то же самое. Дарки стал раздавать мятные окружающим, сопровождая угощение похвалами необыкновенному вкусу конфет. Эрни молча забрал свою долю, слишком подавленный, чтобы угощать других.

Когда они вышли из тюрьмы, над городом спускалась ночь. Темнота словно старалась скрыть страдальческое выражение лиц прохожих. Лэмберт спросил, не нужны ли кому-нибудь еда и кров на ночь.

— Я схожу посмотрю, нет ли там, в сквере, моей скатки, — сказал Дарки, обращаясь к Эрни.

Тепло попрощавшись с Куином, они вновь пошли по той же дороге, по которой демонстрация двигалась на Спринг-стрит.

— И след простыл! — огорчился Дарки после того, как они осмотрели все вокруг здания парламента. — Хоть бы ее нашел какой-нибудь бедняк, которому нужны одеяла.

Дарки приложил руки ко рту рупором и начал с остервенением ругаться:

— Паршивцы! Сукины дети!

Ответом было только молчание ночи.

Они устало поплелись вниз по Бурк-стрит-хилл. Дошли до почты. Похожие на привидения люди приютились в тени колонн — этим убежищем они могли пользоваться до полицейского обхода.

— Ах ты черт! — вдруг обрадованно воскликнул Дарки. — У меня ведь где-то есть два шиллинга!

Он обшарил карманы и с трудом нашел монету.

— Едва нащупал ее из-за мятных! Хорошо бы пропустить кружку пива! Что скажут через сто лет о дурацком обычае закрывать пивные в шесть часов?

— Я бы лучше поел, — откликнулся Эрни.

— Возьми мятную.

— В жизни больше не дотронусь до мятных! — с жаром ответил Эрни.

— А что бы ты съел?

— Слопал бы червивую лошадь, лишь бы к ней был соус!

— Я знаю, где в Мельбурне можно отлично поесть за девять пенсов, — сказал Дарки. — Да здравствует Том Роджерс! Пусть он живет долго и умрет счастливым.

Дарки повел Эрни по направлению к Куин-стрит. Перед слабо освещенным одноэтажным зданием он остановился. Кафе «Эму». Обед из трех блюд — девять пенсов. Дарки открыл дверь, и они вошли.

Все места были заняты, за столами сидели бедно одетые люди. Некоторые из них обедали только раз в неделю — в пятницу вечером. Кафе «Эму» было мечтой голодных и бездомных.

Дарки и Эрни нашли столик с одним свободным стулом; на втором, заканчивая обед, сидел старик, знававший, видно, лучшие дни: пальто на нем было рваное, но из дорогой материи. Уходя, он взял с вешалки мягкую шляпу.

— Позволю себе рекомендовать вам гороховый суп, — сказал он Дарки, поклонившись. — Рекомендую также мясо и яблочный пирог.

— Возьми мятную, друг, — произнес Дарки, протягивая старику пригоршню конфет.

Тот, преодолевая свою приверженность к правилам хорошего тона, с достоинством взял леденцы. Потом изящным движением надел шляпу и направился к кассе.

— Вот чудак! — удивился Дарки, взглянув в меню. — Здесь же больше и выбрать-то нечего!

— Это он, наверно, для солидности, бедняга, — заметил Эрни. — И чего можно ждать за девять пенсов?

Они были так голодны, что с жадностью набросились на суп. Им было не до хорошего тона. Они ели, громко чавкая.

— Мы купим билеты по три пенса и доедем до Саншайна, — сказал Дарки, доев мясо и обтирая кусочком хлеба тарелку. — Там останавливается балларатский товарный; говорят, на него сесть зайцем легче легкого…

Покончив с яблочным пирогом и чаем, они вышли из кафе и зашагали на станцию, что на Спенсер-стрит, а оттуда электричкой добрались до Саншайна. Здесь без всяких приключений они сели на товарный и вскоре мчались безлунной ночью по равнине в Бенсонс-Вэлли, довольно удобно устроившись на ящиках с суперфосфатом.

Было прохладно и очень не хватало одеял Дарки. Путешественники молча прижались друг к другу. Эрни забыл обо всем, даже о мятных конфетах, предвкушая благополучное возвращение домой.

