Литературная Газета, 6526 (№ 38/2015)

Фронтовое счастье

Фронтовое счастьеВыпуск 1

Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Поэзия

Теги: современная поэзия

Владимир ТЕРЕХОВ,

Симферополь

КЕРЧЬ

Я родился, когда к прибрежным вязам

Спешила осень в синеве морской, –

Стояли дни прозрачно глубоки,

К путине снасть вязали рыбаки.

Теперь, сдаётся: был и я завязан,

Как узелок – для памяти людской.

Я помню Керчь! О, как она горела!

К слепому небу возносился дым.

На лицах улиц, выбеленных мелом,

Чужих сапог кровавые следы.

А самолётный рой над переправой

Мерещится мне ночи напролёт.

И рёв разрывов за скалой корявой

Мне тишину расслышать не даёт.

Но ты жила. Винтовкой и гранатой!

Жила подземной динамитной тьмой.

Вставала вновь и вновь у Митридата

Из груды стен расстрелянных домов.

И, становясь летучею легендой,

(Врагов ещё и до сих пор знобит!),

Бросаясь вброд и вплавь до Эльтигена,

Рвалась Тамань, чтоб Керчь освободить.

Мой добрый дом, он, как солдат убитый,

Лежать остался на передовой.

Но панычами синими обвитый,

Крыльцом на солнце дом стоит другой.

Гляжу туда, где ржаво «щель» зияла, –

И холод глины чувствует щека...

Тот карапуз хохочущий – не я ли?

Лежу себе на рыжем одеяле

И тискаю кудлатого щенка.

* * *

А. Лесину

Степь да соль. И ни души.

Солнце ест глаза.

Остров Русский. Сиваши.

Суши полоса.

Остров Русский. Сиваши.

Топи да вода.

Хоть спеши, хоть не спеши –

Взрыв и – ни следа.

Только чайки. Даль пуста.

Будто настежь дверь.

Остров Русский. Можно стать –

Под ногами твердь.

Остров Русский. Можно лечь,

Выкопать окоп.

И чугунная картечь

Не достанет в лоб.

Остров Русский. Даль болот

На виду страны.

Передышка и оплот

Посреди войны.

Ах, как вёсны хороши!

Но случись беде –

Остров Русский, Сиваши,

Вспомним о тебе.

Первым выйдешь ты на смерть

Средь кровавых сеч –

Победить ли, умереть, –

Переправой лечь.

АДЖИМУШКАЙ

Аджимушкай. Земные шрамы

Уже хлебами поросли –

Незаживающая рана

Моей израненной земли.

Незабываемая рана,

Невыплаканная слеза...

Мы от рожденья ветераны,

Мы смотрим времени в глаза.

Сюда не ходят скуки ради.

Сюда за памятью идут.

Сердец высоких зоркий радий

Хранится тут. Хранится тут...

Любой предмет и камень каждый

Рукою праздною не тронь –

Неутоляемая жажда,

Неугасающий огонь.

Остыл свинец на поле брани.

Даль звездопады замели...

Аджимушкай. Живые камни.

Ядро железное Земли.

Аджимушкай. Звезда седая

Во тьме рентгеновских глубин.

И тишина, и боль святая,

И я – твой сын. И я твой – сын.

Тот путь, что Родиною пройден,

Отметят мрамор и гранит.

Аджимушкая вечный орден

Пусть обжигает и горит.

БОЙЦЫ НЕ СПЯТ

Крымским партизанам

Озябших гор померк парчовый блеск –

Крадётся осень стаей жёлтых лис.

Примолк, затих и затаился лес:

Стрельнёт орех, порхнёт усталый лист…

Безвременника храбрые цветы

В траве предзимней – словно на параде.

Оскалились речные омуты,

В скалу врастают ржавые снаряды.

Молчанье гор висит над головой.

В кустах туман, свалявшийся, как вата.

То крикнет сойка, будто часовой,

То дятел вдруг пальнёт из автомата.

Во сне бормочет речка Бурульча,

Измученная бесконечным бегом.

Коптилка – партизанская свеча

Горит в землянке, занесённой снегом.

Бойцы не спят. Умолк скупой мотив.

Оружие проверено заранее.

И, карточки любимых схоронив,

Отряд в «ноль-ноль» уходит на заданье.

Они уходят выполнить приказ.

Исполнить долг. И не замедлят шаг.

Как прежде было, так и в этот раз –

Суровый подвиг свой они свершат.

...Займётся склад во тьме ночной пурги.

Рванут боеприпасы, как салют.

С таким огнём не справятся враги

И ни водой, ни кровью не зальют.

Обратный путь и долог, и свинцов.

Погони лай, молчание засад.

Вот самый сильный ткнулся в снег лицом.

А самый слабый кинулся назад.

А на утёсах медленная смерть

И малый шанс до ночи отсидеться.

Вскарабкались на ледяную твердь

И залегли с гранатами у сердца.

А полицай, подонок и садист,

Сообразил: не затевайте боя!

Там, наверху, под ветра вой и свист,

Решится вскоре всё само собою...

Внизу фашисты потешались люто,

Придумав их кострами обложить.

А на горе, в снегах, живые люди

Друг друга согревали словом «жить!».

Гори пожаром, летняя жара!

Пылай, сентябрь, для них, а не для нас –

О, как недоставало им костра,

Когда они вмерзали в снежный наст...

На белых скалах белый обелиск.

Его сиянья зренье не выносит.

К нему летит по ветру тёплый лист

И припадает, как прощенья просит.

Лежат бойцы, укрытые листвой.

Но в нас их кровь. Алей на свете нет!

Ей сквозь века шуметь рекой живой.

В ней боль потерь. Святой огонь Побед.

Геннадий ШАЛЮГИН,

Ялта

* * *

Солдат солдату не прикажет,

Солдат солдату говорит:

Брат, впереди заставы вражьи,

И поле хлебное горит.

Горит крыльцо сиротской хаты,

Горят под Гомелем леса,

И на ресницах у комбата

Остыла смертная роса...

Война... Война... Гудит набат.

Война... Война... Крепись, солдат.

Солдат солдату не прикажет...

Горит и пахнет хлебом рожь.

Конечно, их Господь накажет,

Но пулей танка не проймёшь!

И, заливаясь пьяным матом,

Шагает вражеская рать...

Взглянул в глаза солдат солдату:

Брат, приготовься умирать.

Война... Война... Гремит набат.

Война... Война... Прости, солдат.

Солдат солдату не прикажет,

Не закричит, не запоёт...

Он далеко: стоит на страже

У райских радостных ворот.

А на земле в объятьях смерти

Лежат, умолкнув, мужики...

И сквозь простреленное сердце

Растут ржаные колоски.

Война... Война... Гремит набат.

Война... Война... Прощай, солдат.

Антон Шалюгин, рядовой

Антон Павлович Шалюгин, рядовой, родился

в 1903 году, погиб (пропал без вести) в 1945 году…

Книга Памяти Свердловской области

Защитил диссертацию по творчеству А.П. Чехова,

проработал в ялтинском доме-музее писателя 32 года,

в т.ч. четверть века – директором.

Из биографии Геннадия Шалюгина

Сквозит времён поток упругий…

Судьба, как тонкий камертон,

Свела фамилию – Шалюгин

С любимым именем – Антон…

Писатель Чехов в Таганроге

Родился, рос, ловил бычков.

Другой – явился на пороге

Кровавейшего из веков.

Боец и мой однофамилец

Антон Шалюгин, рядовой,

Был верный муж, семьи кормилец,

К тому ж – товарищ боевой.

Боец сгорел на поле брани,

И нет звезды над головой…

На косогоре безымянном

Стал васильками и травой.

В моей душе, как в тёплом доме,

И в ясный полдень, и в ночи,

Живут два тёзки, два Антона –

Две негасимые свечи…

Мне подвиг их безмерно дорог.

Такие люди – соль земли.

Прожили оба – чуть за сорок

И смерть в Германии нашли…

…Я в Баденвейлере – впервые.

Кладу с поклоном васильки –

Цветы военно-полевые

На бронзу Чеховской руки…

Эпитафия ветерану

Вы – ветеран. Вам много лет.

Вас мочевой пузырь поднимет

Глухою ночью в туалет.

И вдруг – своё забылось имя…

В глазах темно, свистит в ушах,

Предательски дрожат колени.

Вот овладел душою страх,

И жжёт, как будто лампой, темя.

Что делать? Плачет ветеран.

Кто он? Семён или Василий?

Так, маскируясь болью ран,

Подкрались старость и бессилье…

Всю жизнь держался начеку.

Настал последний бой солдата!

Но нету сил, чтобы чеку

Рвануть, и телом – на гранату…

Теперь навеки отпускной,

Шагнул в потёмки вечной ночи…

И старой пули разрывной

На коже проявился росчерк…

ФРОНТОВОЕ СЧАСТЬЕ

Я засветил свечу в часовне

Во имя павших на войне.

Им несть числа, их миллионы –

Как первоцветов по весне.

Горело тело в жгучих клеймах,

За жизнь дрались что было сил.

Их чудотворец Пантелеймон

От рваных ран не исцелил.

А смерть неутомимо жала...

Не обозначен ей предел...

Как зёрна, души отвевала

От шелухи ненужных тел.

И фронтовое счастье с виду

Не краше «девушки с косой»:

Отец вернулся инвалидом,

Побитый пулей разрывной.

А тесть прошёл проверку адом –

Сидел в немецких лагерях...

Но у живых – своя отрада:

Несли Победу на плечах.

И потому в начале мая

Каштан отчаянно цветёт:

Он сотни свечек возжигает

За всех, кто помнит и живёт...

Валерий МИТРОХИН,

Симферополь

* * *

Ты выжил. Вспоминаешь беды,

Пьёшь горя горького бальзам

И умираешь в День Победы

Вдогонку фронтовым друзьям…

* * *

С фотографии военной

Смотрит образ твой нетленный.

У тебя печальный вид:

Дом сгорел, лишь печь стоит.

Враг разбит. Дымят руины.

Чёрен дым и ядовит.

Всё, что есть от Украины, –

Дом сгорел, а печь стоит.

Родина, такая жалость!

Бог тебя благословит!

Сколько нам терпеть осталось?!

Дом сгорел, лишь печь стоит.

Кто за всё ответит внятно:

Виноват ли московит?

Нет ответа. Всё понятно:

Дом сгорел, но печь стоит.

Сами, значит, мы ответим

Всем на свете – тем и этим,

Как нам быть и с кем дружить,

Как мы дальше будем жить.

Есть у нас родная речь.

Есть у нас отцовский меч.

Есть, кого и что беречь,

Есть страна и эта печь.

Грех всем этим пренебречь!

Остаётся ставить свечки

Да на Бога уповать.

И от этой самой печки,

Как ведётся, танцевать.

БЕССМЕРТНЫЕ

И в снегопады, и в дожди,

Порой совсем раздетые,

Идут герои и вожди

Дорогою в бессмертие.

Темнеют бронза и гранит,

Поскольку окисляются.

Что мир о каждом говорит,

Их больше не касается.

Идут рядами и вразброд

Тьмы-тьмущие несметные,

Пытаясь через Вечность вброд

Пройти в своё бессмертие.

И неумолчно, каждый миг,

Все в гирях, словно ходики,

Усердно молятся о них

Господние Угодники.

* * *

Взрывается майского сада граната,

Встаёт над землёй аромата громада.

Всю ночь напролёт, упиваясь амбре,

Поёт соловей о любви и добре.

Под утро в тот сад прилетает граната.

Встаёт над землёю страданий громада.

Рассвет умывается соком граната.

Дробится в куски и от крови пятнист

Невинных небес аметист.

