Лермонтов в Москве. Эссе

Глава II
ЭТО ПИСАЛ ПОДРОСТОК

«Мишель, Мишель, вы плохо кончите».

Предостережение гувернера

В пансионе каникулы начинались только с 1 июля. Но теперь ничто не задерживало Лермонтова в Москве. Среди стихотворений этого времени, написанных в Се-редникове, ощущение весны. Из окна наблюдает поэт разбушевавшуюся грозу: «Ревет гроза, дымятся тучи…» В его творческом воображении возникает темная морская бездна:

Стихий тревожный рой мятется -

И здесь стою недвижим я.

Стихотворение называется «Гроза». На следующей странице коротенький набросок на ту же тему. Но теперь Лермонтов пишет о своем герое в третьем лице:

Гроза шумит в морях с конца в конец.

Корабль летит по воле бурных вод,

Один на нем спокоен лишь пловец,

Чело печать глубоких дум несет…

Не пройдет и трех лет, как набросок из десяти строк превратится в небольшую поэму «Моряк». Герои лирики, драм и поэм юного Лермонтова родственны по духу. Одинокие сильные люди, они бесстрашно борются с враждебными силами природы и общества. С такими героями мы встречаемся уже в творчестве пятнадцатилетнего поэта.

Через одну страницу после описания грозы раскрыт источник впечатлений. «Гляжу в окно…» - так начинается стихотворение «Вечер после дождя». Гроза прошла, небо прояснилось, и у того же окна он любуется закатом.

Как обычно летом, на каникулах, Лермонтов полон московских впечатлений. Этой весной, в марте, увидела свет VII глава «Евгения Онегина». Роман выходил отдельными главами, и в седьмой главе Пушкин достиг небывалого совершенства. Но ни публика, ни критика этого не поняли; это понял Лермонтов. В творчестве юноши мы встретим не один отклик на седьмую главу.

Середниково. Флигель, где была комната М. Ю. Лермонтова.

Фотография Г. Липскерова.

Браня Пушкина за «мелочи», реакционный критик Булгарин нападал на жужжащего жука, которым начинается описание вечера, когда Татьяна приходит в опустевшую усадьбу Онегина. «Вот еще новое действующее лицо на сцену: жук!» - издевался Булгарин. Как бы ему в пику с жука и начинает описание ночного парка юный Лермонтов в стихотворении «Ночь»:

Темно. Все спит.

Лишь только жук ночной,

Жужжа, в долине пролетит порой…

Герой стихотворения юноша с мятущейся, мятежной душой, новый лирический герой Лермонтова, пришедший на смену тому, которого назвал он «певец возвышенный, но юный». В пятнадцать лет человека изобразить трудно, и тут, как в стихотворении «Портрет», снова встречаем модные шаблоны вроде «недвижный взор» или «яд страстей». Но как красноречива обстановка: свеча на столе и тень от фигуры поэта… Эта забытая свеча и эта тень подчеркивают одиночество погруженного в ночные думы мечтателя. Воображение дорисовывает остальное. Лермонтов в комнате один. Он встал и подошел к окну, распахнутому в парк. Тетрадь, сшитая белыми толстыми нитками, как часто сшивал он свои самодельные тетради, раскрыта на только что написанном стихотворении. Мелкие, неровные строчки бегут, загибаясь вниз. Позднее приписал: «Сидя в Середникове у окна». Окно в парк - одно из его любимых мест в доме. Когда затихала жизнь, в окне второго этажа правого бокового флигеля 3 подолгу горела свеча, а на столе лежала громадная тень от фигуры мальчика, склоненного над книгой. Что это за книга?

К одному из стихотворений, написанных в 1830 году, Лермонтов сделал приписку: «прочитав жизнь Байрона (Муром)». Это были дневники Байрона, изданные его другом поэтом Томасом Муром с пространным биографическим комментарием. Книгу давно ждали образованные москвичи, знавшие английский язык. Еще в январе 1830 года «Московский телеграф» сообщал, что книга вышла, а в феврале в том же журнале печатались переводы отрывков из дневников Байрона. И вот уже в 1830 году Лермонтов знаком с книгой, выпущенной в Лондоне. Обратимся к его творческим тетрадям.

В автографе интересующего нас стихотворения рукой Лермонтова поставлена дата «1830», тем же годом его рукой помечена и вся тетрадь в целом. Тетрадь заполнялась в основной своей части в Середникове, о том свидетельствуют также пометы Лермонтова. Но тетрадь беловая. Он переписывал в нее стихотворения, не соблюдая хронологического порядка, но иногда пользовался как черновой. Вдохновение заставало его повсюду, и стихи писал он везде: на первом попавшемся клочке бумаги, на переплете книги, случалось, прямо на столе… Лермонтов работал над своими стихами, составлял рукописные сборники.

Страницы из творческой тетради М. Ю. Лермонтова.

С одним сборником мы уже знакомы. Но есть и другой: сборник избранных стихотворений Лермонтова, написанных за все годы жизни в Москве. Он составил его весной или летом 1832 года, собираясь в Петербург. Стихи переписаны в тетрадь кем-то из друзей. Но отбирал поэт сам из своих старых тетрадей и при этом восстанавливал хронологический порядок.

Найдем в этом сборнике 1832 года стихотворение, которое нас сейчас интересует. Оказывается, Лермонтов расположил его после стихотворения, датированного 16 мая, и перед стихотворением с припиской: «Сидя в Середникове у окна», откуда следует, что оно написано в середине мая, в Середникове.

Том Байрона, с которым, по воспоминаниям одной из гостивших там знакомых, Лермонтов бродил в то лето по парку, и книга, которую читал и перечитывал по ночам у себя в комнате, была одна и та же: дневник Байрона. С нее-то и начинается увлечение Лермонтова английским поэтом. Его дневники - высокий образец художественной прозы. Со страниц книги встал перед гениальным русским подростком обаятельный образ Байрона. Его конфликт с миром, земным и небесным, борьба за свободу мысли, чувства, слова, мечты о вечной идеальной любви, тоска расставанья - все это не могло не захватить юного Лермонтова. Нищий аристократ, красавец калека (Байрон был хромой), владелец старинного родового замка в Шотландии, член палаты лордов, Байрон выступает у себя на родине в защиту тружеников, сталкивается с консервативным английским обществом. Изгнанный из родной страны, принимает участие в борьбе за свободу других народов. Английский лорд становится итальянским карбонарием. Умирает во время греческого восстания в 1824 году, отдав свою жизнь за свободу Греции.

