Лога

13

А перед самым праздником пожаловали к Игнатию гости. Прыткий, заляпанный по крышу грязью уазик остановился возле дома. С правой стороны его вылез большой, упитанный, краснолицый мужик, в валенках, в черном овчинном полушубке, в лохматой хорьковой шапке — надежно оборонился от мороза, с левой — другой здоровяк, помоложе, этот во всем военном, без погон только, в фуражке с красным околышем, в бушлате, в яловых сапогах, сбежавшихся гармошкой на толстых икрах. Недавно, видать, отслужил парень.

— Здесь, кажется? — сказал первый.

— Пожалуй... — поддержал второй. — Правильно нам толковали. Бобыль обитает, сразу заметно — окна без занавесок.

Приезжие уверенно пересекли двор, уверенно поднялись на крыльцо, уверенно постучали.

— Здорово живем, хозяин!

— Живем, живем, — не торопился сползать с печи Игнатий. Печь он хорошо протопил утром, к полудню она накалилась — самое время греть кости.

— А мы к вам по делу, Игнатий Терентьевич.

— Вижу, что за надобностью. Иначе б не узнали имени-отчества.

— Точно, Игнатий Терентьевич, побеспокоились.

Разговаривал с Игнатием мужик в хорьковой шапке на правах, видно, старшинства и начальственного положения. Шофер с любопытством оглядывал нехитрое стариковское житье, запущенное, прибираемое от случая к случаю.

— Слезайте-ка давайте, Игнатий Терентьевич, — предложил краснолицый. — Послушайте, посмотрите на нас, а мы, в свою очередь, вас послушаем, — водрузил он, не долго думая, бутылку на стол.

— Серьезное, должно, дельце, — крякнул, покосившись на водку, Игнатий.

— Очень даже серьезное, Игнатий Терентьевич... Раздеться можно?

— Валяйте... раз уж пришли. Не гнать же вас.

Игнатий еще долго ворочался, возился на печи, столкнул на пол горячие, толсто подшитые валенки, сам наконец неуклюже и неохотно сполз по шаткой приступке. Надел валенки, поправил задравшуюся на спине рубаху.

Гости тем временем разделись, остались в одних свитерах, сидели за столом, молча и терпеливо посматривали на хозяина, примерялись к нему.

— Стакашки найдутся? И чем-нибудь зажевать, занюхать? — спросил краснолицый. Он был коротко стриженный, с колючим седым ершиком, с могучей шеей, с острыми, въедливыми глазками. У шофера без фуражки оказалось совсем молоденькое, незащищенное лицо, напряженное, исполнительное.

Игнатий сходил на кухню за стаканами, хлебом и соленой капусткой. Чего-чего, а капустки и картошки у Игнатия много. С огородом Лидия и Ванятка управляются. Приезжают зимой, берут сколько надо — у них в городе картошку и капустку хранить негде: ни голбца, ни ямы под рукой.

— Не обессудьте... какое есть угощенье.

Краснолицый налил всем водки, поднял стакан:

— Ваше здоровье, Игнатий Терентьевич. Меня Романом Алексеевичем звать, можно просто Ромой или Алексеичем, его — Саней, Сашей... как угодно.

Рома и Игнатий выпили, Саня сослался, что он за рулем.

— Говорят, Игнатий Терентьевич, вы отличный охотник? — начал мягко стелить Рома.

— Какой уж я охотник. Едва ноги передвигаю.

— Не скажите. Вид у вас еще бравый.

— Разве я таким был, — с нескрываемой горечью сказал Игнатий. — Вы меня молодого не видели... И-иэ-эх! — вдруг мучительно застонал он. — Сбросить бы сейчас годочков двадцать. Порыскать бы еще с ружьишком.

— Но мы слышали, что вы нынче опять собираетесь?

— Так, пустое, — махнул рукой Игнатий. — Причуда уже стариковская, а не охота. В последний раз. На пять всего куничек договор заключил. Смех.

— Почему смех?

— Я раньше за одну осень больше настреливал.

Рома еще налил в стаканы и решил, должно быть, что пора приступить к делу, ради которого они приехали.

— Игнатий Терентьевич, знаете... Короче, мы предлагаем продать нам куниц, которых вы поймаете.

— Да вы что, мужики? — опешил от неожиданности Игнатий. — Я ведь уж пообещал, заверил...

— Кому пообещал? Кого заверил? — Голос у Ромы напрягся, встревожился.

— Заготконторе... Кому я еще могу.

— А-а, вон вы о чем. — Рома облегченно засмеялся. — А я не понял сначала, напугался. Неужто, думаю, кто-то опередил нас, забил куниц... Странный вы человек, Игнатий Терентьевич. Скажите, сколько получает охотник за каждую куницу?

— Ну, около сорока рублей. Иногда больше, иногда меньше... Смотря какая шкурка.

— Вот, а мы вам предлагаем по сту... Как? Устраивает? Есть или нет разница? — напирал Рома.

— Да вы что, мужики, — твердил свое Игнатий, — додумались... У меня же договор.

— Договор можно и не соблюсти. Неудачный, мол, сезон выпал. В тюрьму ведь за это не посадят.

— Не посадят, конечно. А вот доверять перестанут...

— Да зачем вам чье-то доверие? Сами же сказали, что последний сезон охотничаете.

— Последний... в том-то и дело. И все насмарку... Я всегда выполнял договор.

