Lost structure

будет говорить о некоем языке, общем для обоих уровней опыта.

С другой стороны, если эта путаница и происходит, то только потому, что на это есть свои причины, и

именно Леви-Строс (пусть его выводы не совпадают с нашими) на страницах упоминавшихся работ

говорит о том, что серийное мышление представляет собой целое течение современной культуры, которое тем важнее отличать от структурализма, чем больше у них общих черт.

I.4.

Итак, посмотрим, чем отличается серийное мышление от структурального, в каком смысле

структуральное мышление противостоит серийному и является ли противопоставленное серийному

структуральное мышление структуральным во всем или частным случаем серийного и, стало быть, должно ли серийное мышление задавать структуральному мышлению в целом его пределы, общие

очертания и другие параметры (одновременно: может ли структуральное мышление в самом строгом

смысле этого слова задавать серийному мышлению пределы и прочие параметры).

Каковы наиболее важные понятия структурального метода в свете достижений лингвистики и в более

общем плане теории коммуникации?

1) Отношение код-сообщение. Всякая коммуникация осуществляется в той мере, в какой сообщение

может быть декодифицировано на

309

в которые должна укладываться конкретная мысль, напротив, мысль композитора, применяя

определенную методологию, творит нужные ей объекты и организующие их формы всякий раз, как желает выразиться. Классическое тональное мышление существует в завершенном мире, в

котором все держится силами притяжения и отталкивания, в то время как серийное мышление, www.koob.ru

напротив, живет в непрестанно расширяющейся Вселенной" 84.

Именно на такого рода гипотезе искусства, способного к самоориентации, к постоянному выбору, к непрестанному пересмотру устанавливающихся грамматик, и основывается всякая теория

открытого произведения как в музыке, так и в любом другом виде искусства, при этом теория

открытого произведения, по сути дела, является не чем иным, как поэтикой серийного мышления.

Серийность представляет собой производство открытых поливалентных структур как в музыке, так и в живописи, в романе, поэзии и театре. Но само выражение "открытое произведение", понимаемое, хотя и не без известных натяжек, как "открытая структура", рождает некоторые

вопросы, совместим ли инструментарий, которым пользуется структурализм при анализе

открытой структуры, с понятиями поливалентности и серийности? Иными словами, можно ли

мыслить серийность структурно? Можно ли считать гомогенным структурное и серийное

мышление?

I.3.

Не случайно Леви-Строс говорит о "структуральном", а не "структурном" мышлении, хотя

французский язык допускает оба словоупотребления. В одном из своих эссе Жан Пуйон

останавливается на этом смысловом оттенке; помогая понять, в каком смысле проблема открытой

структуры и проблематика структурализма вещи разные.

В указанной работе Жан Пуйон увязывает прилагательное "структурный" (structurel) с реальным

строением анализируемого объекта, а прилагательное "структуральный" (structural) с теми

законами вариативности "структурированных" реальностей, с тем общим синтаксисом, который

позволяет выявлять относительную однородность различных объектов. "Связь является

структурной, когда она определяет изнутри некое организованное целое; и та же самая связь

оказывается структуральной, когда рассматривается как способная по-разному предопределять

различно организованные целостности"85. Итак, различие очевидно: в то время как серийное

мышление призвано сози-

84 Pierre Boulez, Relevés d'apprenti, Paris, 1966, pag. 297.

85 Jean Pouillon, Presentation к номеру "Les Temps Modernes" (ноябрь 1966), Problemes du structuralisme 308

дать открытые "структурированные" реальности, структуралистское мышление имеет дело со

структуральными реальностями. Как можно убедиться, речь идет о двух разных областях, хотя в итоге

результаты, полученные в одной области, подлежат преобразованию в термины другой. Но внешнее

созвучие привело к тому, что авангардистское созидание структур напрямую соотносится с

исследовательской деятельностью ученых-структуралистов. Так что многие легкомысленные

толкователи (и это большая часть образованных журналистов и все невежественные) видят в

структурализме некую транспозицию авангардистского формотворчества Иногда речь идет об

откровенно наивных рассуждениях типа: структурализм это передовая методология и, следовательно, это авангардистская методология. Итак, часто мы имеем дело с непродуманным перенесением

категорий структурализма на деятельность авангарда, приносящим сомнительные результаты.

Наша задача вовсе не в том, чтобы отделить сферу интересов структурализма от сферы

художественных поисков авангарда, но в том, чтобы разделить сферы ответственности, подчеркнув тот

факт, что перед нами два разных уровня опыта. Только когда это различение станет очевидным, можно

будет говорить о некоем языке, общем для обоих уровней опыта.

С другой стороны, если эта путаница и происходит, то только потому, что на это есть свои причины, и

именно Леви-Строс (пусть его выводы не совпадают с нашими) на страницах упоминавшихся работ

говорит о том, что серийное мышление представляет собой целое течение современной культуры, которое тем важнее отличать от структурализма, чем больше у них общих черт

I.4.

Итак, посмотрим, чем отличается серийное мышление от структурального, в каком смысле

структуральное мышление противостоит серийному и является ли противопоставленное серийному

структуральное мышление структуральным во всем или частным случаем серийного и, стало быть, должно ли серийное мышление задавать структуральному мышлению в целом его пределы, общие

очертания и другие параметры (одновременно: может ли структуральное мышление в самом строгом

смысле этого слова задавать серийному мышлению пределы и прочие параметры).

Каковы наиболее важные понятия структурального метода в свете достижений лингвистики и в более

общем плане теории коммуникации?

www.koob.ru

1) Отношение код-сообщение. Всякая коммуникация осуществляется в той мере, в какой сообщение

может быть декодифицировано на

309

базе заранее установленного кода, общего для отправителя и для получателя.

2) Наличие осей выбора и комбинации. С этими двумя осями связана, в конечном счете, идея двойного

членения языка, коммуникация возможна при том условии, что единицы первого членения

складываются из единиц второго членения, менее многочисленных, предусмотренных репертуаром

кода и наделенных позициональным значением, связанным с их положением в системе.

3) Предположение о том, что всякий код базируется на других кодах, более элементарных, и что

путем последовательной перекодировки всякое сообщение может быть сведено к единственному и пер-

воначальному коду, который составляет истинную Структуру всякой коммуникации, всякого языка, всякой культурной деятельности, всякого акта сигнификации, от артикулированного языка до тех

гораздо более сложных синтагматических цепей, каковыми являются мифы, от словесного языка до

языка кухни или моды.

А теперь посмотрим, каковы наиболее важные понятия серийного мышления.

1) Всякое сообщение ставит под вопрос код Всякий акт речевой деятельности есть спор о

возможностях порождающего его языка. В пределе: всякое сообщение полагает собственный код, всякое произведение возникает как лингвистическое обоснование самого себя, спор о своей

собственной поэтике, как высвобождение от всяческих пут, которыми его заблаговременно старались

опутать, как ключ к собственному прочтению.

2) Поливалентность ставит под сомнение универсальную значимость двухмерных картезианских осей, вертикальной и горизонтальной, осей выбора и комбинации. Серия как констелляция представляет

собой порождение неограниченных возможностей выбора. Артикуляцию крупных синтагматических

цепей (таких как музыкальные "группы" Штокхаузена, action painting, языковой элемент, изъятый из

какого-то контекста и помещенный в качестве нового элемента артикуляции в дискурс, где берутся в

расчет значения, вытекающие именно из целого, а не первоначальные означаемые, бывшие

элементами-синтагмами в своем естественном окружении и т. д.) можно мыслить как совершающуюся

на основе других артикуляций, взятых в качестве исходных.

3) И наконец, если и действительно в основе всякой коммуникации лежит некий Пра-код, обуславливающий всевозможные культурные обмены, то для серийного мышления особое значение

приобретает выявление исторически сложившихся кодов и критический их пересмотр с целью

порождения новых форм и способов коммуникации. Пер-

310

вая и главная цель всякого серийного мышления состоит в том, чтобы стимулировать развитие

кодов, вписывая их в историю и открывая новые коды, а не отступать все больше и больше назад, в глубину, к исходному порождающему коду, к Структуре Следовательно, серийное мышление

призвано делать историю, а не заниматься поисками внеисторических оснований коммуникации.

Другими словами, в то время как структуральное мышление призвано открывать, серийное

мышление призвано производить

После того как мы установили эти различия, становятся более понятными упреки, которые Леви-

Строс адресует серийному мышлению, имея на то некоторые основания. Обратимся еще раз к

тексту Леви-Строса для того, чтобы посмотреть, действительно ли мы имеем дело с

непримиримыми позициями, или можно отыскать компромисс, которого Леви-Строс, по-

видимому, не допускает 86.

II. Леви-Строс как критик современного искусства

II.1.

Рассуждения Леви-Строса начинаются сравнением живописи со словесным языком

"Живопись можно назвать языком только в той мере, в какой она, как всякий язык, представляет

собой особый код, единицы которого образуются путем сочетания других менее многочисленных

единиц, определяемых более общим кодом". Однако "в артикулированном языке первый код, единицы которого не обладают собственным значением, выступает для второго как средство и

способ означивания, так что сам процесс означивания оказывается ограниченным одним уровнем.

Это ограничение отменяется в поэзии, которая возвращается к первому коду с тем, чтобы, совмещая его со вторым, наделить значением Поэзия имеет дело с интеллектуальной операцией

означивания посредством слов и синтаксических конструкций, но одновременно — с их

эстетическими свойствами, потенциальными элементами другой системы, которая подтверждает

www.koob.ru

установившиеся значения, видоизменяет их или перечеркивает. И то же самое в живописи, в

которой оппозиции форм, цветовые оппозиции выступают в качестве смыслоразличителей, зависящих одновременно от двух систем: системы интеллектуальных значений, сложившихся в

общем опыте и являющихся результатом расчленения чувственного опыта и организации

86 Ниже цитаты из С. Lévi-Strauss, Le cruda e il catto, cit., "Ouverture", pagg.38-44 Частичный перевод см К

Леви-Строс Сырое и вареное В кн. Семиотика и искусствоведение Цит. М. 1972 С 25—49 и сл.

311

его в объекты, и от системы изобразительных значимостей, обретающих значение только на фоне

первой системы, которую она модулирует и в которую она включается...

... Итак, становится ясно, почему абстрактная живопись и, шире, все направления

изобразительного искусства, объявляющие себя нефигуративными, утрачивают способность что-

либо означать: они отказываются от первого уровня членения, надеясь просуществовать за счет

второго".

Развивая эту тему, уже обсуждавшуюся в "Беседах" и в одном структуралистском тексте, посвященном серийной музыке, а именно, в эссе Николя Рюве, содержащем критику в адрес Анри

Пуссера 87, Леви-Строс останавливается на некоторых довольно тонких моментах: в основе

китайского каллиграфического письма также, по-видимому, лежат чисто чувственно

воспринимаемые формы, играющие роль элементов второго членения (пластические фигуры, лишенные, как и фонемы, собственного значения), но в китайском каллиграфическом письме

предполагаемым единицам второго членения предшествует другой уровень артикуляции, а

именно уровень системы знаков, наделенных точными значениями, следы которых явно различи-

мы на уровне пластического решения.

Пример с каллиграфическим письмом удобен тем, что он позволяет перевести разговоре

нефигуративной живописи на музыку, музыка, взятая как чистое звучание, отсылает к созданной

культурой системе единиц первого членения, т. e. к системе музыкальных звуков.

II.2.

Естественно, приведенное сравнение вынуждает Леви-Строса высказаться по поводу

фундаментального положения, стержневого для всей последующей аргументации:

"И это положение принципиально важно, ибо современная музыкальная мысль категорически и не

вдаваясь в рассуждения отвергает идею естественного происхождения системы отношений между

звуками музыкальной гаммы Они — если следовать весомой формуле Шенберга — должны

определяться исключительно исходя из «совокупности отношений, в которые вступают между

собой звуки» И как раз структурная лингвистика должна была бы помочь преодолению ложной

антиномии объективизма Рамо и конвенционализма современных композиторов. В результате

членения звукового континуума, имеющего место в любом типе гамм, между звуками

устанавливаются иерархические отношения. Эти отношения взяты не из природы, поскольку

физические характеристики любой музыкальной шкалы зна-

87 "Incontri musicali", III, 1959

312

чительно превосходят как по числу, так и по сложности характеристики, которые отбираются при

формировании системы в качестве ее смыслоразличительных признаков Но также неизменно

справедливым остается то, что, как и любая образная фонологическая система, любая модальная или

тональная (а также политональная или атональная) система основывается на каких-то физиологических

и физических свойствах; из, по-видимому, бесконечного числа которых она сохраняет лишь некоторые

и использует построенные на их основе оппозиции и комбинации для разработки кода, способного

различать значения Следовательно, как и живопись, музыка предполагает естественную организацию

чувственного опыта, это не означает, что она ею ограничивается".

