Легенды старого Оренбурга

Торговый дом Панкратова

Коль зашла речь о магазинах и торговых комплексах, в самую пору рассказать об одном известном в Оренбурге купце Панкратове. И в наши дни один из многоэтажных домов старожилы «домом Панкратова» величают. А где он, спросите вы. Тут же получите ответ, что стоит он на углу улицы Кирова и Матросского переулка. Но торговый дом Панкратова первоначально находился в другом месте — на Введенской (теперь улица 9-го января). Ныне в этом здании райотдел милиции Ленинского района разместился. Но то, о чем я хочу рассказать, произошло примерно году в 1966—1967... Пригласил меня Леонид Наумович Большаков, бывший тогда директором студии телевидения, и предложил мне снять кинофильм ко Дню советской милиции — кинорассказ о их работе. Вопрос о съемках с руководством УВД согласован.

— Ну, как? — спросил он меня.

Я дал согласие.

Леонид Наумович сказал, куда надо пойти, к кому обратиться. И вот я в приемной одного из заместителей начальника Областного управления внутренних дел. Небольшая комнатка, спиной к окну за пишущей машинкой сидит технический секретарь. Направо — дверь в кабинет Бориса Александровича Хмелева. Слева, у входной двери, угол занимает камин-голландка, сложенная из очень красивого, художественно выполненного изразца. Рядом с ней — дверь в кабинет Льва Александровича Короткова...

^{Дом купца Ф. П. Панкратова (райотдел милиции Ленинского района г.Оренбурга).}

Узнав, что я из студии телевидения, секретарша сказала: «Проходите, Борис Александрович вас ждет!»

Вошел, представился. Коротко рассказал о редакционном задании...

— В разработке у нас сейчас находится несколько интересных дел, — сказал он. — Но рекомендую взяться вот за это... — В общих чертах, сжато он охарактеризовал его. — Возьметесь? — спрашивает.

Я согласился. С милицией работать-то пришлось впервые!

— Сейчас дам команду нашим сотрудникам, чтоб в проведении съемок оказывали вам самую широкую помощь...

Много раз потом приходилось бывать в кабинете Хмелева. Не только при съемке этого фильма, но и при работе над фильмом «Дипломники», позднее показанного по телевидению. И каждый раз, как только я попадал в эту приемную — постоянно любовался красавцем камином! Заговорил как-то о нем с начальником оперативно-технического отдела полковником Желтовым.

— Об этом камине ходили тут разные слухи и легенды. Но, впрочем, слушай: как-то раз, стояли мы тут в приемной, совещание должно было быть. Стояли, «травили». Один из наших сотрудников начал рассказывать, что раньше этот дом принадлежал какому-то купцу, любившему «красиво» жить. Вот и построил он камин этот из штучного изразца, да и лепку на потолке, смотрите, какую отгрохал... Стоит, говорит, а сам рукой по камину хлопает. Хлопнул по одному месту, потом рядом хлопнул. Звук-то другой раздался, отличный от предыдущего, характерный для пустот. Враз замолчал, начал обстукивать по всей площади. Но глухой звук раздавался только в одном месте.

«Пустота», — смекнули собеседники. Сама собой мелькнула мысль — вдруг купец камин для устройства тайника использовал? Но тут всех пригласили войти в кабинет Короткова. Разговор о камине и там не затих.

— Да бросьте вы в пинкертонов играть! — бросил кто-то. — Обыкновенный дымоход, а у вас глаза на клады разгорелись!

Интерес к камину вспыхнул вновь после того, как один из сотрудников, вернувшихся из командировки в Москву, рассказал следующую легенду:

— Ребята! Знаете, что я слышал в первопрестольной? Елисеевский гастроном вы знаете? Тот, что на улице Горького?

Ну кто ж его не знал!

— Так вот, — продолжил он. — Говорят, что в Москву приезжал то ли сын, то ли еще какой-то наследник Елисеева. Обратился он там к кому-то с просьбой в магазине из тайника кое-что забрать. Тридцать процентов, говорит, ваше, остальное — нам! Не согласились. Решили, что найдут сами. Сколько искали — не знаю. Только ничего не нашли. Говорят наследнику, согласны, мол, на ваши условия! А тот в позу встал. Искали, говорит, сами, да не нашли ничего! Не по-джентльменски это. Теперь условия другие будут: пятнадцать процентов вам, остальное — наше! Крутились, крутились, да деваться некуда — согласились! Вошел посланец Елисеева в торговый зал и говорит: «Опустите-ка вот эту люстру!»

