...Либо с мечтой о смерти

Глава 22 ИСПОВЕДЬ МАРЫ

Она опять пришла ко мне неожиданно. И как же оказалась некстати!

Я сидел в своей избушке, мрачно прихлебывая крепкий чай, оглушенный, потрясенный услышанным и увиденным на сеансе. Нынешний отец Юдит, будучи в прошлом любимым сыном, застрелил ее из ружья. Может ли такое быть? Не сон ли это, не бред ли перекормленного эзотерикой и уставшего от медитаций мозга?..

Слегка переварив ужасное открытие, я осознал, что боюсь сеанса, который обещал провести доктор со мной. Боюсь до паники, хоть и жадно мечтаю получить ответ на свой главный вопрос: о ней, о той, что сейчас живет на земле моей дочерью. Сумею ли из невнятного бурчания на диктофоне определить, что за роль играла в моем прошлом та, что дороже всего остального мира? А вдруг история окажется столь же страшной, как и у Юдит? И как же с этим жить потом…

Впрочем, жить-то совсем недолго. И я готов к не к одному, но к десяткам сеансов, лишь бы узнать истину. А страх… наступим ему на горло.

И тут, вклинившись в мои душевные бури, явилась она.

Не постучав, лишь слегка поцарапав дверь и тут же распахнув ее. К счастью, я был одет и даже причесан — не успел еще расслабиться перед сном. При виде гостьи от неожиданности поперхнулся чаем. Мара рассмеялась, низко и бархатисто, по-своему истолковав мою панику, и потрепала меня по плечу, оцарапав сквозь тонкую ткань рубашки ногтями, покрытыми ярко-лиловым лаком.

— Бедненький! Нельзя же так — можно захлебнуться. Не бойтесь: на этот раз я пришла по вашу душу, а не по ваше тело (не столь уж привлекательное, говоря откровенно). Мне нужен иной ваш орган, чем вы подумали, а именно — уши. Два чутких внимательных уха. Я хочу выговориться.

Одета она была как всегда нарядно и соблазнительно: в длинное шелковое платье. Ткань почти светилась, а переплетение голубых, синих и лиловых полос и спиралей вызывали слабое головокружение. На полной шее блестел тройной ряд прозрачных голубых камней, похожих на сапфиры. Пальцы щедрее обычного унизывали перстни. Интересно, по какому поводу нынче праздник?

— Как я понимаю, вопрос, желаю ли я быть парой ушей и впитывать ваши исповеди, не стоит? — Я хмуро кивнул ей, отставил недопитую чашку и вытер губы салфеткой.

— Не стоит, вы совершенно правы. — Она уселась напротив, положила в чистую чашку пакетик чая и налила кипяток. — Почаевничаю с вами, пожалуй. С чаем как-то уютнее.

— Вряд ли сейчас из меня получатся уши хорошего качества. Вы же знаете, я только пришел с сеанса глубокого погружения Юдит. Результаты оказались столь ошеломительны, что…

— О, ничего не хочу слушать! — она помахала ладонью. — Если мне станут интересны ваши впечатления о сеансе, я справлюсь у Роу или приду сюда в очередной раз. Сейчас моя цель иная. Хорошо, раз вам не нравится образ чутких ушей, заменим его другим. Когда выговоришься, испытываешь немалое облегчение, не так ли? Как при мочеиспускании после длительного периода терпения. Вам не нравится и этот образ, образ ночного горшка? Потерпите. Для вас наш сегодняшний разговор тоже окажется небесполезным.

Я смирился, проглотив оскорбление. Терпеливо вздохнул и приготовился слушать. А что еще оставалось? Говоря по правде, было и впрямь любопытно, что собирается излить на меня потрясающая, во всех смыслах, женщина.

Что ж, побудем ночным горшком. (Надеюсь, по крайней мере, он фарфоровый и изящный.)

Поначалу Мара долго разглагольствовала о разных видах любви. Она много любила, страсти проснулись в ней рано, лет в десять. Но сильнее всего полюбила три года назад. Влипла, как девочка, попала в плен, из которого не выбраться:

— …Совсем мальчишка — загорелый, зеленоглазый, чернявый. Длинные ноги, узкие бедра — полный набор. Красив, как глянцевый постер. Испанские мужчины недаром считаются самыми красивыми из европейцев. Вот, взгляните! Срециально прихватила для вас, чтобы не выглядеть голословной, — она вытащила откуда-то из складок платья фотографию и протянула мне.

