...Либо с мечтой о смерти

Глава 1 ОБЪЯВЛЕНИЕ

Мартовское утро с томительным, болезненно блестящим, назойливо сочащимся сквозь щели в жалюзи солнцем обещало день столь же бессмысленный и полый, что и все предыдущие.

Ничего обнадеживающего или хотя бы нового я не ждал, когда с привычным автоматизмом вытряхнул из почтового ящика дневной улов: пара рекламных проспектов, счета за газ и электричество, бесплатная еженедельная газета.

Писем не было. Дурная привычка, от которой не могу себя отучить: перебирать ежедневный почтовый мусор с тайным, запрятанным от самого себя нетерпением. А ну как выглянет белый или оливковый конверт, легкий, узкий, целомудренно-матовый на фоне кричащего глянца проспектов. Она ведь знает, что Интернет у меня отключен за неуплату. А к телефонам и мобильникам питает с детства иррациональную неприязнь.

Любое письмо, пусть в полстраницы. Содержимое его, маленькая душа, непрочно хранимая бумажными стенками, значения не имеет. Главное — зримый факт, осязаемое доказательство, что хоть в какой-то степени я ей еще нужен.

Писем не было, как и всегда.

Глянцевый мусор вместе со счетами улетел в бумажный ворох в углу, дожидающийся своей очереди стать каминной растопкой. Уже отходя, задел взглядом газетный лист, оказавшийся сверху. Одно из объявлений было помечено галочкой — ярко-синей, размашистой, какую мог оставить фломастер, либо дамсќкий карандаш для век. Недоумевая, кому понадобилось просматривать и помечать мою корреспонденцию, я наклонился и поднял газету.

Манящая галочка была напечатана типографской краской.

Рекламный прием всего лишь.

Лаконично-загадочный текст заставил перечесть себя трижды. Не только трюком с небесного цвета галочкой, но и содержанием он заметно выделялся на фоне однообразно-бодрых и убого-наглых призывов купить, обменять, отремонтировать, ублажить, исцелить и развлечь. Объявление звучало афористично. Его мог бы сочинить поэт, печальный и настоящий. Но главное, газетное послание обращалось непосредственно ко мне. Именно мне и именно частенько приходили в голову сходные мысли и мечты.

Приходили, периодически навещали лет с семнадцати. Приобрели «постоянство дыхания» три года назад.

(Тогда она исчезла в очередной раз, пропала — не то на пять дней, не то на неделю. Пора бы и привыкнуть к таким выходкам: уже полгода, с рокового рубежа полового созревания, она то и дело сбегала из дома. Но привыкнуть не получалось. И в тот день ритуал был обычный: обзвон приятелей и подружек (никто, как водится, ни слухом ни духом), ночные обходы любимых злачных местечек, растущая тяжелая ненависть к онемевшему телефону. Попалась в руки записная книжка, которую она обычно таскает с собой, но в тот раз забыла. Обрадовавшись массе новых возможностей, стал перелистывать и наткнулся на список на последней странице: «1. Влад (+++), 2. Сержи-мл (+-), 3. Джим (урод) (-), 4. Драго (+), 5. Джим (из леса) (++), 6. Лысый (-+), 7. Хуг (крыша) (- ++)…» Всего было девятнадцать пунктов. Что это означает, понял не сразу. Минуты через три.)

Я не тотчас бросился к телефону. Постарался настроить себя на то, что слова под синенькой галочкой не более чем уловка начинающего психоаналитика, либо свеженькой тоталитарной секты. Лишь после этого набрал указанный в газете номер.

— Частная клиника «Оттаявшая Гиперборея», — отозвался вежливо-безликий женский голос.

— Привет! Мне попалось на глаза ваше объявление в газете. Хотелось бы узнать, что за услуги оказывает ваша фирма, — я старался говорить как можно беспечней.

— К сожалению, подобной информации по телефону мы не даем.

— Ну, я не настолько тяжел на подъем, что не смог бы подъехать…

— В этом нет необходимости. Сообщите номер вашего факса, и вам тут же будет выслана тест-анкета. На основании ее результатов будет сделан вывод, являетесь ли вы потенциальным клиентом нашего учреждения.

— Но позвольте… — Я даже растерялся. — Прежде чем отвечать на ваши анкеты и тесты, должен же я узнать, чем вы занимаетесь, черт побери! Я слишком дорожу своим временем, чтобы тратить его неизвестно на что. Быть может, специфика вашей Гипербореи не имеет ничего общего с моими нуждами и интересами.

(Насчет времени, положим, беззастенчивое вранье: мне девать его некуда. Я давлюсь им, тону в нем, словно в каше из детской сказки, перехлестнувшей через край волшебного горшочка. Но нагловатой фирме с претенциозным названием знать об этом необязательно.)

