Лес Кости

1

В темноте, в мире ночных кошмаров, она пела короткую песню. В маленькой комнате, за задернутыми шторами, ее слабый испуганный голос шептал во сне:

Без мелодии, без времени, без конца повторяемая в ночи, и вскоре ночной кошмар стал еще хуже. Она сбросила на пол одеяло и стала звать маму, все громче и громче: «Мама! Мама!», пока не села в кровати, тяжело дыша и плача.

— Тише, дитя. Я здесь, рядом с тобой. Теперь помолчи. Постарайся опять уснуть.

— Я боюсь, боюсь. Мне приснился ужасный сон…

Мама села на кровать, обняла ее и стала раскачиваться вперед и назад, вытирая пот и страх с ее лица.

— Успокойся… успокойся, сейчас. Это только сон…

— Слепой мужчина, — прошептала она и вздрогнула, когда подумала о том, что мама крепче схватила ее, более успокаивающе. — Слепой мужчина. Он опять появился…

— Это только сон, дитя. Бояться нечего. Закрой глазки и спи. Спи, дитя мое… спи. Вот. Так лучше.

Она все еще пела, очень тихим, очень слабым голоском, когда опять плыла через сон: Три юноши… посватались ко мне… один был слеп… один был мрачен… за третьим следовали чудовища…

— Тише, дитя…

Она проснулась с криком:

— Не дай ему забрать меня!

2

На самом деле никто из детей в деревне не мог отличить один фестиваль от другого. Им говорили, что надевать, что делать и что есть, и когда формальности заканчивались, они убегали в свое тайное место, в тень старой церкви.

Однако было и исключение. «Канун Повелителя» считался лучшим фестивалем. Даже если ты не знал, на какой день он приходится, его знаки были повсюду в деревне.

Джинни знала эти знаки наизусть. Мистер Бокс, владелец «Красного Оленя», весь этот день будет ругаться, пытаясь возвести брезентовый навес в саду своего паба. Здесь будет убит и зажарен бык, и будут отдыхать танцоры. На другом конце деревни мистер Эллис, управлявший «Кустом и Шиповником», поставит за зданием пустые бочонки, которые будут использоваться как сидения. В этот день деревня всегда наполнялась незнакомцами, приехавшими на танцевальный фестиваль, и эти незнакомцы выпивали море пива.

Церковь тоже подготовят к празднику. Мистер и миссис Мортон, которых никто не видел иначе, как в выходном костюме, наденут комбинезоны и вторгнутся в холодную церковь с метлами, щетками и корзинами. Мистер Эшкрофт, священник, соберет поздние летние цветы, а еще подстрижет кладбище и наведет на нем порядок. Это будет опасное время для детей, поскольку он подойдет очень близко к их лагерю, находившемуся сразу за железными воротами кладбища. Здесь, между церковью и земляными стенами старой саксонской крепости — деревня была стояла внутри их кольца — находился старый, заросший деревьями ров, в котором дети и устроили себе лагерь. Их маленькая полянка лежала совсем рядом с дорогой, которая шла из церкви, проходила через земляную стену и уходила к фермам.

Были и другие признаки приближающегося фестиваля, но они происходили вне маленькой общины. Во-первых, всегда казалось, что деревню накрыла тень. И, наоборот, местность, находившаяся далеко, за облачным покровом, светилась странным светом. Джинни любила стоять на высокой стене рядом с церковью и через сгрудившиеся деревья, покрывавшие кольцо земляных укреплений, смотреть туда, где лучи позднего летнего солнца падали на Уитли Нук и Мидлберн. Над высокими склонами долин, в которых лежали эти деревни, всегда плыли облака, а по полям, казалось, тек блестящий поток.

Ветер всегда дул из Уитли Нук по направлению к Скэрроуфеллу, деревне Джинни. И за день до фестиваля «Канун Повелителя» этот ветер всегда приносил звуки музыки, с которой танцоры шли по ту сторону реки, через подлесок и в обход его. Они останавливались в каждой деревне, чтобы собрать еще больше танцоров и музыкантов (и выпить еще больше), и приготовиться к последнему триумфу в самом Скэрроуфелле.

Музыка то слышалась, то замолкала, намек на скрипку, далекий стук барабанных палочек, слабый перезвон маленьких колокольчиков, которых танцоры вешали на одежду. Когда налетал порыв ветра, можно было слышать полные музыкальные фразы, веселые ритмичные звуки. Вместе с ними доносились и голоса танцоров, певших народные песни.

Джинни, опасно балансируя на вершине стены, приплясывала под эту музыку — ветер раздувает волосы, рука держится за сухую ветку ясеня.

И вот появились танцоры — Узеры, Пайкеры и Такеры присоединились к местным Скэрроуменам; значит, настал «Канун Повелителя», стаи птиц должны взлететь в небо и понестись над долиной. И, точно, когда она посмотрела в темное небо над Скэррофеллом, там уже были тысячи птиц, рисовавших во тьме струящиеся спиральные узоры и что-то неслышно кричавших. Но через какое-то время они устремились на север, подальше от колокольчиков, подальше от барабанов, подальше от криков Узеров.