Байрон был идеалом поэта-борца для декабристов. В соединении меча и лиры видели они высший удел поэта. «Пламенным демоном» мысли, «певцом свободы» называл Байрона Пушкин. «Парящий ум, светило века», - писал о нем Рылеев, говоря, что только одни тираны и рабы могут радоваться его смерти. А «тираны и рабы» утверждали, что тот, кто заразится бреднями Байрона, погибнет навеки, что «стихотворения его исполнены смертоносного яда», «философии, которую изрыгает один только ад». Реакционеры считали поэзию Байрона, насыщенную мыслью и богатую философскими вопросами, особенно пагубной для молодежи, а для передовых людей тридцатых годов Байрон казался каким-то духом, боровшимся за угнетенное человечество, «с огнеперым шлемом на голове, с пламенным мечом в руке» (Белинский). В годы, следовавшие за восстанием 14 декабря, байронизм приобретает в России политический оттенок. Плащ Чайльд-Гарольда делается символом революционного протеста, как «красный колпак» был символом французской революции. Имя изгнанника Байрона перекликается с образом собственных изгнанников. «Принцем-изгнанником» назвал Байрона Мюссе, а в Москве, на Садово-Самотечной, в Спасском переулке, близ Каретного ряда, «у графинь Чернышевых портрет лорда Байрона» «висит в изголовье», «что у добрых-де людей икона», злословили в старой дворянской Москве. Семья Чернышевых - декабристская семья. С А. Г. Муравьевой (женой Никиты Муравьева, автора конституции Северного общества; урожденной Чернышевой) Пушкин отправил свое послание в Сибирь, на которое ответил Александр Одоевский.

Джордж Гордон Байрон.

Рисунок Джорджа Хирлоу.

Быть только писателем Байрону казалось мало: он рвался к политической борьбе. Прочитав дневники Байрона с биографическими комментариями его друга, Лермонтов писал:

Я молод, но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел:

Душой я сходен с ним,

О! Если б одинаков был удел!…

В тексте стихотворения много поправок. В приведенной второй строфе изменена третья строка. Но первоначальный вариант «Душой я сходен с ним» точнее отвечал реальному соотношению сил. О родстве душ с Байроном пишет мальчик, ничего еще не свершивший, говорит о поэте, которого современники считали Прометеем XIX столетия. Первоначальная формулировка находится в соответствии со всем содержанием строфы, где младший мечтает достигнуть величия старшего.

Представляет интерес и черновая «обмолвка» Лермонтова в первой строке третьей строфы. В окончательной редакции она читается так: «Как он, ищу забвенья и свободы», а первоначально было совершенно конкретно с политической окраской: «Как он, ищу в стране моей свободы». Эта обмолвка особенно характерна для Лермонтова в 1830 году с его исключительным интересом в тот период к политике.

Лермонтов одновременно знакомился и с личностью Байрона через дневник, и с его творчеством в подлинниках, с творчеством, возможно, несколько раньше, об этом свидетельствует появление английских эпиграфов из произведений Байрона.

Как и прошлым летом, Лермонтов подолгу бродит в парке. Но теперь любит ночь. Его влечет звездное небо. Он не отводит глаз от меланхолического мерцанья звезды; остановившись на берегу, любуется ее отражением в зеркальной поверхности пруда: «Светись, светись, далекая звезда, //Чтоб я в ночи встречал тебя всегда». («Звезда», 1830). Вспоминает, что Байрон назвал луну «скорбной звездой»: «Бессонных солнце скорбная звезда…» И «бессонному» мальчику кажется, будто и о нем думал Байрон, когда писал о бессонных встревоженных душах, которым солнце заменяет луна. Вырастая в собственных глазах, меняет третью строку второй строфы и пишет: «У нас одна душа, одни и те же муки!»

К весне 1830 года Лермонтов, как мы видели, овладел английским языком настолько, что мог свободно читать. После смерти Жандро, умершего в августе 1829 года, у него гувернер англичанин.

Разорившийся финансист мистер Винсон приехал в Россию поправить свои материальные дела, временно стал гувернером, обрусел, превратился в Федора Федоровича Виндсона, как удобнее было произносить его фамилию москвичам, и женился на немке из богатой московской семьи Бертельс. Голубым глазам жены своего гувернера Лермонтов посвятил стихотворение в одном из не дошедших до нас альбомов. Быть может, альбом когда-нибудь найдется, а пока мы знаем это из семейных преданий.

Одна из правнучек Виндсона и поныне живет в Москве. Виндсон пользовался исключительным уважением в доме Арсеньевой, а его юная жена Варвара Ивановна - особой любовью хозяйки. Виндсонам был отведен целый флигель, Арсеньева поддерживала с Варварой Ивановной связь и в дальнейшем. Вместе с ней гадала на картах, и всегда получалось Мишеньке червонный интерес, тайное недоброжелательство пикового короля и дальняя дорога.

Федор Федорович Виндсон - сложная и противоречивая фигура. Закончив свою деятельность гувернером в доме министра просвещения

Уварова, вернулся к финансовым операциям и широко жил. Но когда умер глубоким стариком, оставил семью без гроша. Ящики его большого письменного стола были полны долговых обязательств: он был игрок! Его вдова поступила на службу, гувернанткой была и его старшая дочь. Красивая и образованная, она вышла замуж за старшего сына семьи Кривцовых, у которых жила, и Виндсоны породнились со старинным русским дворянством, с родом, к которому принадлежал декабрист Кривцов [4].

Ф. Ф. Виндсон.

Фотография, полученная от его правнучек.

Когда появился новый гувернер, Лермонтова поразило привезенное им громадное количество английских книг. Юноша начал их поглощать, овладевая одновременно незнакомым языком. Говорить свободно по-английски он так и не смог: но, зная французский и немецкий, быстро научился читать и понимать прочитанное. Перед русским поэтом открылась сокровищница английской литературы.

У письменного стола Виндсона, в его кабинете во флигеле на Малой Молчановке, у стола, который, кстати сказать, до сих пор стоит в квартире его покойной правнучки в одном из переулков старого Арбата, между Лермонтовым и гувернером происходили споры при выборе книг: что читать? Лермонтова тянуло к Байрону. Особенно пленяли «восточные» поэмы - «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Ла-ра». Их герой близок ему по духу - одинокий отважный человек, гордо отвергающий общепринятую лицемерную мораль. Гувернер, строгий, несколько чопорный, завсегдатай Английского клуба, самого аристократического клуба Москвы, не одобрял увлечения своего воспитанника произведениями, полными бунтарской философии. Покачивая головой, повторял: «Мишель, Мишель, вы плохо кончите!»