* * *

Преклоняю колени повинно.

Больше я никуда не сбегу.

Здесь зарыта моя пуповина –

На солёном твоём берегу.

Здесь на глинистый склон Карангата

Притулилась белёсая хата.

Круглый год здесь застой и теплынь,

Здесь в колодцах змеится полынь.

Здесь на траверзе в древние леты

Лодьи русов ставили след.

Тут на аверсе древней монеты

Напечатан и твой силуэт.

Поклонясь блиндажам и окопам,

Я молился. И следом за мной

Прорастал тот, который закопан,

Корешок оболочки земной.

Лягу в глубь широко и надёжно

И впитаю все соки насквозь.

И срастусь потому, что так дóлжно,

Потому что немыслимо врозь.

Владимир ГРАЧЁВ,

Симферополь

Первый день войны

Голос Левитана, зарыдали мамы,

И тревожные гудки где-то за рекой.

У военкомата – бритые ребята.

Кто из них остался жив, кто пришёл домой?

Ничего ещё не зная,

Провожатых обнимая,

Обещают – быть с Победой

И недолго воевать:

«Через месяц, через пару

Зададим фашистам жару!..»

И никто из них не думал погибать.

Кто ж из тех мальчишек, начитавшись книжек,

Не играл в Чапая, не рубил врагов?

Смелые головушки повидали кровушки,

Да не все вернулись под родимый кров.

От Волги до Берлина лежат они в могилах,

Недолюбив и недожив до светлого денька.

Четыре года смерти –

хоть верьте, хоть не верьте,

Госпиталей, окопов – ну а пока...

Ничего ещё не зная,

Провожатых обнимая,

Обещают – быть с Победой

И недолго воевать:

«Через месяц, через пару

Зададим фашистам жару!..»

И никто из них не думал погибать...

Моя биография

В моей биографии несколько строк,

Я предков своих плохо знаю,

Но знаю – они умирали не в срок,

И я их за то почитаю.

Ещё почитаю их за естество,

Что жили они, как умели.

Мне дорого наше святое родство –

И я их, и мы их воспели.

Мой прадед недолго топтал белый свет –

Погиб рядовым в Мировую,

Немного ему было прожитых лет…

Но долю его не минует

И прадед второй, что в Гражданской погиб,

Я даже не знаю, где точно,

Но знаю, что он занимал сапоги

На свадьбу – у будущей тёщи.

Затем, в 33-м, всё рухнуло вновь

В голодную мёрзлую зиму.

В моей биографии новая кровь:

Зарезали, словно скотину,

Прапрадеда с бабкой за хлеба кусок –

Им было уж лет девяносто…

Но кто-то решился ведь, кто-то же смог?..

Как просто, как страшно и просто.

Но в 37-м обошлось без меня,

И в 48-м вроде тоже.

Я их пролистну, никого не виня,

Но кое-что вспомниться может:

Особый отдел, после плена мой дед

В Румынии, тощий, как тополь,

Неделя допросов и горький ответ –

Июль, Херсонес, Севастополь.

И я вспоминаю колонны людей –

Застреленных раненых в штольнях,

И пленных сто тысяч – сто тысяч теней!

Как больно! Сейчас ещё больно!

И нет оправданья, что вот, мол, война,

Что, мол, на войне всё бывает…

Сегодня я знаю, чья это вина,

И память моя не прощает.

Мой дед не погиб, он вернулся домой.

Наступила отца очерёдность.

Он тралил фарватеры в стужу и в зной,

Пока не привёл их в пригодность.

С войною столкнулся он после войны,

Командуя тральщиком малым,

Нашивки носил моряка-старшины,

Хоть стать инженером мечтал он.

Да, видно, всех тех поколений судьбу

Не слишком к мечтаньям приложишь:

Пришлось им страну поднимать на горбу

И чувствовать собственной кожей

Биение пульса её на себе,

Своей, а не чьей-нибудь жизни.

Есть что-то великое в этой судьбе –

Быть частью судьбы всей Отчизны.