II.3.

Здесь Леви-Строс подходит к тому, чтобы определить, в чем отличие конкретной от серийной музыки, неразличение которых — обычная ошибка прессы Конкретная музыка — это просто парадокс: если бы

составляющим ее шумам удавалось сохранить репрезентативный характер, то тогда можно было бы

говорить, что она располагает единицами первого членения, но поскольку она в принципе обезличи-

вает шумы, преобразуя их в псевдозвуки, то об уровне первого членения, на основе которого могло бы

возникнуть второе, говорить не приходится.

Напротив, серийная музыка созидает свои звучания на основе изощренной грамматики и синтаксиса, www.koob.ru

удерживающих ее в русле традиционной классической музыки. Но это не спасает ее от некоторых

внутренних противоречий, которые роднят ее с нефигуративной живописью или конкретной музыкой.

"Нивелировав специфику звучания отдельных тонов, возникающую вместе со звукорядом, серийное

мышление почти не организует звукоряд, очень слабо связывая тоны между собой". Воспользовавшись

словами Булеза, скажем, что серийное мышление всякий раз наново творит потребные ему объекты, а

равно формы, потребные для их организации. Другими словами, оно отказывается от отношений, характерных для тонального звукоряда, звуки которого, как полагает Леви-Строс, соответствуют

словам, монемам, уровню первого членения, свойственного всякому языку, претендующему что-то

сообщать И в этом смысле серийная музыка ему кажется впадающей в ересь, вообще типичную для

нашего времени (и именно для нашего -века, потому что, как мы убедились, дискуссия о серийном

мышлении имеет отношение ко всему современному искусству), заключающуюся в стремлении

"построить систему знаков, базирующуюся на одном-единственном уровне членения". .

313

"Сторонники доктрины серийного мышления могут возразить на это, сказав, что они

отказываются от первого уровня членения для того, чтобы заменить его вторым, компенсируя эту

утрату изобретением некоего третьего уровня, которому они передоверяют функцию, некогда

отобранную у второго. Как бы то ни было, два уровня остаются. После эпохи монодии и

полифонии серийная музыка должна была бы знаменовать наступление эпохи «полифонии

полифоний», совмещая горизонтальное и вертикальное прочтения, она пришла бы к «двойному»

прочтению. Несмотря на видимую логику, этот довод не отвечает сути дела: во всех языках

единицы первого членения малоподвижны прежде всего потому, что соответствующие функции

обоих уровней членения неопределимы для каждого из уровней по отдельности. Элементы, выдвигаемые на уровне второго членения для исполнения функции означивания в иной системе

координат, должны были бы поступать на этот уровень — второго членения, уже обладая

требуемым свойством, т. e. как способные нести то или иное значение. И это возможно только

потому, что эти элементы не только взяты прямо из «природы», но организуются в систему уже на

первом уровне членения: предположение ошибочное, небезопасное, если не учитывать, что эта

система включает некоторые свойства естественной системы, устанавливающей для существ

сходной природы априорные условия коммуникации. Другими словами, первым уровнем

членения заправляют реальные, но неосознаваемые отношения, которые благодаря упомянутым

свойствам способны функционировать, не будучи осознаваемыми или правильно

интерпретируемыми".

II.4.

Этот длинный отрывок, который стоил того, чтобы привести его полностью, построен на

некоторых ложных посылках. Первый аргумент таков: серийная музыка не язык, потому что для

всякого языка неизбежны два уровня членения (это значит и то, что параметры композиции не

могут избираться с такой степенью свободы, как в серийной музыке; есть слова, уже наделенные

значением, есть фонемы, а других возможностей нет); ясно, однако, что этот аргумент может быть

перевернут и выражен так: словесный язык это только один из многих типов языка, между тем как

в случае музыкального языка часто приходится иметь дело также с другими способами членения, более свободными. Косвенный, но довольно точный ответ находим у Пьера Шеффера в его "Эссе

о музыкальных объектах", когда он замечает, что в Klangfarbenmelodie то, что было

факультативным вариантом в предшествующей системе, обретает функции фонемы, т. e.

становится смыслоразличителем, включаясь в значащую оппозицию 88.

88 Paris, 1966, pagg. 300-303

314

Второй аргумент таков: строгая и жесткая связь обоих уровней членения основывается на некоторых

коммуникативных константах, на априорных формах коммуникации, на том, что в другом месте Леви-

Строс называет Духом, а в итоге это все та же вечная и неизменная Структура или Пра-код. И здесь

единственно возможный ответ (к которому и требуется свести, используя понятия честной структу-

ралистской методологии, то, что угрожает перерасти в структуралистскую метафизику) заключается в

следующем: если идея некоего Кода Кодов имеет смысл в качестве регулятивной идеи, то неясно, почему этот код должен столь быстро отождествляться с одним из своих исторических воплощений, иначе говоря, с принципом тональности, и почему исторический факт существования такой системы

обязывает видеть в ней единственно возможную систему всякой музыкальной коммуникации.

www.koob.ru

II.5.

Конечно, исполненные пафоса замечания Леви-Строса заслуживают всяческого внимания: "В отличие

от артикулированной речи, неотделимой от своего физиологического и даже физического основания, серийная музыка, сорвавшись со швартовых, дрейфует по течению. Корабль без парусов, капитан

которого, не снеся превращения судна в простой понтон, вдруг вывел его в открытое море, искренне

веруя в то, что неукоснительное соблюдение морского распорядка спасет экипаж от ностальгии по

родным берегам, а равно от заботы о благополучном прибытии" 89.

Перед лицом этой столь понятной обеспокоенности, (а разве не те же чувства охватывают слушателей

серийной музыки и зрителей нефигуративной живописи?) невольно закрадывается подозрение в том, что жалобы структуралиста, которому приходится заведовать метаязыком и подведомственными ему

всеми исторически сложившимися языками, каждый из которых занимает свое место в системе, это

жалобы последнего носителя какой-то исторически ограниченной языковой нормы, неспособного

взглянуть со стороны на свои собственные языковые навыки, который совершает большую ошибку, принимая свой собственный язык за универсальный. Это неразличение идиолекта и метаязыка рождает

путаницу, недопустимую в теории коммуникации.

Но Леви-Строс совершает этот шаг без колебаний: музыка и мифология — это формы культуры, механизмы, вводящие в действие — у тех, кто эти формы практикует, — общие ментальные

структуры; и прежде чем читатель успеет подумать, стоит ли ему соглашаться с

89 Il crudo e il cotto, cit., pag. 45

315

этим, — как уже делается вывод, коль скоро серийное мышление пересматривает именно эти

общие ментальные структуры, то, следовательно, это структуры тональной системы (а также

фигуративной живописи). После этого отождествления Леви-Стросу ничего не остается, как

сделать последний вывод: поскольку структурное мышление признает наличие общих ментальных

структур, то оно также признает, что дух чем-то детерминирован, следовательно, это

материалистическое мышление. А раз серийное мышление хочет освободиться от тональной

системы (воплощающей общие структуры ментальности), оно утверждает абсолютную свободу

духа, и следовательно, это идеалистическое мышление. Заключение звучит так: "Общественное

мнение часто путает структурализм, идеализм и формализм, но как только структурализм

сталкивается на своем пути с истинными идеализмом и формализмом, так со всей очевидностью

выявляется его собственная специфическая направленность — детерминистская и реалистическая"

90 .

III. Возможность порождающих структур

III.1.

Для того чтобы глубже и во всей полноте понять смысл приводимых нами цитат, не стоит

забывать о том, что лингвистический и этнологический структурализм, с одной стороны, и

современная музыка, с другой, пришли противоположными путями к постановке проблемы

универсальных законов коммуникации.

После многовековой наивной убежденности в том, что тональная система естественна и укоренена

в законах восприятия и физиологической структуре слуха (это относится, однако, ко всем сферам

современного искусства), музыка с помощью истории и этнографии в их наиболее утонченных

формах вдруг открывает для себя, что принцип тональности это не более чем культурная

конвенция (и что в других культурах, в другом времени и пространстве существовали другие

законы музыкальной организации).

Напротив, лингвистика и этнология (вторая вслед за первой) убедившись — по крайней мере со

времен Колумба — в том, что языки и системы социальных отношений у разных народов разные, открыли для себя, что за этими различиями скрываются или могут скрываться константные

универсальные структуры, впрочем, достаточно простые и способные порождать большое

количество структур разной степени сложности.

90 Ibidem, pag . 48

316

И разумеется, структурное мышление склоняется в сторону признания универсалий, в то время

как мышление серийное стремится к разрушению всевозможных псевдоуниверсалий, которые оно

полагает не константными, но исторически ограниченными.

Уместно, однако, задаться вопросом, это противостояние методов есть противостояние

www.koob.ru

философского порядка или речь идет о двух разных оперативных подходах, как об этом уже

говорилось, не исключающих компромиссное решение?

III.2.

Предположим, что понятие универсальной коммуникативной структуры, некоего Пра-кода, всего

лишь исследовательская гипотеза (решение, которое с эпистемологической точки зрения позво-

ляет избежать всякого онтологического и метафизического гипостазирования, но с эвристической

точки зрения не препятствует тому, чтобы анализ коммуникативных процессов способствовал

выявлению этой структуры). В этом случае естественно, что серийное мышление как деятельность

по производству форм, а не как исследование их предельных характеристик, не зависит от

структурного и, имея дело со структурами, оставляет в стороне структурный анализ. Не

исключено, что всякий случай коммуникации таит под спудом некую константную структуру, но

серийная техника (в первую очередь техника, и только потом мышление, техника, предполагающая некое видение мира, но это видение не философского порядка) призвана

созидать новые структурированные реальности, а не открывать вековечные структурные законы.

III.3.

Примем, однако, постулаты онтологического структурализма, итак, структуры, выявленные

лингвистическими и этнологическими исследованиями, существуют на самом деле, являясь

константами человеческого ума, т. e способами функционирования мозгового аппарата, чьи

структуры изоморфны структурам физической реальности. Но в таком случае, структурные

исследования призваны выявлять глубинные структуры, самые глубинные, Структуру, cuius nihil maius cogitari possit (то, больше чего ничего нельзя помыслить). И почему нужно непременно

думать, что это структуры тональной музыки, в то время как ученому более подобало бы задаться

вопросом, а не являются ли указанные структуры структурами более общего порядка, охватывающими всю совокупность типов музыкальной логики, включая и тональную музыку, порождающими структурами, пребывающими по ту сторону всякой грамматики (например, грамматики тональной музыки), а равно по ту сторону всякого отрицания грамматики (как в

атональной музыке), по ту сторону всякого членения

317

шумового континуума на звуки — носители культурно обусловленных смыслов?

Легко понять, что такого рода исследование было бы именно тем, чего ждут от структурной

методологии, и оно могло бы показать, как осуществлялся переход от греческой музыкальной шкалы, восточной, средневековой к темперированной шкале и от нее к гамме и россыпям поствебернианской

музыки. И легко было бы заключить, что такому исследованию следовало бы заниматься разработкой

не какой-то исходной системы, например, такой как тональная, но разработкой механизма порождения

всевозможных звуковых оппозиций в том смысле, в каком этим занимается порождающая грамматика

Хомского 91.

III.4.

