Литнегр, или Ghostwriter

Глава 9 Между нами, негритянками

Зато наша с Аллой переписка стала интенсивнее. Мы делились адресами букинистических магазинов и рассказами о свежепрочитанном и свежеувиденном. Мы обсуждали преподавателей ИЖЛТ. Мы обменялись семейными сведениями: я узнала, что у неё есть почти взрослая дочка с классическим домашним именем Тата (Татьяна или Наталья? Может, Тамара? Так и не спросилось), а она — что у меня есть муж, который, после того как ушёл с церковной работы, занялся собственным музыкальным лейблом. С Аллиной стороны периодически возникал некий Волк, с которым она обсуждала синопсисы и правила готовые романы, хотя роль этого мужчины в её жизни оставалась неясной: то ли коллега, то ли собрат по увлечению литературой, то ли любовник приходяще-уходящий… Однако, о чём бы мы ни беседовали, тема литнегритянства неизменно всплывала в письмах: так беременные в коридоре женской консультации обсуждают утреннюю тошноту и анализы мочи. Литнегритянство — столь необычное состояние организма, что хочется потолковать о том, что происходит, с товарищем по… нет, «по несчастью» не скажешь. Но по определенного рода тяготам — вне сомнения.

До чего же мы разные! Выяснилось, что Алла никогда не начинает писать прежде, чем уяснит последовательность всех эпизодов и то, как они происходили: неделя, иногда и больше уходит у нее на этот предварительный труд. Я так не смогла бы! Стоило получить синопсис, как меня тотчас окружала толпа: будущие персонажи толкались локтями, наперебой лезли на первый план, и надо было срочно запечатлеть что-нибудь из того, что они вытворяли, чтобы узнать о них побольше. А сюжет — сюжет они сами образовывали. Иногда они его меняли — не радикально, не до смены убийц и жертв, но достаточно для того, чтобы наполнить книгу иным содержанием, превратить ходульную детективную схему в рассказ о гневе, мести, жадности, любви, о том, куда все эти страсти порой приводят… Что бы я ни планировала для персонажей сначала, они все могли изменить, ввести новые эпизоды, сделать старые всего лишь фоном. Так стоило ли тратить неделю на бесполезный труд?

Общаясь с Аллой на эту тему, я лучше понимала себя. Свои особенности. Свои функциональные преимущества и недостатки.

И, как ни удивительно, обнаруживала, что не я прошу у нее советов, а она у меня…

Ещё Алла наконец-то поделилась своим рассказом. Рассказ был милый… ну да, почему-то именно слово «милый» первым приходило на ум, заранее критически настроенный — потому что мы обязывались быть критиками друг для друга. Действие разворачивалось на новогодней вечеринке за городом, и почему-то всё происходящее до болезненности напомнило мои одинокие бдения на студенческих каникулах в зимнем санатории, где было полно ровесников, однако я не смогла найти там компании, хотя, в общем, и не искала, просто если не складывается, то не складывается; несмотря на то, что в рассказе компания очень даже имелась, но её весёлость и шумность лишь подчёркивали одиночество героини, которая пыталась понять, любима она или нет, и отчаянно хотела быть любимой, и отчаянно сомневалась, что способна ею быть. То, как она замерзает в лесу, куда забралась вслед за любимым лыжником, было описано хорошим языком, не без сентиментальности, которой я даже чуть позавидовала: никогда не умела её себе позволять, а ведь для массового читателя это, пожалуй, самое оно, то, что надо вставлять время от времени как изюминку. В общем, рассказ получился негромким, но точным, с той проникновенностью, которая нередко избегает именитых писателей и ночует на страницах неизвестных публике, но настоящих авторов.

От Аллы же я узнала определенные тайны двудомского двора, то есть издательства Хоттабыча, то есть самого Хоттабыча. Когда-то в советские времена он был писателем, правда, малоуспешным: по крайней мере, его фамилия мне нигде не встречалась. Но с перестройкой он одним из первых понял, что люди хотят читать не Булгакова с Солженицыным, а всякую ерунду. Более того, Хоттабыч просек, какую именно ерунду хотят читать люди. В те времена страна, двигаясь победным шагом к распаду, не замечала этого, пялясь в телеэкран. Страну захватили в плен Изауры, Марианны, Лусии… Вот этих латиноамериканских барышень (точнее, сеньорит) и привлёк себе на службу Александр Давидович. Что он сделал? Да просто посадил энное количество людей просматривать сериалы и перекладывать их события в текст.