Байрон был провозглашен литературной звездой первой величины на континенте во Франции, Италии, России, но не у себя на родине. Популярностью в Англии пользовались поэты «Озерной школы», как прозвали ранних английских романтиков Вордсворта (1770 - 1850) и Кольриджа (1772 - 1839) вместе с примыкавшими к ним поэтами, хотя сами Вордсворт и Кольридж существование такой школы отрицали. Им нравилось жить вдали от Лондона и странствовать пешком по прекрасным берегам озер Англии, напоминавшей в то время огромный зеленый сад, раскинувшийся под бледно-голубым небом. (Отсюда название «Озерной школы».) В уединении они погружались в мир природы и в глубины собственного духа.

Поэзия ранних английских романтиков богата новыми формами стиха. В одной строке они сочетали двухсложные и трехсложные стопы, широко пользовались внутренними рифмами. Многообразие приемов звуковой организации стиха им было свойственно. Часто обращались к англосаксонскому эпосу, свободному от метрических правил, и к народным балладам, предназначенным для пения. Несмотря на популярность в Англии, они были мало известны за ее пределами из-за трудности перевода.

Желая отвлечь Лермонтова от Байрона, Виндсон предложил ему прочесть вместе балладу Кольриджа «Сказание о Древнем Мореходе», или, если точнее перевести заглавие, «Рифмованные стихи о Древнем Мореходе».

К восприятию поэзии ранних английских романтиков юный поэт был подготовлен знакомством с богатой ритмами русской народной лирикой и поэзией Шиллера.

Знаменитая баллада Кольриджа была впервые напечатана в сборнике «Лирические баллады», выпущенном Вордсвортом и Кольриджем в 1798 году. Свою цель молодые авторы видели в том, чтобы утвердить в искусстве слова право на воображение. Поэт должен не копировать жизнь, не подражать природе, но раскрасить окружающий мир красками воображения, по-новому увидеть жизнь, показать красоту обыденности. Вордсворт утверждал, что для искусства нет ничего низкого, недостойного внимания, и уличный мальчик, катающийся по тинистому пруду в грязном корыте, такой же значительный сюжет для поэта и художника, как поход Александра Македонского.

Простота - вот был лозунг Вордсворта и Кольриджа. Они искали прекрасное в простом и простоту в красивом. В предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» (1802) Вордсворт писал, что поэт должен говорить на языке, на котором говорят между собой люди. Простота речи, конкретность образов этого сборника были позднее высоко оценены Пушкиным. В поэзии видели они средство возвышения и просветления души, стремились быть понятными всем. Хотели изгнать со страниц книг рыцарей, корсаров, светских красавиц, разочарованных юношей, которыми были полны произведения их современников. Ввели в литературу нового героя: простого человека. Путник-пешеход, моряк, школьный учитель, старец, отшельник, даже нищий.

Кольридж ставил перед собой задачу создать воображением сверхъестественные образы и придать им человеческое правдоподобие, по его выражению, внушить читателю «поэтическую веру».

Самуэль Тейлор Кольридж, автор лучшего произведения так называемой «Озерной школы», родился в бедной семье. Он был высоко одарен и обладал исключительным личным обаянием. Сельская школа послала его на свой счет в университет. В годы Великой французской революции (1791 - 1793) начальство университета заподозрило Кольриджа в сочувствии республиканским идеям, он был исключен и нанялся солдатом в драгунский полк. Живя в казарме, как и его русский современник Державин, писал письма для своих неграмотных товарищей, и они за это выполняли его работу в конюшнях. Вскоре друзья помогли Кольриджу уйти из казармы, и он занялся литературным трудом, читал лекции, издавал газету, вместе с другими юношами мечтал уехать в Америку, чтобы организовать там идеальную социалистическую общину. Он всюду искал чудесного, и содержание его баллады, основанное на рассказе из действительной жизни, воплощено в сверхъестественные образы.

Герой баллады Древний Мореход пролил невинную кровь: он убил Альбатроса, птицу, приносящую на море счастье. Сначала матросы оправдывают убийцу и тем приобщаются к преступлению. Но потом, желая уйти от наказания, упрекают его и вешают на шею старика убитого Альбатроса. Однако возмездия никому не избежать. И вот оно начинается. Корабль то попадает во льды, то останавливается среди гниющих вод. Тут и всевозможные духи, и таинственные голоса, призраки и видения, морские чудовища, хоры ангелов. Тут и заколдованные мертвецы - наказанные за соучастие матросы. Они встают с палубы и, столпившись вокруг старика, с упреком смотрят на него мертвыми глазами. Перелом на пути искупления происходит в тот момент, когда при свете месяца Древний Мореход видит под водой морских тварей, ощущает их красоту, чувствует любовь ко всему живому. Он начинает благословлять всю природу, и с его шеи срывается и падает в морскую бездну убитый Альбатрос. Наконец корабль приплывает на родину. Загадочный взрыв - и он погружается в море, а Древний Мореход спасается в челноке лесного отшельника, который соглашается выслушать его исповедь. Исповедь облегчает душу убийцы, но в урочный час он снова испытывает боль в груди и, чтобы от нее избавиться, ищет человека, который его выслушает. Во время такого припадка тоски приходит к дому, где идет свадебный пир. Древний старец, похожий на призрак, с седой всклокоченной бородой и огненными глазами останавливает одного из гостей и сразу начинает свой рассказ. За дверью звучит музыка, звенят бокалы, а зачарованный

Самуэль Тейлор Кольридж.

Портрет работы неизвестного художника.

Брачный гость не в силах прервать рассказчика и переступить порог. Вся баллада представляет собой исповедь-монолог. Исповедь захватывает читателя, как и Брачного гостя. А когда она закончена, пир уже не влечет юношу, и он идет домой, чтобы «другим, - умней, грустней» проснуться поутру.

«Сказание о Древнем Мореходе» написано размером английских старинных баллад, с повторами наиболее значительных мест, сделанных также в народном духе. Произведение Кольриджа заражает своей музыкой, его хочется петь, как пелись в старину баллады, послужившие автору образцом. Повторы передают читателю волнение рассказчика. Рифмы, возникая в середине строки, усиливают музыкальную магию сказания.

Виндсон не ошибся. Баллада произвела на Лермонтова неизгладимое впечатление, и на нее не раз откликалась его поэтическая мысль и творческое воображение. На примере творческих встреч с Кольриджем еще раз раскрывается своеобразие восприятия и использования Лермонтовым чужого. Это чужое используется им для собственных поэтических задач, ничего не имеющих общего с тем источником, откуда оно взято.