Так себе люстра. В центре краше висела. Но опустили. Подошел он к ней, отвернул гайку на каком-то там колпаке, снял латунную чашу сферовидной формы, а та-ам... Камешки-алмазы всякие сверкают. Даже пылью почти не покрылись!»

Рассказанная легенда решила исход дела!

— Вскрывайте! — разрешил Коротков. — Осторожно только, черти! Шоб вид испорчен не был!..

Пригласили опытного старика печника... Вскрыл он полость ту. Осторожно так...

А дальше историю эту рассказал мне Коротков:

— Подошел Желтов к вскрытой полости, фонариком посветил со словами: «Теперь криминалисты за дело взяться должны!» Глядит — а в полости сверточек какой-то лежит. Просунул руку туда, сверточек осторожно на себя потянул, а к нему бечева привязана. Вниз полости уходит... «Не иначе, как сюрприз для любопытных купец приготовил! Вот что, мужики! От греха подальше, выйдите все. Да с первого этажа, что под этой, из комнаты всех удалите! Быстренько только!» Вышли все. Я остался с Желтовым...

Потянул Владимир Иванович за бечевку — идет вроде бы свободно, но чувствуется, что на другом конце что-то прикреплено...

«Вот что», — говорю ему. — Давай печь дальше разбирать будем... Ну ее к черту, мало ли что случиться может...» — «Не-е! Пока нэ треба! Идет-то вроде свободно. Не упирается ни во что, натяжение равномерно при движении и вверх и вниз... Оп-па!» — и он вытянул еще один сверток. Подошел к столу. Расстелил газету. Развернули первый сверток — а там акции Русского государственного банка! Да на крупную сумму! Правда, в наши дни то были никому не нужные бумажки, свою ценность они еще в семнадцатом потеряли!

Развернули второй — а там бельгийский револьвер системы «Наган»! Промасленный весь. Новенький. Образца 1910 года с откидывающимся барабаном, позволяющим одновременно все гильзы экстрактировать, выбрасывать значит... А вот с камешками, извините — не повезло. Не было их там!

Может быть, в других частях дома следовало поискать? Потаенных мест в нем много! Одни подвалы чего стоят! Опять же поисковая техника у криминалистов совсем не та — совершеннее стала. Вдруг еще находки какие будут?

Ну, а киноролик?

Снял я его. Правда, не ко Дню советской милиции, а значительно позже. На съемку потратил более десяти месяцев. На конкурсе фильмов о милиции был он награжден дипломом и денежной премией.

Купец Панкратов в историю города не столько своим кладом вошел, сколь строительством серой многоэтажки, о которой уже упоминали. Но были и такие купцы, чьи имена гремели темными делами. Греметь гремели, да не всякий раз их потаенную работу доказать можно было. Вот и складывали о них легенды, да из уст в уста их передавали. А ты разберись, где там вымысел, а где и чистая правда была.

Итак, легенда первая.

После окончания института я получил направление на завод «Металлист». В те годы был там очень интересный человек, которого рабочие шутливо звали «Саня-Ваня» — Александр Иванович Щербаков, начальник планово-производственного отдела. Он не отсиживался в своем кабинете, часто бывал на рабочих местах, рабочих знал не только «в лицо», но и по имени-отчеству. За свою долгую и далеко не безоблачную жизнь многое ему пришлось увидеть и услышать. Рассказчиком был превосходным, сопровождал свое повествование присказкой: «Нет, ты чуешь?»

Наверное, именно он заронил в мою душу интерес к истории нашего края, критически относиться к трактовке событий и фактов в изложении «официальной» истории. Поставит перед тобой какой-нибудь вопрос, хитро улыбнется и неторопливой, слегка шаркающей походкой, чуть сутулясь, пойдет по своим служебным делам, закуривая на ходу очередную папироску. Ты же потом ходишь, ломаешь голову в поисках ответа и не находишь его...

Однажды после работы, когда я готовился к поездке на свой садово-огородный участок, «Саня-Ваня» подошел ко мне и, глядя через толстые стекла очков, спросил меня: «А знаешь ли ты, почему мост за Уралом, через который ты поедешь в свой сад, что перед железнодорожным переездом, именуется «Дюковым», также как и овраг?» Я, конечно, не знал.