— К сожалению, только ознакомившись с результатами тестирования, мы сможем решить, являетесь ли вы нашим клиентом, — голос заученно-вежлив и отполирован, словно у автоответчика: ни единой живой ноты, придыхания или смешка. — Если вас не устраивают наши условия, нет смысла продолжать разговор. Тем более, — голос усмехнулся едва уловимо, — что отсутствие свободного времени является косвенным признаком того, что вы набрали телефонный номер из праздного любопытства.

Зубы у вежливой стервы наверняка безукоризненно белые, дежурная улыбка благоухает «диролом». Помада? Темно-бордовая, с оттенком свернувшейся крови, а лак на ногтях — пронзительно-алый. Или черный.

Сплюнув в сердцах, назвал требуемое. Гиперборейская секретарша бесила, но и вызывала едкое восхищение: изумительный симбиоз казенной вежливости и природного хамства.

Не прошло и получаса, как из щели факса выползло нечто длинное и испещренное. Увидев количество вопросов, на которые предстояло ответить, дрогнул: что-то около 666-ти.

Будь я нормальным человеком, мало-мальски закованным в броню здравого смысла, непроглядный ворох пополнил бы каминную растопку. Но я не таков, отсюда и все проблемы. К тому же обилие тянучего, обволакивающего времени заставляло приветствовать любую возможность хоть как-то его избыть.

Львиная доля из 666-ти сильно смахивала на типичные опросники для душевнобольных. (Доводилось пару раз заполнять подобные, пока не выветрились надежды на могучую силу психиатрии.)

«Часто ли вам приходит в голову мысль, что бытие, в сущности, совсем не стоит усилий, затрачиваемых на его поддержание?» Еще бы! Правильнее будет сказать, что эта мысль не просто приходит, но поселилась в моей голове, свив себе уютное гнездышко под теменной костью.

«Если вы можете отождествить себя с каким-либо кулинарным блюдом, то с каким именно?» Несъедобным, это точно. Что-то вроде манной каши, обильно приправленной жгучим красным перцем.

«Наиболее часто одолевающие вас эмоции (нужное подчеркнуть): тоска, безотчетная тревога, паника, воодушевление, беспричинная радость, апатия, озабоченность, тяга ко сну?» Подчеркнем-ка мы первое, четвертое и восьмое — пусть покрутятся, интерпретируя.

«Боитесь ли вы лечебных пиявок?» «Снятся ли вам сны, в которых вы выступаете в роли убийцы, насильника или кровосмесителя?» «Сколько раз в день вы причесываетесь?» «Думаете ли вы о вероятности третьей мировой войны с облегчением?»

Нет. Нет. Один. Конечно. Только больше надежд внушают повальные эпидемии типа СПИДа или атипичной пневмонии, либо глобальная экологическая катастрофа. Про экологическую катастрофу, впрочем, имелся отдельный вопрос.

Когда-то меня зацепила фраза в одной книжке — за точность не ручаюсь, но смысл такой: еще можно понять, отчего в сотворенном Всевышним мире есть зло, боль, ненависть. Но почему в нем существует дерьмо?

(Я еще могу дышать, видеть, жить в мире, где она периодически убегает из дома, без звонка, без записки, напрочь забыв обо мне. Это тяжко, но выносимо. Но в мире, где существует «список»?..)

Впрочем, вопросов на эту или подобную тему в анкете не оказалось.

Около двух часов понадобилось для удовлетворения любопытства неведомой клиники с завлекательно-ледяным названием. Послав отработанные листки, обнаружил, что дожидаюсь ответа с нетерпением. Странное для меня нынешнего, напрочь позабытое состояние.

Газетная галочка цвета неба — слабая трещина в могильной плите, светлая цель, фонарик в ядовитом тумане…

Долгожданный ответ пришел на следующее утро. Тот же официальный голосок с убийственным ароматом «дирола» сообщил, что результаты тестирования дают мне радостный шанс влиться в число пациентов частной клиники «Оттаявшая Гиперборея». Как видно, с потенциальными клиентами полагалось разговаривать любезнее, чем с неведомыми читателями объявлений, поэтому голосок звенел на полтона теплее и доверительнее.

Офис «гиперборейцев» находился за городом, в сорока минутах быстрой езды. Двухэтажное новенькое здание из мраморной плитки, заросшее до карниза плющом, словно лицо, строгое и ухоженное, лохматыми бакенбардами, изнутри смахивало на представительство фирмы, пасущейся на сочной ниве нью-эйдж: звенящие буддийские безделушки, ковры с нежно-зеленым ворсом, тонкие ароматы сандала и эвкалипта.

Встретившая у входа секретарша (судя по голосу, не та хамовато-вышколенная стервозина, что отвечала по телефону), сверившись с бумагами, пригласила в полутемную комнатку без окон. Молодой человек в светло-голубом халате, облепив мою голову и запястья датчиками, принялся задавать вопросы, частично совпадающие с теми, что были в анкете. К счастью, их количество оказалось на порядок меньше, и вся процедура заняла не более двадцати минут. Проверка на детекторе лжи, не иначе.

