Литературная Газета, 6595 (№ 16/2017)

Серая мышка

Серая мышкаВыпуск 8 (17)

Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Рассказ

Теги: Крым , проза

Виктор Лановенко

Лановенко Виктор Александрович – прозаик, член Союза писателей России. Родился в Севастополе в 1945 году. Окончил Севастопольский приборостроительный институт. Работал на Камчатке. Печатался в журналах «Дальний Восток», «Радуга», «Изящная словесность» (СПб), «Личности» (Киев), «Роман-газета». Пьеса «Когда я была мужчиной» шла в драмтеатре Петропавловска-Камчатского в течение шести лет. Лауреат конкурсов «Евразия» (Екатеринбург) и «Согласование времён» (Франкфурт-на-Майне). С 2002 года живёт в Севастополе.

Гриша Осадчий с детства мечтал стать писателем. В школе завёл тетрадь. Коленкоровый переплёт, 96 листов. Пока физичка толковала правило буравчика, Гриша, заслонившись от соседа плечом, строчил очередной эпизод романа. От волнения у юного автора потели ладони, на лице выступали алые пятна.

Но жизненные обстоятельства сложились так, что Гриша разминулся с институтом имени Горького, а поступил в местный техникум, где выучился на наладчика токарных станков. Потом – завод «Металлист». На заводе было спокойно – оклад, работа в две смены. Токарные станки ломались редко, поэтому Осадчий много писал, укрывшись в инструментальной кладовой. Особенно хорошо писалось в ночную смену. И вскоре гостеприимная кладовщица Зоя сделалась его женой.

Несколько рассказов Грише удалось тиснуть в областную газету и в альманах «Околица». Его хвалили. Даже слух прошёл о возможном принятии в Союз писателей. Был, правда, казус в его творческой биографии. Однажды Гришу пригласили на форум молодых писателей. Он купил галстук и поехал в Москву. В столице состоялась встреча с живым классиком. Мэтр делился тайнами литературного мастерства и удостоил прочтения один Гришин опус.

– На хрена тебе этот геморрой? – поинтересовался классик, возвращая рассказ. – В нашем болоте под названием «Отечественная литература» подобного дерьма – во! – он провёл ладонью над копной седых волос. – Займись, сынок, бизнесом. Открой булочную или мастерскую швейных машинок. По вечерам пей «Клинское» и смотри футбол. У тебя, кроме молодости, ничего нет. Я бы с удовольствием с тобой поменялся, – классик дохнул на Гришу коньяком и, с трудом нагнувшись, ущипнул за попу юную поэтессу из города Тольятти.

Гриша классику не поверил. Вернувшись домой, вытащил калькулятор и просчитал параметры успешного романа. Учел текущую конъюнктуру, требования рынка, спрогнозировал модные тенденции. И в той же инструментальной кладовой за полгода выкроил остросюжетный роман по стандартным европейским лекалам, прошедшим проверку временем. Пальнул этим романом по всем книжным издательствам, как из установки «Град», и затаился. Стал ждать.

Надежды его не обманули. Один за другим редакторы выказывали интерес к Гришиному детищу. Затевалась обнадёживающая переписка, шлифовались условия. Порой всплывало чарующее слово «договор», обозначались суммы гонораров, варьировались проценты роялти. Но всякий раз эти тонкие ниточки обрывались. То закрывалась нужная серия, то увольнялся главный редактор, то само издательство растворялось, как дым. Но однажды пришло обидное предложение, от которого Гриша мог отказаться. Мог, но не стал. Возможно, повлиял оглушительный статус издательства. Осадчего приглашали стать литературным рабом. Нет, конечно, слова были приличные. Зарплату гарантировали достойную и регулярную, как пенсия полковника. Не исключали карьерный рост и выход в самостоятельное плавание. Со временем.

