Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

10

После принесения своих рисунков в жертву царю львов Воаз–Иахин сжег их на равнине. Он взял из буфета большое металлическое ведро, сунул туда свои рисунки и поджег их.

Он думал, что охранники увидят огонь, и поэтому был готов к тому, чтобы быстро улизнуть. Однако никто не пришел. Пламя вспыхнуло, над равниной, где погибли львы, закружились искры и хлопья пепла, и так же быстро огонь угас.

Воаз–Иахин перелез через ограду, дошел до города и здесь, на автобусной остановке, уснул.

Он чувствовал себя уютно, едучи в автобусе домой. Спокойствие, чистота, пустота — в нем были те же чувства, что и после любви с Лилой. Он думал о дороге, ведущей к цитадели мертвого царя, о том, что он чувствовал каждый раз, когда шел по ней. Теперь и она стала его местом, как зал с барельефами, отпечаталась на карте внутри него. Залитая светом и погруженная в ночь, вместе со всеми ее сверчками, лаем собак и камнями. Он мог ходить по ней теперь, когда захочет.

Возвратившись, Воаз–Иахин не застал матери дома. Он был рад, что оказался один и может не разговаривать. В своей комнате он вытащил незаконченную карту и нанес на нее дом Лилы, дворец последнего царя, равнину, на которой убивали львов, холм, на котором сидел, дорогу, которой прошел, и две автобусные остановки.

Вернулась мать, приготовила обед. За столом она говорила о том, как трудно управляться с лавкой, о том, что ее постоянно долит усталость, что она мало спит и много потеряла в весе. Иногда Воаз–Иахин видел по ее лицу, что она ждет его ответа, однако не мог вспомнить, о чем она говорила. Ее лицо сделалось чужим, и таким же чужим стал он для себя сам. Вновь почувствовал он пустоту, но то была не умиротворяющая пустота, как там, в автобусе. Словно что‑то покинуло его, и чтобы восполнить этот провал, ему нужно было отправиться на поиски этого чего‑то. Ему не сиделось на месте, он хотел двигаться.

— Почему? — внезапно спросила его мать.

— Что почему? — спросил Воаз–Иахин.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила мать. — О чем ты думаешь? Ты мыслями унесся куда‑то.

— Не знаю, — ответил он. — Не уверен, что я вообще о чем‑то думал. — А на самом деле он думал, что, возможно, больше никогда не увидит ее.

Поздно ночью он спустился в лавку и стал разглядывать одну из больших настенных карт. Он смотрел на свою страну и то место, где был его город. Провел пальцем по глянцевой поверхности, ощутил линии исканий, что вели из его города и других городов, его страны и других стран, к большому городу за океаном. Подумал, что его отец мог бы быть там, а вместе с ним там могла оказаться и карта, которая была ему обещана.

Он прошел в контору, открыл кассу. Она была пуста. Значит, его мать заметила пропажу денег и их возвращение. Воаз–Иахин пожал плечами. У него самого было достаточно денег, чтобы провести полных две недели на улице, да вдобавок у него имелась гитара.

Он упаковал свой рюкзак, поместил туда свою карту, взял гитару. Затем он оставил записку для матери:

Он сходил к дому Лилы и прилепил к двери записку:

Воаз–Иахин прошел через спящий город, миновал пальмы и площадь с фонтаном, темные лавки, дома, собак, что ходили своими путями, миновал залитые светом закрытые заправочные станции. Выйдя на дорогу, он услышал, как отзываются под ногой камни обочины, ощутил ночь на дороге и то, что близится утро.

11

Принимая деньги у Иахин–Воаза, водитель вдруг подмигнул. Вот оно что, дошло до Иахин–Воаза. Никакого льва он не видел. Просто я иностранец, возможно, пьяный, почему бы мне не подыграть.

В магазине льва не было: в этот день он больше не появлялся. Несмотря на то, что Иахин–Воаз испытал смертельный ужас при виде подкрадывающегося льва, он ощутил странное веселье, когда все закончилось. Львы давно вымерли. На свете больше не осталось львов. А вот у него лев был. «Я думал, он ваш», — сказал ему таксист, подтрунивая над иностранцем и думая, что тот пьян.

Он и вправду мой, думал Иахин–Воаз. На свете есть лев, и реальный ли он или воображаемый, он вполне может задрать меня. Я это знаю. Но это — мой лев, и я рад, что он существует, несмотря на то, что он меня до смерти напугал.

Иахин–Воаз подошел к ближнему кафе и ходил перед ним взад–вперед, как часовой, пока оно ни открылось. Он подумал, что лев даже заставил его ходить по–другому, отделил его от остальных людей, пометил его клеймом опасности, возможно, даже смерти, обособил его. Он чувствовал печаль и гордость, точно был королем в изгнании.

Когда кафе открылось, он взял себе кофе и стал разглядывать прохожих. В нем обозначилось какое‑то новое чувство, словно он заново нашел себя, осознал свою участь — быть фатально затерянным среди миллионов, как чувствуют только что сошедшие с трапа самолета. Все обретенное теряется снова, думал он. И все же ничего из того, что было обретено, не теряется. Что такое карта? Есть только одно место, и это место — время. Я — в том времени, где был обретен лев.