^{Дом хивинца у Дюкова оврага, где, по преданиям, прятали полонянок перед их отправкой в Хиву.}

И он начал свой рассказ:

— Был когда-то в нашем городе такой купец — Дюков. Занимался он оптовой торговлей зерном, скотом, кожами и некоторыми другими товарами, пользовавшимися тогда спросом. Довольно неплохо знал он татарский, казахский языки, свободно изъяснялся с покупателем-нацменом на его родном языке. Умело пользовался этим, набивая или сбивая цену. В народе о Дюкове ходила недобрая слава — продавал он будто бы хивинцам русских девчат. Держал для этого верстах в четырех от города одного богатого киргиза-посредника. Его дом стоял над оврагом. Держал его так далеко от города потому, что знал о приказе, запрещающем оренбургской пограничной страже преследовать хивинцев на азиатской стороне далее четырех верст от берега Урала. Продаст «живой товар», а хивинцы ему за каждую один овраг баранов отмеряли. Вот за это народ прозвал овраг тот и мост «Дюковым»!

Так это было или нет — не знаю. С поличным купца никто не взял. Но знали точно, что в Хиве очень дорого ценятся русские пленники, особенно девчата. До губернаторов Оренбургского края доходили стоны и слезы осиротевших семей. Знали губернаторы лучше многих, сколько пленников и наложниц оказалось там, но решительных мер не принимали...

Первым, кто на это решился, был военный губернатор Оренбурга Василий Алексеевич Перовский. Стал он готовить поход на Хиву. Человеком он был гордым, возражений не терпел. Именно это, наверное, и подвело его.

Поручил он одному жулику-интенданту готовить для похода провиант, для солдат — обмундирование. Все заготовленное им оказалось плохого качества. Говорят, слухи о мерзавце до Перовского доходили, но он не верил им. Отказаться от похода на Хиву уже не мог. Судьба покарала гордого генерала — поход окончился неудачей! Весь караван верблюдов погиб. Назад вернулась только треть солдат, остальные погибли от холода, голода и болезней. Вошел тот поход в историю как первый хивинский...

Генерал-губернатору Николаю Андреевичу Крыжановскому повезло больше. В 1873 году он тщательно подготовил второй поход на Хиву и Бухару. Его войска шли с трех сторон. Наказной атаман Уральского войска генерал Веревкин вывел их к Аральскому морю, а от него солдаты благополучно прошли пески пустыни и взяли Хиву!

Рассказывали, будто бы хивинский хан сказал победителю, что русские войска ждали совсем с другой стороны. А по непроходимой дороге, которую местные жители прозвали «смерть человеку», только дурак мог решиться пройти. Много пленников тогда было освобождено!

Ну, а купец Дюков? Рассказывают, что, боясь ответственности за содеянное, постоянно в Оренбурге не жил, приезжал наездами...

Продолжение этой легенды я услышал лет двадцать спустя — наша экспедиция шла дорогами крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева. В каждом селе, встречаясь со старожилами, расспрашивали их, что они помнят о «преданиях старины глубокой»? В одном из сел один из стариков бросил такую фразу: «Эх! Жаль, что наша хивинка недавно умерла. Она многое могла бы вам рассказать!» Я вспомнил рассказ заводского «Сани-Вани» и спросил своего собеседника, почему он ту старуху «хивинкой» назвал?

— Понимаешь, мил-человек, в старину, задолго до революции, с той стороны Урала «хивинцы» часто совершали набеги на наши станицы, захватывая у русских не только скот, но и жен, дочерей... Как переправятся на ту сторону — ищи ветра в поле! Здорово заметать следы умели. Из хивинского плена обычно не возвращались...

Рассказчик достал пачку папирос, закурил и, прищурясь от дыма на один глаз, продолжил:

— Те, кому повезло вернуться на родину, рассказывали, что пленниц продавали в гаремы баям и ханам. А чтоб не сбежали оттуда — подрезали им кожу на пятках, зашивали туда хорошо прокипяченный конский волос. Ходить было можно, но понемногу. Убежать с таким «подарком» было невозможно. Натрешь — нога огнем горит! С нашей же «хивинкой» случилось вот что: купил ее какой-то молодой хивинский хан, каких в ту пору там много было. Приглянулась она ему так, что шакалом выл! Полюбил полонянку, да так, что своих прежних жен забывать стал. Охладел и к своей, некогда самой любимой! Та возненавидела русскую девчонку, да сделать ничего не могла — рядом постоянно при ней хромоногая старуха была, ханом приставленная... Но бабы — они народ хи-итрый! Что-нибудь да придумают! Нельзя силой от русской избавиться — значит, хитрость поможет! Сядет бывало у юрты, когда хана рядом нет, и начнет рассказывать всякое, не обращая внимания на старуху хромоножку. Да все страху на нашу девку нагоняет!..