Появился Кевин Симондс. Он обежал вокруг серостенной церкви, посмотрел наверх и начал бешено размахивать руками.

— Гаргулья! — прошипел он, и Джинни едва не закричала от неожиданности. Она покачнулась, но успела спрыгнуть со стены. «Гаргульей» они называли мистера Эшкрофта, священника. Когда, спустя секунду, старик действительно появился, они уже втиснулись в железные ворота и спрятались в кустарнике. Но священник был слишком занят — он клал на каждое надгробие погребальный венок, сделанный из цветов и пшеничных колосьев, — и не заметил тяжело дышащих детей, находившихся за поляной, в густом переплетении терна и ясеня.

Джинни провела их через деревья, росшие во рву, и они выбрались на открытое место. Потом она поднялась по невысокому земляному склону и посмотрела на лежавшее за ним поле, посреди которого стоял круг высоких вязов. Грязная коричневая кобыла — вероятно одна из ломовых лошадей мистера Бокса — скакала, брыкаясь, через поле, за ней, спотыкаясь, бежал белый жеребенок. Девочка так пристально наблюдала за жеребенком, что не заметила самого мистера Бокса, который вынырнул из кольца деревьев. На нем был грязный голубой фартук, но он, не отрывая взгляда от земли, быстро шел через поле к церкви. Каждые несколько шагом он останавливался и ворошил ногой траву. Не поднимая взгляда, он прошел через щель в земляной насыпи — старые ворота — и прошагал на расстоянии вытянутой руки от затаивших дыхание и припавших к земле Джинни и Кевина. Он остановился только у железных ворот, осмотрел их, потом обошел церковь и исчез, из вида и из мыслей.

— Они уже насадили быка на вертело, — сказал Кевин, облизывая в предвкушении губы. Его глаза блестели. — Самый большой за все время. Каждому достанется по два куска, по меньшей мере.

— Фу! — сказала Джинни, почувствовав тошноту при одной мысли о сером жирном мясе.

— И они уже начали разжигать костер. Ты должна пойти и посмотреть на него. Он будет просто гигантским! Мать сказала, что такого большого еще не было.

— Обычно я чищу картошку, которую потом пекут на костре, — сказала Джинни. — Но в этом году меня не просили.

— Звучит так, словно тебе повезло, — заметил Кевин. — Но это точно будет большой день. Самый большой из всех. Особый. Самый особый.

— Моя мама ведет себя странно, — вздохнула Джинни. — И у меня был ночной кошмар…

Кевин посмотрел на нее, но не дождался объяснения или бо́льших подробностей.

— Моя мать говорит, — сказал он, — что это самый особый «Канун Повелителя» из всех. В деревню вернется старик.

— Что за старик?

— Его зовут Цирик или что-то в этом роде. Он давно ушел из деревни, но завтра вернется и все очень взволнованы. Они целую вечность пытались заполучить его, но, на этот раз, он согласился. Во всяком случае так сказала мама.

— А что в нем такого особого?

Кевин не был уверен:

— Она сказала, что он — что-то вроде героя.

— Фу! — Джинни с отвращение сморщила нос. — Наверняка он весь в шрамах.

— Или слеп! — подхватил Кевин, и лицо Джинни побелело.

Третий ребенок пролез через железные ворота и спустился в углубление между земляными стенами, почесывая лицо там, где поцарапался о колючий терновник.

— Башня! — возбужденно прошептал Мик Фергюсон, не обращая внимания на царапину. — Пошли, пока старый Горгулья занят, раскладывая венки.

Они осторожно вернулись на кладбище и поползли на животах к крыльцу, заслоняясь от священника высокими земляными холмиками, насыпанными над каждой могилой. Пригибаясь за всеми памятниками — но не касаясь их, — они, в конце концов, добрались до только что отполированного, но все равно мрачного храма. Небо было закрыто тучами, но, все равно, через витражи лился яркий свет. Алтарь, украшенный цветами, выглядел по-другому, чем обычно. Мортоны чистили купель в боковой капелле; ведро с колодезной водой уже было готово наполнить ее. Работая, они разговаривали между собой, и не услышали почти бесшумных шагов трех детей.

Кевин провел их по истертым ступенькам спиральной лестницы прямо на конусовидную крышу церковной башни. Они отвернулись от гротескной каменной фигуры, сторожившей дверь, хотя Кевин не удержался и потрогал ее морду, как делал всегда.

— На счастье, — объяснил он. — Мать говорит, что камню нравится, когда им восхищаются, как и всем нам. Если не обращать на него внимание, он может прокрасться ночью в деревню и кого-нибудь убить.

— Заткнись, — резко сказала Джинни, глядя на монстра уголком глаза.

Майкл рассмеялся.

— Не будь такой пугливой, как зайчиха, — сказал он, протянул руку и позвонил в маленький колокольчик, висевший у ней на шее. Ее колокольчик призраков.