Весь день лев не выходил у него из головы. Он не сомневался, что тот опять объявится, и только гадал, как он, Иахин–Воаз, поведет себя при встрече. Он не имел представления, реален ли лев так, как реален он сам, его магазин, улица. Одно он знал совершенно точно — что лев может умертвить его.

Вечером дома он был очень весел и любил Гретель нежно и жадно, чувствуя себя одновременно путешественником, богачом и ценителем тонких вин. Он заснул, видя перед собой льва таким, каким он ему запомнился тогда, на рассвете, — с высоко поднятой головой, застывшего в суровой и вызывающей позе, словно на каком‑нибудь патриотическом плакате.

Проснулся он опять в половине пятого. Гретель крепко спала. Иахин–Воаз принял душ, побрился и оделся. Достал из кладовки спрятанный там бумажный сверток, сунул его в сумку и вышел на улицу.

Он дошел до набережной, остановился на углу и огляделся. И ничего не увидел.

Иахин–Воаз свернул на ту сторону набережной, что была ближе к реке, и прошел вдоль парапета, глядя на реку и лодки, покачивающиеся на своих привязях, дошел до следующего моста. Небо меж его опорами постепенно разгоралось.

Небо было именно таким, когда я оглянулся на него из окна такси, подумал Иахин–Воаз. Интересно, остался ли он стоять там среди бела дня.

Небо над рекой загромождали темные тучи, пронизывали драматические сполохи, как на морских пейзажах. Река накатывалась и журчала под стеной. Набережная была разбужена машинами, проезжающими попарно и тройками, одиноким велосипедистом, бегуном в тренировочном костюме, молодой парой, в чьих одинаково длинных волосах запуталась темнота последней ночи.

Иахин–Воаз устал, он слишком мало спал, его ожидания казались теперь нелепыми. Он повернулся и пошел тем же путем, что и пришел.

Молодые люди, обогнавшие его, сидели на скамейке, сонно обнявшись. А позади них сидел в ожидании Иахин–Воаза лев.

Иахин–Воаз в это время смотрел на реку и увидел льва, только когда был в ярдах пяти от него. Лев подался вперед и присел, его хвост бил его по бокам. Глаза загадочные, светящиеся, бездонные. Иахин–Воаз почуял его запах. Знойное солнце, сухой ветер и выжженные равнины.

Иахин–Воаз застыл на месте. Стараясь не глядеть на льва, он нащупал в сумке сверток и уронил сумку на землю, чтобы рукам ничего не мешало. Трясущимися руками он освободил от бумаги то, что принес с собой, — пять фунтов бифштекса. Он швырнул мясо льву, чуть не упав при этом. Мясо сочно шлепнулось на землю.

Лев, пригнувшись, подобрался к мясу и с рычанием проглотил его, не отрывая глаз от Иахин–Воаза. Когда Иахин–Воаз увидел, что лев съел мясо, вся храбрость покинула его. Он свалился бы в обморок, если бы лев не двинулся.

А лев, покончив с мясом, внезапно прыгнул на Иахин–Воаза, и тот с криком перемахнул через парапет и упал в воду.

Иахин–Воаз вынырнул на поверхность, давясь и отплевываясь, — он наглотался вонючей водицы. Течение быстро увлекало его. Наверху он увидел два бледных лица, мечущихся над парапетом. Льва не было.

Иахин–Воаз поплыл вдоль стены, позволяя течению нести его прямо к цементным ступеням, спускающимся к воде. Здесь он выбрался на сушу, шатаясь взошел по ступеням и обнаружил, что путь ему преграждает запертая железная дверь. Он осмотрелся: льва нигде не было видно.

Перед ним стояли молодые парень и девушка, лица их были бледны, волосы взъерошены еще больше, чем прежде. Они попытались помочь ему перелезть через дверь, однако Иахин–Воаз, несмотря на сотрясавшую его дрожь, сумел сделать это сам.

— С вами все в порядке? — спросил его парень. — Что произошло?

— Да, со мной все в порядке, спасибо, — отвечал Иахин–Воаз на своем родном языке. — Скажите мне, что вы видели?

Но они сконфуженно затрясли головами, и Иахин–Воаз перешел на английский.

— Спасибо, — сказал он. — Что вы видели?

— Вы остановились возле нас, вытащили из кулька мясо и бросили его на землю, — сказала девушка.

— А затем мясо задергалось и запрыгало, — продолжил парень, — распалось на кусочки и пропало. А потом вы закричали и прыгнули в реку. Что это было?

— Это все, что вы видели? — спросил Иахин–Воаз.

— Да, все, — ответил парень. — Вы уверены, что вам не нужна помощь? Что было с этим мясом? Как вы это сделали? Почему вы прыгнули в реку?

— Вы гипнотизер? — спросила девушка.

От Иахин–Воаза несло тиной, у его ног расплывалась лужа. Он покачал головой.

— Все нормально, — произнес он. — Я не знаю. Спасибо вам большое.

Он повернулся и побрел домой, двигаясь медленно, с опаской и часто оборачиваясь.