Лермонтов в Москве. Эссе

Глава V
В МОСКВЕ. АВТОР «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Не прошло и трех лет, как Лермонтов проезжал через Москву, возвращаясь из ссылки за стихи «Смерть Поэта», и теперь он ехал в ссылку снова. Поводом на этот раз послужила его дуэль с сыном французского посла молодым де Барантом, происшедшая 18 февраля 1840 года. Но причина лежала глубже. Новая ссылка была звеном в цепи событий, начавшихся стихами «Смерть Поэта». Лермонтову не простили его смелого вызова, брошенного придворным кругам, и он получил в наследие не только славу Пушкина и дружбу его друзей, но и вражду его врагов.

Зимой 1839/1840 года обстановка в Европе была напряженной. В центре внимания дипломатов стояло англо-французское соперничество на Ближнем Востоке и стремление племянника Наполеона Луи Бонапарта завладеть французским престолом. Вмешательство Николая I в англо-французские дела, его стремление поссорить Англию с Францией, а также слух о его сочувствии бонапартистскому перевороту - все это осложняло отношения русских с французами. У французов было обострено чувство чести, и во французском посольстве существовало настороженное отношение к суждениям русских о французах. В такой атмосфере был кем-то пущен слух, что в стихах русского поэта, написанных два года назад, оскорблен не один Дантес, но вся французская нация. Это вызвало волнение в посольстве. Недоразумение быстро рассеялось. Существовало немало списков неопубликованного стихотворения Лермонтова, и по ним легко было убедиться, что это ложь. Но сплетни продолжали ползти. В данной обстановке легко было создать столкновение на почве оскорбления национальной чести, что и послужило поводом к дуэли Лермонтова с Барантом, хотя в сплетне была замешана и женщина. Мы не знаем, какие слова Лермонтова, переданные молодому Баранту, показались ему оскорбительными, но они не могли в какой-то мере не отразить отношения к нему нашего поэта. В сыне французского посла он видел такого же заносчивого иностранца, каким был Дантес. Барант сказал, что в своем отечестве он знал бы, как кончить дело… «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно», - отвечал ему поэт. Лермонтов выступал заступником русской чести, и в обществе ждали, что все кончится для него благополучно. Но в дело вмешался Бенкендорф. Из светской дуэли было создано дело.

С момента возвращения Лермонтова из ссылки отношение к нему шефа жандармов резко изменилось. Весной 1838 года Бенкендорф, в угоду Арсеньевой, просил царя окончательно простить Лермонтова и перевести снова в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе под Петербургом, очевидно рассчитывая, что легкомысленный офицер, наказанный за стихотворение, теперь загладит свой проступок.

Шеф жандармов хорошо понимал общественную роль писателей и еще в 1827 году писал, что «этот класс общества имеет заметное влияние на общественное мнение». Недаром установил он строгий надзор за Пушкиным, а теперь Лермонтов попал в поле его зрения. В стране было не спокойно. В течение лета пожары опустошили города и села двенадцати центральных губерний. В связи с пожарами прокатилась волна крестьянских восстаний и отмечалось «необычайное смятение и буйство народа», как писал Бенкендорф в своем годовом отчете Николаю I. Внимание Третьего отделения к литературе стало особенно пристальным.

«Под железным кулаком Николая I мысль сделалась дерзка и неустрашима», - писал впоследствии Герцен. Раньше всего она стала такой в творчестве Лермонтова. С начала сотрудничества поэта в журнале «Отечественные записки» (журнал начал выходить с января 1839 года) там были опубликованы три его повести: «Бэла», «Фаталист», «Тамань», а стихи печатались из номера в номер. Полная страстной непримиримости, поэзия Лермонтова ярко выделялась на фоне пустых и вялых стихов, которыми были полны журналы тех лет. После смерти Пушкина Гоголь замолк. Русская поэзия переживала кризис.

Все в небеса неслись душою,

Взывали, с тайною мольбою,

К N. N. неведомой красе,

И страшно надоели все, -

писал Лермонтов в 1840 году. («Журналист, читатель и писатель».)

За стихотворение «Смерть Поэта» Лермонтов был сослан со стихотворения «Поэт» начинал по возвращении из ссылки. Оно было напечатано одним из первых в «Отечественных записках». Голос поэта Лермонтов сравнил с вечевым колоколом и, вслед за Пушкиным, назвал поэта «пророком»:

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?

Иль никогда, на голос мщенья.

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок.

Покрытый ржавчиной презренья?

13 апреля 1840 года был опубликован приказ о том, что лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов переводится тем же чином в Тенгинский полк. Это был пехотный полк, куда часто ссылали штрафных и вольнодумцев. Там служили декабристы и мятежные поляки. Полк находился в то время на правом фланге кавказской войны, стоял на линии береговых черноморских укреплений. Укрепления разбросаны на громадном расстоянии друг от друга. Каждый форт зажат между морем и неприступными горами. Построенные наскоро из материала, который был под рукой, они быстро разрушались от дождя и ветра. «Дивишься, - говорили современники, - как бурные волны не залили их, как буйные ветры не сбросили в море». Провиант доставлялся два раза в год. Зимой море у берегов так бурно, что всякая связь с миром прекращалась на долгие месяцы. Летом томили зной и жажда, недостаток пресной воды. Болота в устьях рек служили источником жесточайшей малярии, дизентерии и других болезней, от которых во множестве умирали люди [13].