— Мы спрыгнем, когда поезд замедлит ход около моста Мэлдон-Уэйр, — сказал Дарки. — Это самое трудное. Как только почувствуешь землю, расслабь мускулы и катись!

Товарный уменьшил скорость, он полз, как улитка. Дарки напряженно всматривался в темноту, подыскивая подходящее место, чтобы спрыгнуть. Наконец он прыгнул. Эрни за ним. Они покатились вниз по склону. Вдруг Эрни почувствовал такой страшный удар по голове, что искры посыпались у него из глаз; он ударился об пень и на миг потерял сознание.

Дарки поднялся и подошел к Эрни; Эрни застонал, и Дарки приподнял его голову.

— Что с тобой, друг? — тревожно спросил Дарки. Эрни снова застонал и сел, схватившись за голову.

— К-кажется, ничего, — ответил он.

Дарки помог ему встать на ноги, и они двинулись через кусты к шоссе. У Эрни кружилась голова, к тому же он натер правую пятку и начал хромать. Дарки взял его под руку. Они перелезли через забор и вышли на тропинку. Эрни тяжело опирался на Дарки. Они добрались до шоссе.

— Я не дойду, Дарки, очень уж далеко. Еще четыре мили, — еле выдавил из себя Эрни.

— Ты полежи, отдохни, а я постараюсь поймать машину, — сказал Дарки.

Он освободил приятеля от рюкзака. Эрни лег у канавы. Дарки свернул рюкзак и осторожно подложил ему под голову. Эрни застонал и откинулся на спину. Дарки снял пальто и укрыл его.

— Сейчас на шоссе, может, попадется что-нибудь, — сказал Дарки. — Машины ходят здесь по ночам.

Со стороны поселка Мэлдон засветились фары. Дарки перепрыгнул через кювет и стал с краю на асфальте, отчаянно размахивая руками. Роскошный лимузин промчался мимо, не замедляя хода.

— Чтоб тебе всю жизнь ходить пешком! — закричал Дарки вслед машине. Он вернулся к Эрни. — Шикарная машина никогда не остановится! Так-то. Старая таратайка или грузовик — те остановятся. Только бедняк поможет бедняку.

Дарки опустился на землю возле Эрни. Тому снова захотелось пробиться сквозь стену, годами отделявшую его от Дарки.

— Дарки!

— Да?

— Что ты думаешь? Ну, про демонстрацию и про все это?

— Думаю, что буду спать целую неделю, черт возьми, когда попаду домой, — уклонился от ответа Дарки.

— Дарки! — устало, но настойчиво сказал Эрни. — Мы здорово рисковали. Мы даже попали в тюрьму.

Эрни Лайл попытался всмотреться в лицо Дарки; тот лежал на спине, глядя в темноту. Наступило долгое молчание, потом Дарки мягко сказал, как бы разговаривая сам с собой:

— Никогда я много не думал. Пошел на войну за приключениями и получил их сполна. Вернулся домой и женился на Уинни. Пошли ребята. Я работал для Уинни и для ребят.

Он поднял свои большие руки:

— Вот этими руками. Все, что у меня было, — эти руки и моя сила. Потом начался кризис и мои руки остались без дела. Потом Том Роджерс и Полковник Макдугал стали созывать собрания, и я слушал, что они говорили. И вот они попросили меня поехать в Мельбурн. И я был рад, потому что они положились на меня.

Дарки постучал указательным пальцем по груди. Он словно не замечал присутствия Эрни.

— Вот этот Дарки сумел добраться до Мельбурна. Другие не смогли, а я смог. Этот Дарки крепко сшит. Этот Дарки мог бы схватиться со всем миром один на один. — Он потянулся и сел. — Ты хочешь знать, что я думаю? Ладно, я тебе скажу. Думаю, что научился кое-чему в Мельбурне. И вот чему. Один я — ничто. Просто бродяга, который притворяется, что он силен. Но вместе с пятью тысячами других я уже кое-что значу. Вместе с пятью тысячами других людей я добился, чтобы перестали давать пособия продовольствием. С этим покончено, Эрни. Мы с этим покончили!