Прежде всего остановимся на теме возмездия за пролитие невинной крови, центральной теме «Сказания». Об этом Лермонтов начиная с 1830 года писал не раз. Ярче всего и наиболее обнаженно тема эта нашла воплощение в его поэме «Каллы» («Убийца»), написанной в 1830 году. По требованию муллы, согласно закону кровавой мести, существовавшему на Кавказе, молодой кабардинец убивает ночью трех спящих, ни в чем не повинных людей. Двое мужчин убиты, и он останавливается перед семнадцатилетней девушкой. Но жестокий закон, возвещенный муллой, повелевает убить, и он со стоном вонзает кинжал в спящую, а потом убивает и того, кто толкнул его на преступление. В горах, гласит народное сказание, появляется неизвестный странник, заклейменный самым страшным словом - убийца. Как дикий зверь, он всех чуждается, хранит молчанье: «И он лишь знает, почему Каллы ужасное прозванье //В горах осталося ему». Для героя Лермонтова, молодого кабардинца, возмездием служит раскаяние, как и для героя Кольриджа Древнего Морехода. «За ним раскаяние мчится», - писал Лермонтов в одной из своих юношеских поэм.

К теме возмездия Лермонтов обращается не раз и ставит эту тему по-разному. Мы встретимся с ней и в юношеском революционном стихотворении «30 июля. (Париж) 1830 года», и в стихотворении «Смерть Поэта». В обоих случаях он требует расплаты за «праведную кровь». Перейдем к теме и жанру исповеди.

Брожу, как ночь, из края в край

И словом жгу сердца

И среди тысяч узнаю,

Кто должен исповедь мою

Прослушать до конца *, -

[* Перевод В. В. Левика.]

говорит Древний Мореход юноше, поглощенному его излияньем.

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел - благодарю, -

обращается молодой испанский монах к старику - пришедшему выслушать его предсмертную исповедь - в поэме, написанной Лермонтовым в тот же период, когда он познакомился со «Сказанием о Древнем Мореходе», да так и названной «Исповедь». Это обращение переходит у Лермонтова дословно из поэмы в поэму: «Исповедь» (1830), «Боярин Орша» (1836), «Мцыри» (1839). Герои поэмы Лермонтова произносят эти слова в разных условиях, но смысл их один, прямо противоположный смыслу исповеди Древнего Морехода: герои Лермонтова требуют себе права на жизнь, свободу и человеческое счастье, отнятое у них людьми. Исповедуются юноши старику, а не старик юноше. Во всех трех поэмах апофеоз жизни дан по-разному, но апофеоз. В двух первых исповедь любви, в третьей - гимн родине и свободе. У Кольриджа молитва, у Лермонтова требование. Там искупление, здесь утверждение своих прав. Но и там и здесь у Лермонтова, как и у Кольриджа, поэма-монолог, раскрытие человеческой души. Такой же исповедью является и монолог Демона, обращенный к Тамаре в поэме «Демон». С исповедью человеческой души мы встретимся и в романе «Герой нашего времени».

Есть у Лермонтова и лирическое стихотворение, так же, как и поэма, носящее название «Исповедь», написанное в 1831 году, хотя так же, как и поэма, ничего общего не имеющее с религиозной философией Кольриджа. Оно начинается ироническим вступлением и завершается апологией неверия. Как поэму «Исповедь», так и стихотворение «Исповедь» можно рассматривать как дискуссию Лермонтова с автором «Сказания о Древнем Мореходе»; с идеей о благости творца, лежащей в ее основе, постоянно спорит юный поэт.

Летом 1830 года написаны три стихотворения: «Ночь I», «Ночь II», «Смерть», где Лермонтов погружается в сверхъестественное, явно навеянное Кольриджем. Тут и цепь прерывающихся снов и обманчивых видений. Кольриджевские образы Лермонтов переносит в космос. Гигантский скелет поднимается с запада и заслоняет солнце… С подобной космической фантастикой мы не встречаемся ни у кого из поэтов того времени, и сам Лермонтов никогда больше не возвращается к ней после этих трех стихотворений. В «Мраке» Байрона, отрывок из которого перевел Лермонтов, дело идет о совершенно реальном физическом явлении - остывании солнца, - здесь мы имеем дело с кольрид-жевской игрой воображения.

В одном из этих трех монологов философской фантастики («Ночь I») вновь встречаем тему возмездия, и она ставится в духе «Озерной школы»: «Молись, - страдай… и выстрадай прощенье…» Но дальше все иначе. Герой, произносящий монолог, хочет «изречь хулу на небо», но просыпается. На этом заканчивается стихотворение. Лермонтов любит неразрешенность.

Был юный Лермонтов, по-видимому, знаком и с незаконченной поэмой Кольриджа «Кристабель», о чем свидетельствуют два стихотворения 1832 года.

Из «Кристабель» в переводе на русский язык существовал тогда лишь один небольшой отрывок, послуживший Байрону эпиграфом для стихотворения «Прощай». Отрывок этот был переведен вместе со стихотворением Байрона и напечатан в журнале, когда Лермонтову не было еще и десяти лет, жил он в Тарханах и никаких журналов не читал. Если он прочел этот перевод позднее, повзрослев, то, по-видимому, перевод отрывка из «Кристабель» впечатления на него не произвел, если судить по тому, что отклика на него ни в одном из ранних стихотворений нет. Только в 1832 году, когда читал он английскую литературу в подлинниках, в двух его стихотворениях есть один и тот же образ, взятый, надо думать, уже не из перевода, но непосредственно из поэмы «Кристабель». Вполне естественно, что, увлеченный одним произведением Кольриджа, «Сказанием о Древнем Мореходе», не мог не прочитать он и другое произведение, поэму «Кристабель». И также естественно, что поэма эта произвела на него не меньшее впечатление, чем на близких ему старших поэтов Пушкина и Байрона. Написанная подобно англосаксонскому эпосу без деления на стопы с четырьмя ударениями в строке, поэма «Кристабель» приводила Байрона в восторг. Пушкин думал написать по образцу «Кристабель» одну из своих поздних поэм. Перечитывая Кольриджа в Болдинскую осень, писал Пушкин свои сказки. И наконец, понятно и то, что произвели на Лермонтова впечатление именно строки, взятые Байроном для эпиграфа. В них была тема вечной разлуки в образе скалы, разбитой надвое грозой. Здесь и тема, столь близкая Лермонтову, и воплощение человеческого чувства в образах природы - все такое ему родное. Ведь у него и камни говорят, утесы плачут, горы спорят, деревья видят сны. Надо думать, что не под впечатлением перевода эпиграфа из «Кристабель» к стихотворению Байрона «Прощай», как принято у нас считать, но непосредственно под впечатлением поэмы «Кристабель», прочитанной в подлиннике, были созданы Лермонтовым в 1832 году два стихотворения: «Время сердцу быть в покое» и «Романс», помещенные в его творческой тетради одно за другим.