Горцы постоянно угрожали военному населению черноморских фортов. Они незаметно подползали к самым укреплениям. Их выстрелы настигали проходящих по крепости солдат. В некоторых фортах Тенгинского полка в 1839 году смертность достигла пятидесяти процентов.

Весной 1840 года, перед самой ссылкой Лермонтова, горцы организованно двинулись на черноморские укрепления: 7-го февраля ими был уничтожен гарнизон форта Лазарева, 29-го - погиб гарнизон укрепления Вельяминовского. В ночь на 22 марта укрепление Михайловское было героически взорвано русским солдатом и превратилось в общую могилу горцев и русских. В момент ссылки Лермонтова Тенгинский полк готовился к опаснейшей экспедиции против горцев, из которой большая часть полка не вернулась. Подписав 13 апреля приказ о переводе Лермонтова в Тенгинский полк, Николай I на обложке собственноручно начертал: «Исполнить сегодня же». Он освободил поэта от предварительного трехмесячного заключения на гауптвахте, которое могло помешать ему попасть в эту экспедицию, и притом лицемерно заявил, что «переводом в Тенгинский полк желает ограничить наказание». Прочитав «Героя нашего времени», писал в частном письме императрице 12 июня 1840 года: «…Жалкая книга, показывающая большую испорченность автора… Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит свою голову, если это возможно…»

Москва встретила Лермонтова тепло и радушно. Со дня на день ждали, что в «Московских ведомостях» появится объявление о продаже его первой книги, которая в Петербурге уже продавалась. Москвичи прочли в «Отечественных записках» повести «Бэла», «Фаталист», «Тамань», теперь превратившиеся в главы книги, отчего интерес к этой книге еще более возрастал. Теперь это был роман, новое художественное целое, с новым сюжетом, с новым интригующим заглавием - «Герой нашего времени». Отдельные черты этого «героя» уже намечались в повестях, но порой казались противоречивы. Каким же представлял себе автор современного героя?

Приезд Лермонтова совпал с присутствием в Москве Гоголя, который долгое время жил за границей. Он увез с собой любовь к родине и замысел «Мертвых душ». Под прекрасным небом Италии Гоголь чувствовал себя «непреодолимой цепью прикованным» к родной стране: «Теперь передо мной чужбина, вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, одна только Русь».

И вот Гоголь вернулся. Он приехал осенью 1839 года вместе с Погодиным и остановился у него на Девичьем поле. Жил у Погодина отшельником. Иногда заходил в кабинет к хозяину. Громадный кабинет историка был завален старинными книгами, рукописями, каменными глыбами с непонятными полустертыми надписями на разных языках. Если являлся кто-нибудь посторонний, Гоголь свертывался, как улитка, и упорно молчал. Его раздражало праздное любопытство. Это любопытство было особенно возбуждено неоднократным чтением «Мертвых душ». Читал - и все герои оживали…

Н. В. Гоголь.

Портрет работы художника Ф. Моллера. 1840.

9 мая николин день - именины Гоголя. Узнав о приезде Лермонтова, Гоголь пожелал его видеть и говорить с поэтом, с такой силой выразившим скорбь России о Пушкине и его собственную скорбь. Он пригласил молодого поэта на именины. Здесь перед Лермонтовым развернулась картина образованного общества Москвы рубежа 30 - 40-х годов. И он сам предстал на суд ее элиты.

Лермонтов познакомился с новой московской профессурой. Значение Московского университета, как научного и культурного центра, сильно возросло с тех пор, как его оставил поэт. С 1835 года начали возвращаться из-за границы молодые ученые, посланные туда для окончания образования. Они привезли с собой веру в науку и в человека. Эти молодые профессора не просто излагали факты, но преподносили с кафедры новые истины. В Германии многие из них слушали Гегеля и его учеников. Это был тот период, когда наука перестала считать себя противоположностью жизни. Ученик Гегеля профессор Ганс, читавший в Берлине философию права, приходил на лекции не с древним фолиантом, а с последним номером парижского или лондонского журнала.

Среди новой профессуры выделялся своей одаренностью знаток Гегеля, специалист по древней истории Крюков. На его лекциях перед студентами открывался мир, полный величия и героизма. Крюков был предшественником по кафедре истории знаменитого профессора Грановского, только осенью 1839 года вернувшегося из Германии. Перед самым приездом Лермонтова он закончил свой первый курс в Московском университете и прочитал цикл публичных лекций. О нем заговорила вся просвещенная Москва.