Напротив, как явствует из работ Леви-Строса, главная задача структурного мышления состоит в том, чтобы противопоставить серийной технике, занятой творением истории, созиданием новых раз-

новидностей коммуникации, некие изначальные и предустановленные структуры для того, чтобы

иметь соответствующую точку отсчета при оценке новых видов коммуникации, рождающихся как

оппозиция к этим параметрам. Это было бы все равно что судить о законности какого-либо

революционного деяния, противопоставляющего себя существующим установлениям, и при этом

взывать к суду отвергаемых учреждений. Процедурная сторона безупречна, на деле так и

91 В этом смысле следовало бы оставить соссюровскую гипотезу кода как установившейся системы, перечня, таксономии и принять понятие competence как конечного механизма, способного порождать бесконечные

формы деятельности. По отношению к этой "глубинной" структуре такие системы, как система тональной или

серийной музыки, были бы "поверхностными" структурами в том смысле, каким Хомский наделяет эти

термины. См. по этому поводу Giorgio Sandri, Note sui concetti di "struttura" e "funzione" in linguistica, in

"Rendiconti", 15—16, 1967 . Кроме того, следовало бы различать — применительно к возможности "серийного"

дискурса — "творческую способность творить по правилам", т. e competence, и "способность творить, преобразуя правила", — performance. Конечно, возможность серийного мышления сразу бы поставила под

сомнение те языковые универсалии, которые имеет в виду Хомский, однако — как уже отмечалось —

генеративная матрица могла бы лежать в основании как формирования, так и деструкции правил (отсюда и

проблематичность ее выявления на каком-то этапе исследования, а возможно, и как окончательной цели

исследования). Работа Хомского несомненно открывает возможности изучения "открытой комбинаторики", но

www.koob.ru

на ее нынешней стадии было бы нецелесообразно с ходу переводить понятия трансформационной

грамматики на язык семиологического дискурса, особенно если учесть, что и сам Хомский считает свою

модель — к ее определению он возвращается неоднократно — еще "рудиментарной". (Ср. The Formal Nature of Language, in E. Н. Lenneberg. Biological Foundations of Language, N.Y., 1967, pag. 430 ) Особенно важные

замечания Nicolas Ruwet, Intraduction a La Grammaire généretive, спец. номер "Langages", 1966

318

бывает, но с исторической точки зрения такое поведение смехотворно. Обычно научному

исследованию вменяют в задачу выявление более обширных параметров, позволяющих

установить взаимосвязь отрицаемого начала с тем действием, которое его отрицает. Но всякое

исследование тормозится, как только выясняется, что отвергаемое воплощает собой вечную и

неизменную природу вещей. И непонятно, чем тогда отличается эта установка от поведения

Гремонини, который отказывался смотреть в телескоп Галилея из страха утратить четкость и

ясность имеющихся у него на этот счет представлений, ведь птолемеевская теория обращения

сфер была единственным естественным объяснением движения планет. Когда идет в ход такая

аргументация, вот тогда-то и делается очевидной опасно консервативная природа структурализма

Леви-Строса (но только Леви-Строса). Структуралистская методология, притязающая на открытие

неких координат вечности внутри всякого текучего исторического процесса, должна уметь

приглядываться к поворотам истории, чтобы выверять на них выявленные ею структуры, выясняя

из пригодность к анализу нового. И тем более это необходимо, когда (и кажется, все

структуралисты отдают себе в том отчет) универсальные структуры не выводятся из всей

совокупности частных случаев, но постулируются как теоретическая модель, воображаемая

конструкция, которая должна мочь объяснить все, что есть и может случиться. И было бы

неразумно отвергать скопом и с порога у новых форм коммуникации право на жизнь только

потому, что они структурируются в направлениях, не предусмотренных теорией, разработанной

еще до того, как эти новые модальности сложились 92. Конечно, может случиться так, что эти

новые модальности окажутся некоммуникативными, но не следует возлагать на теорию слишком

большие надежды, она не всегда может охватить все. В этом случае серийность поставила бы под

сомнение слишком жесткий принцип двойного членения всякого языка, или убеждение в том, что

всякая коммуникативная система

92 И здесь в связи с вопросом о структурах уместно напомнить о том, как ставилась проблема определения и

определимости искусства — в русле воззрений Антонио Банфи — Дино Формаджо в его работе "Идея

художественности" (Dino Formaggio, L'idea di artisticità, Milano, 1962). Предлагая вместо неизбежно

"исторического" определения некую чистую идею художественности, которая позволяет признать все

существующие поэтики и отказывается от их нормативного "выпрямления", Формаджо не интересуется теми

методологическими проблемами, которые в данном случае беспокоят нас, но и в том и в другом случае на

первый план выходит забота о том, чтобы определения, выработанные в какой-то конкретно-исторический

момент времени, не переносились бы на все другие эпохи. Об отличии точки зрения Формаджо от нашей см.

нашу работу "Общее определение искусства" ( La definizione generale dell'arte, in "Rivista di estetica", 2, 1963).

319

непременно язык, или представление о том, что искусство непременно должно что-то сообщать...

III.5.

Не приняв во внимание опасностей, подстерегающих данный Метод, — и мы о них уже говорили

— легко поддаться соблазну и начать сокрушать противника уничтожающими определениями

типа: "Те, кто не с нами, не демократы". Но именно так и поступает с противником Леви-Строс, утверждая: поскольку я признаю существование обязательных структур, я материалист, поскольку

серийное мышление говорит о возможности творческой модификации этих структур, оно

идеалистично.

Если продолжать полемику на уровне словесных игр, то ответ не представляет затруднения: поскольку Леви-Строс признает наличие естественных необходимых структур, не зависящих от

исторической эволюции, он механицист; но поскольку серийное мышление признает возможность

того, что в процессе исторической эволюции вместе с контекстом меняются и сами структуры

понимания и вкуса, оно — диалектико-материалистическое. Но не следует предаваться этим пус -

топорожним играм.

Все это однако, не исключает важности для серийного мышления того, что собственно и

превращает эту технику в видение мира и в "мышление", — социально-исторического

обоснования кодов, убежденности в том, что надстроечная деятельность могла бы способствовать

изменению этих кодов и что всякое изменение коммуникативных кодов имеет следствием

формирование новых культурных контекстов, организацию новых кодов, постоянную их

реструктурацию, историческую эволюцию коммуникативных модальностей в соответствии с

www.koob.ru

диалектическими отношениями между системами коммуникаций и социальным контекстом.

Достаточно вспомнить корреляции, выявленные Анри Пуссером, между миром тональной музыки

и эстетикой тождества, повторения того же самого, вечного возвращения, с представлениями о

замкнутом и повторяющемся времени, которые отражают и развивают вполне определенную

консервативную педагогику и идеологию, свойственные определенному обществу, с опре-

деленной политической и социальной структурой 93.

93 Henri Pousseur, La nuova sensibilità musicale, in "Incontri musicali", II, 1958

320

IV. Призрачные константы

IV.l.

Вышесказанное имеет смысл для анализа тех явлений, при изучении которых применяются

структурные решетки.

Конечно, сходство ищут, предполагая постоянство. Если, как напоминает нам Дюмезиль 94, самым

разным народам свойственно представлять богов триадами, то, стало быть, это соответствует некото-

рым непреходящим потребностям человеческого ума или, по крайней мере, такого ума, который

мыслит религиозно. Но с какой стати группировать народы по числу изобретаемых ими богов, а не, например, по любви или страху, который они испытывают в их присутствии? Важно выявить формы

поведения, в которых "дух" следует норме. Но почему же нужно при этом объявлять бесполезной

попытку выявить формы поведения, в которых одни нормы нарушаются и устанавливаются другие?

IV.2.

Как пишет Десмонд Моррис в одной из своих книг 95, в которой человек изучается с точки зрения

своего сущностного родства с обезьяной, когда два примата затевают схватку не на жизнь, а на смерть, в какой-то миг более слабый, желая показать, что он сдается, и умилостивить соперника, начинает, согласно ритуалу, выказывать демонстративную покорность, наиболее явным выражением которой

служит принимаемая им поза сексуального подчинения.

Зоолог отмечает, что эти ритуалы выражения покорности сохранились и у нас, во всяком случае, под

маской гигиенических ритуалов. В связи с чем, когда, например, мы хотим успокоить стража порядка, указавшего нам на нарушение, и чтобы не раздражать его, не только внезапно признаем свою вину, но

инстинктивно начинаем доказывать ему, что мы не представляем никакой опасности, скребя

подбородок, нервно потирая руки, заикаясь, тем или иным способом стараясь убедить его в том, что

наша потенциальная агрессивность уступила место рабству и покорности. И несомненно, показателен

тот факт, что за самыми привычными навыками нашего поведения в глубине скрывается схема

поведения наших предков, выдающая в самом обыденном жесте готовность сдаться. Так дают о себе

знать константы, свидетельствуя неизменность наших первозданных инстинктов.

Но — если и важно, что в основе двух столь различных форм поведения лежит одна объясняющая

модель (как для того, чтобы понимать наши прошлые действия, так и для того, чтобы контроли-

94 Ср. Jupiter. Mars, Quirinus, Torino, 1955

95 Desmond Morris, La scimmia nuda, Milano, 1968

321

ровать настоящие и планировать будущие), то тем более интересно, что эта первозданная модель

настолько эволюционировала, что почти не опознается.

Другими словами (и чтобы показать, насколько важно, говоря о структурных моделях, придавать

по крайней мере такой же вес вариантам, как и константам), все мы вправе чувствовать себя

заинтригованными, узнавая, что почти неуловимое движение рук, которым горожанка

сопровождает свое объяснение с полицейским, выражает и заменяет готовность отдаться

победителю; но как бы нас ни увлекало выявление всевозможных структур, мы не можем не быть

хотя бы немного удовлетворены тем фактом, что ее жестикуляция при разговоре с полицейским

столь далека от неизящной позы гомосексуального совокупления.

IV.3.

Оставляя в стороне шутки и возвращаясь к сути проблемы, мы не будем утверждать, что

приведенные доводы свидетельствуют о победе серийного мышления над мышлением

структуральным. Итак, стараясь показать, что всякое гипостазирование структурального разума

имеет свои пределы, положенные ему реальностью серийной техники, модифицирующей

www.koob.ru

пресловутые вечные константы, вскрывая их историческую обусловленность, в то же самое время

мы отдавали себе отчет в том, что всякая серийная техника должна разворачиваться (как в плане

эффективности коммуникации, так и в качестве оппозиции отрицаемым ею техникам) на основе

структурной методологии, которая задает последние параметры и устоявшимся и вновь возника-

ющим формам.

Проблема структурного метода (сказав "метод", мы некоторым образом предвосхищаем ответ), если мы не желаем сделать его антиисторической догмой, заключается в том, чтобы не допустить

отождествления искомой Структуры с какой-то конкретной серией, которую можно было бы

счесть предпочтительной формой коммуникативных универсалий. Если нам удастся избежать

этой ошибки, серийный метод предстанет другой — диалектической стороной структурного

метода, полюсом становления, противоположным полюсу пребывания. Серийность не будет

выглядеть тогда простым отрицанием структуры, но сама окажется структурой, непрестанно в

себе сомневающейся и признающей собственную историческую обусловленность, но не для того, чтобы отвергнуть саму возможность последнего предела исследования, а для того, чтобы возвести

эту утопию в ранг регулятивной идеи. При этом любая структура искала бы в самой себе свои

глубинные основания, свой код, делающий ее сообщением. Только постоянное усилие и

постоянный критический пересмотр самой себя, непрестанное испытание себя на прочность — это

и только это позволяет ей сделаться производительницей смысла.

322

V. Структура как константа и история как процесс

V.l.

Если Структура понимается как вечные законы духа, то историческое познание невозможно.

Представление о структурах бессознательного, присущих не только каждому человеческому существу, но и каждой исторической эпохе и долженствующих одновременно быть и универсально значимыми, и

исторически обусловленными, неизбежно противоречиво.

V.2.

Показателен в этом смысле драматизм попытки Люсьена Себага, старающегося привести к общим

основаниям взгляды Леви-Строса, Лакана и Маркса в "Марксизме и структурализме" 96.

