Любовь и жизнь леди Гамильтон

Глава четырнадцатая

На вид ему было лет сорок, и он выглядел, как светский человек, который в часы досуга занимается наукой. На его элегантном костюме из черного шелка были золотые пуговицы, на жабо и пряжках башмаков — драгоценные камни. На приятном полном лице лежал здоровый румянец, из-под высокого лба смотрели проницательные глаза, в глубине их как будто таилась легкая насмешка.

Он подошел не торопясь, как бы предоставляя Эмме возможность разглядеть его, и отвесил ей низкий поклон, словно кланялся герцогине.

— Прошу прощения, мисс Лайен, что я вошел без доклада, — сказал он спокойным тоном человека, привыкшего к публичным выступлениям. — Я торопился принести свое восхищение к ногам грации и красоты.

Эмма взглянула на него насмешливо.

— Вы очень учтивы, сэр. К чему однако фразы? Вы знаете, что в этом доме все права у мужчины, у женщины лишь обязанности. Вы хотели обедать со мною — что ж, садитесь и ешьте.

Она показала на прибор напротив своего. Очевидно, пораженный ее тоном, он внимательно посмотрел на нее. И больше уже не сводил с нее глаз, проницательных глаз, которые, казалось читали ее самые сокровенные мысли.

— С вашего разрешения я сяду, — сказал он, — хотя я пришел не только ради обеда.

Она презрительно откинула голову.

— Ваши прочие намерения меня не интересуют. Но если вы выйдете за рамки меню, вас ждет разочарование.

Ее рука непроизвольно коснулась ножниц спрятанных под платьем.

— Вы, по-моему, взволнованы, мисс Лайен. Уверяю вас, без оснований. Я в достаточной мере физиономист, чтобы понять, что имею дело с женщиной, попавшей в силу неблагоприятных обстоятельств в ложное положение. Успокойтесь! Я не любопытен и не стремлюсь проникнуть в ваши тайны. То, чего я жду от вас, можно отложить и до конца обеда. Поэтому давайте пока ни о чем другом, кроме этой так вкусно пахнущей курицы и этого искрящегося вина, не думать.

Он положил Эмме на тарелку еду и налил вина. Пока они ели, он занимал ее разговором. Он знал Париж, Германию, Швейцарию; он бывал в Италии, Испании и Константинополе и путешествовал по Америке еще до начала войны. Знаменитые люди и редкие растения, диковинные животные и замечательные камни, театры, картинные галереи, соборы, дворцы знати, народные обычаи — казалось, он все видел и все изучил. Говорил он очень просто, безо всякой назидательности и при этом умел каждый раз подчеркнуть самое существенное. Голос его был звучен, как пение.

Эмме казалось, что этот голос, как прохладная рука, ласкает ее виски, щеки, затылок. Ей не хотелось поддаваться этому блаженному ощущению, но оно было сильнее нее.

Впервые за много месяцев она опять сидела за хорошо сервированным столом, ела из дорогой посуды тщательно приготовленную пищу, пила из серебряного бокала живительное вино.

Да, она не создана для низменной жизни, которой управляют грубые инстинкты. Всеми силами своей души она стремилась к красоте и богатству. Никогда еще не было это ей так ясно, как теперь, когда она очутилась на последней ступени позора и нищеты.

Но и эту мучительную мысль отгонял от нее волшебный голос незнакомца, сидевшего напротив. Теперь Эмма не чувствовала ничего, кроме чистосердечной радости, и наслаждалась этим мгновением.

Они уже покончили с едой, но беседа продолжалась, и Эмма вслушивалась в сладостную музыку речи этого прекрасно образованного человека. Она сидела, слегка подавшись вперед, свободно положив руки на скатерть, так что ее пальцы едва не касались его рук. Он взглянул на часы, стоявшие на камине, и как бы в шутку положил свои руки на ее, охватив длинными прохладными пальцами ее запястья. Она не обратила на это внимания. Не подозревая его в дурных помыслах, она предоставила ему свободу; охваченная приятной усталостью, она внимала его мягкому убаюкивающему голосу.