На именинах Гоголя Лермонтов впервые столкнулся с формировавшимся на рубеже тридцатых - сороковых годов славянофильством. Основоположниками славянофильства были Хомяков и Иван Киреевский. «Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей философия, - писал Грановский своему другу Станкевичу. - Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром… вся мудрость человеческая изложена в творениях святых отцов… Их нужно только изучать: дополнять нечего: все сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит все эти вещи в прозе; Хомяков в стихах. Досадно то, что они портят студентов: вокруг них собирается много хорошей молодежи и впитывает эти «прекрасные» идеи». Мировоззрение славянофилов часто было противоречивым. Хомяков и Иван Киреевский увлекали молодежь речами о народе и его «жизненной силе». Не могла не вызывать сочувствия их вера в исключительную историческую миссию России. Привлекали они и своим резко отрицательным отношением к бюрократическому режиму Николая I.

Лермонтов ехал на именины Гоголя в приподнятом настроении. Накануне, в самый день его приезда, появилось наконец объявление о продаже «Героя нашего времени». Еще издали увидел стеклянный купол погодинского дома, возвышавшегося над зеленью садов. Под этим куполом в антресолях жил Гоголь.

Миновав длинную анфиладу парадных комнат, Лермонтов вышел на террасу. На лужайке, перед домом, в нарядном голубом фраке, слегка склонив голову набок, стоял Гоголь в толпе гостей.

Погодин, лекции которого Лермонтов когда-то с интересом слушал в университете, представил его. Поэт преподнес Гоголю свой роман. Книга была издана на веленевой бумаге, в красивой цветной обложке. Многие уже прочли объявление в «Московских ведомостях», но купить еще не успели, и книга, привезенная Лермонтовым, обратила на себя общее внимание. Но еще больший интерес вызвал сам автор. Все спешили с ним познакомиться, расспрашивали, выражали сочувствие, приглашали.

Дом Погодина на Девичьем поле (ул. Погодинская).

Дом не сохранился. Реконструкция Б. Земенкова

Ссылка увеличивала симпатию к поэту.

Общество было незнакомое, и Лермонтов обрадовался, увидев среди гостей Юрия Самарина. Он познакомился с ним в прошлый приезд в доме родственников Самарина - Оболенских, родителей будущей жены Алексея Лопухина, друга Лермонтова. Моральная чистота, тонкий аналитический ум, кипучая энергия - эти черты привлекли тогда Лермонтова к девятнадцатилетнему студенту. Теперь Самарин чувствовал себя стесненным в обществе старших по возрасту людей и также был рад молодому поэту, пленившему его при первой встрече простотой обращения и детской откровенностью. Он познакомил Лермонтова со своим другом, поэтом, Константином Аксаковым. Богатырского сложения, неуклюжий, он говорил слегка нараспев, и в его маленьких глазках светилось одновременно добродушие и упорство.

Дом А. С. Хомякова на Собачьей площадке.

Дом не сохранился. Фотография.

Константин Аксаков принадлежал к патриархальной московской семье. Дом Аксаковых на Смоленской площади был типичным «дворянским гнездом». Аксаковы отличались чисто русским московским радушием, хлебосольством, и их дом всегда был полон гостей. Все члены семьи были поклонниками таланта Гоголя. Не раз читал он у них «Мертвых душ». Сергей Тимофеевич Аксаков не смог по болезни приехать на именины. На этом торжестве присутствовал его сын, любимец Гоголя, Константин, а по его просьбе был приглашен Самарин. Хомяков был также среди гостей. Маленький, сгорбленный, с длинными всклокоченными волосами, разносторонне образованный человек - публицист, историк, философ, математик, поэт и художник. Крупный землевладелец, знаток сельского хозяйства, противник крепостного права, он летом объезжал свои деревни, а зиму проводил в Москве и был хорошо известен в московских салонах, как блестящий собеседник и спорщик. В его доме на Собачьей площадке рядом с кабинетом была небольшая узкая комната с двумя диванами вдоль стен и столом между ними, которая называлась «говорильня».

Гости все прибывали. Приехал гимназический товарищ Гоголя юрист Редкий. Он слушал в Берлине ученика Гегеля профессора Ганса, и, по мнению многих, его собственные лекции были основательнее лекций немецкого профессора. Среди гостей был исполнитель Городничего в «Ревизоре» Щепкин, поэт Баратынский, историк литературы и критик, представитель официального направления в науке, Шевырев, старый друг Погодина.

П. Я. Чаадаев. Гравюра Стейфенда.

Когда почти все были в сборе, вошел, величественно и холодно кланяясь, Чаадаев. Знакомство с ним могло компрометировать, и, несмотря на это, в его скромном кабинете на Басманной, по понедельникам, можно было встретить и московских «тузов», и важных генералов, и московских дам, приезжавших лично приглашать Чаадаева на вечера в свои салоны. В этом уважении к «сумасшедшему ротмистру» сказывалось московское фрондерство.

А. И. Тургенев. Литография Энгельмана. 1830.

Рядом с Чаадаевым Лермонтов увидел высокую мужественную фигуру видного деятеля декабристского движения Михаила Федоровича Орлова, жившего в Москве под тайным надзором. Этих двух представителей поколения декабристов Герцен назвал «библейскими старцами».

