Любовь и другие слова

Сейчас: Воскресенье, 31 декабря

— Несмотря на то, что мы родились у одних родителей и выросли в одном доме, мы с Андреасом не могли быть более разными, — говорит Эллиот, открывая свой свадебный тост и засовывая одну руку в карман брюк смокинга. Он стоит на переднем крае простора столов, цветов и свечей, и на его губах играет крошечная ухмылка.

— Я учился, а он… — Эллиот почесал бровь. — Ну, он был спортивным.

Гости понимающе смеются.

— Я был одержим, он был неряшлив. — Еще один благодарный гул. — Я выучил латынь, а он общался в основном на ворчании и хмурился. — На этом я присоединяюсь к искреннему смеху. — Но каждый, кто нас знает, понимает, что у нас есть одна важная общая черта. — Эллиот бросает короткий взгляд на меня, боковым зрением, как будто не может удержаться, а затем снова на Андреаса. — Когда мы любим, мы любим во имя добра.

Эмоциональный ропот прокатывается по комнате, и мое сердце растворяется в лужице теплого меда.

— Андреас встретил Элзу, когда ему было двадцать восемь. Конечно, у него и раньше были девушки, но ничего подобного. Однажды в субботу он вошел в дом мамы и папы с физически обветренным лицом. Глаза расширены, рот открыт, Андреас потерял способность говорить на своем обычном, очень базовом словарном запасе. — Снова поднимается смех, ликующий. — Он привел ее домой на ужин, и можно было подумать, что он пригласил английскую королеву. — Эллиот улыбнулся матери. — Он ворчал на маму, что она приготовит. Он пилил папу за то, что у него все время не идет игра 'Девятки'. Он ворчал на меня за то, что я не делаю что — то странное, например, не цитирую Кафку или не показываю фокусы с зеленой фасолью. Для человека, который никогда добровольно не убирался в собственной спальне, такое дотошное поведение было примечательным.

Моя улыбка широко расплывается по лицу; легкомысленная, влюбленная линия разлома.

— И с тех пор он был таким же внимательным, верным и преданным каждый день. Четыре года я наблюдал, как ты влюбляешься все сильнее. Сказать, что Эльза хорошо подходит Андреасу, значит преуменьшить. Очевидно, она любит мясные головы. — Смех. — И, видимо, мы ей тоже очень понравились.

Эллиот поднимает свой бокал, тепло улыбаясь своему брату и новой невестке. — Элс, добро пожаловать в нашу семью. Я не могу обещать, что она будет спокойной, но я могу обещать, что ты никогда не будешь так любима, как когда вернешься к нам домой.

Раздаются аплодисменты, звенят бокалы. Эллиот наклоняется, чтобы обнять их обоих, а затем возвращается на свое место рядом со мной.

Под столом он берет меня за руку. Его рука дрожит.

— Это было потрясающе, — говорю я ему.

Он наклоняется и улыбается, откусывая свободной рукой кусочек лосося. — Да?

Я наклоняюсь и прижимаюсь губами к его. Они теплые и немного шершавые, как мягкая наждачная бумага. Это все, что я могу сделать, чтобы не обнажить зубы и не укусить его за малейший кусочек. — Да.

Когда мои губы отрываются от его губ, на них остаются двойные лепестки помады. Я тянусь вверх, неохотно размазывая ее большим пальцем. Мне вроде как понравилось. Эллиот продолжает есть, улыбаясь мне, пока я вожусь с ним, и никогда в жизни я не чувствовала себя такой блаженной.

Ощущение пузырчатое, как от выпитой рюмки — то, как она согревает путь от горла до желудка. Но здесь все кажется теплым. Я притягиваю его руку к себе поближе, к себе на колени, высоко на бедро. Он останавливается с вилкой на пути ко рту, посылая мне лукавую улыбку, но затем берет кусочек и жует, наклоняясь влево, чтобы прислушаться, когда Андреас стучит его по плечу.

Начинается музыка для первого танца, и Андреас с Элзой встают, выходят в центр зала, танцуют соло всего несколько тактов, прежде чем диджей вызывает всех. А потом выходят мисс Дина и мистер Ник, а затем и родители Элзы. Эллиот смотрит на меня, приподняв бровь в явном вопросе… и вот мы начинаем.

Он ведет меня к месту в центре танцпола, обхватывая меня рукой за талию, пока я не оказываюсь прямо напротив него: грудь к груди, живот к животу, бедра к бедрам.

Мы раскачиваемся. Мы даже не танцуем. Но наша близость воспламеняет мое тело, и я чувствую, что и его тоже. Прямо напротив меня, он наполовину тверд, его поза демонстрирует голод, который он испытывает.

Я тоже хочу быть ближе. С одной рукой, зажатой в его руке, другая на его плече, скользит по шее, затем — медленно — в его волосы. Эллиот прижимает наши соединенные руки к груди и наклоняется, прижимаясь щекой к моей.

— Я люблю тебя, — говорит он. — Мне жаль, что я не могу справиться с реакцией моего тела на тебя.

— Все в порядке. — Я отсчитываю пятнадцать ударов сердца, прежде чем добавить: — Я тоже тебя люблю.

Он реагирует на это крошечной заминкой в дыхании, легкой дрожью в плечах — он впервые слышит, как я говорю это.

— Правда?

Моя щека трется о его щеку, когда я киваю. — Всегда любила. Ты знаешь это.

Его губы настолько близко к моему уху, что касаются раковины, когда он спрашивает: — Тогда почему ты меня бросила?

— Мне было больно, — говорю я ему. — А потом я сломалась.

Теперь он реагирует. Его ноги останавливаются на полу. — Что сломало тебя?

— Я не хочу говорить об этом здесь.

Он отстраняется, его глаза мелькают между моими, как будто там могут быть разные сообщения. — Ты хочешь уйти?

Я не знаю. Я хочу уйти… но не для того, чтобы поговорить.

— Когда смогу, — говорю я. — Позже — хорошо.

— Где?

Где угодно. Все, что я знаю, это то, что мне нужно побыть с ним наедине. Нужно в этой беспокойной, напряженной манере. Я хочу быть с ним наедине.

Я хочу его.

— Мне все равно, куда мы пойдем. — Я скольжу другой рукой по его груди, по шее и в волосы. У Эллиота перехватывает дыхание, когда он понимает, что я делаю: притягиваю его к себе, чтобы поцеловать.

Его губы накрывают мои в горячке, руки двигаются, чтобы обхватить мое лицо, прижать меня к себе, как будто мой поцелуй — нежная, мимолетная вещь.

Его поцелуй — это истошная молитва; преданность льется из него. Он посасывает мою нижнюю губу, мою верхнюю, наклоняет голову, чтобы поцеловать еще и еще глубже, прежде чем я отстраняюсь, напоминая ему крошечным движением глаз, где мы находимся и сколько людей это заметили.

Эллиоту на них наплевать. Он берет меня за руку и ведет вниз по ступенькам с освещенной танцплощадки в сад.

Наши туфли шаркают по мокрой траве. Я подтягиваю платье в кулак и бегу за ним.

Мы спускаемся все глубже по тропинке, в черноту, где я слышу только жужжание насекомых и шелест ветра в листьях. Голоса исчезают в свете позади нас.