Вечером 27 января (9 февраля) Троцкий доносил из Брест-Литовска в Смольный, что Кюльман и Чернин «предложили завтра окончательно решить основной вопрос». Историк А.О. Чубарьян расшифровывает, что в этой телеграмме Троцкого речь шла о подписании мирного договора между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, и Украиной – с другой. «Таким образом, повторяю, – продолжал Троцкий, – окончательное решение будет вынесено завтра вечером». Тем временем в Киеве большевиками предпринимались судорожные попытки захватить власть. «Если мы до пяти часов вечера получим от вас точное и проверенное сообщение, что Киев в руках советского народа, – телеграфировал в Петроград Троцкий, – это может иметь крупное значение для переговоров» [382] . Через несколько часов просьба Троцкого была уважена и ему телеграфировали из Петрограда о победе в Киеве советской власти. В посланной Троцкому телеграмме из Петрограда, в частности, говорилось: «Официально до 8 февраля [по н. ст.] весь Киев, за исключением Печорского района, находился в руках Совета. Вчера 8 февраля в 10 часов ночи [вечера] получили из Киева от главнокомандующего Муравьева [383] официальное сообщение о взятии Печорского района и бегстве остатков Рады… Все это было вчера в 20 часов 8 февраля; от Рады не осталось ничего… Делегация Киевской рады в Бресте представляет пустое место. В Киев, как и в Харьков, будет передано немедленно Ваше требование о регулярном информировании Бреста» [384] .

Троцкий уведомил об этом делегации Четверного союза. Но очевидно, что даже в том случае, если Троцкий говорил правду, немцы и австрийцы не собирались следовать его совету и отказываться от соглашения, которое было нужно еще и как средство давления на большевиков.

Окончательный обмен мнениями по украинскому вопросу был назначен на 18 часов вечера 28 января (10 февраля). «Сегодня около 6 часов нами будет дан окончательный ответ, – телеграфировал в этот день в Петроград Троцкий. – Необходимо, чтобы он в существе своем стал известен всему миру. Примите необходимые к тому меры» [385] . Историк С,М. Майоров комментирует: «Однако ни в первом, ни во втором донесении Троцкий не сообщал, в чем же будет состоять существо того ответа, который он собирался дать на ультиматум германской делегации… Ему даны были совершенно точные инструкции, как поступить в случае предъявления ультиматума с немецкой стороны… Троцкий должен был, руководствуясь этими инструкциями, принять предложенные немецкими империалистами условия мира» [386] .

Такой вывод безоснователен. Майоров ошибочно считает, что «28 января (10 февраля) В.И. Ленин и И.В. Сталин [387] от имени ЦК партии, еще раз подтверждая неизменность указаний партии и правительства о необходимости заключения мира, телеграфировали в Брест-Литовск Троцкому… Но Троцкий… нарушил директиву партии и правительства и совершил акт величайшего предательства» [388] .

В телеграмме, посланной Троцкому в 6.30 утра в ответ на запрос Троцкого, Ленин писал: «Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время [389] и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще» [390] .

Текст курсивом советский историк не процитировал. О мире Ленин в телеграмме ничего не писал. Между тем, если бы известной Троцкому «точкой зрения» было согласие на германский ультиматум и подписание мирного договора, Ленину не нужно было бы выражаться эзоповым языком. Можно было дать открытым текстом директиву заключить мир. Разгадка конечно же находится там, где оборвал цитирование ленинской телеграммы Майоров: в письме Иоффе. Касалось оно не мира, а попытки советского правительства добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров советской украинской делегации. Именно по этому вопросу известна была Троцкому точка зрения ЦК: никаких уступок, отказ от признания киевской «буржуазной» Рады, в случае упорства немцев – разрыв мирных переговоров. В этот решающий для судеб украинской коммунистической революции момент советское правительство не могло признать Украинскую раду даже ради сепаратного мира с Германией, даже если на этом настаивал Ленин.