Последним приехал Александр Иванович Тургенев. Его жизнь тесно связана с Пушкиным. Двенадцатилетнего мальчика отвез он в Царскосельский лицей и провожал прах великого русского поэта для погребения в Святогорский монастырь.

Теперь взял под свое покровительство Лермонтова.

Острый интерес ко всем проявлениям человеческого ума - отличительная черта Александра Ивановича. Он жадно впитывал все впечатления бытия и отличался независимостью суждений.

М. Ф. Орлов.

Портрет работы художника А. Ризнера. 1815.

По окончании Геттингенского университета вернулся в Россию и сделал блестящую карьеру. Но в 1825 году был отрешен от всех должностей и весной уехал в чужие края, куда только что перед тем был вынужден уехать его брат декабрист Николай, о котором он потом, после восстания, всю жизнь заботился. За границей А. И. Тургенев посещал музеи, библиотеки, архивы, разыскивая новые материалы по русской истории. Проводил жизнь между Парижем, Лондоном, Римом и Москвой. В России его друзьями были Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский, Козлов… За границей он встречался с Шатобрианом, Мериме, Стендалем, Саути, Вальтером Скоттом… Живя в Париже, ехал завтракать к мадам Рекамье, оттуда заезжал на заседание палаты, обедал у Тьера или Гизо, вечер проводил на балу в посольстве, а вернувшись домой, писал на родину. Его письма знакомили русских с интеллектуальной жизнью Западной Европы. Печатались в журналах. Пушкин создал для них в «Современнике» особый раздел «Хроника русского».

Обеденный стол на именинах Гоголя был накрыт в липовой аллее. Пробиваясь сквозь зелень деревьев, солнечные лучи играли на хрустале бокалов, легкий ветерок слегка шевелил лепестки стоявших в вазах цветов. Гоголь вел себя как радушный хозяин. Говорил без умолку и острил Хомяков, часто цитируя поэтов - от молодого русского поэта Константина Аксакова до Байрона, в подлиннике - по-английски. Это была игра ума и воображения, которую поддерживали все присутствующие. Лермонтов состязался с Хомяковым в остроумии. Московскому обществу он показался оригинальным, несколько загадочным и в то же время очень симпатичным. Едва разговор на минуту смолкал, как вставлял свое слово Александр Иванович, рассказывал последний политический анекдот Парижа или случай из жизни европейской знаменитости.

Неожиданно в разгар веселья, в чаще лип, над самыми головами гостей, щелкнул соловей. Ему тут же ответил другой в противоположном конце стола. Все были удивлены еще больше, когда полились несмолкаемые соловьиные трели. В саду было много соловьев, но они пели в тишине, ночью. Для того чтобы заставить их петь за обедом, для утехи гостей, двух соловьев сажали в клетки, которые, замаскировав ветвями, вешали по концам стола. Создавалась иллюзия ночи. И два узника начинали петь. Это была «соловьиная тайна» погодинского дома.

После обеда все разбрелись по аллеям, а потом начали собираться в глубине сада около беседки, где Гоголь должен был сам варить жженку.

Лермонтова просили что-нибудь прочитать. И он начал:

Я знал одной лишь думы власть,

Одну - но пламенную страсть:

Она, как червь, во мне жила,

Изгрызла душу и сожгла.

Она мечты мои звала

От келий душных и молитв

В тот чудный мир тревог и битв,

Где в тучах прячутся скалы,

Где люди вольны, как орлы.

Чтение имело шумный успех. Когда Лермонтов кончил, все сразу заговорили, его окружили, жали руки, поздравляли. Михаил Федорович Орлов, похожий на старого большого льва, заключил молодого поэта в свои мощные объятия. Лермонтов чувствовал направленный на. него из глубины беседки печальный и добрый взгляд серо-голубых глаз Чаадаева, даже обычной язвительной усмешки не было на его губах. Поднимаясь с кресла, шел к Лермонтову, протянув к нему руки, Александр Иванович Тургенев, и один только Хомяков как-то подозрительно щурил на него свой косой глаз.

Именинное пиршество закончилось приготовлением жженки. Все в нем участвовали, суетились и помогали. Каждый давал советы, тушить ли шампанским или сотерном, когда класть ананас. Жженка готова! Гоголь разливает в стаканы ароматную дымящуюся жидкость.

Разговор зашел о философии Гегеля. Увлечение Гегелем в тот момент в Москве было так сильно, что из-за разного понимания того или другого термина друзья не разговаривали по неделям. И вот теперь заспорили о том, можно ли молиться «абсолютному духу» Гегеля?

Гоголю не удалось поговорить с Лермонтовым на именинах. Среди многочисленных гостей, таких разных по характеру и взглядам, радушный хозяин не мог уделить Лермонтову столько времени, сколько бы хотел. Они встретились на следующий день в литературном салоне Свербе-евых.

Уединившись в уголке гостиной, Гоголь и Лермонтов долго сидели вдвоем. Хозяева и гости не мешали их беседе. Никто не знает, о чем они говорили, о чем спорили, в чем соглашались и о чем молчали. Только в два часа ночи закончилась беседа поэтов.