— Это маленький колокольчик, — нервно заметила Джинни, — а это большой каменный демон. — «Почему я так боюсь?» — спросила она себя. Он часто бывала здесь и никогда не сомневалась, что каменное чудовище, как и все демоны, не может напасть на искренне верующих, и что колокольчики, книги и свечи являются надежной защитой от приспешников дьявола.

Ночной кошмар очень тревожил ее. Она вспомнила, что несколько лет назад почти такой же кошмар приснился Мэри Уайтлок — та призналась в этом всей банде, когда они праздновали украденный кусок пирога в их лагере. Джинни не очень любила Мэри. Однако, когда после фестиваля та внезапно исчезла, Джинни очень расстроилась…

«Нет! Выбрось эту мысль из головы», твердо сказала она себе. Джинни повернулась и нагло посмотрела на средневекового монстра, сторожившего дверь в церковь под ними. И засмеялась, потому что его можно испугаться только тогда, когда думаешь, насколько он ужасен. На самом деле он выглядел почти нелепо: разинутый V-образный рот, вывалившийся язык, остроконечные уши, впалые щеки, единственный, но широко раскрытый глаз и выдолбленный зрачок…

В деревне под ними бурлила жизнь. Куча для костра на маленькой площади перед церковью поднималась до по истину монументальных высот. Остальные дети помогали громоздить в нее вязанки дров и сломанную мебель. Посреди кучи торчал большой кол, который использовали, чтобы удержать большую часть деревянных предметов на месте.

На некотором расстоянии от будущего пламени костра была отгорожена большая область для танцев. Ворота церкви увили розами и лилиями. Сам Гаргулья уже увел паству от службы на «Канун Повелителя» к местам празднества. Джинни захихикала, вспомнив, как он выглядит: темная, доходящая до коленей сутана, белые костистые ноги, прыгающие и дрыгающиеся вместе с Узерами и местными Скарроменами; колокольчик на каждой лодыжке придавал ему вид дурака, каким, по ее мнению, он и являлся.

На дальнем конце деревни дорога из Уитли Нук прорезала южную стену старой земляной крепости и вилась среди покрытой черепицей коттеджей, в одном из которых жила Джинни. И здесь уже горели два маленьких костра, по обе стороны старой дороги. Ветер подхватывал дым и уносил его из долины. Стоящие на церковной башне дети наслаждались запахом горящего дерева.

И они слушали музыку танцоров, которые все еще кружили между Уитли Нук и Мидлберном.

Завтра они будут здесь. Даже издали было видно, как лучи солнца освещают их белые костюмы и вспыхивают на мечах, поднятых высоко в воздух.

Узеры идут. Такеры идут. Скоро в деревню придет дикий танец.

3

Она проснулась как от удара, заплакала, а потом мгновенно замолчала, увидев пустую комнату и яркий свет дня, вползавший внутрь над плотными шторами.

Сколько времени? В голове еще играла музыка, звенели колокольчики, били кожаные барабаны, глухо сталкивались деревянные потешные шесты. Но сейчас снаружи все было тихо.

Она свесила ноги с кровати и задрожала, когда к ней вернулось неприятное эхо прилипчивой песни, песни из ночного кошмара.

Оказалось, что она бормочет слова, которые преследовали ее ночью. Словно она должна была повторить мрачный припев перед тем, как тело разрешит ей снова двигаться, снова стать ребенком…

«Ах мамочка… три юноши… двое не видели… один был слеп… ах мамочка, ах мамочка… мрачноглазые придворные… слепой танцует… за ним следуют чудовища, чудовища танцуют…»

Издали донесся звон церковного колокола, низкий многократный благовест, пять ударов и шестой, на мгновение отсроченный.

«Пять ударов для Повелителя, и один для огня! Не может быть, что пришло время. Не может быть! Почему мама не пришла и не разбудила меня?»

Джинни подбежала к шторам, отдернула их и посмотрела на пустынную улицу, а потом вскарабкалась на подоконник, чтобы посмотреть на площадь через верхнюю часть окна.

Площадь была полна неподвижных фигур. Вдали слышалось пение паствы. Служба в честь «Кануна Повелителя» уже началась. Началась! Процессия уже прошла мимо дома, она узнала об этом только в полусне

Она с возмущением закричала и вылетела из спальни в маленькую гостиную. Судя по часам на каминной полке, полдень уже прошел. Она проспала… она проспала пятнадцать часов!

Схватив одежду, она быстро натянула ее на себя, даже не расчесав волосы, хотя и символически попыталась почистить туфли. Это «Канун Повелителя». Сегодня она должна быть умной. Она перерыла все, но не нашла ожерелье с колокольчиком. Она надела красные туфельки и платье в цветочек, набросила на плечи розовый шерстяной кардиган, схватила замысловатую шляпку, посмотрела на нее и забросила на вешалку… и вылетела из дома.

Джинни побежала к церковной площади по той самой дроге, по которой должна была пройти колонна танцоров. Она чувствовала в глазах слезы, слезы разочарования, гнева и раздражения. Каждый год она глядела на эту процессию из своего сада. Каждый год! Почему мама не разбудила ее?