Убедившись в моей искренности, меня вежливо препроводили в просторный кабинет, выдержанный, от паласа до электрических розеток, в тех же медитативно-успокоительных тонах, что и холл.

— Доктор Трейфул, — представился, приподняв верхнюю часть туловища над столом, господин средних лет в добротном сером костюме, с зачесанными назад редкими волосами.

Свеже-розовые щеки и приподнятые уголки губ излучали радушие. Светлые глаза смотрели проникновенно, выдавая принадлежность к проклятой Богом породе профессиональных целителей душ.

— Мы удовлетворены результатами вашей тест-анкеты, мистер Норди, — начал он, лишь только я плюхнулся в мягко-обволакивающее кресло напротив. — Вы — наш человек, если можно так выразиться. — Он пошуршал разложенными на столе бумагами и впился зрачками в одну из них. — Шизоидный тип личности, многолетний стресс, вызванный крахом карьерных амбиций, чередой неудач в личной жизни, потерей смыслообразующей составляющей бытия… реактивная депрессия на почве отсутствия взаимопонимания с единственной дочерью, перешедшая в последние несколько лет в стадию хронической… упорные суицидальные наклонности…

Доктор поднял на меня глаза, словно проверяя, согласен ли я быть носителем столь долгого и удручающего списка психиатрических ярлыков. Взгляд был липким и прочным, как скотч.

Не дождавшись с моей стороны ни возражения, ни кивка или задумчивого междометия, Трейфул заключил торжествующе:

— Мы рады сообщить вам, мистер Норди, что вы с полным правом можете влиться в число пациентов духовно-восстановительной клиники «Оттаявшая Гиперборея»!

— Весьма счастлив, — я благодарно пошевелился (медузообразное кресло чмокнуло подо мной, отвечая на это движение). — Вот уже вторые сутки меня безмерно интригует это название. Неужели я наконец-то получу возможность утолить свое любопытство?

Проклятое кресло вело себя, как живое. Оно слабо колыхалось, словно теплое желе.

— Именно к утолению вашего законного любопытства я и собираюсь сейчас приступить! Простите, что мы томили вас целые сутки. Прошу понять: специфика нашей клиники такова, что мы вынуждены держать в тайне сферу предоставляемых нами услуг от всех, кто не является нашими пациентами.

— Но, видите ли… — Я помялся. — Не могу сказать с уверенностью, что пополню собой счастливые ряды ваших пациентов.

— По результатам тестирования вы стопроцентно наш! — успокоительно замахал он на меня руками.

— Но есть еще материальный фактор, — не сдавался я. — Если стоимость ваших услуг (пока мне неведомых) превышает определенную сумму — а она почти наверняка ее превышает, судя по добротному виду вашего офиса — я, к сожалению, не смогу влиться и присоединиться…

Доктор Трейфул вновь замахал руками, издав жизнерадостный смешок.

— И думать не думайте об этом, любезный мистер Норди! Вас нисколько не должен смущать материальный фактор. Одно из немаловажных преимуществ нашей клиники — то, что пациентом её может стать человек с любым достатком, от миллионера до рабочего на ферме. И даже вовсе безработный, каким, судя по анкете, являетесь вы на данный момент.

Это заявление меня озадачило.

— Не хотите же вы сказать, что не берете денег за ваши услуги?

— Именно так! Вернее, мы берем деньги, но ровно столько, сколько способен заплатить наш клиент. Ни центом больше. Но позвольте же мне, наконец, подробно ввести вас в курс дела! — Доктор набрал дыхание для длинной речи. — Духовно-восстановительная клиника «Оттаявшая Гиперборея» начала свою деятельность около девяти месяцев назад. Ее отец-основатель, профессор Майер — личность, поистине, рождающаяся раз в столетие. Вы что-нибудь слышали о нём?

Я отрицательно повел головой.

— Я так и знал! Это неудивительно. Истинно великие люди вершат свой путь в тени истории, такова печальная закономерность. К тому же, что немаловажно, специфика основанной им клиники не располагает к публичности, к журналистским охам и ахам. Альберт Швейцер — вот имя, которое приходит на ум первым, когда задумываешься о предшественниках и братьях по духу этого удивительного человека, положившего свою жизнь на ниву спасения страждущих. Подавляющее большинство пациентов профессора Майера — люди с тяжелой формой депрессии и склонностью к суициду, — Трейфул сменил тон с пафосного на доверительный и бросил на меня короткий, полный сочувственного значения взгляд. — Многолетнее общение с несчастными и горячее желание облегчить их участь и послужили толчком, катализатором его замечательного начинания. Углубимся немного, с вашего разрешения, в метафизику вопроса. Что есть смерть, как вы считаете?

Я пожал плечами. Кресло подо мной сыто вздохнуло.