— Когда-то наш властелин совсем молодой был. Во время охоты случилось с ним такое, о чем даже сейчас вспоминать страшно! Убил он дикую козу. Стал на коня ее взваливать. Глядь — Албасты рядом стоит! Волосы светлые, длинные, по ветру распушенные. Руками груди свои длинные держит. А они у нее такие, что за спину забросить можно! Потом на землю рядом с конем опустилась, а знаками показывает, чтоб хан «вошел» к ней. И не хочет властелин наш, да сделать с собой ничего не может — ноги сами к Албасты несут! Стал рядом опускаться на колени, а от нее такой запах пошел, что понял хан — встретился он с Сасык-Албасты, с вонючей женщиной, значит. Она завлечет мужчину к себе, а тот дорогу к дому забывает, из пустыни выбраться не может! И вспомнил властелин наш, если волосом Албасты завладеть или иглу ей в одежду воткнуть — враз станет женщиной послушной, путника от себя отпустит, да и дорогу к дому покажет. Стал хан знаками показывать, чтоб Сасык помогла убитую козу на коня поднять. Подошла к козе, наклонилась, а властелин наш схватил ее сзади за волосы, дернул — два выдернул! Сразу стала она женщиной покорной, и «вошел» к ней наш властелин, да волосы в это время из рук выпустил. Отбросила от себя Албасты нашего хозяина, а сама смеется, дико нашептывает что-то да приговаривает, чтоб хан наш обратную дорогу к дому забыл, да злого духа Аждахара — дракона многоголового вызывать начала: «О, Аждахар! Войди в дом к этому неверному нечестивцу, забери у него самую любимую жену его, чтоб знал, как в пустыне к честным женщинам приставать! Да пусть тебе регулярно подать самыми красивыми девушками платит! О, справедливая Гулиам! Где ж твои помощницы — Чильдухтарон? Покарать они должны этого пса-отступника... Да пусть у него во всех бурдюках вода высохнет! А с нею вместе и жены его пусть засохнут, да пусть...»

^{Дюков овраг в наши дни.}

Долго бы еще причитала Сасык да разные проклятья на голову властелина нашего накликала, но вспомнил хан — если иголку воткнешь в одежду ее — вновь станет она женщиной послушной, а мужчине помогать начнет! Выждал момент, когда Албасты спиной к нему повернулась, воткнул ей иголку в одежду. И стала Албасты сразу женщиной послушной, свои длинные груди из-за спины убрала, в одежды их спрятала, чтоб путников не смущали... И приказал ей хан впереди лошади идти да дорогу к дому показывать! А как взошли на холм, лошадь заржала. Понял властелин, что она дом родной почуяла. Стал оглядываться вокруг — юрту свою увидал вдалеке. Решил хан, что нельзя Сасык людям показывать, мало ли что случиться может! Повелел ей назад в пустыню вернуться. Так и бродит она где-то в пустыне совсем одна, путника одинокого ищет, да все найти не может! А наш хан и властелин мой до дома добрался...

Слушала, слушала хромоногая сторожиха тот рассказ, да и говорит:

— Зачем гостью Сасык-Албасты, женщиной вонючей, значит, пугаешь? Ты сама Сасык, ведьма вонючая!.. А ты, милая, не слушай ее. Со зла тебе о злом демоне Албасты она рассказала. Тебе нечего Албасты бояться. Сделай, как я скажу — как угаснет огонь в очаге, а зола остынет, собери ее всю, от юрты осторожно подальше отнеси, кучкой сложи, а в центр железный прут воткни! Ни один злой дух к тебе после этого не подойдет!!

Поняла обманщица, что хитрость ее не помогла, запугать полонянку не удалось — старуха хромоножка той помогла. Решила сделать по-другому — подругой лучшей полонянке стать! Вот тогда она ей поверит! А избавиться от нее где-нибудь в пустыне можно будет. Главное, чтоб на нее и подумать никто не смог. И стала она с той поры вокруг полонянки нашей крутиться, все желания ее угадывать да исполнять. Даже старуха сторожиха успокоилась... Долго думала Азима — так звали самую любимую жену бая, — как дело сделать и самой не попасться? Поехала однажды на дальнее пастбище, а в голове только одно — как от русской девчонки избавиться? Верблюд шагал неторопливо... И вдруг Азима невдалеке от дороги заметила, что кости человеческие белеют! Остановилась. И вот тут-то ей пришла одна мысль... Подошла к костям, кошмой их прикрыла, песком засыпала, чтоб их больше никто не увидал!