Уроки Леви-Строса, откорректированные в духе Лакана, неизбежно приводят автора к признанию

некоего источника всеобщей комбинаторики, подспудного всякой исторически сложившейся культуре; выделение Дюмезилем теологической триады, характерной для религиозною мышления всех народов, вынуждает признать наличие некоего порядка... независимого от ряда его конкретных воплощений", и

общих начал, к которым может быть возведен код" 97. С другой стороны, если и существуют некие

"изначальности", лежащие в основе всякой цивилизации, то можно попытаться выяснить их не в каче-

стве каких-то детерминирующих факторов, которые бы существовали независимо от человека, но того, что складывается в процессе деятельности человеческих сообществ и в чем историк видит предмет

своей науки 98. В таком случае можно было бы избежать апорий идеалистического структурализма, и в

то же самое время использовать весь спектр возможностей, заложенных в историческом процессе: выделение структур оказывается результатом "деятельности духа" (в этом случае дух и

исследовательская мысль — одно ц то же), "отвлекающегося от многообразных форм каузальности, от

бесчисленных связей, устанавливающихся между какой-то областью реальности и другими ее

областями, с тем чтобы определить собственное устройство данной области" 99. И тогда, судя по всему, открывается возможность двойного прочтения историко-социального материала: с одной стороны, диахроническое изучение причин и следствий, с другой, синхронный срез совокупностей значений, которые исследователь не считает окончательными, но пригодными для описания отношений, складываю-

96 Sébag L , Marxisme et Structuralisme, Paris, 1964

97 Ibidem, pag. 121

98 Ibidem, pag. 123.

99 Ibidem, pag. 125.

323

щихся между различными сферами культуры в данный момент времени, при этом он убежден, что

"все эти системы в целом могут рассматриваться как многообразные реализации на разных

уровнях активности человеческого духа" (и здесь дух" означает "неосознаваемые, но объективные

www.koob.ru

законы"). И можно было бы, не отказываясь от марксистского исторического подхода, обратиться

к мифам, изучая их сами по себе, вне связи с породившей их общественной ситуа цией 100, как

"язык, подчиняющийся некоторым правилам, не осознаваемым носителями этого языка и тем не

менее ими используемым 101. Как совместить эти вневременные структуры с исторической

каузальностью? В известном смысле, уповая на рациональность самой истории, "поставщицы

значений", другими словами, рациональность хода истории тогда выражается в том, что

структуры, постепенно выкристаллизовываются в разнообразных исторических контекстах, оказы-

ваются сводимыми к неким всеобщим, но неосознаваемым закономерностям и вместе с тем

являются результатом развития, обусловленного теми же самыми закономерностями ничуть не

менее, чем структуры. "Марксистский анализ всегда предполагает возможность отнесения

формируемых человеком языков к основанию, от которого берет начало всякое подлинное

творение человеческого мира 102 ... Историческая наука занимается собственно деятельностью

индивидов и групп, восстанавливая ее во всем богатстве взаимосвязей, но также и структуры, выкристаллизовывающиеся в этой деятельности на разных уровнях, могут рассматриваться как

продукты человеческого духа, повсеместно и повседневно упорядочивающего самый разнооб-

разный материал. И это то, что ныне важно понять"103.

Ясно, куда клонит Себаг: "Всякое общество, по-видимому, подчинено некоторому принципу

организации, который никогда не бывает единственно мыслимым, это реальность, допускающая

множество трансформаций", отдельные сообщения понимаются под определен-

100 Ср. Michel Foucault, Le parole e le cose, Milano, 1967, page 220. (Фуко М Слова и вещи М. 1994. С. 228), где

автор, показав, что различие между физиократами и утилитаристами XVIII века вполне выразимы с помощью

трансформации одной и той же структурной модели, замечает: "Возможно проще было бы сказать, что

физиократы представляли земельных собственников, а «утилитаристы» — коммерсантов и предпринимателей

.. Но если принадлежностью к определенной социальной группе всегда можно объяснить, почему

предприниматель или коммерсант выбрал ту или иную систему мышления, то условие формирования самой

системы мышления никак не выводимо из существования той или иной группы."

101 Sébag, cit., pag. 127.

102 Ibidem, pag. 128.

103 Ibidem, pag . 144.

324

ным — функционально обусловленным — углом зрения, в соответствии с интересами общества и

его конкретных представителей 104; таким образом, вопрос заключается в том, чтобы понять то, что

мы называем "серийным мышлением", в терминах структурного мышления, считая тональность

чем-то превосходящим выделяемые в ней исторические структуры... Но предприятие обречено на

поражение, коль скоро рациональность истории, долженствующая обеспечить многообразие

событий и прочтений, растворяется в рациональности, понятой как объективная логика, которая

предопределяет факты и мое их видение:

"Ум и в своих действиях, и в законах, которым он подчиняется, столь же реален, как реально то, что он отражает: и поскольку он реален, он берется как объект с самого начала. Сознание не

только, как пишет Маркс, есть сознание реальной жизни, оно также сознание самого себя; и это не

просто интуитивная непосредственная данность субъекта самому себе, оно самоопределяется как

система правил, которые не только воспроизводят но производятся в процессе познания мира

объектов. Этими правилами можно воспользоваться как простым инструментарием, ибо именно

они позволяют выстраиваться тому, что мы воспринимаем как данность, выявляя

обосновывающий ее порядок: но с другой стороны, эта данность является не чем иным, как

материей, которой ум питается для того, чтобы смочь означить собственную логическую

организацию"105.

Но что это за реальность ума, исполняющегося такой силы, что он в принципе способен придавать

формы непрестанно обновляющимся реалиям и делать это так, чтобы изменчивые формы

соответствовали требуемому порядку?

Себаг дал на это ответ в уже приведенном отрывке: это возможность его сведения к "началу

начал".

V.3.

Итак, именно идея "начала начал" противополагается идее исторического процесса. Или лучше

сказать, всякая тематика "начала начал" представляет собой тематику истории как непрерывного

развертывания событий, исходящих из начала начал, однако — и поныне история мысли не

предложила на этот счет никакого другого ответа — когда все на свете отряжают к началу начал, www.koob.ru

вещественность исторического процесса становится пустым звуком, а философия — с ног на

голову. Но важнее всего то, что то самое начало начал, на которое ссылается Себаг, это вовсе не

гегелевское начало всякой

104 Ibidem, pag . 147.

105 Ibidem, pag . 148.

325

диалектики, это нечто другое. Если, впрочем, самого выражения "начало начал" недостаточно для

того, чтобы понять, какую философскую позицию занимает автор, сошлемся на примечание, напоминающее о том, что философия задается не вопросом "Что это такое, то, что есть", но "Как

мыслится нами то, что есть". Это хайдеггерианская тональность. Решающее влияние на Себага, конечно, оказано Лаканом. Последнее философское сочинение Себага носит название "Миф: код и

сообщение"106. В нем стремление сохранить некую диалектику и движение вполне аннулируется

признанием существования вечных и незыблемых структур Духа, благодаря которым "само

чувственное, обращаясь на себя, выявляет структуры, в которых себя перерастает"107.

В начале начал таится и прячется Бытие, самоопределяясь в структурированных событиях и

убегая какого бы то ни было структурирования. Как структура в ее объективности и устойчивости, так и процессуальность с ее непрестанным созиданием вечно новых структур зарождаются и

пребывают во владениях, — как об этом нам напоминает Леви-Строс — структурированию не

подлежащих.

106 Le mythe code et message, "Les temps modernes", marzo, 1965

107 Ibidem, pag . 1622

326

5. Структура и отсутствие

I. Саморазрушение Структуры

I.1.

Если Код Кодов это последний предел, неизменно отступающий, по мере того как исследование

обнаруживает и выявляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не

исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие.

Структура — это то, чего еще нет Если она есть, если я ее выявил, то я владею только каким-то

звеном цепи, которое мне указывает на то, что за ним стоят структуры, более элементарные, более

фундаментальные. Здесь я должен задаться вопросом, что же меня интересует. Или мне удалось лучше

понять какие-то явления благодаря тому, что я предположил в них структурное родство, позволяющее

мне их соотносить, и тогда структура это инструмент для описания этих конкретных явлений. Или же

на самом деле меня интересует только обнаружение Пра-Кода, и тогда исследуемые явления — всего

лишь средства для того, чтобы в лабиринтах исследования различился, обрел очертания и проступил

лик Последней Реальности, которая и была истинным побудителем и истинной целью моего

вопрошания.

I.2.

В первом случае подозрение, что за структурными моделями, которыми я манипулирую (оперирую), скрываются некие неясные ускользающие структуры, не должно вводить меня в заблуждение, если я

погонюсь за призраком, я потеряю из вида интересующие меня явления. Я притормаживаю

исследование в том месте, которого я достиг, считая полученные структурные модели инструментами, вполне пригодными для описания этих явлений Это описание должно быть соотнесено с другими

описаниями, и только когда сеть полученных соотнесений выявит некоторые несоответствия, я

принужден буду задаться вопросом о том, пригодны ли исходные модели для дальнейшего

употребления или их следует заменить другими. Эта корреляция дискурсов пойдет навстречу

модификациям самих явлений, и если результаты окажутся нестабильными, я снова задамся вопросом

о пригодности исходных моделей. В любом случае должно быть ясно, что я избираю эти модели, потому что намерен обследовать определенную группу явлений, отвечающих какому-то критерию и, стало быть, рассматриваемых с определенной точки зрения, которая уже

327

сама по себе склоняет к каким-то действиям и результатам, побудительные причины которых, а равно

www.koob.ru

критерии их оценки не подлежат обоснованию при помощи структурного метода (в лучшем случае, как

и всякое орудие, позволяющее добыть факт, структурный метод может поставить под вопрос прежние

мотивы и оценки, создавая тем самым новую ситуацию). Так или иначе, проблема Пра-Кода в круг

моих нынешних забот не входит.

I.3.

Напротив, во втором случае все то, что может произойти в контексте начальной ситуации, не имеет

особенного значения. Подойдя вплотную к определению Пра-Кода, я не имею права отступать.

Соблазненный обманчивым блеском универсализма, я поступаю так, как поступает всякий

нефилософский ум, почитающий себя умом философским: я выпрямляю серию в структуру и, вместо

того чтобы двигаться дальше, называю Пра-Кодом промежуточный этап исследования. Но если я не

совсем чужд философским махинациям, то для меня не должно составлять секрета, что — как было

сказано выше — Структура мне будет открываться только по мере своего прогрессирующего

исчезновения. Однако, признав факт сущностного отсутствия Пра-Кода, я должен буду иметь

мужество согласиться также и с тем, что в качестве отсутствующей структура, являющаяся конститу-

тивной для всякой структуры, сама по себе не может быть структурирована. А если она таковой

предстанет, то это лишь знак того, что за ней скрывается другая, еще более окончательная, еще более

отсутствующая, как ни парадоксально это звучит, структура. В таком случае естественным

завершением всякого последовательного структуралистского начинания явится умерщвление самой

идеи структуры. И всякий поиск констант, желающий называться структурным исследованием и

рискующий быть таковым, заранее обречен на провал, грозит обернуться мистификацией, утешительной попыткой выдать неполноту за исчерпанность, очередной ход в игре — за последний.

Как мы постараемся показать, именно в эту апорию неминуемо сползает структурализм, понятый как

онтология и как поиск констант.

II. Лакан: логика Другого

II.1.

Мы уже видели, в какую ситуацию попадает тот исследователь, который из-за двусмысленности своих

речей, пусть запланированной, но остающейся двусмысленностью, храбро следует тем пред-

начертаниям, о которых Леви-Строс и иже с ним только широковещательно заявляют.

328

Если, согласно Леви-Стросу, "мифы означают дух", то Жак Лакан через голову всех исследований

языка, мифов, всего того, что связано с коммуникацией, принимается за изучение самого духа и делает

это как психоаналитик Стало быть, он ведет речь о Бессознательном и его структуре 108.

Говорят, что Лакан сводит структуры бессознательного к языковым, но посмотрим, что стоит за этим

сведением У Леви-Строса еще можно было думать о некоем духе, законы которого отражаются как в

языковом, так и в социальном поведении Напротив, у Лакана порядок символического

конституируется не человеком и не духом, конституирующим человека, но он сам конституирует

человека 109: "jusqu'au plus intime de l'organisme humain, cette prise du symbolique" ("и в самых глубинах

человеческого существа схватывание символического") происходит как "insistance de la chaîne signifiante" ("навязывание себя сцепляющимися в некую последовательность себя означающими") 110.

Порядок символического, цепь означающих, есть не что иное, как манифестация бессознательного, воспроизводящего в себе и проявляющего разнородные образования: сны, несовершенные поступки, симптомы и объекты желания.

Означающее доминирует над субъектом 111:

"c'est ainsi que si l'homme vient à penser l'ordre symbolique c'est qu'il y est d'abord pris dans son être.

L'illusion qu'il l'ait formé par sa conscience, provient de ce que c'est par la voie d'une béance spécifique de sa relation imaginaire à son semblable, qu'il a pu entrer dans cet ordre comme sujet Mais il n'a pu faire cette entrée que par le défilé radical de la parole" 112 "La subjectivité à l'origne n'est d'aucun rapport au réel, mais d'une syntaxe qu'y engendre la marque signifiante" 113.

108 Jacques Lacan, Ecrits, Paris, 1966 Все последующие ссылки на Лакана имеют в виду именно эту его работу

Мы не переводим их с французского в связи с тем, что Лакану свойственно играть на языковых

неоднозначностях

109 Lacan, pag. 46 110 Lacan, pag.11

111 Ibiden, pag . 39

112 Ibiden, pag . 53 "Вот почему, если человек в состоянии помыслить символический порядок, то это потому, что он уже в него включен Впечатление, что он выстраивает его сознательно, возникает от того, что человек

сумел встроиться в этот порядок в качестве субъекта лишь благодаря специфической данности собственной

www.koob.ru

воображаемой связи с себе подобным Однако это встраивание и это вхождение возможно только с помощью

слова и на пути слова"

113 Ibiden, pag . 50 "Субъективность с самого начала имеет дело не с реальностью, но с синтаксисом, рождающим маркировки"

329

II.2.