— Для кого как. Для атеиста — переход в ничто и нигде, полное исчезновение. Для христианина — волнующий момент встречи с Всевышним Судией, который определит его участь на всю последующую вечность. Для индуиста или буддиста…

— Бог с ними со всеми, с буддистами и атеистами! Я спрашиваю, чем является смерть для вас, вас лично, мистера Норди, тридцати семи лет от роду, неженатого, образование гуманитарное, психотип астенический! Как вы определяете ее для себя, к чему готовитесь, чего ждете от этого таинственного момента?

Я ответил, не задумываясь: слишком исхожена, истоптана за пару десятков лет заповедная ментальная полянка.

— Мне, пожалуй, ближе всего теософский подход. Хотя и не полностью: их благостный оптимизм представляется недостаточно обоснованным. Атеизмом переболел в юности. В рамки христианства не мог заставить себя вписаться, как ни пытался: слишком они тесны и жестки.

— Прекрасно! Поскольку вам близко теософское мироописание, буду говорить на языке теософии, то есть учения, претендующего на синтез религии и позитивного знания. Будь вы христианином, я перешел бы на язык Нового Завета, а носи вы чалму, пригодилось бы знание Корана. — Трейфул согрел меня взглядом, столь вдумчивым и глубоким, что сомнений не оставалось: и Библию, и Коран вкупе с Алмазной Сутрой и оккультным косноязычием, он постиг до самых основ и сможет при надобности поговорить на равных хоть с ректором иезуитского колледжа, хоть с ламой, хоть с Элифасом Леви-младшим. — Итак, интересующий нас предмет, то есть смерть, является переходом в тонкоматериальный мир, сопровождаемый лишением физического тела. Вы согласны? — Я кивнул. — В каком-то смысле смерть эквивалентна рождению, но рождение — более трудный и энергоемкий процесс, так как душа вынуждена переходить из тонкого мира в грубый, в смерти же происходит обратное, — Трейфул выдержал паузу, демонстрируя повадки опытного лектора. — И в буддийской, и в мусульманской, и в христианской традициях, не говоря уже о теософии, придаётся огромное значение моменту перехода, точнее, душевному состоянию человека в момент прощания с физическим телом. Если вы помните, умирающий христианин обязательно причащается и исповедуется, просит прощения и прощает сам, и лишь после этого, очищенный и умиротворенный, переступает заветную черту, приподымает таинственный полог из черного, расшитого звездами бархата…

— Я всё это знаю, — не слишком тактично прервал я доктора, все более впадавшего в экзальтацию. — Нет нужды расписывать эти реалии так подробно.

— Не сомневаюсь в ваших познаниях, — Трейфул перевел дыхание. Глаза его повлажнели и были уже не липкими, но туманными, погруженными в потустороннюю синь. — Если б вы не были интеллектуальным и широко образованным человеком, что выявил опросник, я не стал бы вести разговор на таком уровне. Прошу всё же запастись крохой терпения и не прерывать меня, покуда я не окончу. В тибетском буддизме — несомненно, и это вы знаете не хуже меня — к моменту выхода души из тела относятся ещё серьёзнее. На протяжении многих часов, сидя у изголовья умирающего и только что умершего человека, монах читает вслух «Бардо Тедол», или «Книгу мёртвых», своеобразную инструкцию для души, оказавшейся в новых и непривычных для нее условиях. Подробные наставления, что и как следует делать, чтобы не испугаться, не растеряться и не обречь себя на долгое заточение в одном из мрачных миров. Удивительно гуманная религия! Додуматься до путеводителя в вечность!.. На эту же тему позволю привести буддийскую притчу. Некий монах, в течение десятилетий практиковавший медитацию и воздержание и достигший в этом больших высот, окончил свои земные дни. В последнее мгновение жизни он подумал о своей жеребой кобыле, беспокоясь, кто станет о ней заботиться после его ухода. И тут же — о ужас, о досада! — родился вновь — в теле крохотного жеребенка…

— Печальная история, — содрогнулся я.

— Весьма и весьма, — кивнул доктор и вытер со лба испарину. — Впрочем, это притча, легенда. В действительности монах, конечно, перевоплотился в человека. Долгие годы праведной жизни кое-что значат, иначе зачем бы нужна аскеза и всё такое прочее? Да и жеребые кобылы монахам ни к чему. Но важен, видите ли, тот акцент, который делается на последнюю секунду жизни. На самую-самую последнюю секундочку! В Древнем Египте подготовка к этой секунде начиналась с детских лет. В этом же ряду и слова Иисуса Христа, сказанные им разбойнику, распятому на соседнем кресте, человеку с изрядно отягощенной кармой: «Нынче же будешь со мною в раю». Разбойник перед путешествием в вечность очистился от всех грехов благоговением!.. Но, кажется, я несколько притомил вас?

Я промолчал, не найдя повода для возражений.