Он говорил об этих руках, которые он держал в своих, и описывал их красоту: кожа, мягкая и эластичная, покрывает тыльную сторону кисти без морщинок, без складочек; концы тонких пальцев розовые, и слегка выступают блестящие, красиво закругленные ногти; у косточек обозначились легкие ямочки, и кожа в них блестит как шелковая; а тонкое запястье соединяет кисть с изящной бледной верхней частью руки, которая постепенно скрывается в глубине широкого рукава.

Он назвал эти руки шедевром, который природе так редко удается создать. И лицо Эммы было совершенным творением, так же, как и стан. Все безупречно, все как будто отлито в волшебной форме.

Он умолк и вопросительно взглянул на Эмму, как бы чего-то ожидая. Она улыбнулась, словно не веря льстивым речам.

— Удивительно, милорд! Мое лицо и руки, быть может, и соответствуют вашему описанию, но как же вы можете судить об остальном?

— Я знаю. Я вас видел. — И в ответ на ее изумление пояснил: — На этом ковре в центре комнаты стояла ванна. Вы рассматривали себя в зеркале, оно висит как раз посредине стены. Разве человек, стоящий позади зеркала и обладающий хорошим зрением, не может увидать вашу красоту?

Кровь бросилась ей в лицо. В полном смятении она вскочила с места.

— Но ведь зеркало вделано в стену!

Он тоже поднялся.

— Посмотрите внимательно. Вы видите обильную резьбу на раме? В этих выпуклых розетках…

— Отверстия! Там отверстия!

— А в стене позади зеркала дверь.

Она отпрянула от зеркала и побледнела. В ее глазах вспыхнул огонь.

— Это подло!

— К чему сильные выражения, мисс Лайен? В этом-то доме! Разве не порядочнее посмотреть тайком и, если желаемое не найдено, молча уйти, чем бросить в лицо жертве мучительного осмотра оскорбительный отказ? Я часто стоял за этим зеркалом, которое я сам и подарил миссис Гибсон, и до сегодняшнего дня молча уходил. Но сегодня я остался — впервые. С желанием познакомиться с вами и прийти к согласию.

Со странной улыбкой он поклонился ей. Однако он не подошел к ней, их разделяла ширина зеркала. Несмотря на это, она отпрянула, и между ними оказался стол. Полная решимости, она пристально смотрела на него, в то время как ее рука скользнула под платье.

— Согласие? Никогда больше не соглашусь я на бесчестие!

Он снова улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мисс Лайен, — сказал он спокойно. — Даю вам честное слово, у вас нет причин бояться. Напротив, ваши намерения совпадают с моими желаниями. Так что положите ножницы, вы можете случайно ранить себя.

Она смущенно вынула руку.

— Как вы узнали?

— Я уже был за зеркалом, когда вы угрожали миссис Гибсон.

— И тогда вы решили хитростью добиться того, что показалось вам опасно взять силой.

— Вы все еще мне не доверяете. Разве, подмешав в вино немного опиума, я не достиг бы цели быстро и без хлопот, если бы хотел ее достичь? Идите сюда, мисс Лайен, давайте вернемся к нашему вину и побеседуем еще. — Он наполнил бокалы и, подняв свой, сказал с веселым взглядом: — За долгое и полезное знакомство!

— Я не понимаю…

— Давайте поговорим, — уклонился он от ответа, — и позвольте мне еще немного подержать вашу прекрасную руку. Вам это не повредит, а мне доставит удовольствие. Как вы думаете, что дали бы наши леди и лорды за то, чтобы сделать своих детей более красивыми? Именно у нас в Англии с давних времен стараются улучшить расу. В отношении лошадей и собак это в какой-то мере уже удалось, и только у людей — никакого прогресса.

Теперь она окончательно успокоилась.

— Животные вынуждены смириться с тем, что их облагораживают, — сказала она весело, — человек же хочет делать лишь то, что доставляет ему удовольствие.

Он кивнул.