Для того чтобы лучше понять, что имеет в виду Лакан, нельзя пройти мимо примера с тремя

заключенными, который он приводит в работе "Логическое время". Директор тюрьмы сообщает трем

заключенным о том, что каждому из них на спину прикрепят кружок: всего кружков пять, три белых и

два черных. Два кружка при этом неизбежно окажутся лишними, но заключенные не знают, какие

именно. Каждому заключенному будет предоставлена возможность посмотреть на спины двух других

заключенных, при этом он не будет знать, какой именно кружок на спине у него самого. Однако же он

должен определить это логическим путем, а не путем угадывания, и если, выйдя за дверь вместе с

директором, заключенный сообщит ему, какой у него кружок и при помощи какого неопровержимого

рассуждения он это узнал, его отпустят на свободу.

Сказано — сделано, директор прикрепляет на спины троих заключенных три белых кружка. Каждый из

них видит два белых кружка, на спине у других и не знает, какой кружок у него, белый или черный.

Итак, заключенный А, взятый нами для примера (при том что двое других думают то же самое

одновременно), попытается решить эту задачу с помощью exempla ficta*, т. e. он подумает: «Если бы у

меня был черный кружок, то В, видя белый кружок на спине С и, стало быть, понимая, что его

собственный кружок может быть либо черным, либо белым, подумал бы: "Если бы у меня тоже был

черный кружок, то С, видя черный кружок у А и черный же у меня, понял бы, что его кружок может

быть только белым и направился бы к выходу. Коль скоро он этого не делает, то это значит, что мой

кружок белый, и он сомневается". Придя к этому заключению, В направился бы к выходу, будучи

уверенным, что его кружок белый. Если он этого не делает, то это потому, что у меня (А) кружок

белый и В видит два белых кружка, терзаясь теми же сомнениями, что и я». И тогда, уверенный в том, что у него белый кружок, А собирается встать. Но в тот же самый миг, придя к такому же выводу, два

других заключенных направляются к выходу.

Видя их намерения, А задерживается. Ему приходит в голову, что они выходят не потому, что их

положение одинаково, но потому, что у него (А) действительно черный кружок и его партнеры пришли

к тем же самым выводам, но на несколько секунд позже. Итак, А останавливается. Но останавливаются

также В и С, проделавшие ту же самую мыслительную операцию. Их действия убеждают А в том, что у

него действительно белый кружок. Если бы его кружок был черным, то его задержка не разрушила бы

их логических построений и они бы уверено шли к выходу; но раз они остановились, то это значит, что

оба находятся в том же положении, т. e. каждый видит по два белых

330

кружка. Итак, А выходит, и В и С выходят вместе с ним, потому что они сделали те же выводы.

Перед нами цепь логических умозаключений, возможных и неопровержимых только благодаря тому, что в процессе дедукции замешаны временные сдвиги. Без них было бы невозможно умозаключать об

умозаключениях другого. Следовательно, этот логический процесс становится возможным только в тот

миг, когда мыслящий субъект начинает мыслить другого. Он самоидентифицируется только в при-

сутствии другого, пытаясь представить себе ход его рассуждений и предугадать возможные реакции.

Но вместе с тем, это признание другого может произойти только потому (по крайней мере в рамках

разбираемого примера), что все три персонажа, постоянно соизмеряя себя с другими участниками, все

время соотносятся с механизмом мышления, который не принадлежит никому из них в отдельности, но

всем вместе, определяя ход их мысли. И именно наличие Другого с большой буквы дает возможность

каждому из них самоотождествиться (белый или черный), "измеряя" себя другим.

Более понятно, хотя и менее красиво, можно объяснить то же самое на примере логической и

психологической механики игры в чет-нечет, в которой я, выбирая ход, пытаюсь представить себе, что

думает противник о том, как я себе его представляю, чтобы загадать чет, будучи точно уверенным в

том, что он ожидает нечет, и наоборот. В тот миг когда мне удается представить себе его

представление о моих мыслях о нем, мы оба оказываемся внутри некой объемлющей нас обоих логики: логики Другого 114.

Мы не случайно употребили выражение "логическая и психологическая механика": Другой есть место

надиндивидуальной психо-логики, которая нас определяет. "C'est de la structure de la détermination qu'il est ici question"("Здесь ставится вопрос именно о структуре детерминации").115 И именно в сторону этой

структуры детерминации осуществляется движение: "l'inconscient est cette partie du discours concret en tant que transindividuel, qui fait défaut à la disposition du sujet pour réétablir la continuité de son discours conscient" ("бессознательное это та часть какого-то конкретного межиндивидуального дискурса, www.koob.ru

которая остается за кадром намерений субъекта, обеспечивая континуальность, связывающую его

сознательную речь") 116.

114 Ibidem, pag. 58, 59.

115 Ibidem, pag. 52.

116 Ibidem, pag. 258.

331

II.3.

Главный вопрос в том, кто говорит?117 Или так: кто этот тот, кто думает во мне? ("Quel est donc cet autre à qui je suis plus attaché que à moi, puisque au sein le plus assenti de mon identité à moi-même, c'est lui qui m'agit?"118 Сам вопрос об истине возможен, когда язык уже есть: тот язык, в котором

бессознательное утверждается как речь Другого, того Другого, "qu'invoqué même mon mensonge pour garant de la vérité dans laquelle il subsiste"119.

Этот Другой, ухватывание которого потребно для самого хода развития мысли (и чья

непостижимость, как это ни плохо, оказывается единственной терапией, которую признает

психоанализ Лакана), "се n'est pas cela qui puisse être l'objet d'une connaissance, mais cela, ne le dit-il pas (Freud), qui fait mon être et dont il nous apprend que je témoigne autant et plus dans mes caprices, dans mes aberrations, dans mes phobies et dans mes fétiches, que dans mon personnage vaguement policé". Этот Другой, стоящий за несостоявшимися действиями и за самим безумием, а равно и за

ходом мысли мудреца (способного, как мы убедились, к самопознанию и приходящего к нему в

итоге неопровержимых умозаключений, сделанных им по поводу того, как происходит самоото-

ждествление субъекта через его отражение в других), не может быть ничем иным, кроме как

Логосом . И не окажется ли тогда этот Логос (Дух, по Леви-Стросу), манифестирующийся в

бессознательном в той мере, в какой оно — дискурс Другого, сцеплением означающих, соб-

ственно языковыми закономерностями, языком как детерминирующей структурой?

III. Лакан: структура детерминации

III.1.

Но что делает язык детерминирующей структурой? Бинарность, бинарная структура, та самая, которой столько занимались лингвисты от Соссюра до Якобсона, та самая, что лежит в основе

алгебры Буля (и стало быть, работы ЭВМ) и теории игры.

117 Ibidem, pag. 411. Но это вопрос Ницше. Ср. также Foucault, cit., pag. 330.

118 "Кто же этот другой, к кому я привязан сильнее, чем к самому себе, ибо в самой потаенной глубине самого

себя, там, где происходит самоотождествление, я нахожу не себя, а его, меня подталкивающего". Ibidem, pag . 523-524

119 "который даже к моей лжи вызывает как к гарантии собственной истинности". Ibidem, pag. 524, 525.

120 "это не то, что может быть объектом познания, но то несказываемое (Фрейд), что составляет мое существо

и свидетельствует о том, что я лучше и больше выявляюсь в капризах, аберрациях, фобиях и пристрастиях, чем оставаясь в облике соблюдающего приличия человека". Ibidem, pag. 121.

121 Ibidem, pag. 526. Ср. также pag. 642.

332

Цепь означающих формируется при помощи наличия и отсутствия признака: игра, в которой

мальчик, еще ребенок, отмечает чередованием слогов исчезновение и появление (fort-da!)122

предмета, "ce jeu par où l'enfant s'exerce à faire disparaître de sa vue, pour l'y ramener, puis l'oblitérer à nouveau, un objet, au reste indefférent de sa nature, cependant qu'il module cette alternance de syllabes distinctives, — ce jeu, dirons-nous, manifeste en ses traits radicaux la détermination que l'animal humain reçoit de l'ordre symbolique. L'homme littéralement dévouse son temps à déployer l'alternative structurale où la présence et l'absence prennet l'une de l'autre leur appel"123 .

Это упорядоченность, выстраивающаяся вокруг фундаментальной оппозиции "да" и "нет", последовательность шагов, "развертывающих реальность сугубо "au hasard" ("наугад") 124. Если у

Соссюра Лакан заимствует идею системы, в которой означающие обретают свои очертания в игре

оппозиций и различий, то у статистической теории он перенимает идею комбинаторики, предсказывающей возможность того или иного расклада с помощью методов, которые позволяют

улавливать случайное сетями закона. Сцепление означающих как единственная реальность

сближает психоанализ с любой другой точной наукой. Пример с тремя заключенными

свидетельствует то, что к решению задачи приходят не с помощью психологических выкладок, но

www.koob.ru

опираясь на непреложную комбинаторику представлений Другого. Так что если заключенных

трое, то для правильного решения нужны два шага вперед и одна остановка, и если бы их было

четверо, то понадобилось бы три шага и две остановки, если бы пятеро — четыре и три

остановки.125 Структура детерминации сама строго детерминирована.

"Le symptôme se résout tout danse une analyse de langage, parce qu'il est lui-même structuré comme un langage, qu'il est langage dont la parole doit être déliverée. C'est à celui qui n'a pas approfondi la nature du langage, que l'expérience d'association sur les nombres pourra montrer d'emblée ce qu'il est essentiel ici de saisir, à savoir la puissance combinatore qu'en

122 Cp. Paul Ricoeur, Della interpretazione, Milano, 1967, pag. 318.

123 "эта игра, в которой ребенок занят тем, что убирает из поля зрения и достает, чтобы снова спрятать, какой-то предмет, все равно какой, сопровождая свои действия чередованием слогов, — эта игра, осмелимся

утверждать, в своих основных чертах свидетельствует о том, что животное-человек предопределен

символическим порядком. Человек буквально убивает время, выявляя альтернативу, взаимообусловленность

присутствия и отсутствия, их перекличку".

124 Ibidem, pag. 47.

125 Ibidem, pag. 212, 213.

333

agence les équivoques, et pour y reconnaître le ressort propre de l'inconscient".126

III.2.

Вот почему законы, лежащие в основе универсального запрета инцеста и регулирующие брачные

отношения, являются также и законами языка. Бессознательное, еще весьма неясное для антрополога,

— это или некая трансцендентальность (но не трансцендентальный субъект), или хранилище

архетипов, отворяющееся время от времени и выпускающее на свободу мифы и обычаи, — теперь

обретает свое подлинное наименование и признает своим первооткрывателем Фрейда 127, а поверенным

в делах — Лакана. Мы, таким образом, видим "comment la formalisation mathématique qui a inspiré la logique de Boole, voire la théorie des ensembles, peut apporter à la science de l'action humaine cette structure du temps intersubjectif, dont la conjecture psychanalytique a besoin pour s'assurer dans sa rigueur".128

Интерсубъективная логика и темпоральная природа субъекта (вспомним о трех заключенных и о

временном разнобое, без которого их дедукция оказалась бы невозможной) как раз и образуют

пространство бессознательного как дискурса Другого, где родительный падеж (Другого) означает

вместе и то, о чем или о ком речь (в латыни), и того, кто эту речь говорит (предлог "de" в романских

языках) 129. Другой в качестве сцепления означающих говорит в нас о себе. И говорит он именно так, как, если верить Якобсону, говорит поэтический дискурс — чередуя метафоры и метонимии: метафора — это симптом подмены одного символа другим, заменяющий саму процедуру устранения, между тем метонимия — это желание, сосредоточивающееся на замещающем объекте, прячущее от

нас конечную цель всякого нашего стремления, в резуль-

126 Ibidem, pag. 269. "Симптом целиком разрешается в анализе языка, потому что и сам он структурирован

как язык, он, другими словами, и есть язык, речь которая должна быть освобождена. Для того, кто не

вдумывался в природу языка, именно опыт числовых ассоциаций может сразу указать на то главное, что

здесь нужно понять, на комбинаторную силу, организующую в нем (языке) двусмысленность. В этом и

следует признать истинную пружину бессознательного" (Лакан Ж Функция и поле речи и языка в

психоанализе. Доклад на Римском конгрессе, читанный в Институте психологии Римского университета 26 и

27 сентября 1953 года. М , 1995. С. 39.).

127 Ibidem, pag . 269

128 "Как математическая формализация, вдохновившая логику Буля, не говоря уже о теории множеств, может

привнести в науку о человеческом действии то понятие структуры интерсубъективного времени, в котором

нуждается для обеспечения строгости своих выводов психоаналитическая гипотеза" (Лакан Ж. ук соч., С 57) Ibidem, pag. 287 Ср. также с. 806. "cet Autre n'est rien que le pur sujet de la stratégie des jeux" ("этот Другой —

не что иное, как чистый субъект стратегии игр")

129 Ibidem, pag . 814.

334

тате чего всякое наше желание, прошедшее через цепь метонимических переносов, оказывается

желанием Другого 130. Это объясняет, почему сцепление означающих, живущее по своим собственным

правилам и подчиняющееся своим собственным закономерностям, вполне отчетливым и поддающимся

строгому описанию, принимается в расчет независимо от стоящих за ним значений, к которым

отсылает наша неутолимая — ибо мы всегда теряемся в зеркальном лабиринте смыслов — жажда

истины, утоляемая только в процессе выявления самой структуры детерминации и в этом

сладострастном распутывании паутины символов, из которой нам никогда не выбраться.

www.koob.ru

III.3.

Здесь не место выяснять, чем могут быть полезны эти выкладки для терапевтической практики

психоаналитика или в какой мере обоснованы претензии лаканизма быть верным и последовательным

истолкованием фрейдизма 131 но коль скоро психоаналитический дискурс Лакана нацелен на выявление

общей структуры детерминации, мы обязаны сказать, чем грозят обернуться его выводы для всякого

исследования коммуникативных процессов от антропологии до лингвистики, от первобытного топора

до уличной рекламы. И вот чем: всякое научное исследование, если оно проведено достаточно строго, должно независимо от разнообразия исследуемого материала выдавать один и тот же результат, сводя

всякий дискурс к речи Другого. Но поскольку механизм такого сведения был предложен с самого

начала, исследователю не остается ничего иного, как доказывать эту гипотезу par excellance. В итоге, всякое исследование будет считаться истинным и плодотворным в той мере, в какой оно нам сообщит

то, что мы уже знали Самое поразительное открытие, которое мы совершим, структуралистски

прочитав "Царя Эдипа", будет заключаться в том, что у царя Эдипа эдипов комплекс; ну а если при

прочтении обнаружится еще что-то, то это что-то окажется чем-то лишним, привеском, непрожеванной

мякотью плода, не дающей добраться до косточки "первичной детерминации". И подобный упрек

может быть адресован большей части литературной критики психоаналитического толка (см.

замечания Сержа Дубровского по поводу психокритики Морона 132). И хотя суждение весьма не

оригинально, это надо было сказать, чтобы не упустить самого существенного.

130 Ibidem, pag . 505—515 См. также pag. 622, 799 и 852

131 См. J. Laplanche e J-В. Pontalis, Vocabulaire de psychanalyse, Paris, 1967

132 Critica e oggettività, Padova, 1967, pagg. 129—147

335

IV. Лакан: последствия для "новой критики"

IV.1.

И все же спрашивается, почему этой методологией размашистого списывания в отходы всего того, что не вмещается в теорию, могла увлечься значительная часть французской "новой критики", на

страницах которой так часто возникает призрак Лакана133.

Конечной целью структуралистской критики лакановского направления должно было стать

выявление во всяком произведении (мы говорим здесь о литературной критике, но то же самое

можем сказать о любой семиотике повествования и прочих этнологических и лингвистических

штудиях) замкнутой комбинаторики сцепления означающих (замкнутой в смысле определенности

собственных стохастических закономерностей, но вполне разомкнутой для самых разных ре-

шений), комбинаторики, которая изнутри ориентирует всякую речь человека, не очень даже и

человека, поскольку он — это Другой. Но если критиком действительно движет тщетная надежда

пролить свет на ту комбинаторную механику, которая ему и так известна, то сделать это можно, только описав комбинаторику в категориях некоего метаязыка, который сам ее выявляет и

обосновывает. Но как быть, если для дискурса Другого метаязыка не сыскать, и о каком еще коде

можно говорить, если это уже не код Другого 134, если Место Слова не может быть выговорено, потому что максимум того, что мы можем по этому поводу сказать, так это то, что слово говорит в

нас; так что Лакан, чтобы указать на него, вынужден прибегать к языку не определений, но

внушений, к языку, который не столько открыто говорит о Другом, сколько на него намекает, взывает к нему, приоткрывает и тут же дает спрятаться, точно так, как симптом болезни, который

указывая, скрывает, сбрасывает покров и маскирует?

Ответ — если не теоретический, то фактический — таков: не имея на чем закрепить цепь

означающих, лакановская критика выхватывает преходящие и эфемерные значения, смещается от

метонимии к метонимии, от метафоры к метафоре в ходе переклички смыслов, которую

осуществляет играющий солнечными зайчиками отражений язык, универсальный и

транссубъективный во всяком произведении, в котором он себя выговаривает, язык, на котором

не мы говорим, но который разговаривает нами. И тогда произведение искусства (а вместе с ним, как было сказано, и феномены, изучаемые этнологией, отношения родства, какие-то предметы, система конвенций, любой символический факт), хотя и имеющее в основе какую-то

определенную

133 См. также Les chemins actuels de la critique, под ред. Ж Пуле, Paris, 1967.

134 Lacan, pagg. 807—813.

336

www.koob.ru

структуру, может функционировать, значить что-либо и обретать вес в наших глазах, только если оно

понято как Зияние, генерирующее смыслы, как Отсутствие, как вихревая Воронка, как полость, о кото-

рой мы догадываемся только по излучаемым ею смыслам, сама же она никаким смыслом не может

быть заполнена.

IV.2.

Предоставим слово тому среди самых молодых, кто дал наиболее впечатляющий пример следования

этому принципу в критике, — Жерару Женетту:

"Гений, как несколько туманно выражается Тибоде, это одновременно и высшая степень проявления

индивидуальности, и ее аннигиляция. Если мы хотим как-то разъяснить этот парадокс, нам следует

обратиться к Морису Бланшо (и к Жаку Лакану), к идее, столь близкой нынешней литературе, из

которой, однако, критика еще не сделала должных выводов, а именно к идее о том, что автор, тот, кто

смастерил книгу, как говорил уже Валери, в сущности никто — или, точнее, что одна из функций

языка и литературы как языка состоит

в том, чтобы истребить собственного сказителя, обозначив его как отсутствующего."135

Отсюда главенство "письма" над языком, письма, созидающего автономное пространство, некую

конфигурацию, в которой время писателя и время читателя сливаются в ходе одного бесконечного

истолкования, — истолкования чего-то такого, что больше их обоих и что навязывает всему и вся

собственные законы — законы означающего. В связи с чем и сам язык предстает как письмо, которое, как говорит Женетт, вторя Деррида, "есть игра на различиях и пространственных смещениях, где

значение — не наполнение пространства, но чистое отношение"136. И тогда современная критика

становится "критикой творцов без творений", или, точнее, творцов, чьи творения предстают как какие-

то "полые вместилища", те самые глубинные desouvrement, которые критике предназначено описывать

как пустые формы. И это потому, что письмо по отношению к пишущему перестает выступать как

средство, становясь тем "местом, в котором происходит его мышление", поскольку "не он мыслит на

своем языке, но его язык мыслит им, мысля его вовне" 137.

IV.3.

Такова траектория мысли, исходящей из предположения об исчезновении автора произведения и

приходящей к предположению

135 Les chemins, cit., pagg.227-228

136 Les chemins, pagg. 241—246.

137 Les chemins, pag. 246

337

об исчезновении самого произведения, которое вбирается всепоглощающим языком, вековечно

выговариваемым тысячами уст 138.

Нетрудно обнаружить у Бланшо и критиков, находящихся под его влиянием и опередивших тех, кто выплыл на волне лакановского структурализма, явный интерес к Пустотам и Зияниям

Очевидно, что у Бланшо 139 этот подход очерчивается вполне ясно: книга как произведение

искусства вовсе не представляет собой какую-то вязь непреложных значений, но впервые

открывается всякому прочтению как единственно возможному, представая разомкнутым

пространством с неопределенными границами, "пространством, в котором, строго говоря, ничто

еще не наделено значением и к которому все то, что наделено значением, восходит как к своему

первоначалу". "Пустотность произведения... это его явленность самому себе в ходе прочтения", она "отчасти напоминает ту ненаполненность, которая в творческом процессе представала как

незавершенность, как схватка разноречивых и разнонаправленных составляющих произведения."

Таким образом, в чтении "к произведению возвращается его исконная неустойчивость, богатство

его бедности, хлипкость его пустоты, и само прочтение, вбирая в себя эту ненадежность и

венчаясь с этой бедностью, претворяется в некий страстный порыв, обретая легкость и

стремительность естественного движения". Произведение искусства — "это та силком навязанная

свобода, которая его сообщает и которая позволяет истокам, несказанным глубинам первоначал, проступить в произведении, кристаллизовавшись и окончательно закрепившись". И все же, как

проницательно отметил Дубровский, у Бланшо еще нет речи о метафизике письма как таковой, об

онтологии сцепления означающих, сцепления независимого и самодостаточного, чей стылый

порядок предопределен раз и навсегда:

"В противовес структуралистской объективности" Бланшо в своем понимании произведения

искусства "исходит из представления о человеке не как объекте познания, но как субъекте

www.koob.ru

радикального опыта, получаемого, схватываемого рефлексивно... В отличие от той "полисемии", о

которой говорят формалисты, неоднозначность языка, по Бланшо, вовсе не связана с

функционированием какой-то символической системы, в ней дает о себе знать само человеческое

бытие, лингвистика обретает статус онтологии... Бланшо идет глубже простой фиксации

антиномий, он их артикулирует... Языковый опыт — это не перевод на язык какого-то другого

опыта, например метафизическо-

138 Это та тема, к которой, правда с более историцистским уклоном, обращается Ж. Π. Фe (J.P. Faye) в Le récit hunique, Paris, 1966

139 Maurice Blanchot, Lo spazio letterario, Torino, 1967, "La comunicazione"

338

го, он есть сам этот опыт... Когда Бланшо пишет, что "литература это такой опыт, в котором

сознанию открывается суть его собственного бытия как неспособность утраты сознания, когда

прячась, уходя в точку какого-то "я", оно восстанавливается — по ту сторону бессознательного —

в виде некоего обезличенного движения ..", проступание бытия в опыте литератора вторит его

проступанию в опыте феноменолога, как его описывает Сартр... Для Бланшо деперсонализация —

диалектический момент, без которого не обходится никакое пользование языком..." И поэтому,

"вне всякого сомнения, Бланшо гораздо ближе к Сартру, и уж во всяком случае к Хайдеггеру и

Левинасу, чем к Леви-Стросу и Барту" 140.

Замечания справедливы: Бланшо вкупе с новой критикой, напичканной лакановскими идеями, совершают переход, как показывает вся защитительная речь Дубровского в "Критике и

объективности", от рефлексии по поводу субъекта, выявляющегося в движении созидания

смыслов, к открытию того факта, что то, что казалось творением смыслов, творением, которое, как

предполагалось, должно увенчивать бдение критика на краю разверстой пропасти произведения, годится только на то, чтобы удостоверить ничтожность субъекта и самого произведения перед

лицом верховного суверенитета Другого, самоутверждающегося в плетении дискурса.

Но столь ли несходны эти движения, как кажется? За лакановской теорией Другого определенно

угадываются фигуры Сартра и Хайдеггера (подключая сюда и Гегеля), потому что помимо

упований на объективность поступи означающих сама неизбежность соотнесения этой поступи с

неким порождающим ее Отсутствием выдает присутствие Хайдеггера в самом средоточии

лакановской мысли. И та же неизбежность заставляет видеть в статистическом упорядочении

сцепления означающих последнюю, но не окончательную возможность структурировать

Отсутствие, которое есть само Бытие как различие и которое неизбежно утверждает себя по ту

сторону всякой попытки структурной методологии.

V. Лакан: лик Отсутствия

V.l.

Как же случилось, что одно из наиболее строгих и прочных установлений структурализма, статистический анализ цепи означающих, обернулось превознесением Отсутствия?

