Любовь и другие слова

Тогда: Среда, 31 декабря

Четырнадцать лет назад

— Парни — отстой.

Ветер хлестал по нам, где мы снова расположились на пляже Козьей скалы, готовясь к семейному жаркому, футболу и новогоднему фейерверку над океаном.

— Хочу ли я знать? — спросил Эллиот, даже не поднимая глаз от своей книги.

— Наверное, нет.

По правде говоря, у меня не было сильных чувств ни к одному мальчику в моей школе, но казалось, что с тех пор, как мы начали учиться в старших классах четыре месяца назад, никто из них не испытывал ко мне никаких чувств. Дэнни, мой лучший друг, сказал мне, что его друзья Гейб и Тайлер считают меня симпатичной, но, как он выразился, 'немного слишком, типа, увлеченной книгами'.

Я не могла этого избежать: все начали 'встречаться' со всеми остальными. Я даже не поцеловала ни одного мальчика.

Думаю, на танцы в девятом классе я пойду с Никки.

Эллиот взглянул на меня. — Можешь рассказать мне побольше о том, как мальчики отстойны?

— Мальчикам не нужны интересные девочки, — пожаловалась я. — Они хотят девочек с сиськами, которые носят распутную одежду и флиртуют.

Эллиот медленно положил свою книгу на кусок пляжной травы рядом с собой. — Я не хочу этого.

Не обращая внимания на это, я продолжила: — А девочки хотят интересных мальчиков. Девочкам нужны застенчивые чудаки, которые все знают, у которых большие руки, хорошие зубы и они говорят приятные вещи. — Я закусила губы. Возможно, я сказала слишком много.

Эллиот сиял на меня, металл наконец — то исчез, его зубы были идеальными. — Тебе нравятся мои зубы?

— Ты странный. — Сменив тему, я спросила: — Любимое слово?

Он несколько секунд смотрел на океан, прежде чем сказать: — Синозис.

— Что это вообще значит?

— Это фокус восхищения. А ты?

Мне даже не пришлось думать: — Кастрация.

Эллиот вздрогнул. Он уставился на свои руки, лежащие на коленях, перевернул их и внимательно осмотрел. — Ну, если на то пошло, — прошептал он, — Андреас считает тебя симпатичной.

— Андреас? — Я услышала шок в своем собственном голосе. Я сузила глаза, глядя на пляж, где боролись Андреас и Джордж, и попыталась представить, как целую Андреаса. Его кожа была хорошей, но его волосы были слишком лохматыми на мой вкус, и он был немного мясистым.

— Это он сказал? Он с Эми.

Эллиот нахмурился, подобрал небольшой камень и бросил его в сторону бушующего прибоя. — Они расстались. Но я сказал ему, что если он тронет тебя, я надеру ему задницу.

Я разразилась громким смехом.

Эллиот был слишком разумен, чтобы обидеться на мою реакцию: то, чего Андреасу не хватало в мозгах, он компенсировал серьезными мускулами.

— Да, так вот, он схватил меня. Мы боролись. Мы разбили мамину вазу, помнишь ту уродливую в прихожей?

— О нет! — Мое страдание было убедительным, но в основном я была рада, что они дрались из — за меня.

— Она наказала нас обоих.

Я прикусила губу, пытаясь не рассмеяться. Вместо этого я растянулась на песке, вернулась к книге и погрузилась в слова, читая снова и снова одну и ту же фразу: — Казалось, он путешествовал с ней, возносил ее в силе песни, так что она двигалась во славе среди звезд, и на мгновение ей тоже показалось, что слова Тьма и Свет не имеют смысла, и только эта мелодия была настоящей.

Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем я услышала позади нас горловой голос и увидела появившегося отца. Его фигура загораживала солнце, отбрасывая прохладную тень на то место, где мы лежали.

Только когда он появился, я поняла, что медленно переместилась так, что лежу головой на животе Эллиота, на нашем уединенном участке песка. Я неловко потянулась, чтобы сесть.

— Что вы, ребята, делаете?

— Ничего, — сказали мы в унисон.

Я сразу услышала, как виновато прозвучал наш совместный ответ.

— Правда? — спросил папа.

— Правда, — ответил я, но он уже не смотрел на меня. У них с Эллиотом был какой — то мужской обмен словами, включающий длительный зрительный контакт, прочищение горла и, вероятно, какую — то таинственную форму прямой связи между их Y — хромосомами.

— Мы просто читали, — наконец сказал Эллиот, его голос стал глубже на середине фразы. Я не уверена, был ли этот признак его надвигающейся мужественности обнадеживающим или проклятым, если говорить о моем отце.

— Серьезно, пап, — сказала я.

Его глаза переместились на мои.

— Хорошо. — Наконец он, казалось, расслабился и присел на корточки рядом со мной. — Что ты читаешь?