— Перехожу непосредственно к профессору Майеру! Долгая клиническая практика привела его к определенным выводам, повлекшим за собой практические шаги. Профессор разделил всех пациентов, склонных к суициду, на две категории: «острые» и «хронические». «Острые» покидают наш мир в приступе сильной душевной боли. Они, как правило, не хотят умирать, но не могут жить — в данную конкретную минуту, час или день. Подобных приступов может быть несколько, но, если вовремя подоспевшая медицина возвращает страдальца в наш мир, большую часть жизни он ощущает себя вполне благополучным и даже счастливым. И умирает на одре, «пресыщенный днями», в окружении почтительных внуков и резвых правнуков. Каждого «острого» можно спасти: нужно лишь, чтобы в роковой день рядом с ним оказался любящий человек, не спускающий с него глаз (как нельзя спускать глаз, к примеру, с годовалого малыша, с бесстрашием камикадзе исследующего мир). Вычислить роковые дни поможет знание астрологии, так как приступы душевной боли, толкающие к необратимому шагу, точно зафиксированы в индивидуальном гороскопе. Но о первой категории хватит. Как вы, наверное, уже поняли, «Оттаявшая Гиперборея» не для них. Она для «хроников». Увы, вы тоже принадлежите к этому печальному племени! Увы, увы, увы…

Трейфул горестно сморщился. Покопавшись в разложенных на столе бумагах, достал листок с гороскопом и вгляделся в него, покусывая губу. Лицо отогрелось улыбкой, с какой взирают на расшалившегося ребенка.

— Уран! Ну конечно, это твои штучки. Напряженный, и потому злобненький, бушующий, сумасшедший. Не удивительно ли, что одна и та же планета отвечает и за безудержную тягу к свободе, и за настойчивое стремление к саморазрушению? — Не дождавшись моего отклика, доктор наставительно ответил сам себе: — Нет, скорее закономерно. Ибо смерть — для обыденного сознания — и есть свобода. Предельная, последняя свобода. Шальная планета, кружащаяся не как все, а лёжа на боку, знает, что творит. Впрочем, к чему забивать вам голову астрологическими выкладками? Сейчас важнее другое: для вас, именно для вас, мистер Норди, и для таких, как вы, профессор Майер основал свою клинику!

Голос доктора исходил таким воодушевлением, что я счел себя не вправе хранить и дальше индифферентную мину и разродился неопределенной улыбкой. Трейфул же неожиданно помрачнел.

— «Хронические», милый мой мистер Норди, это те, над кем дамоклов меч самоубийства нависает на протяжении всей жизни, с юности, а порою и с детства. Те, чья жизненная зебра, чьи чередующиеся полоски не черно-белые, а черно-серые. Чей маятник раскачивается не от «плохо» к «хорошо», а от «нестерпимо плохо» до «плохо, но терпимо». Страдальцы из этой категории не всегда уходят добровольно. Многие доживают до старости, до естественного угасания. Но что толку? Что толку от жизни, в которой доминируют помыслы о небытии, в которой неспособный перерезать себе вены или броситься под автомобиль мучительно завидует сумевшему это сделать?.. — Голос Трейфула задрожал. Справившись с душевной болью, он светло улыбнулся. — Профессор Майер, ведомый сострадательным сердцем и пытливым рассудком ученого, пришел к закономерному выводу, что люди, тяготящиеся жизнью, испытывающие годами одну лишь муку и ничего более, имеют полное право на прекращение своих страданий. Но совершить самоубийство способен далеко не каждый мечтающий об этом шаге. — Доктор скользнул по моему лицу сочувственным взглядом, словно извиняясь за причисление к сонму подобных нерешительных лиц. — Одной душевной боли недостаточно, необходим определенный склад натуры и, в первую очередь, изрядно ослабленный инстинкт самосохранения. Но это лишь одна сторона вопроса. Другая связана с религиозной сферой. Практически все религии грозят душе самоубийцы страшными карами. (За исключением ритуальных самоубийств: самосожжение вдов в Индии и самурайское харакири — но это совсем иная тема.) Вспомните Данте с его лесом самоубийц, со стоном созерцающих свои развешанные по веткам бренные оболочки. Наше цивилизованное время, разумеется, отличается от мрачного средневековья, когда тела добровольно умерших протаскивали вниз лицом по улицам, а затем закапывали на перекрестке дорог с вбитым в сердце деревянным колом, либо сжигали вместе с падалью. Но ведь и до просвещенных времен Древней Греции ему далеко, согласитесь! До тех дивных времен, когда во многих городах Эллады хранился запас сильнодействующего яда — цикуты, заготовленной за счет государства, и любой пожелавший мог воспользоваться ею, если только мотивы его поступка одобрит совет старейшин. Не правда ли, разумное устроение?

Я кивнул.

