Любовь и другие слова

После этого было навязчивое онемение. Дядя Кеннет приехал в Беркли из Миннесоты. Он выглядел кислым, когда мы изучали завещание и имущество отца. Он похлопывал меня по спине и часто прочищал горло. Тетя Бритт убиралась в доме, а я сидела на диване и смотрела на нее. Она встала на руки и колени, окунула губку в ведро с древесным мылом и часами мыла деревянные полы. Это не было похоже на жест любви. Это было похоже на то, что она давно хотела прибраться в доме и наконец получила шанс.

Мои двоюродные братья не приехали, даже на похороны. У них школа, сказала Бритт. Для них это будет слишком тяжело. Они живут у моих родителей в Эдине.

Помню, как мне хотелось найти полицейского, который преследовал меня и плакал вместе со мной, и привести его на похороны, потому что он, казалось, понимал меня лучше, чем кто — либо из моей крошечной оставшейся семьи. Но даже эта просьба казалась невыполнимой. Усилия, которые требовались, чтобы поесть и одеться, были уже настолько напряженными, что вспомнить имя, позвонить в полицейский участок было выше моих сил.

Или позвонить Эллиоту.

Я была оцепеневшей, но под этим скрывался еще и взрывной гнев. Даже тогда я понимала, что это не совсем правильно, я не могла связать все точки, но крошечное зернышко обиды из — за Эллиота с Эммой обернулось папой и тем, почему он приехал за мной в первую очередь. Мне нужен был Эллиот, я хотела, чтобы он был рядом. Я видела первые несколько его неистовых сообщений, его настойчивые заверения, что это была ошибка. Но потом я колебалась между желанием, чтобы он знал, что я была разбита, и желанием, чтобы он знал, что это он поднял молоток. А потом мне стало легче от мысли, что он не узнает. Он мог завладеть любой другой частью моего сердца, но не этим.

Как я уже сказала, я помню свои ощущения, и это было похоже на безумие.

Кеннет и Бритт забрали меня с собой в Миннесоту на четыре месяца. Я ковырялась в своих кутикулах до крови. Я отрезала волосы кухонными ножницами. Я просыпалась в полдень и считала минуты до того момента, когда смогу вернуться в постель. Я не спорила, когда Кеннет отправил меня на терапию, или когда они с Бритт сидели за столом в столовой, просматривая письма о приеме в колледж и решая, куда меня отправить — в Тафтс или Браун.

Я помню все, вплоть до того, как Бритт решительно перелистывала бумаги, как она дважды взглянула на меня, стоящую у подножия лестницы, и удовлетворенно сказала: — Мы все выяснили, Мейси.

После этого ничего нет. Я не помню, как им удалось получить мой диплом. Я не помню, как проспала все лето. Я не помню, как собирала вещи для колледжа.

Я должна верить, что администрация как — то подготовила Сабрину, хотя она настаивает, что это не так. Наверняка они выбрали ее: за два лета до этого она потеряла брата в автокатастрофе.

Я также должна верить, что отъезд из Беркли спас меня. К декабрю я могла минуты не думать о папе. А потом час. А потом достаточно долго, чтобы сдать экзамен. Мой механизм преодоления боли заключался в том, что я заворачивала свои мысли — когда они приходили — в клочок бумаги, а затем выбрасывала их, как жвачку. Сабрина позволяла боли прорваться сквозь нее. Я сворачивалась калачиком и спала, пока не была уверена, что мысль можно завернуть покрепче.

Время. Я достаточно хорошо знала, что время притупляет некоторые вещи — даже смерть.