— Дался вам этот договор, — начал терять терпение Рома. — Поймите, Игнатий Терентьевич, вместо двухсот рублей вы получаете все пятьсот. Наличными. Чистыми, без всяких вычетов и волокиты. На старость ведь пригодится... Можно и задаток сразу дать. Вот прямо сейчас, не сходя с места. Мы верим вам, Игнатий Терентьевич, — полез Рома в брючный карман, достал пухлый бумажник. — Рубликов полтораста хватит?

— Каких полтораста? Какой задаток?.. Кончайте, мужики, с этим.

Рома тяжко вздохнул, спрятал бумажник.

— Может, Игнатий Терентьевич, вы думаете, что мы собираемся спекулировать, перепродавать куниц?.. Упаси боже. За кого вы нас принимаете?.. Мне от жены отвязаться надо. Ему вон... подарок невесте сделать, — ткнул Рома шофера кулаком: чего не поддерживаешь, молчишь, мол?

— Ну да... невесте, невесте, — спохватился тот. Похоже было, что никакой невесты у парня еще нет, да и куницы ему не больно нужны.

— Жизнь пошла такая, Игнатий Терентьевич, время такое. Ничего не попишешь, раз сейчас так плохо с мехами, — откровенничал дальше Рома. — Мне моя проходу не дает. В лесу, говорит, работаешь и на боярку мне достать не можешь. Боярка, — пояснил Рома тут же, — это такая высокая шапенция из двух куниц... А где я их достану? Поди-ка поймай. Тут специалист нужен.

Игнатия запоздало осенило:

— Где-где вы работаете?

— Да по соседству, нефтяники мы... Я буровой мастер. Саня начальство возит.

— Вон оно как! — разом встрепенулся, воспрянул Игнатий. Куда и растерянность, замешательство перед нахрапистым Ромой делись.

— Деньги нам, слава богу, хорошие платят, — продолжал ничего не подозревавший Рома. — Если хотите, надбавим за куницу, скажите только. Назовите вашу цену, Игнатий Терентьевич. А то рядом с пушниной живем, а куниц не видим. У нас на буровой есть один, ставит капканы. Второй год уже ставит, а толку-то... хоть бы для смеху, для показу поймал.

— Нефтяники, значит, — как бы даже радостно переспросил Игнатий. — С этого и надо было начинать. Я бы вас сразу в шею вытурил.

Рома на полуслове замер, крайне удивившись столь крутой перемене в старике. Красное лицо мастера, казалось, еще больше покраснело. Глазки налились жесткостью и свинцом. Сразу понял мужик, что с куницами не выгорело.

— Почему именно к нефтяникам такая немилость? — тяжело запыхтел он.

— Ни почему, — встал из-за стола Игнатий и полез снова на печь.

— Нет уж, объясните нам, растолкуйте, пожалуйста. Просветите темных, — зло и настырно приставал Рома. А какой обходительный заявился: «Игнатий Терентьевич, Игнатий Терентьевич»... Он, видно, из тех, кто мог быть и блином масляным и, обувшись, в рот влезть.

— Много в лесу гадите, вот почему. Да еще им куниц подавай. Сами все куньи угодья попортили, а меха надо... губа-то не дура. Шальными деньгами швыряются. Нашли добытчика... Баста, больше я с вами не разговариваю. Марш отсюдова! Живо!

— Ух, напугал! Ух, распетушился... куда там. — Рома не спеша выпил, кинул в рот щепоть капусты и пошел к вешалке. За ним — Саня. — Знать бы такое — и не заикнулся бы, что мы нефтяники. Все равно продал бы куниц, как миленький продал. Поломался-поломался бы для близиру — и продал, никуда бы не делся. Тоже губа-то небось не дура.

— Вас что, поленом выпроваживать?

— Лежи, хрыч старый, — накинув полушубок, застегивал на тугом животе пуговицы Рома. — А то ведь не посмотрим... сдернем с печи-то, вздуем.

— Ну-ка, ну-ка... попробуйте, — приподнялся на локте Игнатий. — Вас хоть и двое битюгов, а со мной вы не скоро сладите. Вы не смотрите, что у меня ноги худые. Я еще...

— Помалкивай, говорят, пока в самом деле не схлопотал.

— Ах, мать вашу! — схватил Игнатий полешко, сушившееся для лучины на растопку. Полешко просвистело над самой головой пригнувшегося Ромы.

Сначала мужик побледнел, затем свекольно вспыхнул, тоже полез, скинув полушубок, на печь.

— Сейчас я, кажется, сделаю из кого-то отбивную!

Но сзади в разъяренного мастера вцепился шофер, оттаскивал к двери, уговаривал:

— Бросьте, Роман Алексеевич. В тюрьму еще угодите. Нужен он вам. Поедемте, поедем, Роман Алексеевич.

Парню с большим трудом удалось вытолкать мастера в сени, потом он заскочил за полушубком:

— Ну, дед. Говори мне спасибо.

— Вот вам, а не куницы! — похлопал себя по ширинке Игнатий.

— Ох ты и язва, оказывается! — восхищенно хохотнул Саня. — Пламенный привет твоим куницам! Пусть бегают!

Убрались, черти. И бутылку едва початую оставили. Пусть постоит бутылочка. Ноги как-нибудь водочкой порастирать можно. На выпивку он и свою купит. Все настроение ему, гады, перед праздником испортили.