— А в Египте, в Египте времен Марка Антония было и того замечательнее! Там существовала целая академия — си-на-по-фи-ме-нон, — доктор с воодушевлением продекламировал по слогам трудное название, — члены которой в порядке очередности добровольно покидали сей мир, а на своих заседаниях обсуждали наиболее легкие и приятные способы совершения этого. Кстати, насчет самого легкого и приятного — парадоксальный факт! Легче всего совершить переход в иной мир, переохладив организм, то есть попросту заснув в сильный мороз где-нибудь в безлюдном месте. Никаких болевых ощущений, никаких материальных затрат — ни на яд, ни на оружие, ни на веревку. И что же? Способ этот мы встречаем в виде редкого исключения, даже в странах с суровым климатом: России, Норвегии, Канаде. Что же касается столь мучительного и неэстетичного способа, как самоповешение, то напротив…

Я поерзал в кресле, стараясь, чтобы оно издало достаточно внятные звуки. Трейфул осекся.

— Впрочем, меня занесло. Любимый конек, ничего не попишешь! Как понесет, закусив удила, трудно справиться, вы уж простите. Вернемся непосредственно к нашей теме. Надеюсь, вы согласны, что каждый человек имеет неотъемлемое священное право распоряжаться собственной жизнью? Уверен, что согласны, иначе не сидели бы сейчас передо мной. Каждый может оценить с позиции художника и творца свою жизнь как своё главное произведение и решить, удалась она или нет. И сделать выбор! Право гончара — разбить корявый горшок, право живописца — разорвать неудачный холст. Но что прикажете делать с инстинктом самосохранения, с одной стороны, и общественным и религиозным порицанием самоубийц, с другой? И с третьей, с третьей и самой важной — что делать с той последней секундочкой? В чем выход? — Трейфул вперил в меня требовательный взор.

— Может быть, в том, что называется эвтаназией? — предположил я.

— Именно! — обрадовался моей сообразительности доктор и указательным пальцем начертал в воздухе восклицательный знак. — Именно к эвтаназии пришел профессор Майер в своих размышлениях. Но он не был бы гением, если бы мысль его не устремилась дальше. А что если не просто награждать страдальцев безболезненным уходом, но — вы только вчувствуйтесь в грандиозность замысла! — одаривать их при этом неплохим посмертием? А? Надеюсь, вы улавливаете, куда я клоню? — Трейфул потирал руки и искрил глазами. Подыграв ему, я принял изумленный вид. — Именно! Вижу, вы догадались. Ничего иного от вас не ждал, учитывая коэффициент вашего интеллекта. Да-да, она самая, последняя секундочка перед переходом, определяющая столь многое! Подарить человеку легкую кончину проще простого: пара кубиков недорогого лекарства внутривенно. Но вот сделать так, чтобы последние мгновения жизни были светлы и блаженны, это, скажу я вам, намного более сложная задача. Но и неизмеримо более благородная, не так ли? От блистательной идеи до её воплощения прошло всего несколько месяцев, и вот — духовно-восстановительная клиника «Оттаявшая Гиперборея» распахнула свои двери для всех отчаявшихся и уставших от жизни. Воистину, появилось на земле место, где стали реальностью сказанные когда-то Уолтом Уитменом знаменательные слова: «Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше!»

— И каким же способом, позвольте узнать, обеспечиваются в вашей клинике блаженные последние минуты? — воспользовавшись паузой, задал я вопрос.

Интерес в моем голосе был не наигранным.

— О, это целый комплекс самых разнообразных мер! — разулыбался доктор. — Прежде всего, само место, где расположена клиника, его удаленность от цивилизации, дикая, не исковерканная человеком природа — действуют на психику наших пациентов исключительно благотворно. Майер построил клинику на купленном им крохотном островке в двухстах милях к востоку от Гренландии. Отчего выбран север, можете вы спросить? Приполярная природа наилучшим образом воздействует на депрессивный склад личности. Летом — светлый песок дюн, шаловливая пена прибоя, карликовые березки. Весной и осенью — курлыкающие стаи перелетных птиц. Зимой — нетронутая белизна до самого горизонта, вечные звезды над головой, чудеса северного сияния. Немаловажен и веселый огонь в камине, горячий глинтвейн с мороза…

— Вы так вкусно всё это описываете, что меня неудержимо потянуло в ваши северные широты, — признался я с непритворным вздохом.

— О, вы там окажетесь очень скоро, и вы не пожалеете, клянусь вам! — горячо заверил раскрасневшийся Трейфул. — И вы оцените, насколько мудр был профессор Майер, предпочтя высокие широты. Южная роскошь и экзотика утомляют и отупляют. Жаркие пляжи и колыхание пальм будят низменные инстинкты, погружают в дурно пахнущий омут страстей. Север же, холодный и целомудренный, по-настоящему исцеляет и возвышает. Помимо слияния с первозданной природой, пациенты общаются между собой, но лишь с приятными и интересными собеседниками, что достигается согласованием гороскопов. Меню разнообразное и здоровое. Широкий выбор развлечений: видео, медитации, сауна. Регулярные беседы с психоаналитиком. Не забыта и химиотерапия, но таблетки принимаются в ограниченных дозах, дабы не замутить ясность рассудка. Помимо этого масса уникальных эзотерических техник: «комната вечности», «болевая нирвана», инсуффляция.