Меж тем бай любви русской девчонки домогаться стал. Полонянка ему дала понять, чтоб не торопился бы сам, да и ее не торопил. Нужно время ей ко всему привыкнуть, приглядеться, освоиться, а там и любовь, возможно, придет. Вот тогда будет совсем другое дело! Оба будут довольны! Не зря говорят, что любовь слепа — поверил ей бай. Те знаки внимания, которыми одаривал он полонянку, сильно пришлись не по вкусу бывшим женам. Стали они бояться, что вот-вот русская станет самой любимой женой их владыки, что будет командовать и помыкать ими, как это делает всегда любимая жена! Кипела ненавистью и Азима, еще совсем недавно ласкавшая ноги своего властелина, угадывавшая все его желания, с презрением относившаяся к остальным. И вдруг для нее все кончилось! Кипела, но вида не показывала — боялась гнева хана. Одно знала — надо сделать так, чтоб русская сама сбежала. Да сбежала бы так, чтоб не поймали ее ханские стражники. Поймают, вернут, вдруг хан от нее не откажется? Для нее, для Азимы, тогда все останется по-прежнему... Долго думала, как свою задумку привести в действие. И придумала! На то она и баба! С некоторых пор Азиму стали постоянно видеть с русской. Глянь со стороны — две подруги не разлей вода! Хромоногая старуха — и та привыкла их видеть вместе. Стала Азима учить русскую обрабатывать верблюжью шерсть, чесать баранью. Сядут, бывало, вместе, Азима показывает что и как делать надо, а старуха рядом сидит, пару раз клюнет носом и заснет, сладко посапывая во сне... В это время и договорились, что русской бежать надо, что Азима поможет волос из пяток извлечь, коня даст, расскажет, как по звездам дорогу к дому найти! Как следы заметать да в барханах прятаться, избегать ханских засад, как воду в пустыне экономить. Все старалась сделать она — лишь бы русская согласилась. Вот тогда бай снова ее будет!

Однажды послали их на отдаленное пастбище кобылиц доить да бурдюки кумысом наполнять. Вот там и извлекла Азима конский волос из пяток полонянки. Чем-то смазала их, чтоб кожа быстрей срослась. Когда назад возвращались, Азима показала, как с помощью веревки да верблюжьей колючки следы в степи заметать, как прятаться в барханах, чтоб со стороны видно не было. Вернулись. Прошло несколько дней. Азима напросилась на работу, за которой постоянно следил хан...

^{Юрта хивинцев.}

Когда сбежала русская — не заметил никто. Хватились, а ее и след простыл! Послали погоню, но та вернулась ни с чем! Азима постоянно твердила своему владыке, чтоб еще одну погоню послал. Но и та вернулась ни с чем. Не может русская через пески пройти — твердила хану Азима. Посылай еще одну. Послал хан третью...

Та вернулась на седьмой день, вытряхнула из кошмы у ног бая обглоданные человеческие кости. На одной белел браслет беглянки...

О том, как готовился побег, как Азима в песках человеческие кости спрятала, как браслет на кость руки одевали, как ночами шла и как любовь к отчему дому дорогу показывала и привела ее назад, долгие годы бабушка-«хивинка» своим внукам рассказывала. Рассказы эти любили односельчане слушать...

^{Хивинский караван верблюдов в предместьях Оренбурга.}

По дороге к нашей следующей остановке я вспомнил рассказ заводского «Сани-Вани» и поразившее меня его неожиданное продолжение.

«Дюков» мост в наши дни не существует, как и та дорога, по которой на мотоцикле я ездил на садовый участок. По этому месту прошла широкая автострада, в наши дни ставшая узкой и тесной для проходящего непрерывным потоком автотранспорта. На ней даже табличку повесили: «Дорога с максимально интенсивным движением». У поворота, к теперь уже закрытому железнодорожному переезду, автозаправочную станцию поставили. Слева от шоссе, после того как под путепровод на Илек поднырнешь, можно еще увидеть остатки «Дюкова оврага».

Дома киргиза-посредника тут больше нет. Его снесли. Да и не нужен он стал. Девчат сейчас больше не воруют, в неволю не продают, да и баранина в наши дни сильно подорожала!

Уж если мы повели счет легендам, самое время будет объявить о начале второй легенды, памятуя о том, что Бог троицу любит!

В пятидесятых годах ректором Оренбургского педагогического института был Архип Кузьмич Бочагов, человек эрудированный, много повидавший на своем веку, которому было что рассказать своему собеседнику. Уйдя на заслуженный отдых, возглавил областное отделение Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры. Но для меня он был интересен тем, что в 1925 году ему довелось стать председателем комиссии ликвидкома. Что это была за комиссия?