Послышался отдаленный шум грузовика, и из-за поворота показались фары. Дарки встал и перескочил через кювет на дорогу. Когда огни приблизились, он вышел на середину шоссе и начал сигналить руками, как полицейский на перекрестке. Заскрежетали тормоза, и грузовик с прицепом остановился в нескольких ярдах от Дарки. Дарки подбежал к кабине.

— Не подвезешь нас? — спросил он шофера. — С моим напарником неладно.

— Садитесь, — ответил шофер. Он был в кепке и кожаной куртке. — Куда вам?

— В Бенсонс-Вэлли, — сказал Дарки и вернулся к Эрни, чтобы помочь ему перебраться через кювет.

Когда машина тронулась, шофер спросил, стараясь перекричать шум мотора:

— Странствуете?

— Не совсем, — ответил Дарки. — Мы только что соскочили с товарного из Мельбурна. Были на демонстрации.

— Желаю удачи! — одобрительно произнес шофер и сбоку взглянул на своих пассажиров. — Желаю удачи! Порядочная заваруха получилась там вчера вечером. Я в газетах читал.

— Да, — заметил Дарки, — нас потом упрятали в каталажку.

— А еще говорят — свободная страна! — воскликнул шофер. — Мой брат — безработный на пособии. Раз в неделю — кулек с продуктами. Черт знает что!

— С пособиями продовольствием покончено, — сказал Дарки. — Мой напарник ушиб голову, когда мы спрыгивали с поезда.

— Да, выглядит он неважно, — согласился шофер.

— Мне уже лучше, — подал голос Эрни.

Они замолчали. Грузовик начал спускаться по крутому склону к Бенсонс-Вэлли, и шофер сбавил скорость. Редкие огни мерцали в темноте. Город спал беспокойным сном. Вскоре фары осветили группу вязов, расположение которых напоминало арку на авансцене; затем потянулись яблоневые сады.

— Вот здесь мы и сойдем, — сказал Дарки. — Напротив Дома механика.

Скрипнули тормоза, грузовик остановился, и Дарки с Эрни вышли из кабины.

— Спасибо, друг, — поблагодарил Дарки, прежде чем захлопнуть дверцу.

— Всегда можешь рассчитывать на меня, — сказал шофер. — Я бы отвез вас прямо из Мельбурна, если бы знал.

— Ребята есть у тебя? — спросил Дарки.

— Да, сынишка.

— Угости его мятными. — Дарки вытащил из-за пазухи две горсти конфет и высыпал их в ящик под щитком приборов. — С приветом от сэра Гарольда Клэпа, — добавил он и захлопнул дверцу кабины.

Когда грузовик ушел, Дарки сказал:

— Что ж, друг, мы вернулись туда, откуда начали. Как ты?

— Ноги шалят малость. Но все будет в порядке.

Дарки взял рюкзак Эрни.

— Я провожу тебя на всякий случай. Пожалуй, тебе придется утром сходить к доктору.

— Мне нечем ему платить.

— А старый доктор Мак с тебя ничего не возьмет. Кроме него, я не встречал ирландца с шотландской фамилией.

Они прошли мимо дома Мэтчеса Андерсона. Дарки остановился у ворот и начал насыпать мятные леденцы в ржавый почтовый ящик.

— Гляди, все не отдай, — остановил его Эрни.

— Видеть больше не могу этих мятных. Мэтчес разыграет их в лотерею, как пить дать.

Дарки расхохотался так, что мог бы разбудить всех соседей.

По пути к дому Эрни Дарки наполнил конфетами почтовый ящик Тома Роджерса и оставил большую порцию на крыльце дома Ругателя Спарко.

— Возьми и мои, — предложил Эрни. — Оставь только немного для моего мальца.

Он удивился, что Дарки согласился, не споря.

— Я положу конфеты каждому члену союза безработных, — объяснил Дарки. — И моим ребятам тоже хватит.

У ворот дома Эрни они молча расстались. Эрни только собирался двинуться по тропинке к дому, как Дарки окликнул его:

— Эй, Эрни!

— Чего?

— В такие минуты, как эта, нужна мятная конфета!

Эрни покачал головой, улыбнулся и медленно двинулся к крыльцу.