— Инсуф… что?

— Подсознательное внушение определенного состояния путем согласования ритмов дыхания. Эта техника входит в комплекс тайных знаний суфиев и тантристов и практически неизвестна западному человеку. Прекрасно воздействует на людей с неуравновешенной психикой, не поддающихся гипнозу.

Заметив нечто в выражении моего лица, Трейфул поспешно добавил:

— Но, конечно же, подобные методики применяются только с согласия пациента! Пусть это вас не беспокоит. Кстати, можно поинтересоваться, каков ваш спусковой крючок, мистер Норди?

— Простите, что?..

— Она же последняя капля, или соломинка, перевесившая чашу весов. Спусковым крючком называют не причину, но конкретный повод, приведший к решению о самоубийстве.

— Ах, вот вы о чем. Это список.

— Список?.. А если чуть поподробнее?

— В другой раз.

— Что ж, — он покладисто кивнул. — В другой раз будет уже не со мной, а со штатным психоаналитиком на Гиперборее, но он прекрасный толковый специалист. Со спусковыми крючками также ведется определенная плодотворная работа. И еще вопросик: вы случайно не рисуете, мистер Норди? Не пишете музыку или стихи?

— Немного пишу. Стихи, дневник. Правда, в последние годы практически забросил это занятие.

— Прекрасно! На острове вы обязательно возобновите свои литературные опыты. Не только из-за чудесного климата, питающего вдохновение. Вам будет рекомендована терапия творчеством. Что-нибудь слышали о таком?

Я отрицательно повел головой.

— По выражению одного остроумца: «Образ литературного (и прочего) творчества: изгнание бесов из человека и вселение их в свиней». Под свиньями имеется в виду читатель, на которого ушатами выливаются неврозы, детские страхи, комплексы и подавленные перверзии авторов! Бедняга тонет в чужих депрессиях и психологических тупиках, задыхается во внутренних пустынях постороннего дяденьки (или тетеньки), наделенного литературным даром, помогающим ему не сойти с ума и не потянуться к веревке. Ведь осознать свой недуг, воплотить в слово, издать энным тиражом и выплеснуть на читателя — и означает в значительной мере исцелиться. Вспомните того же Набокова или Кафку… Или нет, лучше не вспоминайте, иначе это заведет нас невесть куда! — Трейфул побарабанил по столу пальцами, остывая. — На острове читателей нет, как вы понимаете. И терапия творчеством никому не приносит вреда. Пациенты рисуют картины, пишут стихи и рассказы. Замечено, что наибольший эффект дает написание небольшой повести. (Роман, как вы понимаете, не потянуть в силу временных ограничений.) По методу Германа Гессе, пациент выпускает на бумагу своих «внутренних людей», наделяет их внешностью, именами и ролями, играется с ними, как с шахматными фигурками, и в конце концов находит выход. Обретает источник света во мраке.

— Находит? — переспросил я. — Вы в этом уверены?

— Абсолютно! И вообще, мой дорогой мистер Норди, подытоживая сказанное: остров «Оттаявшая Гиперборея» вполне оправдывает свое название. Умиротворенное и светлое состояние духа обретают там даже самые безнадежные хроники, годами не вылезавшие из депрессии.

— Всё это чрезвычайно заманчиво. Но меня смущает одно: почему пациентом вашей клиники может стать любой, независимо от достатка? Ведь все эти удовольствия — вояж на север, здоровое меню, беседы с психоаналитиком — стоят бешеных денег. Или вы что-то от меня утаиваете, и дело это не вполне чистое, или же…

— Ну что вы, что вы! — Трейфул укоризненно покачал головой. — Ничего нечистого, сомнительного, идущего вразрез с законами! Оплатить дорогу на остров и проживание на нем может каждый. За неимением средств наш пациент зарабатывает себе рай, земной и небесный, своим трудом, только и всего. Он может стать уборщиком помещений, строителем, посудомоем, да мало ли кем ещё. Рабочий день — шесть-семь часов, времени на прогулки, медитации и беседы с психоаналитиком предостаточно. Те, кто работают, оказываются даже в более выгодном положении, чем оплатившие курс сразу: здоровый труд на свежем воздухе — отличное средство от депрессии!

— И сколько времени это продолжается? Ну… здоровый труд и всё сопутствующее?

— По-разному. В среднем от полутора до трех месяцев.

— Три месяца райской жизни на свежем воздухе, а потом? Безболезненный укол? Удар током? Цианистый калий в утреннем кофе?..

Трейфул внимательно посмотрел на меня. Глаза, утратив рекламное воодушевление, опять обрели липкость скотча.

— Способ, каким мы помогаем нашим клиентам покинуть эту юдоль скорби, я раскрывать не вправе: врачебная тайна. Повторюсь лишь, что процесс совершенно безболезнен.