Как известно, Оренбург до 1925 года был столицей Казахстана. Здесь размещался КирЦИК, как в те годы называлось его правительство. В 1925 году КирЦИК принял решение переехать в город Перовск (ныне Кзыл-Орда). Необходимо было разделить имущество, музейные ценности и многое другое, что некогда на правах совместной собственности принадлежало Оренбургскому губисполкому и КирЦИК. Для «дележа» и была создана эта комиссия.

Многие годы я руководил областным молодежным поисковым клубом. Следопытские дела забросили нас в город Алма-Ата, где по рассказам старожилов хранилось большое количество стеклянных негативов, вывезенных из Оренбурга и относящихся к его истории. Вернувшись из этой поездки, при одной из встреч с Бочаговым, стал рассказывать о проделанной работе, о встречах с нашими земляками, ныне проживающими там, о республиканском краеведческом музее, разместившем свои экспонаты в стенах бывшего православного собора, о его директоре Саре Йесовой, показавшей нам один из ценнейших экспонатов музея — клинок из булатной стали.

Своих собеседников Архип Кузьмич умел слушать, никогда их не перебивал. А тут не выдержал:

— Минутку! — сказал он, подняв правую руку ладонью вперед, как бы останавливая меня, и, несколько наклонив голову вбок, спросил: — Вам показывали клинок? Попробуйте описать его подробнее! Сможете?

— Первое, что поразило меня — он был необычайно острым. Директор музея подбросила вверх шелковый лоскуток и в воздухе этим клинком разрезала его. На клинке переливались какие-то голубоватые волны-узоры. Как они были нанесены — непонятно. Ближе к рукоятке — надпись, выполненная арабской «вязью», рукоятка бело-желтого цвета, словно выточена из слоновой кости. В нескольких местах обрамлена рубинами, примерно по полсантиметра в диаметре каждый...

— Узнаю! Узнаю! — с волнением воскликнул Архип Кузьмич. — Этот кинжал был у нас в Оренбурге! Передали мы его в двадцать пятом в Казахстан. Против его передачи решительно возражал Закурдаев, бывший в те годы директором нашего музея. Он ссылался на то, что этот клинок из коллекции холодного оружия, некогда принадлежавший юнкерскому училищу. Но позиция губкома и губисполкома была непреклонной — все лучшее передать молодой, зарождающейся Киргизской республике, как в те годы называли Казахстан. И негативный фонд, которым вы так упорно интересуетесь, делали так: коробку — нам, три — в Казахстан! Вот почему этих негативов там более пяти тысяч, а у нас в музее — полторы-две!

Было видно, что мой собеседник сильно взволнован. Ладонью руки он пару раз провел по изрядной лысине и начал свой рассказ:

— Я слышал, что с этим кинжалом связана одна прелюбопытнейшая легенда, похожая на правду. Чем черт не шутит! Может быть, эти события в те годы могли иметь место в жизни! Она, жизнь-то, штука сложная! Порой такое случалось!.. Так вот: жил-был в Хивинском ханстве какой-то хан. В своем гареме имел пятьдесят две жены. Пятьдесят третьей купил русскую девушку красоты необычайной! Приставил к ней евнуха-толстяка да повелел смотреть за ней так, чтоб и муха не села! Наложницы стали готовить девушку, омывали ее, натирали какими-то восточными, долго благоухавшими мазями. То был целый ритуал, продолжавшийся часа два — каждая часть тела натиралась по-своему... Впрочем, я его недостаточно хорошо знаю. Так, слышал кое-что о нем... И что ни делал хан, чтоб русская его полюбила, но ничего не помогало. Не могла девушка забыть родителей своих, да перед глазами постоянно стояли отчий дом, необъятные оренбургские степи. Тоска по родине оказалась сильнее! Знала, что бежать отсюда невозможно. Поймают беглянку, привяжут к двум лошадям — разорвут на части. Такое видеть ей однажды пришлось. Но на побег решилась. Ушла она от хана!

Рассвирипел хан, когда доложили ему о побеге русской девушки! Самолично зарубил он толстяка-евнуха. Позвал своих стражников, подошел к ковру, увешанному саблями и клинками, снял один из них, усыпанный драгоценными камнями и повелел:

— Даю его вам, чтоб честь мою, этой неверной поруганную, вы восстановили! Этот клинок пришел к нам из тьмы веков. Он всегда охранял честь его владельца. Поймаете беглянку — им срубите ей голову!