Юнец с темными волнистыми волосами и наглым взором прозрачных глаз. Черты лица правильные, ничего не скажешь. И брови-ресницы угольно черные. Но и только.

— Я немножко поработала в фотошопе, чтобы акцентировать основное. Никакое фото, даже гениальное, не передает полного впечатления от прекрасного лица. Красота — великая сила. Говорят, что больше всего могущества в знании, но это не так: красота, концентрированная, абсолютная, как у него, пронзает насквозь и овладевает полностью, и никакое знание над мощью ее не властно. — Она усмехнулась со значением. — Но как он был мелок, боже мой! Чудовищный контраст между внешним и внутренним. Через три месяца после начала нашего романа он загремел в тюрьму: ограбление. Тогда я выкупила его без большого труда: жена судьи, шизофреничка, годами лечилась у Майера. Естественно, я ждала благодарности и пристойного поведения, но какое там! Через полгода опять тюрьма. И уже серьезно: убийство с целью наживы двух человек. Сопливый мальчишка, мразь! Он оказался совершенно гнилым внутри. На свидании клялся, что сидит по навету, невинно, но то была ложь. Он зарезал мужчину и его семилетнюю дочку. И лишь потому, что тот (его приятель, кстати) получил за продажу фермы хорошую сумму и хранил наличные дома. Подлый убийца! Но что я могла поделать? Я попалась, намертво. Влипла, как чайка в разлитый в океане мазут. Его душонка — вонючая плесень, но тело… бедра… зелено-золотые глаза… А манера облизываться каждый раз после секса подвижным, острым, влажно-розовым языком… Боже мой. Долго перечислять, что пришлось мне вытерпеть, какие преграды преодолеть, чтобы вытащить его из-за решетки во второй раз. Все наши с Майером сбережения, все мои драгоценности полетели в тартарары. Против него была масса улик и ни одной зацепки для защиты. Но я сделала невозможное. Я всегда ставлю перед собой немыслимые для простого человека задачи и побеждаю. Подлый щенок обрел свободу. Пожизненный срок получил невиновный бедняга, к его несчастью, тоже знавший о продаже фермы и наличных. О, как же я его любила! Все любови, о которых с придыханием пишет литература, смакует живопись, пиликает музыка, по сравнению с моей — парафиновые свечки рядом с огнедышащей мартеновской печью. Но что он сделал, как вы думаете, через два месяца после освобождения?

Мара вперила в меня жаркие очи. Я подождал с полминуты, проверяя, не риторический ли это вопрос. Глаза требовали ответа, ноздри трепетали, как жабры у вытащенной на берег рыбы.

— Наверное, ушел к молоденькой? — выдавил я, уже в процессе говорения осознавая с ужасом, как оскорбителен мой ответ. Словно звонкая пощечина с замахом.

Мара презрительно расхохоталась.

— Посмел бы он! Нет, я сама прогнала его прочь. Слишком велик был перепад. То есть мне даже нравился перепад возраста, перепад жизненного опыта и даже перепад интеллекта. Это возбуждало и подстегивало, давало возможность чувствовать себя не только возлюбленной, но и матерью, и учителем (учителем начальных классов, надо признаться). Но не перепад чувств, о нет! Этот гнилой зеленоглазый зверек уверял, что любит, что обожает до безумия, но объятия его становились все короче, все холоднее. Я прогнала его, когда почувствовала, что он приходит ко мне то ли из чувства долга, то ли из благодарности. А скорее всего — от страха. О, с каким треском я вышвырнула его из своей спальни! И тут же поняла, что должна его уничтожить. Нанесший мне столь сильное оскорбление не должен жить, дышать, радоваться, совокупляться. Но мне мало было просто погубить маленькую грязную тварь. Обычная смерть жалкого уголовника не доставила бы ни радости, ни даже облегчения. Просто убить? О, совсем несложно: киллер не запросил бы много за этот человеческий мусор, больше того, я нашла бы мужчину, который прикончил бы мальчишку за пару ночей со мной. Это было пустяковой задачей. Но мне мало было убить.

Мара замолчала и перевела дыхание. Мрачные глаза буравили меня с напряжением, ноздри трепетали еще неистовей, как флаги на сильном ветру. Чего она ждала? Сочувственного кивка?

Я послушно кивнул. И она снова заговорила, словно я нажал на кнопку «вкл»:

— Мне нужно было уничтожить его совсем. Растереть в труху не только стройное загорелое похотливое тельце, но и гнилую душонку. Загасить искру. Аннигилировать. Но вот как? Без чужой помощи в этом сложном деле не обойтись. И тогда я придумала остров Гиперборею. Всё, всё здесь, — Мара повела тяжелым подбородком в сторону окна, за которым высились поросшие можжевельником сопки и белел кубик лечебного корпуса, — плод моего мозга. От Майера нет ничего. Мой муж очень глуп и примитивен, но, к счастью, зверски честолюбив. Отличное сочетание в умелых руках. Его пленила идея экспериментировать на живых людях, которым некуда податься, некому пожаловаться. Он понял, что благодаря мне имеет все шансы стать величайшим в истории психологом-исследователем. Он рискнул всем, продал последнее, что у нас было — дом, и вот мы здесь. И он, он тоже здесь. Дожидается своей участи!

Последнюю фразу Мара произнесла с горделивым смехом.

— Испанец? — уточнил я.

— Кто же еще? Хотите, покажу его вам? Впрочем, нет, еще рано. Потом, попозже, и при условии, что будете правильно себя вести.

— Вы его прячете?

— Что-то вроде того. Деться ему некуда — с острова Гиперборея не уезжают. Теперь вы понимаете, зачем мне нужна исследовательская группа и креативные мозги? Задача слишком сложна: загасить бессмертную искру, пусть и тусклую, раздавить, как червя, смрадную душонку. Он не должен больше перерождаться, крутиться в колесе сансары. Это сложно осуществить, но я справлюсь, я своего добьюсь!

Мара поднялась, удовлетворенно усмехаясь. Она забыла про свою чашку, и та осталась нетронутой. Прежде чем выйти, бросила:

— Допивайте свой остывший чай и не подавитесь, мой любезный ночной горшок! Я наполнила вас по горлышко, и теперь мне легко и хорошо. Я полетела!

Она расхохоталась, совсем по-девичьи, звонко и глуповато, и хохот долго еще был слышен снаружи.

Меня не задела ее намеренно оскорбительная фраза о ночном горшке. Было не до обид: Пчеломатка разбередила рану, затронула столь болезненную и столь значимую для меня тему — о любви.

В пору увлечения мифологией, которую мне нравилось видеть неким зашифрованным знанием о законах мироздания, не раз размышлял о греческой богине любви Афродите. Будучи дочерью Урана, рожденной весьма своеобразно: из океанской пены, в которую добавилась кровь и сперма детородного органа, отсеченного у отца безжалостным сыном-Хроносом, она старше всех прочих олимпийцев и, следовательно, представляет собой более первичную и мощную силу. По отношению к главе богов Зевсу она является тетей. А для Хроноса-времени — сестра.

Греки молодцы, они уловили суть. Больше того, создали развернутое учение о видах любви, коих, согласно Аристотелю, целых шесть. От самой высокой и жертвенной — агапе, до рассудочной прагмы, напоминающей брак по расчету. Мара, несомненно, пылает любовью-манией, которая в родстве с одержанием или тяжким психозом. Жгучий коктейль из страсти, ревности, ненависти, желании поглотить поддавшегося и уничтожить отвергнувшего. Поистине, именно к этому виду любви подходит образ спермы, смешавшейся с кровью в безбрежной океанской воде.

Любовь — исконная космическая сила, потому без нее нельзя. Можно обойтись без денег, крыши над головой, без разума, без здоровья. Но не без любви.

В одном из романов Айрис Мердок, что запал в душу в юности, была фраза: «Без любви человек умирает, как затравленная крыса». Она звучала по поводу самоубийства сестры главного героя, ничтожной и никчемной старухи. Когда прочел ее, еще не знал, что запомнится на всю жизнь. Что окажется лейтмотивом моей жизни, ее девизом.

Клеймом.