Любовь Адмирала

Глава 40

Глава 40

Снежная бесконечность. Белое безмолвие. Пробирающий мороз, царапающий внутренности. Я смотрю на небо и вижу переливающиеся раскаты света, словно это художник-импрессионист вылил на него свои краски и теперь распределяет их, растушевывает по полотну. Глаза режет. Моргаю. Один раз, второй. Понимаю, что это вовсе и не небо, а Ее глаза, они обволакивают, ласкают, спасают, примиряют. Снова становится очень холодно. Снова озноб и боль в ребрах. А потом вода, студеная. Она касается обожженной, горящей кожи и шипит, как масло на сковородке.

-Гет ап (англ.- вставай)!- слышу я на плохом английском.

Снова моргаю, не понимая, что происходит. В голове гул, словно бы туда засунули мотор.

Оглядываюсь по сторонам, преодолевая боль в шее и затылке.

Темный подвал. Качка- значит, мы на борту. Передо мной в кромешной тьме темнокожий мужик, щуплый и маленький. Его шакалий оскал белоснежных зубов, словно лампа в темноте.

Машинально трогаю себя руками, замечаю, что кожа болит- значит все-таки ожог, касаюсь лица- там боль самая сильная. В голове гул- наверняка от контузии. Хорошая новость- я жив вроде бы. Плохая- у меня ожог. Наверное, от пожара в результате взрыва от попадания гранаты. А может быть, это осколочное. Меня уже кромсало от шрапнели, мне есть с чем сравнивать.

Пытаюсь пошевелиться- в ребрах боль. Наверное, избили или ушиб. Мой «спаситель» принимает мою медлительность за нежелание выполнять его приказы и сильно «добавляет» ударом берц по животу. Дыхание спирает.

Объяснять ему сейчас что-то нелепо и бессмысленно. Поэтому я просто кое-как встаю- сначала на колени, потом держась за стенку.

Сначала решил, что он куда-то меня поведет. Наверное, не дойду, сил нет. Но когда дверь сверху с лязгом открывается, понимаю, что это меня удостоили визитом.

Вниз энергично спускается другой низкорослый мужчина, оставляя сверху, откуда бьет свет, двоих, таких же мелких, с автоматами наперевес. Удивительно, насколько одинаково они все выглядят. И дело не в темноте помещения. Это комплекция такая. И я, конечно, безошибочно понимаю, кто передо мной и где я.

Бравые пираты Аденского залива собственной персоной. Вот к кому я попал, чего и следовало ожидать в этих краях.

-Гуд дей, рашн офисер (англ—добрый день, русский офицер),- бодро говорит сошедший вниз. Его английский такой же ужасный, но он держится увереннее. Самовлюбленный, красующийся. Не главный, конечно, но и не пешка. Характерный типаж среди примитивных бандитов, продвинувшихся по внутренней иерархии, почувствовавших вкус легких денег, запах пороха и человеческой крови,- ю лав ёр кантри соу мач. Тайм ту нау, хав ёр кантри лавс ю (англ.- ты так любишь свою страну. Пришло время узнать, как тебя любит твоя страна).

***

На берег меня перевозили с завязанными глазами на моторной лодке. Мы не заходили в бухту или гавань. Просто причалили к берегу максимально близко. Меня вытащили и в буквальном смысле швырнули –песок под ногами был мягким, вода теплой. Наверное, будь я здесь в другой ситуации, мог бы сказать, что погодка, как на курорте, но сейчас, на фоне палящего зноя и высокой влажности создавалось ощущение, что я в аду. Тело ломало от боли, в ушах продолжало гудеть, а от голода и побоев по животу в трюме во рту пересохло и отдавало металлическим привкусом.

Руки были крепко связаны сзади. Меня подхватили с двух сторон, потащили к берегу, не церемонясь.

-Стенд ап!- то и дело доносилось на ломанном английском вместе с подзатыльниками, а ведь я даже шевелиться не мог, настолько все ныло. Трепыхался, как кукла, на руках у моих конвоиров.

Когда мокрые ноги с прилипшими к ним штанами коснулись твердой, бетонной поверхности, сразу понял, что мы «добрались».

Но освобождать или развязывать меня никто не спешил. Когда голоса за спиной стихли, я сразу понял, что попросту был брошен в каком-то бетонном строении.

Начал гуськом пятиться назад. Нужно было найти какую-то опору- стену или преграду. Так всегда легче. Есть, на что опереться, закрыться от сквозняка или от зноя. Не знаю, сколько мне понадобилось. Преодолевая боль, я все-таки почувствовал, наконец, твердость позади, оперся на стену. Правда, облегчения это мне не принесло. Стена была горячей, как и сам пол. В этой преисподней температуры зашкаливали. Жажда была нестерпимой. Чтобы хоть как-то остановить обезвоживание, старался меньше глотать слюну и думать о Родине, думать о любимой, думать о своем ребенке. Я выживу. Ради них выживу. Во что бы то ни стало, выживу. Просто потому, что не имею права вот так, подло и нечестно по отношению к ним, пропасть без вести. Они заслужили того, чтобы знать мою судьбу. Мой ребенок заслуживает носить мою фамилию. Аврора заслуживает того, чтобы быть моей законной женой, а не матерью-одиночкой. Только ради этого я землю буду жрать под ногами, но выберусь отсюда.

Я старался включить внутренние часы, чтобы хоть как-то поддерживать связь с реальностью, не раствориться в пространстве, не потеряться. Выходило с трудом, но я старался. Где-то поодаль слышались человеческие крики, словно бы кто-то занимался погрузкой или еще какими-то физическими работами: кто-то кем-то помыкал, кто-то огрызался в ответ, кто-то отдавал коллективные команды. По стрекоту насекомых и пению птиц можно было понять, что время суток меняется. Когда голоса все-таки стихли, я догадался, что дело близится в позднему вечеру, изнурительный рабочий день завершен.

Тяжелый сон наступал болезненными волнами, то и дело вырывая меня клешнями напряжения из морока забвения. Я был натянут, как струна- и физически, и морально. В любой момент ожидал подвоха и опасности. В сущности, подвох и опасность были вокруг меня, ими был пропитан сам воздух, здесь и ждать было нечего.

А потом, когда на заднем плане цикады начали громко исполнять свои брачные трели, я услышал шаги, которые с каждой секундой становились все громче и громче. Прошло пару минут- и я почувствовал, как с лица сорвали повязку. Проморгался.

-Хеллоу, май френд (англ.- здравствуй, мой друг), как поживаешь? Пришло время пообщаться.

Мужчина передо мной был статным, ростом и комплекцией почти как я, не таким, как те, кто «общался» со мной на корабле. И в то же время, в его яйцеобразной голове, коже цвета пепла и желтовато-красных белках глаз невозможно было не признать черты истинного сомалийца. Военный камуфляж и массивная обувь в такую дикую жару, палящую даже ночью- а сейчас была явно ночь- и как только он выдерживал?

-Ну, здравствуй, русский солдат,- сказал он мне на хорошем русском, чем сразу вызвал мое удивление и интерес,- добро пожаловать на землю проклятых…