Она любила шествия, ряды танцоров в белых плащах и черных шляпах, ленточки, цветы, колокольчики, привязанные к щиколоткам, коленям и локтям, мужчины на палочках с лошадиными головами, дураки со свиными пузырями на палочках, женщины в кружащихся юбках, Такеры, Пикерманы, Узеры, чернолицые Скэрроумены… все они идут мимо дымящихся костров к южным воротам, каждый поворачивается и делает знак мира, а потом прыгает и приплясывает по дороге, умудряясь бить в барабан, меланхолически плакать на скрипке, брать печальные аккорды на аккордеоне или испускать трели на губной гармошке.

И она это пропустила! Проспала! Осталась в мире ночных кошмаров, где ее преследовал призрачный слепой…

На бегу она плакала от разочарования!

Она остановилась на краю площади и, переведя дыхание, стала выискивать глазами Кевина, Мика или любого другого из их маленькой банды, имевшей лагерь в земляных стенах старой крепости. Но она не видела их. Тогда она перевела взгляд на ряды молчаливых танцоров. Они распределились по площади и стояли, линии мужчин и линии женщин, лицом к покойничьим воротам на кладбище и открытым дверям церкви. И они стояли в абсолютном молчании. Казалось, они даже не дышали. Иногда, прокладывая себе дорогу в церковь, где беспокойно жужжал голос Горгульи, она задевала одного из них, и тогда звенел бубен или устало вздыхал аккордеон. Мужчина, державший инструмент, взглядывал на нее и улыбался, но она знала, что не стоит беспокоить Скэрроуменов, когда из церкви доносится голос священника.

Пригнувшись и сделав знак мира, она прошла через ворота, под лилиями и розами, перепрыгнула через порог и влетела в мрачную, заполненную народом церковь.

Священник уже заканчивал проповедь, обычную скучную проповедь в праздничный день.

— И мы клянемся, — нараспев произнес мистер Эшкрофт. — Мы клянемся верить в жизнь после смерти, клянемся верить в Бога, который больше, чем само человечество…

Она увидела Кевина, который стоял, ерзая, между родителями, четыре скамьи вперед. И нет даже следа Майкла. Но где же ее мама? Впереди, почти наверняка…

— Мы верим в воскрешение Мертвого и верим в искупление. Вместе с теми, кто умер до нас, мы клянемся, что соединимся с ними в великой Славе нашего Повелителя.

— Кевин! — прошипела Джинни. Кевин заерзал. Священник продолжил жужжать.

— Мы клянемся все этим, и мы верим во все это. Наше время в физической реальности — время испытания, время поверки, проверки нашей чести и нашей веры, веры в тех, кто ушел не на совсем и ждет, чтобы воссоединиться с нами…

— Кевин! — опять позвала она. — Кевин!

Ее голос прозвучал слишком громко. Кевин оглянулся и побелел. Его мать тоже оглянулась, потом опять повернулась к проповеднику, использовав локон его курчавых волос, чтобы показать, что она имеет в виду.

Его крик даже услышал сам Гаргулья, которые слегка заколебался, но потом закончил проповедь:

— Этот ослепительный свет стоит за праздником «Канун Повелителя». Не думайте о Смерти, думайте о Жизни, которую наш Повелитель приносит нам.

Где же ее мама?

Перед тем, как она успела подумать еще, чья-то рука схватила ее за плечо и потянула назад, к порогу церкви. Она, протестуя, посмотрела вверх и увидела мрачное лицо мистера Бокса, глядевшее на нее.

— Джинни, выйди наружу, — сказал он. — Немедленно.

Внутри паства начала распевать молитву Повелителю.

Он толкнул ее к розовым воротам, за которыми Узеры и Скарроумены ждали окончания службы. Чувствуя себя несчастной она пошла к ним и, проходя мимо самого близкого к ней мужчины, ударила в его бубен. На тихой летней площади раздалось громкое звяканье бубенчиков.

Мужчина не пошевелился. Она остановилась и вызывающе уставилась на него, потом опять ударила в бубен.

— Почему вы не танцуете? — крикнула она ему. Он не обратил на нее внимание, и она крикнула опять: — Почему вы не играете? Играйте! Танцуйте по площади! Танцуйте! — Ее голос сбился на пронзительный крик.

4

Сумерки так и не настали. За несколько минут ранний вечер перешел в темную ночь, и факел зажег костер; пламя впечатляюще взметнулось вверх, остановив всякую деятельность. Сияющие угольки устремились в беззвездное небо, и деревенская площадь задохнулась от сладкого запаха горящего дерева. Исчезли последние запахи жаренного быка, скелет животного разрубили на куски рядом с «Красным Львом». Несколько пенсов за фунт костей вместе с остатками мяса. Перед «Кустом и Шиповником» мистер Эллис вымел сто фунтов бутылочных осколков. Мик Фергюсон привел банду детей, и они покатили пустой бочонок к южным воротам, где все еще дымились огни.