«Хуанита проснулась ранним утром и распахнула окно. Бразильский ветер овеял ей лицо ароматами фенхеля, жожоба и только-только начинающей расцветать ореганы. Но пиршество природы не согревало встревоженную душу рыжеволосой красавицы. „Придёт ли Анхелио?“ — стучало в висках. Накануне вечером они расстались так внезапно и так неловко…»

На Хуанитах, Анхелио и донах Педро Хоттабыч с лёгкостью могущественного джинна раскрутил издательство и сколотил первоначальный капитал, который позволил ему издавать что-то более серьёзное — например, детективы… Впрочем, не только детективы. Случалось мне в стенах издательства в ожидании бухгалтера, а соответственно и гонорара, брать со стеллажа в коридоре и начинать перелистывать какую-нибудь книжицу; чаще всего — из родного проекта, но также нередко и незнакомую, которая заинтересовала вдруг оформлением или названием… Свидетельствую: несмотря на то, что прибыль для Хоттабыча стояла на первом месте, а также на втором и почётном третьем, но случалось ему между делом издавать довольно неожиданные вещи. Странная проза, фантастика о революции и гражданской войне… Собственно, эти книжицы, попадавшиеся в руки, не давали мне уйти. Они внушали надежду, что хотя бы третьим эшелоном, не претендуя на популярность и вообще ни на что, я всё же могу оказаться здесь издана. Когда-нибудь. Как-нибудь. Если как следует постараюсь и зарекомендую себя очень прилежным, обязательным и талантливым литературным негром.

О Двудомском Алла не распространялась. Но я и так основное знала. Прочитала в сети сама.

Жил-был в позднем СССР весьма энергичный и жизнелюбивый следователь прокуратуры. Водил компанию с экономистами, артистами, инженерами, уголовниками, журналистами… много с кем водил! Любил застолья, любил выпить, со вкусом посидеть и порассказывать истории из своей без шуток обширной практики. За столом часто оказывался журналист Дубов, тяготящийся своей повседневной текучкой срочной словесности и желающий вырулить на привольную писательскую стезю. Слушая байки советского сыска, он сообразил: а почему бы и нет? «А почему бы и нет?» — откликнулся на его предложение Двудомский, и соавторы на основании одного случая из следственной практики соорудили детективный роман… Впрочем, насколько подходило к этой паре слово «соавторы»? Пусть «со», но всё-таки «автор» — по идее это человек, который что-то пишет. На деле писал только один; второй лишь излагал историю. Роман в итоге получился — знаменитый в конце восьмидесятых роман «Как-то раз на Маросейке», который был дважды экранизирован и выходил сумасшедшими тиражами, попав в струю — точнее даже, в нарождающуюся волну произведений о бандюках. Соавторы поимели гешефт и решили, что есть смысл продолжать. На первом этапе тандем «Двудомский» имел свой стиль — стиль журналиста Дубова, которому выпал шанс ощутить себя писателем. Однако спустя некоторое время он ощутил себя им слишком сильно и перестал удовлетворяться заработками при необходимости скрывать своё имя. Дубов ушёл в свободное плавание, которое совершает и по сей день; писатель он конечно не первой величины, но собственной известности ему хватает. А Двудомский окончательно превратился из человека в проект и прочно осел за границей в любимом русскими классиками Баден-Бадене. По крайней мере, вёл он себя достойно: заполонив своими (то есть нашего проекта) книгами все магазины и лотки, на телеэкранах не мельтешил, широкомасштабных интервью о своей гениальности и нравственных вопросах современности не давал, не фотографировался ни с политиками, ни со сладкими кошечками-собачками…

А может, мельтешил — раньше, до того, как я автоматически начала делать стойку на все материалы, связанные с Двудомским? Я-то пришла в проект, когда это имя успело не только забронзоветь, но и оказаться неоднократно обгаженным голубиными лужицами.

Сейчас, когда Двудомского уже нет в живых, я жалею, что так и не проконтактировала с ним. Ведь у меня имелся телефон для экстренной связи (с адским количеством циферок из-за расположения за границей). Но я так и не сделала шаг навстречу, не позвонила, не сказала: «Здравствуйте, я ваш гострайтер». Вроде бы — кому и зачем это надо? Сейчас жалею. Было бы о чём написать сейчас в этом романе. Хотя бы о голосе: какой он был — хриплый, тонкий, мягкий, начальственный, вальяжный? Как отреагировал Двудомский на мой вопрос — отзывчиво откликнулся и всё объяснил, направил к редактору, рекомендовал не беспокоить его по таким мелочам?

Возможность узнать это осталась нереализованной. Как и многое в жизни.

«Имя, сестра, имя!» Ты, конечно, ждешь, читатель, что я проговорюсь, на кого работала. Может быть, даже пытаешься восстановить это по случайно просочившимся деталям. А может провоцирующе хмуришь брови: «Ну, если неясно, кто эти псевдописатели, какой вообще в книге смысл? Надо, чтоб начистоту, с документальными подтверждениями, черновиками, договорами. Без них — недостоверно: вдруг ты все придумала?»

Не пытайся, на провокации не поддамся. Будто не плевать мне, во что ты веришь, а во что нет! Я тебя в глаза не видела и дальше не увижу. Брошу лишь подсказку, что в этой книге есть стопроцентно правдивые детали романов и писательских биографий, перемешанные с сугубо вымышленными; если ты способен отличить одно от другого — дерзай! А насчет имени… Ну узнаешь ты, что твой любимый писатель создан литературными неграми. И-и-и-и?.. Если наркоман узнает, что его дилер убивает людей пачками, не платит алименты десятку своих детей от разных жён, а вдобавок в четвертом классе травил безобидного очкарика, неужели ты считаешь, наркоша перестанет покупать у него героин? Вот то-то же. Проблема не в том, что дилер — плохой человек, а в том, что наркоман сидит на игле.

А если ты не собираешься слезать с иглы, какая тебе, к чёрту, разница?