140 Les chemins, pagg. 266 и сл.

339

А случилось это так потому, что схоронившаяся в дискурсе Лакана идея отсутствия предстает как

залог онтологической фундаментальности, наделяя все рассуждения о различиях и оппозициях, неизбежные в бинаристской по своему происхождению теории, метафорическим смыслом.

И поэтому следует разобраться с тем, что собой представляет "отсутствие" в координатах

бинарной системы. Действительно, в структурированной системе всякий элемент значим

постольку, поскольку это этот элемент, а не другой или другие, на которые он указывает, тем

самым их исключая. Всякая фонема наделяется значением вовсе не благодаря своим физическим

качествам, но в связи с той валентностью, самой по себе пустой и невесомой, которую она обре-

тает в системе фонем. Но в конечном счете, для возникновения смысла необходимо присутствие, наличие одного из членов оппозиции. А если его нет, то и отсутствие другого никак не

обнаруживается. Оппозициональное отсутствие становится значимым только в присутствии ка-

кого-то присутствия, его выявляющего. Или, лучше сказать, пустое пространство между двумя

сущностями, которых нет, обретает значение только в том случае, если все три значимости —

"да", "нет" и пустое пространство между ними — взаимообуславливают друг друга. В данном

случае, как показывает Рикер, мы имеем дело с диалектикой присутствия и отсутствия. Когда

Соссюр утверждает, что в языке нет позитивных сущностей, он исключает возможность

www.koob.ru

рассмотрения физических звуков или идей, но не актуальных валентностей. Отсутствие, о котором

говорят структуралисты, касается двух вещей: 1) не имеет значения, чем именно выражены "да"

или "нет", но важно, чтобы сущности, замещающие эти валентности, сопрягались друг с другом; 2) как только сказано "да" или "нет", это "да" или это "нет" обретает свой смысл только в виду

отсутствия другого элемента. Но что во всей этой механике значимых оппозиций, в конечном

счете, главное, так это то, что она дает нам систематическую возможность узнавать то, что есть, по тому, чего нет. Важно не само по себе Различие с заглавной буквы, гипостазированное и

превратившееся в метафору чего-то устойчивого и пребывающего над любыми оппозициями.

Структуралистское отсутствие говорит нам о том, что на месте того, чего нет, появляется что-то

другое. Напротив, у Лакана, судя по всему, всякая представленная вещь имеет смысл только

постольку, поскольку выявляет само Отсутствие, что роковым образом обессмысливает то, что

наличествует.

И все это из-за того, что формирование цепи означающих как последовательное различение того, что есть, и того, чего нет, обусловливается изначальным разрывом, ущербностью, первородным

гре-

340

хом, в связи с чем "Я" может быть определено как некая обделенность чем-то, чего никогда не

заполучить, и это что-то — Другой, существо на самом деле не существующее, во всяком случае, до него не добраться.

V.2.

Иными словами, Отсутствие в лакановском универсуме появляется вовсе не в связи с

формированием цепи означающих через указание на присутствие и отсутствие. Дело в том, что

цепь означающих формируется через оппозиции и различия, поскольку уже имеется некое

конститутивное Отсутствие. He-бытие это не провал между двумя членами оппозиции, оно —

источник всех возможных оппозиций.

"L'inconscient est ce chapirte de mon histoire que est marqué par un blanc ou occupé par un mensonge"141. ...Fort! Da! C'est bien déjà dans sa solitude que le désir du petit d'homme est devenu le désir d'un autre, d'un aller ego qui le domine et dont l'objet de désir est désormais sa propre peine. Que l'enfant s'adresse maintenant à un partenaire imaginaire ou réel, il le verra obéir également à la négativité de son discours, et son appel ayant pour effet de le faire se dérober, il cherchera sans une intimation bannissante la provocation du retour qui le reméne à son désir. Ainsi le symbole se manifeste d'abord comme meurtre de la chose, et cette mort constitue dans le sujet l'étemisation de son désir" 142.

Бессознательное — это дискурс Другого, и в этом дискурсе, построенном на прихотях метонимии, объектом желания, как выясняется, всегда становится Другой: непрестанный переход от одного

предмета к другому, свойственный всякой символизации в принципе, показывает, что "ce dont l'amour fait son objet, c'est ce qui manque dans le réel; ce à quoi le désir s'arrête, c'est au rideau derrière quoi ce manque est figuré par le réel"143.

141 "Бессознательное — это глава моей истории, которая отмечена белым пятном или заполнена ложью."

Lacan, pag. 259 (Лакан Ж. УК. соч , с. 29)

142 ". Fort! Da! Даже в одиночестве желание маленького человека успело стать желанием другого, желанием

некоего alter ego, который над ним господствует и чей объект желания становится отныне его собственной

тревогой. Обратится ли теперь ребенок к реальному или воображаемому партнеру, тот всегда окажется

послушен присущей его дискурсу силе отрицания, и когда в ответ на обращенный к этому партнеру призыв

тот станет ускользать, он будет уведомлениями об изгнании провоцировать его возращение, вновь

приводящее его к своему желанию. Итак, символ с самого начала заявляет о себе убийством вещи и смертью

этой увековечивается в субъекте его желания" Lacan, pag. 319 (Лакан Ж. Ук. соч., с. 88-89) 143 "Предмет любви это нечто отсутствующее и то, перед чем замирает наше желание, это занавес, за

которым отсутствующее кажется реальным". Lacan, pag. 439.

341

Так субъект открывает собственную бытийную недостаточность: "son être est toujours ailleurs" 144,

"Le drame du sujet dans le verbe, c'est qu'il y fait l'épreuve de son manque-à-être"145. Зияния в цепи

означающих удостоверяют, что структура субъекта прерывна. Именно смысловые "дыры" есть то, что предопределяет его дискурс. На то, что важно, указывает вовсе не оппозициональное

сопряжение, но просвечивающее в глубине отсутствие 146.

Конечная инстанция, или, произнесем это слово, Бытие, открывается на призывы внимающего ему

как Чистое различие. Означающее является означающим "un manque dans l'Autre, inhérent à sa fonction même d'être le trésor du sinifiant". 147

И стало быть, если Другой исчезает в тот самый миг, когда кажется, он обрел устойчивость, то

www.koob.ru

единственное, что я могу сделать, это доказать ему его существование, "non bien sûr avec les preuves de l'existence de Dieu dont les siècles le tuent, main en l'aimant" (разумеется, не прибегая к

доказательствам существования Бога, которыми Его в течение веков убивали, но — любя Его). И

значит человек мог бы спастись преданностью тому самому "ничто", которая делает его

"безнадежной страстью" (не намекает ли эта терминология на тот отвергаемый Лаканом мир, который, как все же представляется, кое в чем на него повлиял?). Но эта любовь была бы той

любовью, что исповедует христианская керигма, а не ответом на вопрос "Кто я?". Ведь мое "я"

выявляется не в чем ином, как именно в крахе любви и отсутствии радости, которая обыкновенно

сопровождает исполнение желания:

"Cette jouissance dont le mannque fait l'Autre inconsistant, est-elle donc la mienne? L'expérience prouve qu'elle m'est ordinairement interdite, et ceci non pas seulement, comme le croiraient les imbéciles, par un mauvais arrangement de la société, mais je dirais par la faute de l'Autre s'il existait: L'Autre n'existant pas, il ne me reste qu'a prendre la fautre su Je, c'est a dire acroire a ce a quoi l'expérience nous conduit tous, Freud en tête: au péché originel"148.

144 "Его бытие всегда в другом месте". Ibidem, pag. 633.

145 "Драма субъекта состоит в том, что язык доказывает ему его собственную бытийную недостаточность".

Ibidem, pag. 655.

146 Ibidem, pag. 801.

147 "провала в Другом, свойственного самой его природе, — быть сокровищницей означающих". Ibidem, pag .

818.

148 "Эта радость, без которой Другой неощутим, точно ли она моя? Опыт учит, что, как правило, она мне

заказана, и не только потому, что, как думают дураки, общество плохо устроено; я бы сказал, что виноват в

этом Другой, если он существует, ведь если бы его не было, мне бы пришлось возложить вину на себя, 342

V.3.

Так субъект открывает то, что Лакан называет исконной распахнутостью (béance), зиянием, разверстостью, открытой раной, помещающей субъект в самое средоточие различения.

Spaltung, Eutzweitung (натяжение, раздвоение)... к фрейдовским метафорам Лакан добавляет свои: béance, refente, différence division (распахнутость, расколотость, различение, разделение 149). В них

конституируется образ "я" как чего-то, не обладающего полнотой Бытия — ведь на нем

первородный грех, и одновременно складывается представление о Бытии как о чем-то таком, что

никогда не исполнится самим собой, но будет всегда чем-то Отличающимся, поскольку пер-

вородный грех касается и его.

Ну а если первородный грех — миф, тогда из глубины на нас глядят иные психологические

реальности: комплекс кастрации, отсутствие Имени Отца... 150 Вряд ли стоит разбираться с теми

психоаналитическими иносказаниями, за которыми Лакан прячет некую онтологию, в которой не

приходится сомневаться, поскольку он заговаривает о том, с чего начинаются все онтологии, — о

проблеме Бытия, его утешительном присутствии или об отсутствии и Ничтожности. Искажает ли

такое трагическое видение смысл фрейдовского учения или следует ему, не здесь решать.

Напротив, то, что оно связано с определенной, вполне узнаваемой философской онтологией, совершенно очевидно, и мы подчеркиваем это обстоятельство, стараясь сделать из него все

необходимые выводы.

VI. Лакан и Хайдеггер

VI.1.

Хотя имя Хайдеггера лишь изредка появляется на страницах трудов Лакана, именно к нему, а не к

Фрейду приходится обращаться в поисках подлинных источников доктрины Отсутствия.

Совершенно очевидно, что именно Хайдеггеру принадлежит мысль о том, что Бытие постижимо

не иначе как через посредство языка — языка, который не по власти человек, ибо не человек

мыслит себя на языке, но язык мыслит себя через человека 150.

иными словами, поверить в то, к чему всех нас, с Фрейдом во главе, подталкивает опыт, — в первородный

грех". Ibidem, pagg. 819-820.

149 Ibidem, pagg. 415, 642, 852—857.

150 ". Nom-du-Père — c'est à dire [le] signifiant qui dans l'Autre, en tant que heu du signifiant, est le signifiant de l'Autre en tant que lieu de la loi" (pag. 583). "Имя Отца — иначе говоря, означающее, которое в Другом как

локусе означающего означает Другого в качестве локуса закона".

www.koob.ru

151 Из текстов Хайдеггера, помимо Гельдерлин и сущность поэзии, см. Письмо о гуманизме, Путь к языку.

Среди работ общего характера о Хайдеггере (на нее мы и опираемся) см Gianni Vattimo, Essere storia e linguaggio in Heidegger, Torino, 1963, особенно главу IV "Бытие и язык"

343

Именно обороты языка ухватывают особость взаимоотношений человека с бытием.

И это отношение — отношение различия и членения. Предмет мысли — это Различие как таковое

152, различие как различие. Мыслить различие как таковое это и значит философствовать, признавать зависимость человека от чего-то такого, что именно своим отсутствием его и

учреждает, позволяя, однако, постичь себя лишь на путях отрицательного богословия.