В майские дни 1840 года Лермонтов часто проводил время в обществе Александра Ивановича Тургенева. Тургенев заезжал за ним, и они отправлялись в Петровский парк. От Триумфальной арки, построенной в честь победы после Отечественной войны 1812 года, тянулось проложенное тогда же шоссе, по краям которого выглядывали из зелени садов нарядные дачи москвичей. В лесу на большом участке был создан первый московский парк. Здесь возвышалось красивое большое двухэтажное здание, в котором в 1837 году открыт был знаменитый «воксал», предназначенный для развлечений светского общества. Посетителей встречал величественный швейцар в длиннополом, обшитом золотым позументом кафтане, треугольной шляпе с загнутыми кверху полями и с огромной булавой. Рядом с «воксалом» - небольшой театр, где можно посмеяться над проделками Арлекина и простодушным Пьеро. Напротив - цирк. В парке - качели, карусель, летние горы, фонтаны, вышки для музыкантов, чайные домики, хоры цыган. По вечерам парк залит светом фейерверков и бенгальских огней.

Из Петровского парка Лермонтов и Тургенев заезжали к Мартыновым. Здесь у них была дача. «Лермонтов у нас чуть не каждый день, - писала 25 мая Е. М. Мартынова на Кавказ своему сыну Николаю, товарищу Лермонтова по военной школе. - Эти дамы, - пишет дальше Мартынова про своих дочерей, - находят большое удовольствие в его обществе».

О визитах с Лермонтовым к Мартыновым есть записи в дневнике Тургенева. Там есть и еще краткое, но выразительное упоминание о Лермонтове. Его имя стоит рядом с именем княгини Щербатовой. Это была молодая вдова, с которой в Петербурге более года был связан Лермонтов глубоким чувством, родившимся в его душе после невозвратной утраты Лопухиной, к женщине того же типа, что и Варенька. Лермонтов посвятил Щербатовой два шедевра своей лирики «На светские цепи» и «Любовь мертвеца», стихотворение, написанное накануне дуэли с Барантом. Щербатова была вынуждена покинуть Петербург, где ее имя в петербургском свете называли в связи с этой дуэлью. В Москве жила в семье покойного мужа. Потеряла двухлетнего ребенка, и ей предстояла долгая разлука с любимым человеком. Встречаться в Москве Лермонтов и Щербатова не могли. Тургенев, который посетил ее на следующий день после именин Гоголя и, вероятно, рассказал о том, что видел там Лермонтова, а возможно, и передал какую-нибудь его шутку, что-нибудь, что могло развеселить ее, записал в своем дневнике: «Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».

В кутящей компании офицеров, прожигающих жизнь, среди которых был и его родственник Столыпин-Монго, Лермонтов встретил своего младшего товарища по военной школе В. В. Боборыкина. Встреча с Лермонтовым произвела на Боборыкина сильное впечатление. «Друг другу мы не сказали ни слова, - писал Боборыкин, - но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я и до сих пор забыть не могу: так и виделись в этом взоре впоследствии читанные мною его слова:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Грядущее его - иль пусто, иль темно…

…Не скрою, что глубокий, проникающий в душу и презрительный взгляд Лермонтова, брошенный им на меня… имел немалое влияние на переворот в моей жизни, заставивший меня идти совершенно другой дорогой, с горькими воспоминаниями о прошедшем». Под влиянием этого взгляда Боборыкин со всей остротой ощутил пустоту той жизни, которую вел, как и многие молодые люди его круга. Он вышел в отставку и уехал учиться за границу. Вернувшись, поселился в деревне, заботился о крестьянах, завел школу, писал работы по агрономии и сельскому хозяйству.

О магнетической силе взгляда Лермонтова писали не раз.

В свой приезд весной 1840 года Лермонтов посещал салон Павловых. Салоны - неотъемлемая часть московской общественной жизни. Они давали возможность москвичам высказывать то, что из-за цензуры не могло попасть в печать. Случалось, журнальная статья развивала темы, подсказанные разговорами в салоне, и, напечатанная в журнале, она обсуждалась там же.

Белинского и Герцена в Москве не было. Но прошлой зимой в московских салонах стал появляться со своей тихой убедительной речью Грановский.

Его обаятельный облик гуманиста-просветителя ко времени приезда Лермонтова уже ярко рисовался на общем фоне московской жизни. Привлекал внимание и оригинальный костюм. Грановский носил длинные волосы и особенного покроя синее берлинское пальто с бархатными отворотами.

Время приезда Лермонтова по пути во вторую ссылку - промежуточный этап в развитии московского общества, когда еще не произошло решительного размежевания на славянофилов и «западников». Московские писатели и ученые без различия убеждений собирались по вторникам в салоне Павловых на Рождественском бульваре (теперь дом № 14). В тот период это был центр умственной жизни Москвы. Здесь поэт встретил всех тех, с кем познакомился на именинах Гоголя.

Салон Павловых несколько отличался от других. Его возглавляли два писателя-профессионала: поэтесса Каролина Павлова, урожденная Яниш, и ее муж - писатель Николай Филиппович Павлов.