— Близорук род человеческий. Несмотря на это, каждый отец мечтает о детях, более красивых, добрых и умных, нежели он сам. Не думаете ли вы, что врач, который смог бы гарантировать своему пациенту более совершенное потомство, имел бы огромную практику и в короткое время стал богатым человеком?

— Вы имеете в виду доктора Грэхема? — спросила Эмма со смехом. — Говорят, он нашел такое средство. Мне кажется, он друг или ученик Месмера и выдвинул теорию, связанную с магнетизмом.

Он снова кивнул.

— Верно. Мегалантропогенез. Ужасное слово, не правда ли? Оно греческое и означает создание великих людей. Великих в физическом, умственном и духовном смысле. Вы знакомы с доктором Грэхемом?

Она покачала головой.

— Я только слышала о нем. Он проводит сеансы в Олд-Бейли и на восковой фигуре в натуральную величину показывает строение человеческого тела, от системы кровообращения и до самых сокровенных органов. Говорят, эта фигура, богиня Гигиея[18], покоится на ложе, которое он называет «Ложе Аполлона». Конечно, все это шарлатанство.

Что-то в его лице дрогнуло.

— Шарлатанство? Однако несмотря на это, высший свет Лондона ломится на его лекции, а его врачебная практика растет день ото дня.

Она весело пожала плечами.

— Наверно, ни положение, ни богатство не могут защитить от глупости.

По его губам пробежала улыбка, взгляд стал насмешливым.

— Вероятно, вы правы, мисс Лайен. Вероятно, доктор Грэхем всего лишь шарлатан, который извлекает из человеческой глупости золотые фунты. Но насколько я его знаю, он никогда в этом не признается.

Эмма посмотрела на него с удивлением.

— Вы его знаете?

Он смахнул пылинку с рукава.

— Я его знаю. Я и есть тот самый Грэхем.

Эмма вскочила с места.

— Вы? — запинаясь, пробормотала она смущенно. — Простите… Если бы я знала…

Он усадил ее обратно.

— Мы свои люди; еще в древнем Риме авгуры улыбались друг другу, когда их никто не видел. Так что давайте посмеемся! Ваш пульс, как я только что установил, делает шестьдесят восемь ударов в минуту, то есть абсолютно спокоен, так что вы выслушаете меня без волнения. Вероятно, теперь вы догадываетесь, почему я подарил миссис Гибсон это зеркало и почему я захотел пообедать с вами, не выходя за рамки меню. Моя теперешняя богиня Гигиея — восковая, тем не менее она приносит немало денег. Но если бы она была из плоти и крови, если бы она своей красотой затмевала Диану, Венеру и Гебу, — вы не думаете, что тогда золотой дождь Данаи превратился бы в ливень? Я долго безуспешно искал это идеальное существо. Но сегодня… — он с комической торжественностью стал перед ней на колени. — Мисс Лайен, желаете ли вы быть моей Гигиеей?

Какое-то время она смотрела на него, как будто не понимая, о чем он говорит. Потом закрыла лицо руками и разрыдалась.

Это показалось ей самым тяжким испытанием. Она увидела себя одной из тех несчастных, которых в варварские времена обнаженными ставили к позорному столбу. Опозоренным, им оставалось только умереть.

Через некоторое время доктор Грэхем осторожно отвел ее руки от лица.

— Давайте подумаем, не можем ли мы посмотреть на это спокойно, — сказал он мягко, как будто нежно разглаживая ее натянутые нервы. — Вы воспринимаете мое предложение как позор. Представим себе, что вы его отвергаете. Что тогда? Вы остаетесь здесь, в этом доме, из которого нет возврата к порядочной жизни. Вам не принадлежит тут ничего. Даже та рубашка, которая на вас, не ваша. Все это — собственность миссис Гибсон, вы ее рабыня, и она вас эксплуатирует. И чем больше ваше стремление к красоте и блеску, тем в большую зависимость от нее вы попадаете. В конце концов вам уже не вырваться. Кому вы будете принадлежать? Перед кем снимать одежду? Первый попавшийся, который придет с улицы и уплатит двадцать шиллингов, — он и будет вашим господином. Матросы, пьяницы…

— Прекратите! — закричала она и закрыла глаза, представив себе ту картину, которую он нарисовал.