Танцы прекратились. Люди теснились вокруг огня. В пабах раздались недовольные голоса, когда танцоры и туристы наперебой требовали новые порции эля. Этим днем правил управляемый хаос, в центре которого находился костер, чей свет подчеркивал впечатляющие детали убранства серой церкви и болотистая зелень посреди площади. Позади высоко взметнувшейся церковной башни царила темнота, хотя люди в белых плащах и черных шляпах, негромко разговаривая, непрерывно ходили через покойничьи ворота и вокруг церкви, и рассеивались, вновь появляясь на площади. Здесь они опять били в барабаны, бубны и другие музыкальные инструменты, и размахивали поддельными мечами.

Джинни бродила между ними.

Она никак не могла найти мать.

И она знала, что что-то неправильно, совсем неправильно.

Она слегка успокоилась, когда бородатый малый опять позвал танцоров морриса, и двенадцать крепких мужчин, ни один из которых не жил в Скэрроуфелле, выбежали из «Куста и Шиповника» и, звеня колокольчиками, побежали на танцевальную площадку. Здесь они засмеялись и, под нытье аккордеона, устроили потешный бой на дубинках. Потом они выстроились в линию и, звеня колокольчиками и дрыгая ногами, засмеялись опять и начали подпрыгивать в ритме танца, известного как «Гнездо кукушки»[19]. Человек в мешковатой, украшенной цветами одежде и большом вычурном колпаке запел грубую песню. Как только он начал петь, размахивая кустистой рыжей бородой, все залились смехом. Поверх сюртука он надел передник, и очень часто поднимал его, демонстрируя длинный красный баллон, привязанный между ног. На его конце были нарисованы глаза и ресницы. Зрители ревели каждый раз, когда он так делал.

Когда Джинни шла по через ярмарку к этому новому центру развлечения, к ней подошел Мик Фергюсон, который скалился и, наклонившись вперед, изображал горбуна из «Собора парижской богоматери», преувеличенно хромая и крича:

— Колокольчики. Колокольчики. Звякающие колокольчики…

— Мик… — начала было Джинни, но он уже сверкнул на нее нервной улыбкой, затесался в хаотическое движение толпы, подбежал к костру и, наконец, исчез во мгле за ним.

Джинни смотрела, как он уходит. «Мик, — подумала она. — Мик… почему?..»

Что происходит?

Она подошла к танцорам. Бородатый певец и Кевин нервно повернулись и кивнули ей. Мужчина пел:

— Я пропустила процессию, — сказала Джинни. — Не проснулась вовремя.

Кевин поглядел на нее, выглядя несчастным.

— Мать приказала мне не разговаривать с тобой… — признался он.

Она подождала, но Кевин решил, что осторожность — лучшая часть трусости.

— Почему? — спросила она, обеспокоенная его словами.

— Ты отверженная, — пробормотал мальчик.

Джинни была потрясена:

— Почему меня отвервергли? Почему именно меня?

Кевин пожал плечами, и посмотрел на нее странным ужасным взглядом, взглядом взрослого мужчины, высокомерным и ехидным.

Человек в отвратительной одежде продолжал петь:

Кевин отшатнулся от Джинни, повторяя «ку-ку», «ку-ку».

— Очень грубая песня, — сказала Джинни.

— Ты кукушка, ты кукушка, — стал дразниться Кевин.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — сказала растерянная Джинни.

— Кукушка, кукушка, кукушка, — продолжал Кевин, потом ткнул ее в пах, злобно хихикнул и понесся к пылающему костру. Слезы было навернулись на глаза Джинни, но она так рассердилась, что слезы высохли.

Она взглянула на певца, все еще не полностью понимая, что происходит, хотя точно знала, что он поет грубую песню — мужчины, глядевшие на него, гоготали, как ненормальные. Немного подумав, она ускользнула к церкви.

Стоя у покойничьих ворот, она смотрела на вспышки огня, освещавшего лица толпы, беспокойное хождение взад и вперед, пляски и прыжки… слушала смех, музыку и далекое завывание ветра, раздувавшего огонь и заставлявшего пламя яростно и опасно наклоняться к югу. И спрашивала себя, где, во всем этом хаосе, должна быть мама.

Мама всегда поддерживала ее, она была так добра с ней, так ласкова. Джинни жила в доме на старой дороге с того времени, когда ее настоящие родители погибли в огне. И по ночам, когда домом завладевал ночной кошмар, мама всегда утешала Джинни. Очень скоро Джинни начала считать ее своей настоящей мамой, и вся печаль и горе быстро растаяли.

Где же Мама? Где она?

Она увидела мистера Бокса, который медленно шел через толпу, держа печеную картофелину в одной руке и стакан пива в другой. Она побежала за ним и дернула его за сюртук. Он едва не задохнулся своей картофелиной и нервно оглянулся, но тут же услышал ее голос и, хмурясь, нагнулся к ней. Отбросив прочь остатки картофелины, он поставил стакан на землю.

— Привет, Джинни, — озабоченно сказал он.

— Мистер Бокс, вы видели мою маму?

Он опять с беспокойством посмотрел на нее, его доброе лицо превратилось в беспокойную маску, борода дергалась:

— Видишь ли… сегодня она готовится к приему.