Тот же образ в несколько измененном виде встречаем и в поэме «Мцыри».

Я видел груды темных скал.

Когда поток их разделял…

Но дни бегут, бегут года -

Им не сойтиться никогда.

Так на протяжении семи лет творческая память Лермонтова все еще хранит образ, встреченный им впервые в поэме «Кристабель».

Конечно, не под влиянием Вордсворта появляются у Лермонтова новые герои - простые люди. Для этого было достаточно оснований в самой русской действительности, но прочитанные книги помогают иногда заметить то, мимо чего мы часто проходим.

На протяжении первой половины XIX века старые феодальные связи начинали постепенно расшатываться и создавался мир новых общественных отношений. Этот процесс усилился в тридцатые годы. Человек развивался в личность, развивался «в человека» (выражение Герцена). Изменился даже самый смысл слова «личность». И если в начале века слово «личность» звучало оскорблением, назвать человека личностью значило унизить его, то к середине века со словом «личность» стали связывать совершенно иное: право человека на развитие и уважение. Человеческая личность все больше и больше привлекала внимание передовой общественной мысли. В то же время личная независимость, своеволие, нежелание раболепствовать, протест против покорности и страха считались признаком политической неблагонамеренности, опасным вольнодумством. «Внутренний человек» (выражение Белинского) с его мыслями, чувствами, желаниями, и в первую очередь человек, униженный в обществе, ущемленный в своих человеческих правах, становится в центре внимания передовых людей.

Так у Лермонтова с 1830 года появляется новый герой - простой человек. Сначала эти образы только мелькают по страницам его произведений - дочь буфетчика, молчаливые дворники в старых, заброшенных домах, стирающие белье прачки, бедный чиновник, солдат и т. д. В своих новых героях Лермонтов подчеркивает чувство собственного достоинства, гордость. В дальнейшем рядом с аристократом Печориным мы встретим у него армейского офицера-кавказца, а на смену гордому Демону придет не менее гордый беглый монах. В ранний период привлекают наше внимание два героя: нищий и «бедный сосед».

Жизнь «бедного соседа» в маленькой скромной комнате Лермонтов наблюдает из своего окна на Малой Молчановке («Сосед», 1830 - 1831).

Под впечатлением эпизода в Троице-Сергиевской лавре создан один из юношеских шедевров Лермонтова - стихотворение «Нищий» (1830). «На паперти встретили мы слепого нищего, - вспоминает одна из участниц прогулки, - он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услышав звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам бог счастие, добрые господа, а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков» (Е. Сушкова, «Записки»).

Возвратившись в гостиницу, молодежь толпилась у стола, с нетерпением ожидая обеда. Только поэт не принимал участия в общей суете. Он не слышал шума и разговоров. Стоя на коленях около стула, что-то быстро писал. Жизненный материал подчинен в стихотворении глубокому смыслу. Стихотворение написано о зле, царящем в мире.

Так много думал об этом Лермонтов. Отброшено все, уводящее от основной темы. Его нищий зряч. Образ создан под влиянием живописи старых мастеров, живописи, окружавшей поэта в монастыре. Обличительный пафос стихотворения воплощен в позе человека с протянутой рукой и негодующим взором:

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Летом 1831 года не без некоторой связи с английской литературой Лермонтов написал два стихотворения, относящиеся к лучшим произведениям его юношеской лирики.

У Вальтера Скотта, собиравшего шотландские легенды, есть большая баллада о далеком предке Лермонтова Томасе Лермонте, прозванном Рифмачом и жившем, по преданию, в XV веке в своем замке в Эрсильдуне, в Южной Шотландии. Искусство писать рифмованные стихи было тогда еще внове, а Томас Лермонт, как сообщает Вальтер Скотт, создал поэму «Тристан и Изольда». За свое высокое искусство он был награжден в царстве фей золотой арфой. Легенда эта не могла не увлечь и нашего юного поэта, о чем свидетельствует его стихотворение «Желание» (1831). Оставшись вечером на бельведере большого прекрасного дома в Середникове (мы это знаем из приписки к стихотворению), Лермонтов писал: «Зачем я не птица, не ворон степной, //Пролетевший сейчас надо мной?» Он хотел бы унестись в далекую Шотландию и прикоснуться к арфе своего предка - поэта и волшебника, висящей на стене старинного родового замка: «И по сводам бы звук полетел». О звуках часто пишет Лермонтов. Даже смысла ищет он в самом музыкальном звучанье слов. На эту тему написано одно из самых прекрасных позднейших его стихотворений: «Есть речи - значенье //Темно иль ничтожно,//Но им без волненья //Внимать невозможно» (1840). Речи эти, о которых говорит поэт, сильны своей музыкой.

Главу, где мы говорили о жанре исповеди, закончим исповедью самого Лермонтова:

Моя душа, я помню, с детских лет

Чудесного искала.

Эта исповедь - поэтический сплав идей. Здесь и кольриджево чудесное, и шеллингов пантеизм, и байронова воля к действию.

И мысль о вечности, как великан,

Ум человека поражает вдруг,

Когда степей безбрежный океан

Синеет пред глазами; каждый звук

Гармонии вселенной, каждый час

Страданья или радости для нас

Становится понятен…

Но вот вступает новая мелодия: «Так жизнь скучна, когда боренья нет…», «Мне нужно действовать…» И вслед за тем предчувствие своей трагической судьбы: «Кровавая меня могила ждет».

Для Лермонтова нет ничего выше музыки, и свою исповедь «1831-го июня 11 дня» он заканчивает такими словами:

…мысль сильна,

Когда размером слов не стеснена,

Когда свободна как игра детей,

Как арфы звук в молчании ночей!

Гостям Середникова нередко попадало от «невыносимого мальчишки». Он постоянно острил и писал эпиграммы. На страницах тетради, заполненной в Середникове, есть сатирические зарисовки москвичей, приехавших погостить в усадьбу. Тут и старуха, плачущая над сентиментальным романом, тут и глупая красавица. Все это старые знакомые Лермонтова. Он их встречал и снова встретит зимой в московских гостиных.