— Хорошо, я не стану продолжать. Еще только одно. Сейчас вы молоды, красивы, добры. Во что вы превратитесь через год? Если же примете мое предложение, вы будете богиней Гигиеей доктора Грэхема. Это значит, что ежедневно в течение часа ваша красота служит науке. Мне был бы понятен ваш страх, если бы вы были уродливы. Стыдливость — это осознание своих телесных недостатков, так говорит философия. Но вы совершенны и предстанете перед свободными от предрассудков, образованными людьми, прикрытая покрывалом, защищенная барьером от прикосновений. Разве не то же делают танцовщицы в театре, и разве кто-нибудь бросит им упрек? Мнесарета на празднике Венеры в Афинах вышла обнаженная из моря, олицетворяя богиню красоты, и так явилась перед всеми. Когда же она по обвинению в безбожии предстала перед судом, защитник Гиперион сорвал с нее одежды, и она стояла перед судьями без покровов. Старцы Ареопага в восхищении упали перед ней на колени и оправдали ее, потому что в красоте они увидали проявление божественного начала, перед которым должно умолкнуть вожделение. Они были людьми свободного образа мыслей, они знали, что чистота идеала возвышает земное. Вы тоже, подобно Мнесарете предстанете перед ареопагом благородных и образованных людей. Так где же тот позор, которого вы так боитесь? В публичном доме миссис Гибсон или в храме доктора Грэхема, в котором вам воздвигнут алтарь, как кумиру? Я предоставляю вам самой ответить на этот вопрос.

Он поднялся и с улыбкой поклонился ей. Таких слов она еще никогда не слыхала. Как будто герольды возвестили ей неприкосновенность и величие красоты. Из этих речей вставало нечто большое, возвышенное; как бы отряхнув прах земного, она увидела себя в озаряющем свете чистой идеи. Ее охватило благоговение перед совершенством ее тела, перед этим сияющим сосудом, в который природа вместила свое высшее откровение. Быть прекрасной — это свято.

И все-таки что-то в ней противилось. Вдруг ее увидит Овертон?

— Если бы можно было закрыть лицо…

Доктор Грэхем на мгновение задумался.

— Согласен, — сказал он. — Для моих лекций это не имеет значения. Вы можете также молчать, чтобы вас не узнали по голосу. Если же вы опасаетесь замечаний публики, я вас буду погружать в гипнотический сон. Пожалуй, хорошо было бы вам сменить имя, хотя бы ради вашей матери. Как вам покажется, например, Харт? Мисс Эмма Харт, богиня здоровья — это звучит хорошо. Ну, что же вы решаете?

Она была очень бледна и не смотрела на него.

— Дайте мне время подумать, — попросила она.

— До завтрашнего утра? Хорошо. Пока мы договоримся на три месяца, ежедневно часовой сеанс. Гонорар — пять фунтов за сеанс, на всем готовом. По окончании трех месяцев вы располагаете капиталом в четыреста пятьдесят фунтов и снова полная хозяйка себе. Договор заверяется нотариусом и дает вам все гарантии. Гонорар за первые пятнадцать сеансов я позволю себе вручить вам сразу. Если вы отклоните мое предложение, вы вернете деньги завтра до полудня; в противном случае я считаю, что получил ваше согласие, и забираю вас отсюда. Я убежден, у вас достанет ума на то, чтобы дать согласие. Итак, до завтра, мисс Харт, до завтра.

Он отсчитал семьдесят пять фунтов, положил их перед ней на стол и взял ее руку, чтобы с улыбкой поднести ее к губам. Затем попятился к двери.

Эмма молча смотрела ему вслед. Однако, когда он взялся за дверь, она вскочила и протянула к нему руки.

— Еще одна длинная ночь в этом доме? Возьмите меня с собой!