— Приему кого? — спросила Джинни.

— Ну, Цирика, конечно. Героя войны. Человека, который придет к нам. Он, наконец-то, согласился вернуться в деревню. Предполагалась, что он придет три года назад, но он не сумел.

— Мне до него нет дела, — сказала она. — Где моя мама?

Мистер Бокс успокаивающе положил руку на ее плечо и покачал головой:

— Почему бы тебе не пойти и не поиграть, ребенок? Именно это ты и должна делать. Я только владелец паба. Я не Организатор. Ты не должна… ты не должна даже говорить со мной.

— Меня отвергли, — прошептала она.

— Да, — печально сказал он.

— Где моя мама? — упрямо спросила Джинни.

— В деревню придет важный человек, — сказал мистер Бокс. — Великий герой. Большая честь для нас… и… — Он заколебался, но все же добавил, тихим голосом: — И он принес с собой то, что сделает эту деревню более надежным местом…

— Что именно? — спросила Джинни.

— Некоторое знание, — ответил мистер Бокс и пожал плечами: — Это все, что я знаю. Как и все окрестные деревни, мы должны сражаться, чтобы сдержать захватчика, и это тяжелая битва. Мы все долго ждали этой ночи, Джинни. Очень долго. Мы поклялись этому человеку. Очень давно, когда он сражался, чтобы спасти деревню. И сегодня мы исполним ту клятву. Каждому из нас отведена своя роль…

Джинни нахмурилась.

— И мне? — спросила она, и поразилась, увидев, как большие слезы потекли по щекам мистера Бокса.

— Конечно, Джинни, и тебе, — прошептал он и, кажется, подавился словами. — Я удивлен, что ты не знаешь. Я всегда думал, что дети знают все. Но все это работает своим путем… есть правила… — Он опять покачал головой. — Мне не сообщили… я не знаю.

— Но почему все так ужасно относятся ко мне? — спросила Джинни.

— Кто это, все?

— Мик. И Кевин. Он назвал меня кукушкой…

Мистер Бокс улыбнулся:

— Они просто тебя дразнят. Им сказали кое-что о том, что произойдет сегодня вечером, и они ревнуют.

Он выпрямился и глубоко вздохнул. Джинни посмотрела на него, его слова медленно проникали в нее:

— Вы хотите сказать, что сегодня вечером что-то произойдет со мной?

Он кивнул.

— Ты избрана, — прошептал он. — Когда твои родители были убиты, к тебе послали Мать, чтобы приготовить тебя. Сегодня вечером тебе придется сыграть очень особую роль, Джинни, и это все, что я знаю. Сейчас иди и играй, ребенок. Пожалуйста…

Внезапно он посмотрел в сторону от нее, на танцоров. Джинни тоже посмотрела на них. Пять мужчин смотрели на нее и мистера Бокса, двух из них она узнала. Один из танцоров слегка покачал головой, и мистер Бокс быстро убрал руку с плеча Джинни. И тут к ним пошла женщина, платье которой было украшено настоящими цветами, а лицо напоминало камень. Мистер Бокс грубо оттолкнул Джинни от себя. Убегая оттуда, на всякий случай, она услышала, как женщина сильно ударила мистера Бокса по щеке.

5

Костер горел. Он давно уже должен был стать сияющей кучей углей, но все еще горел. И у Скорроуменов уже давно должны были кончиться силы, но они все еще плясали. Через наполненный дымом холодный ночной воздух плыли сияющие искорки. Звенели колокольчики, слышался стук дубинок. Ветер приносил голоса и смех, танцоры упрямо танцевали и танцевали моррис.

Вскоре они образовали большой круг, вытянувшийся вокруг огня, и яростно и быстро прыгали, подчиняясь жесткому бесконечному ритму барабанов и скрипок. Плясали вся жители деревни и все гости, мужчины и женщины в анораках и свитерах, дети в вязаных шапочках и подростки в джинсах и кожаных куртках; все они смешались с бело-черными Узерами, Пикерами, Такерами и остальными.

Вокруг горящего огня, спотыкаясь и шатаясь, и весело крича, когда целый кусок круга валился в грязь. Вокруг и вокруг.

Звон колокольчиков, стук барабанных палочек, визг скрипок, морская мелодия аккордеона…

Ровно в десять дикий танец резко оборвался.

Молчание.

Мужчины сняли колокольчики с ног и бросили их в огонь. И швырнули в пламя дубинки. Скрипки разбили о землю, остатки отправились туда же.

Аккордеоны, объятые пламенем костра, перестали играть.

Цветы из волос. Колпаки с голов. Розы и лилии с покойничьих ворот. Воздух внезапно наполнился резким ароматом… ароматом трав, лесных трав.

В этом молчании Джинни подошла к церкви и метнулась через ворота в темноту кладбища… И между длинными холмами к железным воротам…

Кевин уже был там. Он подбежал к ней, глаза широко открыты, дикий взгляд.

— Он идет! — прошипел он, затаив дыхание.

— Кто? — прошептала она.

— А ты куда бежишь? — спросил он.