Долго ханские сатрапы не могли напасть на след русской беглянки, но твердо знали, что путь ее будет лежать к отчему дому, в Оренбург. Меж тем она шла караванной тропой, чуть что — пряталась, заметая свой след в барханах. Долго ли она шла — не знаю, но тут случилось самое страшное — кончилась вода... Однажды показалось ей, что вдали переливается целое море воды, по берегам большие зеленые деревья, дающие живительную тень. Вот только почему-то волны поднимались к небу. Поняла, что это мираж, часто сопровождавший путников в пустыне... Первое, что увидела она, когда очнулась — наклоненное над ней лицо молодого хивинца, тонкой струйкой вливавшего в рот воду. Судорожно глотая ее, она буквально вцепилась в бурдюк. Но хивинец знаками ей показал, что сразу много пить нельзя! Когда беглянка окончательно пришла в себя, хивинец усадил ее на спину верблюда и они тронулись в путь. На счастье, в караване оказался человек, немного понимавший по-русски. Он-то и рассказал, что их караван направляется к оренбургскому Меновому двору с товарами. Она доверилась караванщикам, рассказала о своей судьбе, о побеге из ханского гарема.

— Это очень плохо, сказал караван-баши. — Найдут тебя у нас — всех на куски изрубят!... Но мы что-нибудь для тебя придумаем...

Решили караванщики на беглянку надеть паранджу. По законам Шариата поднять паранджу с лица чужой женщины постороннему мужчине было нельзя — то было кровным оскорблением хозяину дома! Этим-то обычаем и решили воспользоваться. Но предупредили, что при посторонних ни в коем случае нельзя ей поднимать чачван — густую черную сетку из конского волоса, закрывавшую лицо. Дальше беглянка продолжала путь в парандже... В один из дней их настигла ханская стража. Схватили караван-баши, отвели в сторону, за бархан. Долго говорили с ним, но отпустили. Караван прошел своим путем. За дни, проведенные в караване, успела девушка подружиться с молодым хивинцем, в трагическую для нее минуту давшего живительную влагу. Они стали понимать друг друга, часто говорили между собой. В обычаях хивинцев многое ей было непонятно. Ну, например, зачем им иметь помногу жен? Хивинец объяснял как мог:

— Вот спрашиваешь, почему у нас, правоверных, много жен? Много бывает не у всех. За каждую надо большой калым платить. Долго работать надо бедняку, чтобы собрать его... Но великий Аллах, да будет славным имя его, повелел нам иметь не менее трех жен. Я человек неграмотный, читать не умею. Но аксакалы говорили нам, что так надо еще и потому, что мы ведем кочевой образ жизни, гоним отары овец или табуны лошадей от пастбища к пастбищу. И если будет только одна жена, что он будет делать, когда жена «понесет»? В это время Коран объявляет женщину нечистой. Правоверный мусульманин «войти» к ней не может. Что делать? Кругом степи да горы. Родит жена. И опять она целый год остается «нечистой». И снова мужчина «войти» к ней не может. Говорили мне, что закон так повелевает для того, чтобы женщина окрепла после родов. Кочевая жизнь трудна. Жене приходится работать так же, как и мужчине. Вот поэтому должна быть вторая жена. Она «понесет» — есть третья. С третьей случится то же — первая совершит омовение и к жизни будет пригодна... Так это или нет — не знаю... Так мне рассказывали те, кто читать умеет, кто законы шариата знает... Мне вот тоже жену надо, да на калым я еще не заработал... Вот разве только...

И караванщик замолчал. Что он имел в виду — девушка так никогда и не узнала... А вскоре кончились изнурявшие своим знойным дыханием барханы. Верблюжью колючку сменили бескрайние ковыльные степи. Все ближе был отчий дом. Однажды караван стал подниматься на какую-то гору. Караванщики несколько раз произнесли: «Су-лак! Су-лак!» С нее-то беглянка увидела Меновой двор, издали похожий на большой квадрат, брошенный в ковыльной степи, к которому со всех сторон вели ниточки троп.

А за ним виднелся Оренбург!

^{Главный вход в Меновой двор.}

Стало вечереть, когда караван через Азиатские ворота втянулся внутрь Менового двора. За голыми стенами снаружи девушка увидела ряды дверей лавок, выходившие внутрь Менового двора. И как ни рвалась она к отцу, в отчий дом, караванщики не пустили беглянку домой — за долгий путь привыкли к ней. Жаль было расставаться, да и на ночь глядя отпускать ее было не совсем безопасно... «Завтра, — сказал караван-баши, — мы доведем тебя до дома. В обиду никому не дадим! А сейчас Ак-ку, что по-русски означало Белый лебедь, дойди-ка до колодца, принеси воды!»