Каролина Яниш, дочь врача, немка, родившаяся в России, в Россию влюбленная, рано почувствовала себя поэтом. Ее называли «московской Сафо». С юных лет она посещала московские салоны. В салоне княгини Зинаиды Волконской встретилась с польским поэтом-изгнанником Мицкевичем. Уехав из России, Мицкевич обещал вернуться, но не вернулся, а любовь или, точнее, мечта о любви сохранилась в сердце Каролины до конца дней. Но была у нее и еще одна мечта, также зародившаяся в салоне Волконской, - стать хозяйкой литературного салона.

Каролина Карловна была исключительно образованным человеком. Она знала кроме русского семь языков, на которых читала мировую литературу, а на трех - русском, немецком и французском - писала стихи. Вдохновлялась созвучиями. Понравившуюся ей строчку чужого стихотворения могла повторять весь день, а к вечеру рождалось собственное. Изысканная рифма, оригинальная инструментовка, четкий многообразный метрический рисунок - всем этим отличаются ее стихи. Мастер стиха, Каролина Павлова, не получила должной оценки при жизни и вошла в историю литературы главным образом как переводчик. Она знакомила Европу с русской литературой. Создала в Германии славу Алексею Константиновичу Толстому. Недооцененную при жизни, ее вспомнили символисты. Валерий Брюсов переиздал сочинения Павловой, написал биографию и взял эпиграфом к разделу своей книги «Зеркало теней» строки из стихотворения Павловой:

Моя напасть!

Мое богатство!

Мое святое ремесло.

Весь раздел назвал «Святое ремесло», дав новую жизнь ее поэтической формуле.

В салоне Павловых за его десятилетнее существование велись разговоры на самые разные темы, и по-разному велись. Иногда это были тихие беседы, «говорили о Фаусте, о французах, о бессмертии души, о Гегеле, о любви и др.» - перечисляет Юрий Самарин в письме Константину Аксакову темы своей беседы с Каролиной Карловной. Но бывали и бурные, шумные, длившиеся до рассвета. Лермонтов попал в самую гущу споров. Его мог ввести к Павловым и Самарин, и Александр Иванович Тургенев. Да и сам он, как мы знаем, был давно знаком с Николаем Филипповичем.

К. К. и Н. Ф. Павловы.

Рисунок Э. Дмитриева-Мамонова.

И вот Лермонтов приходит в особняк на Рождественском бульваре. Мраморная лестница. Швейцар. При входе в гостиную между колонн высокая строгая дама встречает его жестом театральной королевы. Стихи Павловой не могли произвести на Лермонтова сильного впечатления, так как в тридцатые годы Каролина Карловна занималась только переводами с русского на немецкий и французский языки, а оригинальные русские стихи начала писать совсем недавно. Они не могли дать представления Лермонтову о совершенстве, которого Павлова достигла в дальнейшем. Вероятно, потому Лермонтов ничего не написал ей в альбом с автографами московских и европейских знаменитостей, лежавший на маленьком столике в гостиной. К. К. Павлова умерла в 1894 году под Дрезденом. До последних дней продолжала писать стихи не только на немецком, но и на русском языке. Писала и мемуары.

Очень интересны должны быть ее неопубликованные воспоминания о московских литературных салонах, которые она так хорошо знала. Ее архивы еще ждут своих исследователей. Возможно, что там найдутся строки о Лермонтове, которые мы когда-нибудь прочтем.

В салоне привлекали внимание старички Яниш. Мать - в белом чепчике и гофрированном воротничке; отец - с длинными серебряными волосами до плеч, разделенными пробором. Немецкую чопорность дома нарушали двое: Самарин своим веселым молодым смехом да Кетчер грубоватыми выходками, с криком размахивавший длинным чубуком.

Кетчер - друг юности Герцена, врач по профессии, переводчик Шиллера и Шекспира, которым занимался как раз в момент знакомства с Лермонтовым. Его резкие переходы от любви к ненависти и обратно, его обидчивость и несдержанность приводили к шумным сценам. Этот прекрасной души, добрый человек был в салоне Павловых своим, и его «мефистофельский» плащ, черный с красной подбивкой, нередко мелькал по Рождественскому бульвару. В салоне Павловых Лермонтов встретился и с другими друзьями Герцена. Посетителем салона вскоре станет Герцен, вернувшись в 1841 году в Москву из новогородской ссылки.

Предметами философских и исторических споров служили различные темы философии Гегеля, вопросы русской истории - своеобразие исторического пути России, значение петровских реформ, характер русского народа. Особый интерес вызывала проблема Востока и Запада.

Вот между колоннами появляется изящная фигура молодого профессора Крюкова, которого студенты звали elegantissimus - «элегантнейший», глубокого знатока Гегеля. И тут же начинался его спор с Хомяковым, который вел против Гегеля войну. Обсуждаются отвлеченные вопросы, требующие специальных знаний, но спор ведется с таким блеском, что вокруг спорящих образуется кружок: настоящий турнир!

А вот и другой «турнир». Идет речь о петровских реформах. Принимает участие все тот же спорщик Хомяков, и проявляют свое красноречие и знания все присутствующие. А в стороне, у камина, с неподвижным лицом, стоит постоянный посетитель салона Чаадаев, вставляя время от времени едкие замечания, всегда отлитые в строгую оригинальную форму.

Спор Хомякова с Лермонтовым начался с чтения «Мцыри» на именинах Гоголя. Могучий дух героя Лермонтова вызвал решительный протест будущих славянофилов, как вызывала протест и ходившая в списках поэма «Демон». Хомяков утверждал, что мирный быт земледельцев и дух мирской общины создают русскую историю, что русский народ силен своим смирением, что у него «христианская душа». Хомяков - опасный противник. Он не столько спорил, сколько сбивал, забрасывал словами, запугивал ученостью, доводил до того, что растерявшийся, недостаточно опытный в спорах собеседник терял почву под ногами. Лермонтов любил споры и был не прочь помериться силами с Хомяковым.

М. Ю. Лермонтов и А. С. Хомяков в кабинете Н. Ф. Павлова.

Подпись под рисунком: «Дипломатия гражданская и военная».

Рисунок М. Ю. Лермонтова.

После турнира, длившегося чуть не всю ночь в гостиной Каролины Карловны, Лермонтов и Хомяков удалились вдвоем в кабинет Николая Филипповича и «скрестили шпаги» в тишине. Так запомнился Лермонтову этот уединенный диспут, что он изобразил его потом по памяти на рисунке в альбоме, захваченном из Петербурга, который возьмет в экспедицию генерала Галафеева в Чечню, и его поединок с Хомяковым окажется в том же альбоме, что и бой при Валерике.

Хомяков еще не остыл от ночной битвы в гостиной. С разгоряченным лицом сидит он, раскинувшись, в кресле и продолжает говорить. Окна открыты на Рождественский бульвар, и от ночной майской прохлады он укрыл ноги пледом. Взгляд в упор устремлен на Лермонтова. Выразителен жест руки, также обращенной к поэту, стоящему прислонившись спиной к камину. «Бессилен всякий дух гордыни, - цитирует Хомяков собственное стихотворение, - неверно злато, сталь хрупка, но крепок ясный мир святыни, сильна молящихся рука!» - утверждает он, грозно сжав кулак на подлокотнике кресла. Фигуры спорящих наэлектризованы, заряжены внутренней энергией и обращены друг к другу. Лермонтов стоит весь собранный. Одна рука за спиной, другая с сигарой опущена. Сверху вниз, сдвинув брови, с видом победителя смотрит своим пристальным, пронзительным взором на Хомякова. Из-под распахнутого военного сюртука волочится по полу неотстегнутая шпага. Он отвечает Хомякову от имени героев своих драм и поэм, от имени героя своей лирики. Под рисунком подпись Лермонтова: «Diplomatie civile et militaire» - «Дипломатия гражданская и военная».

Что означает эта подпись? Оба лирика, несмотря на остроту идейных разногласий, ценят поэтическое творчество противника, стараются дипломатично не оскорбить друг друга в споре. Хомяков сердечно отозвался о Лермонтове в письме из Москвы от 20 мая: «А вот еще жаль: Лермонтов отправлен на Кавказ за дуэль. Боюсь не убили бы. Ведь пуля дура, а он с истинным талантом и как поэт и как прозатор», - писал он, хотя судил о Лермонтове-прозаике по идейно чуждому для него роману «Герой нашего времени».

Две противоположные точки зрения на роман Лермонтова нашли свое выражение в критической статье Белинского, в июньском и июльском номерах «Отечественных записок», и в статье Шевырева, которая появится только восемь месяцев спустя в третьем номере нового журнала «Москвитянин».

Основой для статьи Белинского послужила длительная задушевная беседа критика с поэтом в Ордонанс-гаузе, где был заключен Лермонтов после дуэли с Барантом и где 16 апреля 1840 года посетил его Белинский. Под впечатлением этой беседы Белинский давал в статье объяснение разочарованности, которая владела и героем, и автором, и всеми передовыми людьми молодого поколения, а на философском языке называется «рефлексией»: «Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет…»

С. П. Шевырев.

Литография В. Бахмана.

Теоретические предпосылки, которые легли в основу отрицательной оценки Шевыревым идейного содержания «Героя нашего времени», заключались в его статье «Взгляд русского на современное состояние Европы». Эта статья готовилась Шевыревым для первого номера «Москвитянина», который должен был начать свое существование в январе 1841 года. Журнал стоял на официальных позициях и примыкал к славянофилам. Официальную точку зрения и развивал Шевырев в этой своей установочной статье. По словам автора, Европа страдала одной болезнью в двух видах: революцией и реформацией. Этот «великий недуг» Запада породил «разврат личной свободы» и «привел к упадку религии». «Гнилой Запад» с революцией и атеизмом, писал Шевырев, как Мефистофель, манил Россию в «огненную бездну». Но она застрахована от этих недугов самодержавием и православием. Образ Печорина, как и все идейное направление творчества Лермонтова, по мнению Шевырева, было результатом «заразы». Шевырев утверждал, что «злодеи», подобные Печорину, могут существовать в действительности только на Западе, но не у нас. В России их нет и быть не может, а потому герой Лермонтова - лицо вымышленное.