— В лагерь. Мне страшно. Они перестали танцевать и сожгли свои инструменты. Так и произошло три года назад, когда Мэри… когда… ну, ты знаешь…

— Почему ты так боишься? — спросил Кевин. В его глазах отразился яркий свет костра. — От кого ты бежишь, Джинни? Скажи мне. Скажи мне. Мы друзья…

— Что-то неправильно, — всхлипнула она. Внезапно она обнаружила, что схватила мальчика за руку. — Все ужасно относятся ко мне. Ты ужасно относишься ко мне. Что я такого сделала? Что я сделала?

Он покачал головой. Из-за пламени костра казалось, что его темные глаза пылают. Внезапно он взглянул за нее. И улыбнулся. Потом опять посмотрел на нее.

— Прощай, Джинни, — прошептал он.

Она повернулась. Кевин метнулся мимо нее и исчез в толпе людей в масках, стоявших вокруг нее. Они подошли так тихо, что она ничего не услышала. Их лица-маски походили на черных свиней. Глаза горят, рты усмехаются. Одеты в белое и черное… Скэрроумены.

Внезапно Кевин завыл. Джинни решила, что его наказывают, потому что говорить с ней запрещено. Она прислушалась, и потом на секунду… только на секунду… все притихло, все замолчали, предчувствуя. И она отреагировала, как в таком положении отреагирует любой чувствительный ребенок.

Джинни открыла рот и завизжала. Но едва ее визг всколыхнул ночной воздух, как сильная твердая ладонь зажала ей рот, приглушив крик. Она, не сдаваясь, повернулась и стала брыкаться, пока не сообразила, что сражается с Мамой. С Матерью, которая сняла с себя римское ожерелье и железные обереги. Без них она казалась голой. На ней было зеленое платье, и она крепко держала Джинни.

— Тихо, ребенок. Твое время скоро придет.

Железные ворота были открыты. Джинни посмотрела через них, в темноту, через травянистые стены старой крепости, в круг больших вязов.

Там был свет, и этот свет приближался. Перед светом несся ветер, легкий и холодный, как лед, ветер, от которого пахло сладостью и гниением, в высшей степени противными. Джинни состроила гримасу и попыталась отшатнуться, но руки Мамы крепко держали ее. Он взглянула через плечо, на площадь, и вздрогнула, увидев, что Скэрроумены глядят на нее в упор из ночной пустоты.

Двое из них держали высокие ореховые шесты, обвитые побегами плюща и омелы. Они шагнули вперед и поставили шесты так, что образовали между собой ворота. Джинни глядела на все это и содрогалась. И ее затошнило, когда она увидела, что Кевина держат другие Скэрроумены. Мальчик был перепуган. Похоже, он молил Джинни о помощи, но что она могла сделать? Его мать стояла рядом, молча плача.

Внезапно налетел порыв ветра, и первая из теней прошла через ворота так быстро, что она с трудом это поняла. Она появилась ниоткуда, частично мрак, частично холод, высокая фигура, которая не прошла, а проплыла через железные ворота. Глядеть на нее было все равно, что глядеть в бездонный мир тьмы; она мерцала, затуманивалась, колыхалась и двигалась, балансируя между тем миром и реальным. Только когда она прошла через ореховые шесты, которые держали Скэрроумены, а потом в мир за ними, она приобрела форму, которую можно было назвать… призрачной.

Где-то очень далеко голос священника пропел приветствие, и Джинни сумела разобрать слова:

— Добро пожаловать обратно, в Скэругфелл. Мы выполнили нашу клятву. Твоя жизнь начинается вновь.

За первой тенью последовала вторая, поменьше, и вместе с ее темнотой и холодом пришло рыдание, словно заплакал ребенок. Но плач далекий и колеблющийся. Джинни увидела, как эта вторая тень тоже приняла форму за Скэрроуменами и потекла в деревню.

Когда обе тени исчезли, Скэрроумены опять сомкнули ряды, и тут издали, с площади, от жарко горевшего огня, раздался неземной вой — кошмарный ветер, казалось, приветствовал каждого новоприбывшего. Джинни не могла сказать, что произошло с призраками, и ее это не интересовало.

Рука Матери коснулась ее лица, потом плеча, заставила ее повернуться и опять посмотреть на железные ворота.

— Эти двое из его рода, — прошептала Мать. — Они тоже умерли за нашу деревню много лет назад. Смотри! Это Цирик…

Тень, которая приближалась из-за ворот, не походила ни на что, что Джинни могла себе вообразить. Она не могла даже сказать, был ли он животным или человеком. И он был огромен. Двигаясь, он раскачивался и, казалось, с трудом приближался через тьму, словно его волокли. Расплывчатый силуэт, тень на тьме, пустота на фоне света, мерцающего среди деревьев. Похоже, что из его головы тянулись ветки и завитки. И он что-то говорил — словно вода клокотала в невидимом колодце.

Она видела только его, в мире вообще не осталось ничего, кроме него. Он него страшно воняло. Его единственный глаз сверкал в свете костра.