Испытательный срок Осадчий проскочил на ура. Заказы посыпались, как листья осенью. Грише сбрасывали синопсис романа, пять страничек готового текста, чтобы прочувствовать общий стиль будущей книжки и предлагали написать несколько глав. На первых порах Гриша немножко паниковал под завалами расхожих сюжетов и картонных героев. Его торопили. Он не успевал. Пытался разнообразить характеры персонажей, разукрасить пейзаж и поставить следствие после причины. Однажды проснулся и понял – всё. Больше он не потянет. К чёрту конвейер. Мы не рабы.

Но мудрая Зоя приласкала Гришу и выложила перед мужем калькуляцию семейного бюджета.

– Через год мы купим трёшку в новом доме, ­– поведала Зоя. – Через полтора ты будешь ездить на «ауди-4», если выкроишь время сдать на права. А через три года... Ты присядь, Гриша, присядь. Через три мы купим дачу на берегу моря.

Художник Адольф Скотаренко

Гриша немедленно уволился с завода «Металлист». Купил четыре флакона «Новопассита» и выгородил уголок в коридоре, куда не могли сунуться ни теща, ни доченька Лиза, ни жена Зоя. Спустя полгода он так насобачился писать, что получил прибавку к жалованью. Теперь халтура, так он называл литературное рабство, отнимала в день часа три, а то и меньше. Гриша штамповал главы очередного романа, как будто семечки щелкал. Ловил себя на том, что получает злорадное удовольствие, наблюдая, как раскручивают писателя N, на которого пашет команда. Модные литераторы приходят и уходят, а такие, как Гриша, остаются. Потому что вечны.

Осадчий, конечно, знал, где-то живут талантливые, настоящие писатели. Но то был параллельный мир, с которым его путь не пересекался. Мир литературных премий, толстых журналов, заумной критики. Иногда в руки попадал «Новый мир» или «Знамя». Гриша листал журналы, в надежде обнаружить глыбу вроде «Анны Карениной» или «Мертвых душ». Не находил. Зевая, ронял журналы с дивана. Пытался написать что-то своё, настоящее. Но вместо глубины получалась какая-то плесень, болотная ряска. Зато халтура стала приносить удовлетворение почти физиологическое, каждый день с девяти до одиннадцати. В те дни Гриша записал в дневнике следующее: «Настоящий писатель – самый несчастный человек на планете. Он выдавливает рассказ из себя любимого, как пасту из опустевшего тюбика. Перелопачивает горы справочного материала, беседует с людьми в поликлиниках, шатается по выставкам и музыкальным салонам, но в конце концов запирается в чулане и клещами вытаскивает из сердца нужные слова. Из слов плетёт рисунок. Результат ещё далеко-далеко, ещё не ясно, что получится в итоге и получится ли вообще, но писатель пашет вовсю. Каждый день с утра до вечера он горбатится над страницами, теряет аппетит и смысл жизни. Порой ему хочется намылить верёвку или уйти в запой. Но остановиться писатель не может. Он обречён плести эти чёртовы словесные узелки в надежде получить рисунок неземной красоты. Что тут скажешь? Работа, во-первых, бабская. Во-вторых, идиотская. Потому что рисунок всегда получается земной, заурядный. Никому не нужный.

Иное дело – литературный раб. Я свободен, я счастлив».

Слова, разумеется, были предвзятые и не совсем искренние. За грубой дидактикой пряталась зависть к тем, кто сеет разумное, доброе, вечное. Как бы там ни было, предсказания Зои исполнились день в день. А дачу купили и того раньше. Да какую дачу! Черное море плескалось сразу за вольером, где какали курочки. Гришин кабинет на втором этаже выходил на балкон с коваными перилами. В восемь вечера Гриша опускался в плетёное кресло и, потягивая «Шардоне», наблюдал, как солнце проваливается в море.

Но была одна маленькая досада. В гостиной, под камином, завелась мышка. Маленькая, серая, но исключительно вредная. Выползала из норки при женщинах. Завидев её, тёща, жена и доченька Лиза орали благим матом и сигали на стол. В конце концов Грише поставили задачу – извести серую сволочь. Осадчий вспомнил технические навыки и замастырил мышеловку пятого поколения. Той же ночью мышка попалась. Была она крохотной и жалкой. Гриша держал её за хвостик и думал, как бы так замочить зверя, чтобы не брать на душу лишний грех. И вдруг мышка заговорила человеческим голосом: «Не губи меня, добрый молодец. Я исполню твоё заветное желание». Будучи человеком вменяемым, Гриша решил, что перебрал вечером «Шардоне». Но мышь опять за свое: исполню, – говорит, – клянусь честью грызуна. Тут Гриша вспомнил золотую рыбку, что вела беседы с безвольным старым хрычом у самого синего моря, и подумал: почему нет?

– Хочу стать гениальным писателем, – ляпнул Гриша. – Как Лев Толстой.

– Заметано, – согласилась мышка и сдриснула под камин.

Утром следующего дня Гриша полил помидоры и поднялся в кабинет отрабатывать халтуру. Про мышку решил – приснилось. Бегло пробежал синопсис. В главе, которую предстояло сляпать за пару часов, было два персонажа, мужчина и женщина. Гриша размял пальцы и ударил по клавишам...

– Гриша! Гриш! – позвала жена. Он поднял голову, но не сразу врубился, где находится. – Что с тобой? – удивилась Зоя. – Уже два часа. Пора обедать.

Два? Выходит, он провёл за компьютером пять часов. Пролетели, как миг. Гриша перечитал написанное и почувствовал, как в груди что-то завибрировало, будто заработало второе сердце невпопад с первым. Перед ним был не текст, как обычно, а кусок живой клокочущей жизни. Оттуда пахло дождём, раздавались эротические стоны, тарахтел трамвай, накатывали волны любви и страдания обманутой женщины, горло щемило от заведомой лжи, которую искусно плёл мужчина, хотелось крикнуть: спасайся, родная, он погубит тебя! Гриша не мог поверить, что эту жизнь сотворил он. Разве он Бог? Осмотрел свои руки, заглянул в зеркало. Всё по-прежнему. Но внутри его, в голове и в груди, как будто убрали перегородки и вместо близких давящих стен открылись такие просторы, в которые страшно было заглядывать. Он видел людей. Всех вместе и каждого в отдельности. Они влюблялись и предавали, строили небоскребы и крушили города, умирали во славу отечества и писали подметные письма.

Целую неделю Гриша переписывал эту главу. Дважды ему звонил редактор. Торопил. Книга писателя N должна появиться на прилавках в конце месяца, а в сентябре её повезут на книжную ярмарку в Лейпциг. Наконец, глава была отправлена. В тот же вечер позвонил Главный:

– Старик, ты чего накарябал?

– Не понравилось? – осторожно спросил Гриша.

– Жуть египетская! Вернее, тьма! Словарный запас у нашего читателя – двести слов. А у тебя четыре тысячи. И что? Со словарём прикажешь читать?

– Но...

– Срочно переделать! До утра!

Главный звонил ещё трижды. Потом перестал звонить. Потом платить.

Прошло два года. Гриша написал настоящий роман. В издательствах его долго мурыжили, соглашались – да, разумеется, штука грандиозная, но для нас чересчур грандиозная. Извините. Другие ссылались на то, что вещь получилась невиданная, определить её жанр невозможно, потому что в мире нет подобных аналогов. А без аналогов – извините.

Наступили трудные времена. «Ауди-4» продали. Тёща, жена и доченька Лиза перебрались в городскую квартиру. Шикарную дачу обменяли. Жене Зое достались деньги, а Грише – строительный вагончик и полторы сотки степи.

За зиму Осадчий написал второй настоящий роман, а в мае отправился на почту, потому что компьютера в вагончике не было. Да и света тоже. Роман лежал в пакете от селитры и оттягивал руку. Гриша шёл медленно и думал о серой мышке, об этой маленькой чертовке. Если бы встретил сейчас, о чём просил бы? Было уже темно. Вместо почты он оказался на берегу моря. Гриша разделся, аккуратно сложил одежду, придавил романом. Вошёл в воду. Плавал он хорошо, с удовольствием. Вскоре исчезли огни города. А он всё плыл и плыл. Гриша помнил Мартина Идена и знал точно, сколько надо плыть, чтоб не было возможности вернуться.