Однако разногласия по вопросу о мире в те дни захватили не только большевиков, но и немцев. 9 февраля по н. ст. в Берлине было перехвачено воззвание, призывающее германских солдат «убить императора и генералов и побрататься с советскими войсками» [391] . В ответ император Вильгельм послал в Брест Кюльману телеграмму с директивой завершить переговоры в 24 часа на очевидно неприемлемых для большевиков условиях. Вильгельм писал: «Сегодня большевистское правительство напрямую обратилось к моим войскам с открытым радиообращением, призывающим к восстанию и неповиновению своим высшим командирам. Ни я, ни фельдмаршал фон Гинденбург больше не можем терпеть такое положение вещей… Троцкий должен к завтрашнему вечеру… подписать мир с отдачей Прибалтики до линии Нарва – Плескау – Дюнабург включительно, без самоопределения и с признанием компенсации всем затронутым сторонам. В случае отказа или при попытках затягивания переговоров и увертках переговоры будут разорваны в 8 часов вечера завтрашнего дня, а перемирие расторжено. При этом верховное главнокомандование армий Восточного фронта должно вывести войска на указанную линию». Гинденбург в собственноручной телеграмме добавил, что Германия не может допускать такого рода вмешательства в свои внутренние дела и даже в случае заключения мира с Россией ответит на подобного рода акции «повторным объявлением войны» [392] .

Кюльман торговался. В телеграмме канцлеру он указал, что положение должно полностью разъясниться 10 февраля по н. ст., на воскресном заседании, где советская делегация должна будет принять или отвергнуть германские условия. Если случится второе – переговоры будут разорваны в 24 часа; затем будет разорвано и перемирие. Если же Троцкий примет германские условия, срывать достижение мира из-за вопроса об освобождении Советами Эстляндии и Лифляндии будет крайне неразумно, так как это приведет к конфликту с Австро-Венгрией и к беспорядкам в Германии. «Я готов потребовать освобождения этих областей, – писал Кюльман, – но не готов включить этот пункт в ультиматум или, в связи с отказом русских, провалить мир в том случае, если все наши прочие требования будут удовлетворены». Требования Вильгельма Кюльман назвал «неприемлемыми ни с точки зрения политики, ни с позиции прав народов», указав к тому же, что будет абсолютно невозможно привлечь союзников Германии к защите этих требований. «К сожалению, я по политическим причинам не в состоянии выполнить августейшего указания… – продолжал Кюльман. – Я не могу отделаться от впечатления, что со стороны верховного главнокомандования в последние дни делается все, чтобы склонить Его величество решить в пользу войны против большевиков, которая, по-моему, перед лицом теперешнего политического положения невозможна» [393] .

10 февраля Кюльман обсуждал возникшие сложности с Черниным, который полностью поддержал германского министра иностранных дел и указал, что в случае изменения Германией курса на достижение мира с большевиками Австро-Венгрия не сможет поддержать своего союзника и пойдет своей дорогой. Кюльман, со своей стороны, добавил, что проведение им нового жесткого курса «совершенно невозможно» [394] и если Берлин намерен настаивать на ультиматуме Троцкому, то Кюльману остается только уйти в отставку. Для ответа он предоставил императору и канцлеру четыре часа: если ответа не последует, Кюльман останется на своем посту и ультиматума Троцкому предъявлять не будет. Прошло четыре часа. Ответа от императора не последовало. Кюльман остался в должности. Переговоры были продолжены [395] .

Перед тем как объявить свое окончательное решение, Троцкий еще раз провел разговор с Петроградом «по прямому проводу». Из столицы отвечал Сталин. От имени партийного руководства он заявил, что Троцкому предоставляется право объявить решение «ни мира, ни войны» делегациям Четверного союза [396] . Вечером 28 января (10 февраля), как только Кюльман сообщил о начале очередной встречи (в 17 часов 58 минут), в ответ на требование Германии «обсуждать только пункты, дающие возможность прийти к определенным результатам», в соответствии с директивами ЦК РСДРП(б), ЦК ПЛСР и телеграммами Ленина и Сталина, Троцкий от имени советской делегации заявил о разрыве переговоров: «Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора» [397] . После вступительных слов о выходе из войны, о нежелании принимать участия в империалистической бойне, о надежде, что трудящиеся классы всех стран возьмут власть в свои руки, он зачитал декларацию: «Именем Совета Народных Комиссаров, Правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения правительств и народов, воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, с своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным. Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту» [398] .

Под переданной в руки Кюльмана декларацией стояли подписи Троцкого, всех членов делегации и делегата Советской Украины – представителя украинского ЦИКа Е.Г. Медведева [399] . Последняя подпись означала, что формально независимая Советская Украина отвергает соглашение Германии с Центральной радой и разделяет официальную позицию наркома Троцкого.

Д.Г. Фокке вспоминал, что декларация Троцкого произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Она «грянула, как гром из ясного неба. Ничего подобного немцы никогда не ждали. Безмолвно сидело все собрание, выслушав эти странные и столь дико звучащие слова» [400] . Формула «ни мира, ни войны» очень нечетко определяет сущность декларации, оглашенной Троцким. По существу дела, это было заявление об одностороннем мире и демобилизации армии. Несколько придя в себя, Кюльман спросил, намерено ли правительство РСФСР объявить, где в точности проходит его граница и согласно ли оно возобновить торговые и правовые отношения, которые соответствовали бы состоянию мира. Иначе говоря, будучи традиционным дипломатом, он просто не мог представить себе, что означает формула, объявленная теперь уже в качестве официальной, и пытался найти некий международно-правовой выход из создавшегося положения. Троцкий же воспринял слова Кюльмана как подтверждение неготовности возобновлять войну с Советской Россией и еще больше усилил натиск. Не отвечая прямо на вопрос германского делегата, он извратил его смысл, заявив, что тот, мол, и впредь собирается опираться на помощь пушек и штыков. «Я глубоко уверен, что германский народ и народы Австро-Венгрии этого не допустят, и если наши основные положения станут для всех очевидными, то практические затруднения разрешатся тем или иным путем» [401] . На очередное предложение Кюльмана созвать на следующий день пленарное заседание, то есть как-то спасти переговоры, Троцкий ответил, что российская делегация исчерпала свои полномочия и немедленно возвращается в Петроград. В 6 часов 50 минут вечера глава советской делегации прервал переговоры и покинул зал заседаний. Из Бреста делегация выехала в Петроград «под тем впечатлением, что немцы наступать не будут. Ленин был очень доволен достигнутым результатом» [402] , – вспоминал Троцкий.

Иначе описывал происходившее генерал Гофман. Он писал, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. «Смущение было всеобщее». В тот же вечер между австро-венгерскими и германскими дипломатами состоялось совещание с участием Гофмана. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны «совершенно неприемлемо» и намного разумнее, как и предложил Троцкий, «сохранять состояние войны, не прерывая перемирия»: «Мы можем при удачном стечении обстоятельств… – указал Кюльман, – в течение нескольких месяцев продвинуться до окрестностей Петербурга. Однако я думаю, что это ничего не даст. Ничто не помешает тому, чтобы [новое] революционное правительство, которое, может быть, сменит к тому времени большевиков, переместилось в другой город или даже за Урал. …При столь огромных размерах России мы можем очень долго вести кампанию против нее… но при этом не добьемся своей цели, т. е. не усадим людей за стол переговоров и не заставим их подписать договор. Степень военного давления, которая воздействует на людей, т. е. максимальная степень… уже достигнута. Дальнейшая война не имеет более какой-либо высокой цели, чем простое уничтожение военных сил противника. Мы знаем на примере малых стран, в частности Сербии, что даже после оккупации всей территории государства находящееся в эмиграции правительство… продолжает являться правительством страны. При этом никакая степень военного давления (увеличение этой степени уже невозможно, так как все, что можно было оккупировать, уже оккупировано) не в состоянии заставить людей подписать мир… Война не может быть признана пригодным средством для того, чтобы достичь желаемого нами подписания мирного договора» [403] .

Кюльман и Чернин склонны были отказаться от каких-либо ответных мер, сохранить создавшееся положение, имея в виду, что российская делегация своим заявлением фактически согласилась на сохранение оккупированных областей в руках немцев и австрийцев. «Здесь почти все считают, что для нас не могло произойти ничего более благоприятного, чем решение Троцкого… Территориальный вопрос будет полностью решен по нашему желанию» [404] , – доносил сотрудник МИДа Германии К. Лерснер. Действительно, после речи Кюльмана дипломаты Германии и Австро-Венгрии, Турции и Болгарии единогласно заявили, что принимают предложение Троцкого: «Хотя декларацией мир и не заключен, но все же восстановлено состояние мира между обеими сторонами». Гофман остался в полном одиночестве: «Мне не удалось убедить дипломатов в правильности моего мнения», – пишет он. Формула Троцкого «ни мира, ни войны» была принята конференцией, констатирует Чернин [405] . И австрийская делегация первой поспешила телеграфировать в Вену, что «мир с Россией уже заключен» [406] .

Загрузка...