Один был слеп… один был мрачен…

Ей показалось, что, увидев ее, он засмеялся и посмотрел за деревья и земляные стены, окружавшие церковь.

Он вытолкнул что-то вперед, тень, человека, пропихнул его через железные ворота. Джинни захотелось закричать, когда она увидела эту тень с вывихнутой челюстью, пустыми глазницами и сползшей плотью. Изорванное существо похромало к ней, подняв руки и вытянув костяные пальцы… череп открыл рот, приглашая… приглашая ее к поцелую, который, знала Джинни, будет концом ее жизни.

— Нет! — закричала она и бешено забилась в руках Матери. Мать, казалось, разозлилась.

— Даже сейчас он издевается над нами! — пробормотала она, а потом крикнула: — Отдайте Жизнь за Мертвого! Отдайте ее сейчас!

Стоявший за Джинни Кевин внезапно закричал, а потом побежал к железным воротам, плача и крича, увлекаемый невидимой рукой.

— Не дайте ему забрать меня! Не дайте ему забрать меня! — кричал он.

Он пробежал мимо ужасной фигуры и вошел в мир за воротами. Воздух схватил его и унес в темноту, как лист, подхваченный штормовым ветром. Через мгновение он исчез.

Огромная тень отвернулась от проглотившей Кевина темноты и потекла к кругу вязов. Руки мамы, лежавшие на плечах Джинни, толкнули ее вперед, в объятия призрака.

Внезапно призрачный труп остановился, его руки опустились. Широко раскрытые глаза смотрели в никуда, в небытие. Из его костей послышался голос:

— Это она и есть? Разве она из моего рода?

Мать громко ответила, что это действительно она. И она действительно из рока Цирика.

Тень, казалось, повернула голову и стала внимательно разглядывать Джинни. Она какое-то время глядела на девочку сверху вниз, потом накинула на голову изорванный капюшон. Капюшон скрыл ее лицо. И все создание начало таять, уменьшаться, съеживаться. Джинни услышала, как мама сказала:

— Пятнадцать сотен лет во тьме. Твоя жизнь спасла деревню. Наша клятва исполнена, ты вернулся. Добро пожаловать, Цирик.

Что-то извивалось под изодранным капюшоном.

— Вперед, дитя, — сказала Мать. — Возьми зайца. Возьми его!

Джинни заколебалась. Она посмотрела кругом. Скарроумены, похоже, улыбались под своими масками. Рядом стояли еще две девочки. Каждая из них держала дрыгающегося зайца. Мать отчаянно замахала руками:

— Джинни, давай. Страх окончился, на сегодня. Ты больше не отверженная. Только ты можешь коснуться зайца. Ты — из его рода. Цирик выбрал тебя. Быстро возьми его. Принеси его. Принеси его сюда.

Джинни, на спотыкающихся ногах, шагнула вперед, протянула руку под вонючие лохмотья и нашла перепуганное животное. Прижав коричневого зайца к груди, она почувствовала поток из прошлого — голос, мудрость, дух человека, который вернулся. Деревня сдержала обещание, данное пятнадцать сотен лет назад, когда он отдал жизнь за Скэругфелл, также известный как Место Матери.

Цирик вернулся домой. Великий охотник вернулся домой. Теперь у Джинни есть он, а у него — Джинни, и она станет великой и мудрой, и Цирик будет ее губами говорить мудрые мысли, которые он узнал в Темноте. Заяц умрет в свое время, но Цирик и Джинни будут делить человеческое тело до тех пор, пока оно не уйдет само.

И Джинни почувствовала огромную радость, увидев образы той древней земли, увидев крепости, холмы, дороги и лесные святилища — все они текли в ее сознание. Она услышала лай гончих, ржанье лошадей и песни жаворонков, она почувствовала холодный ветер и вздохнула запахи великих лесов.

Да. Да. Именно для этого она родилась. Ее родители пожертвовали собой, чтобы освободить ее и дать Матери приготовить ее к этому мгновению. И когда Отец приводил Цирика на край темного мира, тот связывался с ней и она видела ночной кошмар.

Отец! Отец наблюдал за ней, как часто говорили все в деревне. Именно Отца она видела, редкие образы Повелителя, который всегда приносит возвращающегося мертвого к месту празднования «Кануна Повелителя».

Цирик долго шел домой, очень долго. Потребовалось много времени, чтобы уговорить Повелителя освободить его, разрешить ему передать деревне знание, которое он накопил, живя в темном мире, помочь Скэрроуфеллу и его жителям защищать глаза и умы от вторжения путаницы и неразберихи. Но даже и тогда Цирику пришлось ждать, долго ждать… пока Джинни не выросла. Его род. Он выбрал ее проводником.

Джинни, его новый защитник, бережно прижала животное к груди. Заяц дергался в ее объятиях, но в его глаза сияла радость.

На мгновение она почувствовала печаль, ей было жалко бедного преданного Кевина, но это быстро прошло. И когда она ушла от ворот, она добровольно присоединилась к молитве Повелителю, ее полный энтузиазма голос взлетел вверх, запел вместе с громыхающей толпой: