Легенды старого Оренбурга

На Беловке и вокруг нее

В нашей семье, впрочем так же, как и у многих других в те годы, была традиция — летом воскресные дни вместе с друзьями проводить в Зауральной роще. Тогда она была переполнена отдыхающими. Шли большими, дружными компаниями, прихватив с собой съестные припасы. У всех было там свое излюбленное место. «Нашим» был старый, раскидистый клен, росший чуть правее Большой поляны, шагах в сорока от тропинки, ведущей к «дальнему» пляжу. Непременным атрибутом каждой компании был патефон. Музыка раздавалась чуть ли не от каждого куста...

Направляясь в рощу, мы всегда проходили мимо высокого серого обелиска, стоявшего на месте, где сейчас воздвигнут памятник выдающемуся летчику Валерию Павловичу Чкалову. Его имя было известно всему миру! На вершине того обелиска сверкал нетускнеющим желтым цветом большой шар, похожий на пушечное ядро крупного калибра. Однажды я спросил у отца, что это за обелиск и в честь чего он установлен?

— Пойдешь в школу, узнаешь, — ответил отец, что наш город стоит на границе между Европой и Азией. В честь этого и поставлен этот монумент!

Долгие годы я был убежден, что это именно так. Ведь мне сказал это мой отец! Да и от многих других приходилось слышать то же самое. Но как-то разговорился с праправнуком одного потомственного оренбургского казака, который поведал совсем другую историю:

— Наш город начинался как военная крепость, вокруг которой и внутри возводились частные дома. В те годы в Оренбурге, наверное, военных было больше, чем штатских. Царским указом все домовладельцы обязывались пускать «на постой» со столом и конем господ офицеров, прибывших сюда Для прохождения службы. Каждый из вновь прибывших мечтал попасть не просто в хороший дом — то само собой разумелось, но чтоб и хозяева были бы хорошими, чтоб...

У домовладельца душа болела совсем за другое — за молодую красавицу жену, за подростка-дочь. Господа офицеры не всегда обращались с ними почтительно и уважительно. Семейные драмы на этой почве были нередки. Да и для семейного бюджета весьма ощутимо было содержать приезжего офицера, да еще его коня, для которого тоже нужен был корм!

Главы семейств старались «не дремать» — как только узнавали они, что постоялец собирался уезжать, тут же затевался «ремонт», дому придавался нежилой вид. От очередного постояльца старались избавиться всеми правдами и неправдами! Поток жалоб военному губернатору и просьб освободить от воинского постоя был большим. Доходил он и до царя! В некоторых случаях военный губернатор такие просьбы удовлетворял со следующей резолюцией: «Учитывая тяжелое положение мещанина П., отменяю постой сроком на два месяца».

Закон о воинском постое сдерживал и развитие города, строительство домов. Невыгодно было строить хорошие дома — от постояльцев не избавишься! Это видел и военный губернатор граф Петр Кириллович Эссен. В декабре 1821 года император, учтя просьбу Эссена и многочисленные жалобы обывателей, своим указом отменил воинский постой.

Вновь приезжавшим господам офицерам стали выдаваться квартирные деньги «по чину» — от 600 до 1200 рублей в год, что было совсем «не много», если учесть, что хорошая корова тогда стоила около пяти рублей! Вот в честь такого события и был поставлен этот монумент. Освобождение от воинского постоя положительно сказалось на развитии городского строительства — после этого указа домовладельцу стало некого и нечего бояться. В доме без согласия хозяина незваный гость появиться не мог!

Лежат передо мной две открытки дореволюционного Оренбурга с этим обелиском. Вот только подписи на них разные: На одной — «Оренбургъ. №25. Памятник-колонна (1822г.)» На второй — «Оренбургъ. Монумент Александру I. № 21 »

Эти открытки видов старого города выполнены между 1900 и 1907 годами. Неужели издатели тех лет допустили ошибку, на которую в своей книге «Над Уралом-рекой» указывает В. Дорофеев? Он считает, что мнение о том, что обелиск был установлен в честь императора Александра I, ошибочно, так как Оренбург он посетил лишь два года спустя.

Это абсолютно точно! Но почему отбрасывается второе предположение, что благодарные жители-домовладельцы воздвигли монумент Александру I как признательность за то, что он своим указом 1822 года снял с них тяжкую обузу, коей являлся Закон о воинском постое? А его приезд двумя годами позже в этом случае просто ни при чем! Александр I в городе был и, как гласит легенда, даже посетил городскую тюрьму, в которой содержался таинственный узник «под номером», без имени. Они имели приватную беседу с глазу на глаз, продолжительностью более получаса. Некоторое время спустя тот узник был освобожден и специальным конвоем вывезен в столицу. Ну чем не тема для наших писателей-фантастов и исследователей-краеведов?

^{Памятник-колонна, установленная в 1822 г. в честь освобождения города от воинского постоя.}

Но вернемся к колонне-обелиску. В наши дни его нет — снесли, как и многое другое. Но он — частица истории нашего города. Восстановить его — проблема не из самых сложных, тем более, что плита с памятным текстом, некогда находившаяся на обелиске, как говорят, сохранилась и находится в областном краеведческом музее. Начиная с XVIII века, городские власти страдали хроническим отсутствием средств на строительство, на реконструкцию, на здравоохранение, на народное образование, на содержание полиции, на обеспечение жителей водой, на...

Думаю, что и наша администрация города из этого правила не будет приятным исключением. Может быть найдется спонсор, который восстановит частичку истории нашего города? И вот тогда у обелиска остановится экскурсионный автобус с приезжими туристами, а вышедший из него гид расскажет гостям нашего города историю, только что прочитанную вами. Расскажет эмоционально!

Когда-то против Казенной палаты (Советская, 2) стояло очень интересное сооружение в виде ворот. От них начинался спуск к Уралу по ныне разрушенной лестнице, о которой ранее рассказывалось. История их появления представляет определенный интерес.

Смотрю на увеличенную фотокопию открытки — ворота образуются двумя колоннами с нишами. В них установлены женские скульптуры (не дай Бог такой женщине во сне тебе присниться!), держащие в руке пальмовую ветвь. Другая рука опирается на щит. Ниши соединены перемычкой, покрытой кровельным железом, которое четко видно на снимке. По ее краям — маленькие, прикрытые башенки. Над поперечиной-перемычкой архитектурная деталь с изображением российского герба в центре. Под ним дата — 1755 год. Герб окаймлен символикой триумфа победы. От ворот в обе стороны идет металлическая ограда на каменной кладке. Правая ее часть упирается в Беловку, левая ведет к гауптвахте. Все сооружение было оштукатурено, что четко видно на снимке по обнаженным участкам отлетевшей от времени штукатурки.

^{Подарок императрицы Елизаветы городу Оренбургу — «Елизаветинские ворота».}

Но главное — дата, 1755 год! Она указывает на какое-то событие! Полистаем историю Оренбургской губернии: в 1755 году в башкирских степях вспыхнуло восстание под руководством Алаева. Оренбургский губернатор И. Неплюев получает приказ: решительными мерами подавить эту смуту! Решительными мерами и в короткий срок Неплюеву удалось выполнить его — восстание было подавлено. Победную реляцию императрице Елизавете Петровне он направил со своим сыном Николаем Ивановичем. Он был немедленно принят государыней. Внимательно выслушав посланца оренбургского губернатора, императрица пожелала, чтоб в Оренбурге лицом на киргиз-кайсацкую степь были выстроены ворота в виде Высочайшего подарка. Узнав об этом, И. И. Неплюев в 1755 году приказал на Водяных воротах городского вала установить подарок императрицы — каменные ворота лицом к Меновому двору. Позднее их дважды переносили, пока не оказались они напротив Казенной палаты перед спуском к Уралу. Некоторые старожилы рассказывали, что эти ворота обладали магической силой — стоило парню сфотографироваться под ними с любимой, его ждала победа — девушка обязательно становилась его женой!

Вот как в 1907 году описывал эти ворота Столпянский: «Ворота эти каменные, шести аршин в ширину, трех с половиной высоты, боковые столбы сложены из кирпича и оштукатурены, перекладина над воротами — деревянная, сверх ворот на перекладине, между маленькими четырехскатными крышами над столбами, утвержден ребром плоский белый камень, на коем высечены украшения, состоящие из знамен с древками, ружей, секир, пушечных ядр, барабанов, сигнальных рожков, задних частей орудий, кои окружают государственный герб. В середине герба, снизу, поставлены переплетенные инициалы И.Р.Е. и под ними год — 1755.

Инициалы означают Императрица Российская Елизавета.

Кроме этих украшений, в углублениях-нишах столбов с лицевой стороны поставлены два ангела, держащие по щиту и пальмовой ветви. Ангелы высечены из белого камня и скорее похожи на каменных баб, находимых в степи, чем на ангелов.

Вот здесь П. Столпянский был безусловно прав. Посмотрите на изображения этих «ангелов»...

Ныне эти ворота — частица истории города — снесены, как и многое другое. И если старый спуск к Уралу будет восстановлен, безусловно стоило бы восстановить и его начало — Елизаветинские ворота, тем более, их детали, как говорят, еще целы и лежат в каком-то дворе. Историко-архитектурное украшение нашего города от этого только выиграет.

На набережной Урала, у входа на Беловку, останавливайся автобус. Через его раскрытые двери высыпается очередная группа приезжих туристов, осматриваясь вокруг. В этот момент заиграли часы гауптвахты. Начальные такты песни Г. Пономаренко «Расцвели оренбургские степи’ привлекли внимание всей группы.

— Во-о! Смотрите, крепость какая-то!.. — громко говорит один из них, обращаясь к своим спутникам. Все взоры устремляются в одну сторону. — ...И Пушкин перед ней...Сидел», что ли, он тут?

— Не-е, в Оренбурге Пушкин не сидел, он тут «Капитанскую дочку» писал, потому и сидит, наверное, перед этой крепостью... А «сидел» он...

Но здесь вниманием туристов завладел экскурсовод.

Почему-то это здание, стоящее над обрывистой кручей Урала, многие называют «крепостью». Очевидно, за своеобразную архитектуру и декоративную башню да узкие окна, отдаленно напоминающие бойницы. Но это не крепость. Здание построено в 1856 году при генерал-губернаторе графе В. А. Перовском и первоначально предназначалась для хранения генерал-губернаторского архива и ценных бумаг, но было приспособлено под гауптвахту. Более ста лет здесь отбывали «установленный командиром срок» нарушители воинской дисциплины Оренбургского гарнизона. Один из отбывавших в ней наказание рассказывал мне, что в среде курсантов наших военных училищ бытовал неписанный закон — вышел с «губы» — распишись на одном из ее камней! На кирпичах торцовой стены до недавнего времени можно было прочитать имена ее бывших «постояльцев». В наши дни здесь разместился музей города Оренбурга. Но попал он сюда не сразу — после длительных переговоров с военным ведомством.

^{Здание бывшей гауптвахты. Возведено в 1856 г. Ныне — музей города Оренбурга.}

Кроме своеобразной архитектуры, гауптвахта интересна своей башней, даже не столько башней, сколько историей, связанной с часами, когда-то установленными на ней. Их музыкальный перезвон каждые полчаса далеко разносится с обрывистого берега Урала, замирая где-то в азиатской дали.

Но «играют» не те часы, что были здесь установлены во второй половине XIX века. Легенда до наших дней донесла предание, что задолго до революции с таможенной башни Гостиного двора были сняты часы, «ходившие» на ней всего два года и остановившиеся. Им требовался ремонт. К сожалению, у арендаторов Гостиного двора то ли не было денег на ремонт, то ли было жалко их тратить, то ли не находился человек, который смог бы их запустить; а может быть, просто сочли их не нужными здесь, не знаю! Говорят, что по повелению какого-то одного из последних оренбургских генерал-губернаторов эти часы были сняты, отремонтированы и установлены на башне гауптвахты, чтобы не смотрела она своими пустыми глазницами. Наверное, и в наши дни продолжали бы они отсчет времени отсюда, не приключись с ними прелюбопытнейшая история: в тридцатых годах наша область входила в состав Приволжского военного округа (ПриВО). Часы эти приглянулись приехавшему в Оренбург с инспекционной поездкой одному из высокопоставленных начальников штаба ПриВО. По его указанию с гауптвахты их сняли (и правильно — зачем арестованному знать время?) и перевезли в Самару, где в то время строился Окружной дом офицеров. Наши областные власти, видимо, серьезно не возражали против их демонтажа. С тех пор историческая реликвия нашего города украшает башню Окружного дома офицеров в Самаре. Такова легенда...

Между тем декоративная башня гауптвахты долгие годы смотрела пустыми глазницами на город и седой Урал. Смотрела до тех пор, пока группе местных жителей, любящих свой город, не пришла мысль изготовить новые куранты. За советом и помощью обратились к местному асу-часовщику Николаю Степановичу Кузнецову. Много ли таких было в нашем городе — точно не знаю. Но мне известно было имя еще одного часовщика-умельца Андрея Куцевалова, любившего возвращать к жизни самые хитрые часовые механизмы, от ремонта которых отказывались многие мастера. Но вернемся к Кузнецову.

Николай Степанович уделил много времени знакомству с устройством различных курантов. Вскоре им были разработаны чертежи деталей будущих часов. Детали для них изготавливала группа оренбургских заводов. Семь колоколов — шесть для перезвона, один для боя, отлили на тепловозоремонтном заводе. Общую сборку поручили слесарю завода «Металлист» Михаилу Васильевичу Шадрину — дяде Мише, как звали его все на заводе. Он был человеком богатырского телосложения, под два метра ростом. Ему поручались самые сложные и ответственные производственные задания, для выполнения которых требовалось не только умение, но и сметка.

Мне довелось работать с дядей Мишей. Помню, как собирал он «узел компенсатора» одного из опытных гидравлических прессов: представьте себе закаленную стальную плиту толщиной миллиметров восемьдесят. В ней тридцать шесть отверстий, в каждом из которых должен перемещаться плунжер, но не свободно, а только при нагрузке на него в четыреста граммов. Положи триста девяносто — плунжер должен стоять на месте. Такое соединение деталей, с такими «жесткими» техническими требованиями можно получить только притирочно-доводочными операциями, чрезвычайно трудоемкими, ответственными, не терпящими поспешности. «Прослабь» хоть один плунжер — весь узел уходит в брак. Видимо, именно поэтому для общей сборки курантов, для их доводки, выбор пал на Михаила Васильевича Шадрина. Он блестяще справился с этим необычным заданием! Сейчас на завод ему на смену пришел его сын Виктор — он начальник отдела технического контроля завода.

Наконец настал момент, когда пустые глазницы башни гауптвахты были закрыты циферблатом новых курантов, сработанных местными умельцами. Часы — маятниковые. В действие их приводят гири, которые поднимаются на двенадцатиметровую высоту. Вес их разный: для хода — 120 килограмм, для боя — 180, для перезвона — 210 килограмм.

«Заводятся» они на семь суток, точность хода плюс-минус десять секунд. Диаметр циферблата — почти полтора метра.

Ну а мы, горожане, каждый раз, отдыхая на Беловке или загорая на пляже, слушаем мелодичный перезвон возрожденных оренбургскими умельцами курантов, вспоминаем аса-часовщика Николая Степановича Кузнецова и дядю Мишу с завода «Металлист».

Но тише... Куранты начали перезвон, сейчас начнут «бить»... Остановимся и послушаем их!

P. S. Когда рукопись была сдана в издательство, я встретил человека, стоявшего у истоков возрождения курантов. Юрий Дмитриевич Гаранькин, в те годы председатель горисполкома, рассказал:

— Для того, чтоб здание гауптвахты вместе с вывезенными часами были возвращены городу, обратились к начальнику Главного политического управления Советской Армий генералу Епишеву. Здание городу было передано. А вот куранты так и остались в Самаре. По словам генерала, на здании штаба округа для них специально башню поставили. Пришлось изготавливать новые, да еще — в двух экземплярах! Вторые для звонницы предназначались. Все остальное! с небольшими отступлениями в деталях, рассказано в вашей легенде.

Прямо напротив Беловки стоит одно очень интересное здание, с не менее интересной «биографией». Построено оно до революции и было первым из многоэтажных в нашем городе. Затрудняюсь сказать, сколько в нем этажей — смотря с какой стороны посмотреть.

Если ты, уважаемый читатель, пойдешь на Беловку к Уралу, то на его торце насчитаешь пять этажей (Советская, дом 1), только четыре — если посмотришь на его левое крыло, и всего три, если посчитаешь этажи по его фасаду, смотрящему на Зауральную рощу.

Пройди. Посмотри. Посчитай!

Одним из первых в городе оно имело свой водопровод, а самое интересное — в нем была установлена «электрическая машина для подъема тяжестей» — прототип грузового лифта.

Это здание нам хорошо известно потому, что оно принадлежало ныне расформированному Оренбургскому высшему военному авиационному училищу летчиков имени дважды Героя Советского Союза И. С. Полбина, всему миру известно еще и потому, что в его стенах учился Космонавт №1 Юрий Алексеевич Гагарин. За количество Героев Советского Союза, учившихся здесь, в народе его по праву назвали «Училищем Героев». Кто-то подсчитал, что из всех летчиков — Героев Советского Союза — наше училище окончило десять процентов!

Но хотелось бы рассказать о малоизвестных страницах в «биографии» этого здания.

^{Вид. на здание 2-го кадетского корпуса с правого торца.}

Первоначально оно предназначалось для воспитания и обучения детей офицеров, служивших в степях Туркестанского округа. Старожилам города известно как 2-ой кадетский корпус. Окончилась гражданская война. На короткое время Оренбург становится столицей обширного края. Здесь формируется правительство КирЦИК, в стране формируется Красная Армия. По своему составу она сразу стала многонациональной. Некоторые красноармейцы плохо или совсем не знали русский язык. Нужны были командиры, свободно говорящие на своем родном языке. Специальным декретом правительства в стране были открыты школы для подготовки командных кадров из числа нацменьшинств. Одной из таких и была «18-я Оренбургская пехотная школа комсостава имени КирЦИК». Нас она очень заинтересовала, но с кем бы мы ни заговорили, рассказать о ней ничего не могли. Между тем в фондах областного краеведческого музея лежит около сотни стеклянных негативов, на которых фотографом Евсеем Ефимовичем Блехманом запечатлены жизнь и быт этой школы — вот курсант с винтовкой овладевает искусством штыкового боя, отрабатывая команду «длинным — коли!» На другом — курсант с винтовкой преодолевает ров, на третьем — группа курсантов выводит коней из железнодорожных вагонов. Но больше всех нас заинтересовал негатив, запечатлевший момент вручения знамени одним командиром другому перед строем красноармейцев. На знамени вышито «ВЦИК» и герб РСФСР. Характерный рисунок полотнища аналогичен рисунку на знамени ВЦИК, которым был награжден наш город в годы гражданской войны.

К тому времени мы уже знали, что знамя ВЦИК было высшей революционной наградой молодой Советской республики. Дело оставалось за малым — установить, за какие заслуги оно было вручено этой школе? Почему в начале двадцатых годов ее посетили Михаил Калинин, Емельян Ярославский, Семен Буденный? Несколько раз нам попадался негатив, в самом низу которого стояла подпись «народный Фотограф КирЦИК Е. Е. Блехман». Возникла мысль сделать попытку отыскать его, и если он жив — встретиться! Мы знали, что правительство Казахстана выехало из Оренбурга в Кзыл-Орду в 1925 году, в 1929 — в Алма-Ату. Написали в областные газеты этих городов просьбу откликнуться всех, кто что-либо знал о 18-й пехотной школе, о фотографе Блехмане. Но ответа не дождались. Помощь пришла совсем с другой стороны — газета «Комсомольская правда» в одном из своих номеров рассказала о наших следопытах, ведущих расшифровку этих негативов. Поместила несколько фотографий из этого фонда. Спустя некоторое время мы получили домашний адрес и телефон Евсея Ефимовича Блехмана, единственного из всех фотографов страны, которому было присвоено звание «Народный фотограф». В те годы он был еще жив и продолжал трудиться в фотографии «Динамо» города Алма-Ата на том же самом аппарате, которым делал снимки в Оренбурге! Он пригласил приехать к нему в гости, сказал, что там проживает много наших земляков...

И вот мы с Людмилой Мухиной и Наташей Григорьевой в Алма-Ате! Здесь мы узнали, что нас ожидает встреча с бывшим командиром учебного эскадрона 18-й Оренбургской пехотной школы Федором Шерстюком.

Нас встретил мужчина высокого роста с руками, о кулаках которых в народе говорят — «пудовые»! Было видно, что встреча с нами его сильно взволновала — «тремор» рук выдавал его, да и глаза порой «увлажнялись»!

— Встречаю вас, ребята, как самых дорогих гостей! Вы — дороже для меня, чем любимый сын! Он ко мне может приехать когда захочет, вы же — в первый и, наверняка, в последний раз... Проходите и знайте, что с собой вы привезли мою молодость, любовь, память о моей юности! Проходите!

На столе — дымящиеся пельмени и все, что в таких случаях положено... Неосторожно я сел по правую руку от хозяина. Нахлынувшие воспоминания о годах своей юности, проведенной в Оренбургской пехотной школе, настолько взволновали бывшего командира, что он, постоянно повторяя: «Нет, ты знаешь!», дружески хлопал меня своим кулаком по левому плечу.

На следующий день рука не работала...

— А знаете, ребята, что в Оренбурге я что-то украл? — с хитрецой сказал Шерстюк. — До сих пор об этом не жалею. Всю жизнь вожу с собой! И доволен! Вот она! — и показывает на свою смутившуюся хрупкую жену. — Украл, когда ей не было и шестнадцати. С тех пор мы постоянно вместе!

Федор Шерстюк, а он сразу попросил нас называть его только Федором, без отчества, («Так, — сказал он, — я лучше буду чувствовать свои юные годы, Оренбург и все, что с ним связано!), рассказал много интересного о жизни и быте 18-й пехотной школы, за что ее наградили Почетным Революционным знаменем ВЦИК...

— Губерния в те годы была охвачена бандитизмом. В начале двадцатых годов наводили ужас на мирных жителей имена главарей Шаги-Ахмета, Серова, Охранюка, Сарафанкина. Каждая из банд порой насчитывала не одну тысячу активных сабель. Про Охранюка, например, говорили, что он был командиром в Красной Армии, даже дважды был награжден боевым орденом, но потом спился, кутить стал с женщинами, постепенно докатился до грабежей. За участие в ликвидации таких банд школа и была награждена той высокой наградой. Банду Серова ликвидировали быстро, а вот с Охранюком дело было много сложнее... Его отряды не только грабили и убивали местных жителей, они нападали на санитарные поезда, санитарок насиловали, командиров убивали. Разбили его под Темиром, вот только самого не поймали — ушел с отрядом человек в триста. Говорят, в Персию... Золота награбил, говорили, килограммов сорок. Помощницей у него какая-то баба была, Маруся. Отлично владела конем, шашкой, казачьей пикой... Слух был, что какое-то отношение она имела к царской фамилии... Но то были только слухи. Никто их позднее не подтвердил. В Оренбурге у нас был подшефный детдом, приют — как тогда их называли. Помещался он в здании бывшей мужской гимназии. До гроба не забуду голодные глаза детей... Многие даже на ногах стоять не могли... С продуктами было тогда туго. Мы, командиры и курсанты, отчисляли им свои продуктовые пайки... многих тогда от голода спасли.

Позднее, работая в архивах, я нашел и ознакомился с содержанием двух папок, на полях которых стоял гриф «Сов. секретно. Оперативно». В них хранились подлинники телеграмм и сообщений о зверствах отрядов Охранюка, о набегах на санитарные поезда. В Подмосковье нашел я и участника боя под Темиром — Степана Кузьмича Дудко. Он поведал о слухах, ходивших в курсантской среде: «Була у Охранюка любовница. Кликали ее Маруськой. Баба — во-о була. Коняка там, шашка — усё ей було с руки. Под Орском набегами командувала. Баба — а в помишниках у Охранюка була! Много воны добра грабанулы... У Персию уйшлы. Не споймалы мы их!»

Так была расшифрована еще одна малоизвестная страничка из истории нашего города.

Рядом со зданием кадетского корпуса, на Советской (дом 3), стоит здание бывшего ордонансгауза. Для нашего города оно имеет определенную историческую ценность, так как в его стенах бывал поэт Плещеев, польские революционеры, возвращавшийся из ссылки Николай Чернышевский, Тарас Шевченко...

Позднее городские власти для содержания арестованных подыскали другое место, а это — 27 августа 1868 года — по инициативе генерал-губернатора Н. А. Крыжановского было передано для организации первого в городе ремесленного училища. Следует отметить, что Н. А. Крыжановский в истории развития культуры нашего города занимает одно из ведущих мест, но почему-то его деятельность незаслуженно скромно отмечается нашими историками-краеведами. При нем были открыты мужская и женская гимназии, ремесленное училище, несколько других учебных заведений, а главное — была задействована железная дорога.

Но вернемся к ремесленному училищу. Кроме общеобразовательных предметов, Закона Божьего, церковного пения, здесь изучались техническое черчение, технология металлов, основы механики и теория холодной обработки металлов. На практике проходили кузнечное и литейное дело, приобретали навыки работы на токарных станках, знакомились со столярным делом. Занятия длились по десять часов в день. Специалисты выпускались хорошие, и попасть в училище было делом далеко не простым.

^{Здание бывшего ремесленного училища. Ныне — гарнизонная гостиница.}

В одноэтажном здании стало тесно. К 1900 году был надстроен второй этаж, была произведена перепланировка здания. В общем-то училище как училище, каких по России в то время было уже много. Но примечательным было то, что из его стен была выпущена группа оружейных мастеров набранная из солдат расквартированного в Оренбурге Ларга-Кагульского (sic) полка. Был в этой группе щупленький и низкорослый солдатик Семенов, которого за что-то невзлюбил командир учебной роты, постоянно издевался над ним. Особенно тяжело было солдату в спортивном зале. Физически слабому не давались упражнения на гимнастическом коне, лазание по канату, шестиметровому шесту. Именно здесь старался ротный унизить солдата — превратить достоинство человека в ничто! Были не редкими случаи и рукоприкладства. Эти издевательства видели солдаты-сослуживцы и как могли ограждали от них Семенова.

Группа была выпущена в канун 1-ой мировой войны. Полк был направлен на фронт и воевал в районе Рава—Русская—Львов—Перемышль. Русским противостояли австрийские войска. За спиной полка, занявшего позицию по вершине какой-то горы, было небольшое польско-украинское местечко, в котором были расквартированы тыловые части. Однажды, ближе к вечеру, Семенов был послан проверить исправность станковых пулеметов непосредственно на передовой. Пока он возился с пулеметом, «первый» номер улучшал маскировку своего окопчика, «второй» пошел получать коробки с пулеметными лентами и, так как их подвоз по неизвестной причине задержался, остался в селе. Семенов остался на ночь с «первым», да так и уснули, надеясь на боевое охранение...

Командир полка получил приказ: «Ночью, скрытно от противника, без шума вывести полк с занимаемых позиций» Солдаты начали отход, забыв о своих пулеметчиках, находившихся в отдельном окопе. Кто из них проснулся первым — того история не сохранила. Проснувшийся на рассвете от какой-то смутной тревоги, хорошо известной бывалым фронтовикам, выглянул из окопа и в предрассветной мгле увидал поднимавшиеся в гору цепи австрийских солдат. Растолкал напарника, сам приник к пулемету и открыл огонь. В начале войны в полках русской армии было не так много пулеметов, чтоб оставлять их противнику. Командир полка, услышав, что на оставленных позициях строчит русский пулемет, дал команду его отбить! Солдаты бросились на выручку своих оставшихся товарищей...

Австрийский наблюдатель-разведчик заметил поднимавшиеся в гору русские цепи, не зная о том, что ночью именно ими позиции были оставлены, посчитал, что направлена подмога, ракетой дал сигнал тревоги. Увидав и в местечке суетившихся русских солдат, продублировал сигнал опасности. Австрийцы повернули назад. Говорят, что о бое двух русских солдат было доложено лично Брусилову. За этот бой Семенов получил своего первого «Георгия». Спустя некоторое время — второго! Ближе к концу войны он стал полным Георгиевским кавалером! Мне рассказывали, что в соответствии с Уставом царской армии полного Георгиевского кавалера при встрече первым приветствовал (отдавал честь), вне зависимости от звания, каждый военнослужащий. Так отдавалась дань мужеству человека. И если это было действительно так, почему бы и в нашей армии не восстановить тот хороший обычай?

Семенов получил отпуск. Прибыл в Оренбург, решил зайти в казармы, где некогда обучали его военным премудростям. По двору казармы навстречу шел его бывший ротный. Оба узнали друг друга. Поравнялись. Семенов хотел было пройти мимо, не отдав чести, но ротный наотмашь ударил его по лицу — настолько велика была ненависть к солдату.

— A-арестовать эту мразь! — рявкнул ротный. — Под арест его!

Приказ был выполнен. Семенов был посажен на гауптвахту. Вот тут-то и вышла одна заковыка! Посажен-то он был посажен, да вот выводить из гауптвахты полного Георгиевского кавалера полагалось под духовой оркестр, да еще при развернутом знамени полка. То был позор, но не для Георгиевского кавалера! За эту «оплошность» ротный был отправлен на фронт. Опасаясь солдатской расправы, он всегда ходил в сопровождении своеобразного эскорта — слева, справа, впереди и позади себя он обязательно ставил солдат. Но и это не помогло — он был убит в период затишья на Стрыйском шоссе близ Львова случайно залетевшим снарядом.

А в Оренбурге долгое время продавались папиросы «Семеновские» с портретом Георгиевского кавалера да почтовые карточки в магазине Шанина, что располагался в Гостином дворе по улице Гостинодворской. Историю эту рассказал мне бывший оружейных дел мастер, окончивший то ремесленное училище вместе с Семеновым и долгие годы работавший в учебных мастерских Оренбургского техникума железнодорожного транспорта. В годы Великой Отечественной он ремонтировал оружие эвакуированной в наш город Военно-Воздушной Академии.

(В связи с некоторыми обстоятельствами фамилия героя очерка автором изменена).