Близость дома и пьянящий воздух свободы усыпил осторожность девушки и прежнюю осмотрительность караванщиков — она сняла так надоевшую ей паранджу и пошла к колодцу. Вот тут-то и увидал ее ханский сатрап!

Подскочил он к ней, сзади схватил за волосы, откинул ей голову назад и полоснул по горлу ножом... Нечеловеческий, внезапно прервавшийся крик разорвал вечернюю тишину у колодца...

Но уйти с Менового двора он не смог — был пойман молодым караванщиком, обезоружен и передан в руки русской охране, чтоб никто не мог подумать, что караванщики были заодно с убийцей. Рассказал ханский стражник коменданту Менового двора все, что знал об этой девушке, о приказе хана, о врученном ему кинжале... Мужеством погибшей красавицы комендант был поражен! Даже у толмача-переводчика на глазах стояли слезы...

Приказал комендант по углам Менового двора, на стенах его, поставить пушки, да чтоб были они постоянно заряжены картечью, дабы были бы они готовы в любую минуту немедленную помощь оказать. Доложил об этом случае генерал-губернатору. Тот приказал на Меновом дворе православную церковь возвести, в которой священники за упокой души безвинно убиенной молиться должны были. А над колодцем, возле которого была убита беглянка, шатровый купол возвести. И прозвал народ колодец тот «На крови».

^{Колодец «На крови» и мусульманская мечеть на Меновом дворе.}

Оставшиеся в живых ханские стражники вернулись домой, доложили хану о виденном, о слышанном. Рассказали, что русские в честь беглянки церковь возводят!

— Ах, так! — воскликнул хан. И повелел через подставных лиц там же мусульманскую мечеть возвести, как напоминание о том, что ждет любую беглянку. Мешок золота дал на это!

Кинжал же, отобранный у убийцы, комендант передал генерал-губернатору. Тот, будто бы, за какие-то заслуги купцу какому-то вручил. А местный купец-миллионер Хусаинов выкупил его и на вечное хранение Оренбургскому музею подарил.

Бочагов закончил свой рассказ. Несколько минут мы сидели молча. Перед глазами стоял образ красавицы беглянки, колодец «На крови» и его шатровый купол. А перед мужеством простой русской девушки хотелось склонить голову! Такова была легенда.

^{Сырьевой ряд и православная церковь на Меновом дворе.}

На самом деле Меновой двор был сооружен в четырех верстах от города для летней торговли. Царское правительство было заинтересовано завязать тесные торговые отношения с Хивой и Бухарой, одним словом — с Востоком. Но в город-крепость пускать их, видимо, не решались. Не последнюю роль, наверное, сыграло и другое соображение: «хивинцы», как их в те годы называли, занимались главным образом скотоводством. Для меновой торговли скот у них был основным товаром, а он нуждался в пастбищах и воде. Хивинские купцы, кроме скота, предлагали кожи, мясо, нередко драгоценные камни, золото, восточное холодное оружие. Генерал-губернатор Оренбурга граф В. А. Перовский, например, имел богатую коллекцию. Строительство Менового двора было закончено примерно в шестидесятых годах XVIII века. Он представлял собой правильный квадрат с высокими каменными стенами, которые одновременно являлись задними стенами лавок, лицевой стороной выходившими только внутрь Менового двора. Внутри был возведен еще один «квадрат» — меньшего размера — Азиатский двор. В легенде точно подмечено наличие православной церкви, мусульманской мечети, колодца. Одно время по углам Менового двора действительно стояли пушки. В него вело двое ворот: Европейские — обращенные в сторону города, и Азиатские — обращенные на Восток. Многолюдным был Меновой двор, был богат и товарами. Но с постройкой железной дороги Самара—Оренбург—Ташкент как торговый центр свое значение потерял. В годы первой мировой войны здесь был разбит лагерь австрийских военнопленных. В тридцатые годы, уже в советское время, Меновой двор был вообще снесен. В наши дни на этой территории появились жилые и хозяйственные постройки. О Меновом дворе сейчас нам напоминает лишь название железнодорожной станции.

Так наш город потерял еще одно памятное место, некогда связывавшее его не только с историей, но и с Востоком, место, придававшее городу «восточный» колорит.

Потерянного не восстановить! А жаль!

Мы рассказали две легенды о русских невольницах в хивинском ханстве. Возникает законный вопрос — могло ли быть такое? Правда это или вымысел досужего рассказчика? Если правда, то как захватывали и продавали «хивинцы» в неволю русских женщин и девчат? Да и только ли их? Листая подшивки старых газет, знакомясь с архивными документами, порой находишь весьма интересные сведения, проливающие свет на поставленные вопросы. Например, вот такие.