В Середникове часто видел он девушку с громадными черными глазами и насмешливым ртом. Звали ее Екатерина Александровна Сушкова или просто Катень-ка, а молодежь прозвала «miss black eyes» - «мисс черноглазая». Она была более развита и начитана, чем барышни ее круга. Ей нравилось быть окруженной поклонниками, она кокетничала и с мальчиком-поэтом. Проводя лето по соседству, у своих родственников в Большакове, приезжала к Столыпиным, а иногда и гостила у них. В парке близ дома почти сходятся две дороги. Правая - через Чертов мост - ведет к церкви, левая, начинаясь около двух сосен, а ныне громадных сосновых пней, - на Большакове Когда-то здесь можно было встретить двух всадников - смуглого подростка и девушку с красивым, но неприятным лицом и резким, надтреснутым смехом.

Е. А. Сушкова.

Миниатюра 30-х гг.

Среди молодых людей было принято за ней ухаживать и притворяться влюбленными. А вот и сцена. На широком парадном дворе перед домом всадница в амазонке кружит вокруг клумбы перед колоннами. Молодежь, столпившись у одной из колонн, с нетерпением ждет представления. Проедет раз, проедет два и вдруг встряхнет головой так, что шпильки рассыплются, а длинные черные волосы под гром аплодисментов разлетятся по ветру…

В августе перед отъездом в Москву гувернер Аркадия Столыпина затеял инсценировку с пением и оркестром. Для этой шутки Лермонтов написал стихотворение. Его распевали утром под окном Сушковой:

«Вблизи тебя до этих пор //Я не слыхал в груди огня». После смерти Лермонтова Сушкова в 1844 году опубликовала это стихотворение среди других под заглавием «Черноокой», изменив последнюю строку. Вместо: «Я не люблю - зачем скрывать!» - как это написано рукой поэта в его творческой тетради, заполненной в Середникове, напечатано: «Я не люблю! Зачем страдать?» - что совершенно меняет смысл стихотворения, которое теперь печатается, конечно, по автографу.

Творчество юного Лермонтова развивалось в русле декабристской традиции, и его выступления против старой дворянской Москвы связаны с сатирой Грибоедова. Передовая молодежь тридцатых годов видела в Чацком борца со старым, отжившим миром, это был тип декабриста. «Горе от ума» возбуждало исключительный интерес. Комедию читали, перечитывали, твердили наизусть во всех уголках России, вокруг нее шли горячие споры. Эти споры особенно обострялись каждый раз или в связи с публикацией отрывков (Николай I разрешил ее издание только в 1833 году), или с постановкой на сцене. Публикация отрывков «Горе от ума» в альманахе «Русская Талия» в 1825 году была встречена бурей возмущения. Хвалебные отзывы «Московского телеграфа» стремился заглушить негодующий голос «Вестника Европы». Печать выражала два мнения - мнение фамусовской Москвы и Москвы прогрессивной. Споры возобновились в связи с постановкой третьего акта на московской сцене в апреле 1830 года и еще более усилились после того, как в ноябре и декабре 1831 года она шла полностью, хотя и со значительными цензурными сокращениями. Чацкого играл Мочалов, Фамусова - Щепкин. В исполнении Мочалова Чацкий был живой, пылкий юноша. Даже самые строгие критики находили, что в минуты наивысшего подъема актер играл прекрасно. Летом 1830 года, в связи с апрельской постановкой, появился первый подробный критический разбор. «Чацкий томим желанием лучшего», «страдает, глядя на несовершенство, на предрассудки своих современников», «облегчает душу свою высказыванием горьких истин», - читаем в «Московском телеграфе».

Обличительные выступления Лермонтова, направленные против фамусовской Москвы, совпадают по времени с постановками «Горе от ума» на московской сцене, Лермонтов присоединяет свой юношеский голос к голосу Грибоедова. Он словно вторит монологам Чацкого, раздающимся со сцены московского театра. Стихотворение «Булевар», первая развернутая сатира Лермонтова на московское светское общество, написано в июле 1830 года. Драма «Странный человек», которая повторяет основное сюжетное построение комедии Грибоедова, является в своей сатирической части развитием замысла «Булевара». Следующий сатирический выпад Лермонтова - новогодние эпиграммы. Они написаны в конце декабря 1831 года, в момент нового оживления интереса к комедии «Горе от ума» в связи с постановкой на сцене.

Тверской бульвар. Литография А. Кадоля. 1830-е гг.

Приехав в июле 1830 года из Середникова в Москву (возможно, по делам, связанным с поступлением в университет), Лермонтов побывал на Тверском бульваре. От двух до трех здесь обычно собиралось светское общество. Хотя летом большинство разъезжалось по своим подмосковным, но кое-кого из завсегдатаев Тверского бульвара еще можно было встретить. Эти встречи послужили Лермонтову поводом к сатире:

«В следующей сатире всех разругать, и одну грустную строфу. Под конец сказать, что [они] я напрасно писал и что если б это перо в палку обратилось, а какое-нибудь божество новых времен приударило в них, оно - лучше». И на другой странице:

С минуту лишь с бульвара прибежав,

Я взял перо…

…Сатиров я, для помощи призвав, -

Подговорю, - и все пойдет на лад. -

Ругай людей, но лишь ругай остро;

Не то -…ко всем чертям твое перо!

Так начинает Лермонтов свою сатиру на фамусовскую Москву.

Самый эпитет «бульварный», который он повторяет дважды: «бульварный маскерад» и «бульварная семья», - заимствован из монолога Чацкого: «А трое из бульварных лиц, //Которые с полвека молодятся?!»

Стихотворение «Булевар» - пародия на монолог Фамусова о Москве. Предметом сатиры Лермонтова являются те же московские старики, дамы и женихи, которым поет дифирамб Фамусов. «А наши старички?? - Как их возьмет задор, //Засудит об делах, что слово - приговор». И как бы в ответ Фамусову Лермонтов рисует сатирические портреты стариков на Тверском бульваре: «И ты, мой старец с рыжим париком, //Ты, депутат столетий и могил…», «…Подалее на креслах там другой; //Едва сидит согбенный сын земли…»

В дряхлом, «согбенном» старце «в сто лет» некоторые комментаторы склонны видеть издателя «Дамского журнала» П. И. Шаликова. Но Шаликову в то время было 62 года; он прожил еще 20 лет и умер только в 1852 году.

Портрет Шаликова Лермонтов нарисовал в эпиграмме, обращенной к нему полтора года спустя, в декабре 1831-го. Этот портрет живого, подвижного человека никак не соответствует дряхлому облику старика из стихотворения «Булевар».