— А… не бывает так, что пациенты меняют свое решение? Излечиваются от депрессии и передумывают покидать этот мир. Ведь это вполне естественно. Что предпринимается в подобных случаях?

— Каждый наш клиент подписывает договор, в котором указывается, что он ясно отдает отчет в своих целях и желаниях. Но человек не биологический автомат, разумеется. Свобода воли — неотъемлемое его свойство как создания Божьего. Случаи, о которых вы говорите, бывали. Думаю, они будут периодически случаться и впредь. Ничего страшного! Если вы передумали, вы переходите из разряда пациентов в штат сотрудников клиники, только и всего. Правда, вы лишаетесь права покидать остров. Даже на короткий срок, даже в отпуск. Но ведь и смысла уезжать нет, согласитесь: именно на Гиперборее вы избавились от депрессии, так зачем же покидать место, вернувшее вкус к жизни, рискуя вновь погрузиться в ад? К тому же в любой момент передумавший может передумать в обратную сторону и возвратиться в число пациентов. Так что, милейший мистер Норди, пусть вас не беспокоит этот нюанс. Если вам расхочется уходить в мир иной, вы в него не уйдете. Раньше естественного срока, разумеется. Больше того, все оставшиеся годы жизни проведете в чудеснейшем месте на земле.

— А бывает так, что кто-то передумал, но уже поздно? Ну… ваше снадобье уже начало действовать, клиент приговорён, и тут он понимает, что не хочет?

Трейфул укоризненно улыбнулся и погрозил мне пальцем.

— Ох, и въедливый вы, мистер Норди! Ох, и липучий!.. Нет, не бывает. Наше, как вы выражаетесь, снадобье действует быстро. Нет нужды вводить его в организм заранее. Тот, кто имел счастье — или несчастье — передумать, остается жить. Кстати, обслуживающий персонал клиники — горничные, повара, уборщики — в значительной мере состоит именно из них, из передумавших. Надо сказать, они отлично справляются со своими обязанностями. Но к чему подобные вопросы, мистер Норди? — Взгляд Трейфула стал суше, а голос на два градуса холоднее. — Вы как будто прощупываете пути к возможному отступлению. Полноте, были ли вы предельно искренни, отвечая на вопросы анкеты? Конечно, обмануть детектор лжи практически невозможно, но не произошло ли в вашем случае досадного исключения? Если так, нам следует закончить наше лишенное перспективы общение и…

— Нет-нет! — испуганно прервал я его. — Анкета сработала как надо. Мои вопросы — просто дань любопытству, которое в значительной степени уже удовлетворено.

Доктор недоверчиво покачал головой.

— Что ж, если так…

Открыв верхний ящик стола, он порылся в нем и выбросил передо мной пару ярких буклетов.

— Чтобы у вас не было повода считать меня голословным, взгляните на это. Снимки сделаны в разные времена года, в разное время суток, чтобы дать исчерпывающее представление о месте. Погода, сами можете убедиться, не всегда солнечная.

Я привстал, чтобы взять буклеты. Кресло ухнуло, а затем приняло меня назад с удвоенной прожорливой лаской.

Дюны. Длинные гребни волн, холодных даже на фотографии. Камни с фресками сизых и голубых лишайников. Домики из янтарно-желтых брёвен, вырастающие из скал естественно и органично, словно грибы или кусты. Ярко-зеленый мох на скошенных, одним краем упирающихся в землю, крышах…

Да, это был с его стороны сильный ход: подсунуть мне фотографии. Пока Трейфул лишь разливался соловьем, я пребывал в сомнениях, склонный, как всякий разумный человек, не доверять слишком расхваливаемому товару. Но, увидев само место — песок, вереск, смазанные черточки чаек в небесах, скрип ракушек под ногами, запах преющих водорослей (фотографии были столь качественные, что воистину слышался скрип и ощущался запах), я попался. Созерцать эти серые, чистые и холодные камни, исцелованные волнами коряги, руны птичьих следов… Только это, да еще море, да нахмуренные небеса отражать в зрачках перед самым уходом… Можно ли желать большего?

(Я перестану там думать о ней. Через неделю-другую. Перестану держать в уме список — методичный перечень постельных партнеров тринадцатилетней девчонки. Перестану видеть ее в живых картинках безжалостной памяти. Лживые глаза, глаза-топи. Вытравлю, как кислотой, хмурым небом, вереском, хриплыми воплями чаек…)

— Мы можем подписать договор прямо сейчас, — вклинился в мои грезы голос доктора. — Вам нужно просто поставить свою подпись, вот тут, — он выхватил из-под локтя лист бумаги и сунул мне под нос. — А вот здесь проставлена сумма, которую необходимо уплатить, чтобы стать пациентом клиники. Вам следует выписать чек на эту сумму, либо же указать, какие из перечисленных ниже видов работ вы обязуетесь выполнять во время проживания на острове: официант, строитель, уборщик мусора, санитар, каменотес, садовник…