Литературная Газета, 6595 (№ 16/2017)

„Пастушья городская пастораль...“

„Пастушья городская пастораль...“Выпуск 8 (17)

Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Поэзия

Теги: Крым , поэзия

Татьяна Шорохова

Морской прибой

Здесь никогда не бывает покоя и тишины.

Волны отмечены общей судьбою – первой волны.

Пены кисейной подвижный орнамент выткан не в ряд.

Мелкие камешки над валунами в небо летят.

В брызгах солёных, в области риска – дерзки лучи.

В них расцветают цветы тамариска и алычи.

Грохот и шорох, шелест и шёпот – песни волны –

в напоминанье былого потопа людям даны.

И в восхищенье, и в ликованье, в дар за труды –

безостановочное колыханье крайней воды.

В марте на море не наглядеться, и в сотый раз

падает радость с уровня сердца к уровню глаз.

Осколок детства

То чмокаю сладко, то губы кривлю,

пыхчу деловито носом,

нектар добывая, подобно шмелю,

из чашечек медоносов.

Я, каждый цветок различая на вкус,

певучим пронизана ладом

и с травами, где муравьём копошусь,

и с оперённым садом.

О луч ударяясь, сверчит тишина,

и бабочка знает хуже,

чем я, непрочтённые письмена,

что рядом ползут и кружат.

Мой рай в колыбельных ладонях тепла

цветаст, бесконечен, сочен.

И я не ребёнок. Я просто пчела.

И мне это нравится очень.

Предназначение слова

Не только для услады слуха! –

в стихах слова –

ладьи для переправы ДУХА

в мир ВЕЩЕСТВА.

* * *

И жмот – подаст, и жулик – не обманет,

и, может быть, бесстыдным стыдно станет

в последний день, в последний миг Земли,

но будет поздно, будет слишком поздно,

когда сорвутся и погаснут звёзды,

и всех настигнет огненный прилив.

Ну а пока без толку и без меры

везде снуют наложницы Венеры,

и рад им жулик, да и жмот охоч.

И пьяно спит утопленный в стакане,

и девочка вскрывает вены в ванне,

хотя счастливой быть совсем не прочь.

Чего не встретишь по дороге в люди!

И потому неброско сердце любит

Того, Кто стал среди земных стихий

и этим жмотам, жуликам и прочим,

и этим девкам – юным и не очень –

за покаянье отпустил грехи.

Букашка

С делами рядом – шито-крытыми, –

на небо глядючи в упор,

лежит букашка, мной убитая.

Лежит, как смертный приговор.

И для меня всего ужаснее,

что я имею дело к ней:

– Зачем ты вылезла, несчастная,

навстречу лютости моей?

Ты безымянная, безличная! –

шепчу, но подступает страх.

И дело вроде бы обычное

вселенский приняло размах.

За право – с лёгкостью расправиться –

в мои пределы входит смерть.

И начинает сердце каяться

и о содеянном жалеть.

С изящными, в разводах, крыльями –

созданье Бога – не моя, –

букашка, ты зачем явилась мне

на хрупкой грани бытия?

Зачем с тобою будем квиты мы

у запредельности кончин?..

В томах, с делами не закрытыми,

на это есть ответ один:

по тельцу с тонкими полосками

меня выводишь ты на свет,

чтоб поняла я, смертоносная,

что дело не в букашке. Нет…

* * *

Не смотри на меня, двуликую, –

дожилась, и любовь – лиха мне! –

обовью тебя повиликою,

придавлю тебя серым камнем.

Я кажусь тебе птицей белою,

высоко над землёй парящей,

но несчастным тебя я сделаю,

коли встретишься с настоящей.

Обойди стороной мудрёную,

чтоб не стала тебе постылой…

Примириться с непримирённою

даже ангелу не под силу!

Что же снова, почти растерянно,

ты ласкаешься к сердцу взглядом?

…Знаешь, к боли моей немереной

прикасаться тебе не надо.

* * *

До смерти буду удивляться

способности – залюбоваться.

Крымский март

Снега переиначились в ручьи,

и наледи избавились от пут.

Под первыми цветками алычи

последние подснежники цветут.

И почка, что таранит семена,

на ветках уцелевшие зимой,

уже не сомневается – она

должна забыть про зимний свой покой.

Мне возле растревоженных кустов

и почками напичканных дерев

так странно ощущать себя листом,

что не слетел со всеми в ноябре.

Так странно под живучестью небес,

у прошлого, утратившего вид,

догадываться – новой жизни всплеск

о Вечности мне что-то говорит.

Погаснет снег…

Погаснет снег и… выпадет миндаль

из надоевших зимних сновидений.

Пастушья городская пастораль

потащит из тоскливых настроений

южан, уже уставших от зимы

(для северян – ну, просто смехотворной!).

Проснётся в душах тяга – в небо взмыть,

покажется самой себе просторной!

…Иду по пятнам мокрым и сухим –

по шкуре леопардовой асфальта –

и властвует весна, как серафим

в ему подвластных огненных базальтах.

Одета в сногсшибательный наряд,

который каждый год бывает к месту,

на пир она скликает всех, кто рад

её приходу в образе невесты.

А на пиру весны не надо яств:

здесь нежная отважность первоцветов

от муки избавляет без лекарств

души закоченевшие сюжеты.

Всех без разбора светом обдаёт –

Весне на свете ничего не жалко!

…Ах, как февраль, ах, как миндаль цветёт!

Как покоряет крымскою закалкой,

когда в цветенья раннего разбег

нисходит с неба неуместный снег!