Соглашаться с тем, что, по Хайдеггеру, "значимость мысли сообщает не то, что она говорит, но то, о чем она умалчивает, выводя это на свет способом, который нельзя назвать высказыванием" 153, значит вторить тому, что говорит на эту тему Лакан

Когда Хайдеггер напоминает нам о том, что вслушиваться в текст, видя в нем самообнаружение

бытия, вовсе не означает понимать то, что этот текст говорит, но прежде всего то, о чем он не

говорит и что все-таки призывает, он утверждает то же самое, что и Лакан, усматривающий в

языке лишь надувательство метафор и метонимий. Лакановский вопрос "Кто говорит?" это также

и вопрос Хайдеггера, вставший перед ним в тот миг, когда понадобилось определить что это такое

— то, что мы называем "мышлением", кто тот, кто к нам взывает, кто призывает нас к

мышлению. Однако субъект этого призыва не может быть ни исчерпан, ни охвачен какой-либо

дефиницией. Разбираясь с одним, на первый взгляд несложным, фрагментом Парменида 154, понимаемым обычно, как указывает Хайдеггер, так: "Необходимо говорить и думать, что бытие

есть" 155, он пускает в ход весь набор этимологических ухищрений с целью добиться более

глубокого понимания, которое в итоге оказывается едва ли не противоположным общепринятому

толкованию, поскольку "говорить" преображается в "позволить-встать-перед", т e. "совлечь

покровы" и "позволить явиться", а "мыслить" понимается как "озаботиться" и "преданно

152 Ср. Identität und Differenz См Vattimo, cit., pag . 151 и всю пятую главу

153 Vattimo, cit., pag . 152

154 См Was heisst Denken?, 1954

155 Фрагмент гласит (в скобках часть, опущенная Хайдеггером) χρη το λέγειν τε νοειν τ'εον εμμεναι (εστί

γαρ είναι) Анджело Пасквинелли (I Presocratici, Torino, 1958) переводит "Per la parola e il pensiero bisogna che l'essere sia" (по слову и мысли необходимо, чтобы бытие было) Другие переводы "Говорение и мышление

должно быть бытием" (Diels, Parm), "то, что может быть помыслено и сказано, должно быть" (Burnet),

"необходимо говорить и мыслить, что только бытие есть" (Vors) 344

охранять". Язык дает явиться тому, что мышление должно беречь и пестовать, не насилуя, не

выпрямляя в сковывающих и умертвляющих дефинициях. И то, чему он позволяет явиться и что берет

под охрану, это То самое, что притягивает к себе всякое сказывание и всякое мышление, позволяя им

быть. Но это То конституируется как Различие, как то, что никогда не может быть сказано, потому что

оно — в истоках всего того, что о нем будет сказано, потому что различие присуще нашим с ним

отношениям, Двойственности сущего и бытия. Между которыми — разделение и béance, refente и

Spaltung, то, что уже Платон (а Хайдеггер его воспроизводит) обозначал как χωρισμός, различие по

месту, которое учреждает как учреждающее Различие 156.

VI.2.

Примечательно, что Лакан, интерпретируя известное высказывание Фрейда, гласящее: " Wo Es war, soll Ich werden" (Там, где было Оно, должно быть Я), в точности воспроизводит этимологические

ухищрения Хайдеггера, вывернувшего наизнанку смысл парменидовского изречения. Слова Фрейда

следует понимать не так, как их обычно понимают, а именно что место, где было Оно, должно быть

занято Я 157, а как раз наоборот, меняя их смысл на противоположный: Я должно явиться на свет там, в

том именно месте, где Оно существует как "место бытия" Kern unserer Wesens (сердцевина нашего

существа); я в состоянии обрести себя и обрести покой, только зная, что я — не там, где я обычно

обретаюсь, что мое место там, где меня, как правило, нет, я должен разыскать истоки, опознать их, liegen lassen, позволить им явиться и стать их сторожем и хранителем 158. И совсем не случайно Лакан

приписывает фрейдовскому изречению некую досократическую тональность, 159 такую же операцию

проделывает и Хайдеггер с подлинным изречением досократика, смысл которого, по Лакану, полностью совпадает с тем, что сказал Фрейд. Я как субъект должен прибыть туда, где пребывает Оно.

Я должен потеряться в Оно вовсе, однако, не для того, чтобы отрешить его от власти, посадив на его

место чучело вновь обретенной субъективности. Я должен быть хранителем бытия, или, как

выражается Лакан, "брать на себя собственную причинность" 160.

www.koob.ru

156 Was heisst Denken? II часть

157 Лакан дает еще один пример неадекватного перевода Фрейда (Écrits, pag. 585). "Le Moi doit déloger le Ça"

I (Я должно вытеснить Оно).

158 Lacan, cit., pag . 417, 518, 563.

159 Ibidem, pag. 842 (а также с. 528).

160 Ibidem, pag. 865.

345

Теперь, возможно, мы лучше поймем, что хотел сказать Лакан, когда сделал признание: "Quand je parle d'Heidegger ou plutôt quand je le traduis, je m'efforce à laisser à la parole qu'il profère sa significance souveraine" 161.

VI.3.

Итак, лакановская концепция предстает не чем иным, как маньеристскими вариациями на тему

Хайдеггера. И коль скоро Хайдеггер помогает понять смысл слов Лакана, следует отдавать себе отчет

во всех следствиях, вытекающих из принятых посылок. Ибо, соглашаемся мы с Хайдеггером или нет, что совершенно ясно, так это то, что предицируемое посредством различий Бытие никоим образом не

может быть подвергнуто никакому структурированию. Цепи означающих, законы символизации, наконец, структуры в самом широком смысле слова являются и исчезают как "эпохальные"

манифестации бытия, впрочем, не исчерпывая его, ведь оно всегда "по ту сторону", начало и Источник, оно дает им быть, но к ним не сводится.

"Истина сущего (по Хайдеггеру) в самораскрытии, открытости чему-то иному, что не является сущим и

что никогда не позволит исчерпать себя отношениями обосновывающего — обосновываемого" ...

"бытие это не что иное, как его история" 162.

«Свойственное человеку бытие в мире... "это проживание в языке". Принадлежность этому всеобщему

лингвистическому горизонту означает для существующих, что их бытие в качестве доступного истол-

ковывающему пониманию сходно с бытием произведения искусства и, шире, любого исторического

события, т. e. оно заключается в неком Sichdarstellen (самопредставлении), суть которого в том, что оно

предстает только и только в истолковании. Лингвистический горизонт — это тот горизонт, внутри

которого отдельные исторические события (вещи, люди, представления) оказываются доступными для

понимания, они освещаются и приходят в своему Da (здесь), как говорит, воспроизводя

хайдеггеровскую терминологию, Гадамер, представая в свойственном им бытии. Как таковой горизонт

всегда неразличим, поскольку всякое понимание осуществляется внутри того горизонта, который и

делает его возможным. Так понимаемый язык в конце концов отождествляется с самим бытием, по

крайней мере в том хайдеггеровском смысле, с которым Гадамер, по-видимому, согласен, 161 "Когда я говорю о Хайдеггере и тем более когда я его перевожу, все мои усилия направлены на то, чтобы

позволить слову высказать свой суверенный смысл" Ibidem, pag.528

162 Мы следуем здесь интерпретации Джанни Ваттимо Gianni Vattimo, Poesia e ontologia, Milano, 1967 См

pagg.17-19

346

бытием как светом, в котором предстают отдельные сущие и который невидим именно по той

причине, что он-то и делает их видимыми... Бытие, ухватываемое как лингвистический горизонт, предшествующий установлению любых исторических отношений, есть вместе с тем Sichdarstellen, выявление в свете и возможность всяческого выявления в свете. . Речь не идет о растворении

бытия в языке, но скорее о понимании языка как слова бытия, в котором обнаруживается любое

сущее и внутрь которого человек всегда уже заранее помещен» 163.

По Хайдеггеру, выходит, что есть только одна возможность вступить в отношения с бытием: это

герменевтическая деятельность, никогда не полное, но всегда целостное истолкование, движение в

лад бытию, понуждение его к разговору без какой-бы то ни было надежды исчерпывать его тем, что сказано, умение видеть в слове "самораскрытие бытия", а не словесное обозначение каких-то

законов природы, наконец, движение, "всегда одно и то же" 164, почитающее неопределенность в

противовес стремлению к точности, характерному для всякой науки, движение не к ответам, но

рождающее способность вслушиваться.

VI.4.

Если мы привели некоторые отрывки из интерпретации Хайдеггера, которые, как представляется, проясняют мысль философа, то это вовсе не для того, чтобы умалить значение вклада, сделанного

человеком, который, впрочем как и автор этих строк, верит в возможность теории, пытающейся

охватить строгими рамками структурных дефиниций все богатство разыгрывающихся событий.

www.koob.ru

Мы вовсе не хотим сказать, что если Хайдеггер прав, то всякая возня со структура ми — пустое

дело. Но связность хайдеггеровской мысли только подчеркивает дефекты мышления, которое

такой связностью не обладает. Что уж точно пустое дело, так это постулирование структур, претендующих на окончательность. Ведь в тот миг, когда какую-то структуру объявляют

последней, она отсылает к чему-то еще, и так всякий раз, пока не столкнешься с чем-то, что не

может быть структурировано. Случай Лакана высвечивает тупики онтологического

структурализма, ибо, как только структурный дискурс доводится до логического конца, Другой, тот самый, которого хотели изловить, ускользает окончательно, оборачиваясь Различием и

Отсутствием, а признав Различие и Отсутствие, мы тем самым признаем, что никакое струк-

турирование дальше невозможно. Проведя последовательную дедукцию собственных оснований, онтологический структурализм испус-

163 Ibidem, pag . 175-180

164 См. Vattimo, Essere, stona e linguaggio in Heideghger, cit., pag . 159, особенно V 2

347

кает дух, и рождается чистая онтология без каких-либо признаков структурализма.

VII. Отмена структурализма (Деррида и Фуко)

VII.1.

A теперь пора посмотреть, к чему мы пришли. Всякий, кто размышлял о судьбах структурализма в

философском плане, или соглашался с идеей неистощимой производительности бытия, представ-

ленного разнообразными выявляющими его дискурсами, но несводимого к их законам, или же

описывал эпохальные события, в которых проявляется бытие, показывая способы их

структурирования и прекрасно понимая, что вводимые в оборот структуры являют собой лишь

проявления бытия, но не его основу.

По-видимому, оба эти философских подхода были представлены двумя разрушителями

послелакановского французского структурализма — Деррида и Фуко.

У Деррида упомянутая выше оппозиция между формой и силой, между имеющей

пространственное выражение структуры и энергией, которую излучает произведение, выливается

в противопоставление Апполона Дионису, противопоставление, находящейся вне истории, как

лежащее в основе всякой возможности истории, составляющее саму структуру историчности. Оно

— источник развития, потому что оно есть Различение в принципе, непрестанный "сброс", та же

béance. И в этом противопоставлении отношение Диониса к определяющей его структуре — это

отношение смертельного поединка 165.

VII.2.

Вот некоторые впечатляющие страницы (все же, скорее, упражнения в высоком стиле, а не в

герменевтической прозорливости и метафизической чуткости), на которых Деррида использует

как метафору текст, написанный еще Фрейдом с совершенно определенными научно-

позитивистскими целями. Фрейд старается объяснить записи памяти при помощи следов, сохраняемых некоторыми нейро-

165 "Только те мысли чего-нибудь стоят, которые приходят в голову походя", — напоминает Деррида слова

Ницше. — "Письмо — это некий исход вовне во имя прихода смысла, метафора-другого-как-другого-здесь, метафора как возможность другого-здесь, метафора как метафизика, в которой бытие принуждено скрыться, чтобы мог открыться другой... Ибо брат Другой вовсе не почивает в безмятежности, которая именуется

интерсубъективностью, но усердствует на ниве взаимного вопрошания; он не купается в безмятежности

ответов, сочетающих два утверждения законным браком, но призван к неусыпному ночному труду

вопрошания в пустоте" (L'écriture et la différence, cit., pag. 49).

348

нами после испытанного возбуждения. И эти следы представляют собой некий Bahnung,

"переход", "просеку", и еще раз шрам, разверстую рану, растяжение, béance, разлом (frattura), если

возводить используемое Деррида французское frayage к латинскому причастию "проложенная"

(fracta), относимому, скажем, к дороге. Тогда память "может быть представлена как разнообразие

нейронных frayage". И тогда снова окажется, что ее качество обусловлено системой оппозиций и

различий. На чем Деррида и основывает свое метафорическое прочтение Фрейда: памятный след

есть чистое различие. "Психологическая жизнь это ни кристальная ясность смыслов, ни

замутненная непроглядность силы, но различия в характере действия этих сил. Ницше это хорошо

знал"166. И здесь, как и у Лакана, мы сталкиваемся со случаем онтологизация различия, носившего

www.koob.ru

поначалу чисто диалектический характер. И в этом смысле получается, что "различие это не некая

сущность, при том что оно — не ничто, это не жизнь, если бытие понимается как усия, присутствие, сущность-существование, субстанция или субъект. Прежде чем определять бытие

как присутствие, нужно понять, что жизнь — это первопроходство, и только тогда мы вправе

сказать, что жизнь — это смерть, что повтор и позиция по ту сторону принципа удовольствия

коренятся в том и сородственны тому самому, что они превосходят" 167. Сказать, что разница изна-

чальна, значит сокрушить миф присутствия, с которым сражался и сам Хайдеггер, и настоять на

том, что если что и изначально, так это сама не-изначальность 168 , это значит напомнить, что если

что и конституируется, так это изначальный провал, нечто отсутствующее, принесенное в жертву

неопределенному желанию: "разница между принципом удовольствия и принципом реальности, например, это не только несходство, внешние различия, но изначальная укорененная в жизни

способность уклонения, отличения (Aufschub), возможность всего того, что входит в хозяйство