Подобные рассуждения не раз должен был слышать Лермонтов в салоне Павловых.

Хозяйка салона и ее ближайшие друзья разделяли отрицательное отношение Шевырева к «Герою нашего времени». Даже Юрий Самарин, так расположенный к Лермонтову, писал после его смерти: «Он унес с собой больше чем надежды. Он унес с собой неоплаченный долг за свой роман «Герой нашего времени», который никто за него теперь уже не сможет уплатить. Он сам должен был оправдаться». Роман, требующий, с точки зрения Самарина, искупления, для Белинского, Герцена и их друзей был великой заслугой автора. Надо думать, что к ним примыкал и близкий им по убеждениям Николай Филиппович Павлов.

Лермонтов знал Шевырева давно, еще в пансионские годы, когда Шевырев был сотрудником «Московского вестника» и приятелем его учителя Раича. В то время Шевырев имел мужество резко отозваться о «Северной пчеле», и на него напал ее издатель Булгарин. Редактор «Московского вестника» Погодин перепугался, и положение Шевырева в редакции журнала пошатнулось. Шевырев принял предложение княгини 3. А. Волконской стать воспитателем ее сына и ехать в Рим. Вся эта история была известна в пансионских кругах, и пятнадцатилетний поэт написал тогда на отъезд Шевырева стихотворение «Романс» («Коварной жизнью недовольный», 1829).

Шевырев помнил подростка, читавшего стихи на пансионских собраниях у Раича. Несмотря на совершенные стихи, которые теперь печатались в «Отечественных записках», в глазах Шевырева он так и остался начинающим поэтом. После выхода в свет летом 1840 года сборника «Стихотворений Лермонтова» Шевырев в своей статье упрекнул автора в самомнении, так как отдельной книгой свои стихи, по его мнению, были достойны выпускать такие крупные сложившиеся поэты, как Вяземский и Хомяков, а не он. В творчестве Лермонтова Шевырев не увидел ничего самостоятельного, одни литературные влияния. Резко осуждал он отдельные стихотворения сборника. Особенно не нравилась ему «Дума». «О, поэт! - обращался он к Лермонтову. - Если вас посещают такие думы, лучше бы таить их про себя, они нарушают гармонию чувств и совершенно противны миру прекрасного».

Белинский писал о «Думе»: «Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа: это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!… И кто же из людей нового поколения не найдет в нем разгадки собственного уныния, душевной апатии, пустоты внутренней и не откликнется на него своим воплем, своим стоном?…»

«Мужественная, печальная мысль всегда лежала на его челе, - говорил Герцен, - она сквозила во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии, нет, раздумье Лермонтова - его поэзия, его мученье, его сила». Эти мысли о Лермонтове разделяли друзья Белинского и Герцена, которых встречал поэт в салоне Павловых весной 1840 года.

Ю. Ф. Самарин.

Рисунок художника В. Тропинина.

Самарин подытожил свое впечатление от встреч с Лермонтовым весной 1840 года в письме к их общему другу талантливому художнику Гагарину. Этот итог расходится с первым впечатлением от знакомства два года назад у Оболенских. Знакомство произошло в семейном кругу, где Лермонтов чувствовал себя как дома. В письме к Гагарину Самарин рисует портрет Лермонтова, каким он был в противоречивой обстановке московских салонов сороковых годов, среди борьбы мнений и споров о его романе «Герой нашего времени». Лермонтов наблюдал тогда московское общество на его новом этапе. Самарин писал: «Я часто видел Лермонтова за все время его пребывания в Москве. Это чрезвычайно артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию благодаря своей наблюдательности и значительной дозе индифферентизма. Вы еще не успели с ним заговорить, а он вас уже насквозь раскусил; он все замечает; его взор тяжел, и чувствовать на себе этот взор утомительно. Первые минуты присутствие этого человека было мне неприятно; я чувствовал, что он очень проницателен и читает в моем уме; но в то же время я понимал, что сила эта имела причиною одно лишь простое любопытство, безо всякого иного интереса…

Дом Павловых на Рождественском бульваре, 14.

Фотография.

Этот человек никогда не слушает то, что вы ему говорите, - он вас самих слушает и наблюдает, и после того, что он вполне понял вас, вы продолжаете оставаться для него чем-то совершенно внешним, не имеющим никакого права что-либо изменять в его жизни. В моем положении мне очень жаль, что знакомство наше не продолжалось дальше. Я думаю, что между им и мною могли бы установиться отношения, которые помогли бы мне постичь многое».

Лермонтов уезжал от Павловых. Все собрались его провожать. У подъезда стояла тройка с подвязанными бубенцами. На прощание подняли бокалы и пожелали скорее вернуться и навсегда остаться в Москве.

Спустились вниз.

«Ночь была сырая. Он уехал грустный. Мы простились на крыльце», - записал Самарин в дневнике. Молча вернулись в дом. Улица опустела. Казалось, опустела Москва.