— Морщину во времени.

— Опять?

— Это так хорошо.

Он улыбнулся мне и провел большим пальцем по моей щеке. — Хочешь есть?

— Конечно.

Папа кивнул и встал, направляясь к месту, где мистер Ник занимался разведением костра.

Прошло несколько секунд, прежде чем Эллиот, казалось, смог выдохнуть.

— Серьезно. Думаю, его ладони размером с мое лицо.

Я представила, как папина рука обхватывает все лицо Эллиота, и по какой — то причине образ был настолько комичным, что заставил меня резко рассмеяться.

— Что? — спросил Эллиот.

— Просто, этот образ смешной.

— Нет, если ты — это я, а он смотрит на тебя так, будто у него лопата с твоим именем.

— О, пожалуйста. — Я вытаращилась на него.

— Поверь мне, Мейси. Я знаю отцов и дочерей.

— Кстати, о моем отце, — сказала я, пристраивая голову на его животе, чтобы было удобнее, — угадай, что я нашла на прошлой неделе?

— Что?

— У него есть грязные журналы. Очень много.

Эллиот не ответил, но я определенно почувствовала, как он сдвинулся подо мной.

— Они в корзине на верхней полке в дальнем углу его шкафа в домике. За Рождественским вертепом. — Последняя часть показалась мне очень важной.

— Это было странно специфично. — Его голос вибрировал у меня в затылке, а по рукам побежали мурашки.

— Ну, это странное специфическое место, чтобы положить что — то подобное. Тебе не кажется?

— Почему ты была в его шкафу? — спросил он.

— Дело не в этом, Эллиот.

— Именно в этом, Мейс.

— Как?

Он положил закладку между страницами и сел лицом ко мне, заставив меня тоже сесть.

— Он мужчина. Одинокий мужчина. — Эллиот кончиком указательного пальца приподнял очки и сурово посмотрел на меня. — Его спальня — его крепость одиночества, его шкаф — его хранилище. С таким же успехом ты могла бы искать в ящике его тумбочки или под его матрасом. — Мои глаза расширились. — А что ты ожидала найти на верхней полке в дальнем углу его шкафа за Рождественским вертепом?

— Фотоальбомы? Заветные воспоминания о потерянной молодости? Зимние свитера? Вещи родительского характера? — Я сделала паузу, одарив его виноватой улыбкой. — Мои рождественские подарки?

Покачав головой, он вернулся к своей книге. — Шпиономания всегда плохо заканчивается, Мейс. Всегда.

Я обдумала это. Отец не часто ходил на свидания… ну, вообще никогда, насколько я могу судить, проводя большую часть времени на работе или со мной. Я никогда не задумывалась о подобных вещах, когда он был заинтересован. Я нашла загнутый уголок в своем экземпляре 'Морщин во времени' и уселась обратно на траву позади меня. — Это просто… мерзко. Вот и все.

Эллиот рассмеялся: громкое, резкое фырканье, за которым последовало покачивание головой.

Глядя на него, я спросила: — Ты только что покачал головой в мою сторону?

— Да. — Он использовал палец, чтобы удержать свое место в книге. — Почему это отвратительно? То, что у твоего отца есть журналы, или то, что он использует их для…

Рефлекторно, я закрыла уши. — Нет. Нет. Клянусь, если ты закончишь это предложение, я дам тебе по яйцам, Эллиот Петропулос. Не все так делают.

Эллиот не ответил, просто поднял свою книгу и продолжил читать.

— А они? — слабо спросил я.

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня. — Да. Делают.

Я замолчала на мгновение, пока переваривала это. — Значит… ты тоже этим занимаешься?

Румянец, ползущий по его шее, выдал его смущение, но через несколько секунд он кивнул.

— Много? — спросила я, искренне любопытствуя.

— Полагаю, это зависит от твоего определения 'много'. Я пятнадцатилетний парень с потрясающим воображением. Это должно ответить на твой вопрос.

У меня было такое чувство, будто мы открыли дверь в новый коридор, ведущий в новую комнату, в которой было все новое. — О чем ты думаешь? Когда ты это делаешь, я имею в виду.

Мое сердце стучало отбойным молотком под ребрами.

— Поцелуи. Прикосновения. Секс. Части, которых у меня нет, и то, что люди делают с ними, — добавил он, взмахнув бровями. Я закатила глаза. — Руки. Волосы. Ноги. Драконы. Книги. Рты. Слова… губы… — Он запнулся и снова зарылся носом в книгу.

— Вау, — сказала я. — Ты сказал драконы?

Он пожал плечами, но больше не смотрел на меня. Я с любопытством посмотрела на него. Упоминание книг, слов и губ не ускользнуло от моего внимания.

— Как я уже сказал, — пробормотал он, листая страницы, — у меня потрясающее воображение.