Воздав хвалу дамам, Фамусов восхищается московскими девицами, их благонравьем, их воспитанием, с восторгом восклицая: «Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой…»

Отметив «спесь» в пошлой болтовне «дам», Лермонтов обращается к дочкам, гуляющим на бульваре в сопровождении «маменек»:

О, верьте мне, красавицы Москвы,

Блистательный ваш головной убор

Вскружить не в силах нашей головы.

Все платья, шляпы, букли ваши - вздор,

Такой же вздор, какой твердите вы…

Особенно резко выступает юный поэт против московских «женихов», невежественных отпрысков родовитых фамилий, по поводу которых одобрительно заявляет Фамусов вошедшей в обиходную речь формулой, словами, ставшими чуть не пословицей: «…У нас уж исстари ведется, //Что по отцу и сыну честь…» Лермонтов зло смеется над новыми московскими Митрофанушками: «О женихи! о бедный Мосолов… Но ты согласен на свою беду, //Что лучше все же думать говорить, //Чем глупо думать, и глупей судить».

Светскому обществу Лермонтов противопоставляет народ, говоря, что если бы весь наш народ был похож на пустоголового Мосолова, то он бросился бы вон из России.

Лермонтов принадлежал к поколению, детство и юность которого были овеяны героикой Отечественной войны 1812 года. Люди этого поколения привыкли с ранних лет встречать участников войны, восторженно слушать их рассказы о борьбе за Москву, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа. Герцен назвал эти рассказы своей колыбельной песней, своей Илиадой и Одиссеей. Такой колыбельной песней были они и для Лермонтова. Он слышал их еще в детстве и от своего отца, служившего в ополчении, и от деда Афанасия Алексеевича Столыпина, героя Бородина, «доблестное бесстрашие» которого надолго осталось в памяти его боевых товарищей. Немало рассказов услышал Лермонтов и по приезде в Москву.

В семье Мещериновых встречал он генерала Меликова, потерявшего руку в Бородинском сражении. Хозяин дома и его друг, безрукий генерал, оба участника Отечественной войны, окруженные толпой детей и подростков, заводили разговоры о героических днях и делились боевыми воспоминаниями. При Бородине был и Дмитрий Алексеевич Столыпин, владелец Середникова, до того прославившийся храбростью под Аустерлицем. Д. А. Столыпин - военный специалист, и его статьи по артиллерии были отмечены в свое время.

Много слышал поэт солдатских рассказов об этой народной войне. Он слышал их не только в Тарханах, но и в Середникове. Документально известно, что тридцать семь тамошних крестьян служили в народном ополчении, а середниковский священник М. П. Зерцалов имел бронзовую медаль «1812».

Сражение произошло 26 августа 1812 года при селе Бородино. Сразу за селом простирается открытая, местами всхолмленная равнина. Это и есть Бородинское поле, или поле Бородина, как озаглавлено юношеское стихотворение Лермонтова, посвященное происходившей здесь битве. «Поле Бородина» дошло до нас только в копии, среди стихов 1830 - 1831 годов. Его автограф не сохранился, и мы не знаем, при каких условиях оно написано. Возможно, что стихотворение связано с посещением этого исторического места.

Стихотворение «Поле Бородина» - первый опыт изображения юным Лермонтовым Бородинской битвы, стихотворение, на основе которого через несколько лет уже зрелый поэт создал свое знаменитое «Бородино» - сказ о народном патриотизме, гимн богатырям русского народа, отстоявшим независимость отечества. Но уже здесь главную роль в сражении, имевшем такое большое значение в судьбе России, поэт отвел народу. Героем-рассказчиком он сделал простого человека и в описании событий стал на точку зрения народа. Это было новаторством. Ни один писатель до Лермонтова, описывая Бородинское сражение, не дал крупным планом солдата. «Певец во стане русских воинов» Жуковского являлся ярким примером гимна полководцам и наибольшим контрастом «Бородину» Лермонтова. Только Грибоедов собирался в свою трагедию «1812 год» ввести народного героя, но замысла трагедии не осуществил.

Хотя уже в «Поле Бородина» Лермонтов порвал со старой традицией воспевания полководцев, однако характер героя-рассказчика, участника сражения, не вполне четко очерчен, и образ народа-героя, который так удался Лермонтову в «Бородине», здесь еще не получился. Но в местах наивысшего подъема юному автору удалось найти такие слова, в которых выливалась душа всех русских людей:

И вождь сказал перед полками:

«Ребята, не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали».

И мы погибнуть обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в бородинский бой.

Строки эти почти без изменения вошли в «Бородино».

В юношеском стихотворении «Поле Бородина» Лермонтов создает обобщающую картину великого события.

Насколько хорошо был он знаком с материалами по истории Бородинской битвы, еще раз свидетельствует дошедшее до нас в копии школьное сочинение Лермонтова «Champ de Borodino», написанное, по-видимому, в пансионе и впервые опубликованное в «Неделе» за 1961, № 27. Заглавие сочинения в переводе на русский язык точно совпадает с заглавием юношеского стихотворения Лермонтова «Поле Бородина».

Стихотворение и школьное сочинение имеют не только одно и то же заглавие, но и написаны по одному плану. В описании кануна боя и самого боя есть совпадения.

В сочинении Лермонтова бой описан так: «…Как только французы вступали на эту заколдованную землю, новый страшный залп сразу сметал их; штык помогал пушке, и враги были вынуждены отступать между двумя стенами неприятеля, который кромсал их без жалости.

Так продолжалась битва до вечера; под конец вокруг небольшой насыпи поднялась новая насыпь из трупов, высокая, непроницаемая, сцементированная кровью, густой и черной; ядра увязали в ней, не будучи в силах ее пробить».

Надо оценить то мастерство, с каким юный Лермонтов превратил эту прозу в поэтическую картину боя:

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Эти лаконичные и выразительные строки поэт без изменения перенес в «Бородино». «Русские спали на трупах», - кратко и сильно сообщает Лермонтов в школьном сочинении, а в стихотворении солдат, участник боя, рассказывает: «На труп застывший, как на ложе, //Я голову склонил». В стихотворении есть и свои отличительные черты. Пасмурный вечер, описанный в сочинении, в стихотворении сменяется бушевавшей до рассвета бурей.

О холодном пронзительном ветре в ночь перед боем вспоминала в своих записках и кавалерист-девица Н. А. Дурова.

Подросток Лермонтов понимал всемирно-историческое значение победы русских при Бородино, подорвавшей силы наполеоновской армии. Эту битву он считал даже значительнее Полтавской и свое юношеское стихотворение закончил концовкой в жанре старинной оды, ему в даль-, нейшем несвойственном.

Лето 1830 года было необычным. Русские газеты помещали известия о народных восстаниях на острове Яве, в Албании, о том, что шла колониальная война в Индостане, в Алжире. В конце июля вспыхнул революционным пламенем Париж. Во вторую половину лета волна разрозненных крестьянских восстаний прокатилась по России.

«Кто бы мог предполагать 1-го января 1830 года, - писал автор исторического обозрения в № I «Московского телеграфа» за 1831 год, - что наступивший новый год будет одним из самых достопамятных годов не только трех минувших десятилетий нашего века, но, может быть, всего XIX столетия!…» «Необузданное кипение страстей», «быстрые решения судьбы народов», «дикая сшибка мнений, впечатляемая на лице земли кровавыми слезами» - так характеризует современник события минувшего 1830 года.

Эту летопись он делит на две части: первое полугодие казалось продолжением 1829 года, но с июля все изменилось, «вся Европа всколебалась, люди и природа восстали в гибели и волнении, и в сем порыве бедствий - даже благословенные страны России подверглись общей участи!». По весьма понятным причинам обещанного в следующем номере продолжения не последовало, и статья осталась незаконченной.

«Опять вы, гордые, восстали…»

Автограф М. Ю. Лермонтова. 1830.

Вести об этих событиях доносились и до подмосковной усадьбы, где проводил лето Лермонтов. Юный поэт быстро отзывался на все происходящее в мире.

Албанский народ был воспет в поэме Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Этот гордый, маленький народ много раз, начиная с XV века, восставал против турецкого ига, нанося серьезные удары своему сильному врагу. Байрон описывает, как Чайльд-Гарольд посетил этот «гордый» народ во время одного из таких восстаний. Возможно, под впечатлением поэмы Байрона, узнав из газет о новом восстании албанцев, Лермонтов набросал:

Опять вы, гордые, восстали

За независимость страны,

И снова перед вами пали

Самодержавия сыны…

«Самодержавия сыны» - надо полагать, турки, против которых опять боролись за свою независимость албанцы, а перед тем греки (1821 - 1829). Борьба Греции привлекала внимание всей Европы. Следуя ее примеру, хотела добиться независимости и Албания.

Логика фактов и логика незаконченного стихотворения Лермонтова совпадают. Убедителен и словарь: «независимость страны», то есть национальная независимость, а не борьба с тираном. Слово «опять» подчеркивает историческую традицию восстаний. Кроме этой «албанской» гипотезы [5], есть и другие. Существуют мнения, что стихотворение Лермонтова «Опять вы, гордые, восстали…» отклик на июльскую революцию во Франции (28 - 30 июля), на восстание лезгин на Кавказе (две победоносные стычки 17, 19 июня и разгром восстания 1 июля), на польское восстание (началось в ноябре). Как видим, даты всех этих событий не совпадают с пометой Лермонтова перед началом стихотворения, сделанной, как установлено специалистами, одновременно с его написанием. Что касается албанского восстания, то сообщения о нем в русской печати начались с середины июня, но особенно много сведений о победоносной борьбе албанцев с турками приходилось на 10 июля, чем и можно объяснить дату написания стихотворения, начертанную рукою Лермонтова: «10 июля (1830)».

В родной стране также волновался народ. Крестьянский бунт вспыхнул недалеко от Тархан. Во время «холерного бунта» в Севастополе, как называли восстания, вспыхивающие в связи с холерными карантинами, был убит брат Арсеньевой, Н. А. Столыпин.

В гостиных, лакейских, девичьих - всюду таинственно шептались, передавая слухи о подметных письмах и прокламациях. В народе распространились предсказания и пророчества о новом вожде. Его называли Метелкиным. Говорили: «Пугачев попугал господ, а Метелкин пометет их».

Стараясь осмыслить происходящее, Лермонтов писал:

Настанет год,

России черный год,

Когда царей корона упадет…

Он назвал народное восстание «черным годом», как было принято называть в дворянской среде пугачевщину. Но его собственное отношение к народному восстанию иное. Лермонтов считал его неизбежным возмезднем за жестокость и бесчеловечность. Вот почему вождю народа он и дал в руки булатный нож. Булатным ножом расправлялись герои народных песен - разбойники, с теми, кто обижал народ. Булатный нож в народном представлении часто служил знаком возмездия. Тот же смысл он имеет и в стихотворении Лермонтова:

И ты его узнаешь - и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож…

Стихотворение поэт назвал «Предсказание». И рядом с заглавием приписал: «Это мечта».

Появление вождя восстания Лермонтов рисует на фоне зарева пожаров, окрасивших волны рек. О кроваво-красных реках, озаренных огнем пожаров, он мог читать в списке оды «Вольность» Радищева. Картина поразила его воображение и запомнилась. Запомнил он из этой оды обращение народа к преступному владыке, забывшему о том, что власть получил он от народа:

Преступник власти, мною данной!

Вещай, злодей, мною венчанный,

Против меня восстать как смел?…

Но ты, забыв мне клятву данну,

Забыв, что я избрал тебя… -

писал Радищев. Лермонтов, узнав об Июльской революции в Париже, также обличал виновного перед народом короля на современном ему разговорном языке. Но мысль все та же:

Ты мог быть лучшим королем,

Ты не хотел. Ты полагал

Народ унизить под ярмом…

Радищев призывал на суд преступного властителя: «Преступник, изо всех первейших, //Предстань, на суд тебя зову!» Лермонтов повторил радищевский тезис, узнав об Июльской революции во Франции в стихотворении «30 июля. - (Париж) 1830 года»: «Есть суд земной и для царей…»

В этом стихотворении пятнадцатилетнего поэта мысли Радищева сочетаются с образами Кольриджа. Мы находим здесь у Лермонтова исключительный по силе и выразительности образ мертвецов, упрекающих убийцу в своей гибели. Образ настолько необычен, что случайное совпадение допустить трудно. Лермонтов встретил его в «Сказании о Древнем Мореходе». Образ так поразил воображение подростка, что невольно вплелся в ткань собственного оригинального стихотворения. Обвинением короля-убийцы мертвецами заканчивается стихотворение «30 июля. - (Париж) 1830 года»:

И строй кровавый закричит:

Он виноват! он виноват!

Под впечатлением подъема народных сил Лермонтов писал трагедию «Испанцы». В ней он выразил «Души непобедимый жар// И дикой страсти пыл мятежный». («Испанцы. Посвящение».) Летом 1830 года он вступал на путь драматургии.