Глава 15

Когда мы приезжаем домой, я обнаруживаю сообщение от Саймона. Поскольку вчера вечером я их подвела, он предлагает пойти в кино сегодня. Я немедленно перезваниваю и принимаю предложение. Мне нестерпима мысль провести остаток дня в обществе Уильяма. Джеку я говорю, что, разумеется, ему нужно побыть наедине с сыном. Стараюсь не показывать, как меня радует его согласие.

После кино мы с Минди и Саймоном заходим в индийский ресторан на Шестой улице. Саймон делает вид, что его затащили сюда против воли. Он называет этот квартал «поносным» и ковыряется в карри, бормоча что-то о том, что все индийские забегаловки нужно запретить указом министерства здравоохранения.

С меня на сегодня хватит разговоров о поносе.

— «Поносный квартал» — это старая шутка, Саймон. Провинциальная.

— Не будь таким снобом, Эмилия, — отвечает Саймон. — Ты сама родом из Нью-Джерси.

— Да, я из Нью-Джерси, но я люблю Нью-Йорк. Люблю «Бомбей палас». Я с удовольствием ем тикку из курицы и не жалуюсь на тараканов и сальмонеллез.

Саймон закатывает глаза, но, несомненно, он рад. Когда мы вышли из кинотеатра, они с Минди зааплодировали, стоило мне сказать, что я голодна и хочу индийской еды.

Минди берет последний кусочек жесткой курятины.

— Ты знаешь, что тикка вообще не индийское блюдо? Ее придумали индусы в Англии, потому что клиенты не могли оценить тонкие запахи и вкусы настоящей индийской кухни. В тикке есть кетчуп. Или томатный соус. Не помню, что именно.

Я вымазываю остатки соуса кусочком подгорелого хлеба.

— Тикку готовят с томатной пастой, — говорю я. — С кардамоном, куркумой, тмином, мускатным орехом. И если ее придумали индийцы — значит, она индийская, и не важно, для кого они старались. Это все равно что сказать, будто пицца не итальянское блюдо. Я была в Италии. Итальянцы постоянно едят пиццу. И макароны. И плевать, что Марко Поло украл рецепт лапши в Китае. Макароны — итальянское блюдо. Точка.

Радость, с какой Саймон и Минди встречают эту гневную отповедь о происхождении различных блюд, столь велика, что им остается только вскочить, взяться за руки и станцевать хору вокруг стола. Они полагают, что вернулась прежняя упрямая Эмилия, которая славится благословенной прямотой суждений и неустанно поддерживает в друзьях впечатление человека, забавного своей резкостью. Они не понимают, что мне ничего не остается, кроме как вести остроумный, искрометный разговор, пока они не утомятся, манипулировать полными тарелками бириани и роган-джоша, притворяться, будто я не замечаю, что изображение бога Ганеша над кассой точно такое же, как на той крошечной футболке, что я купила для Изабель, когда была на шестом месяце беременности. И я буду дальше играть спектакль, лишь бы только друзья остались сегодня со мной, не вынуждали меня вернуться домой, к ребенку, чьи поразительные таланты напоминают мне о том, какой я ужасный человек. Следует держаться подальше от дома, где живет этот ребенок, а моя дочь превратилась в воспоминание, застывшее и холодное, с неподвижным язычком во рту и навеки замершим дыханием.

— Пойдемте танцевать, — воскликнула Минди.

Саймон фыркает:

— Это глупо, — и пинает ее под столом. Ноги у него такие длинные, что он ударяется коленом об стол, и на стеклянную столешницу проливается фиолетовый соус.

— Очень ловко, — замечаю я и промокаю лужу салфеткой, чтобы она не растекалась. Салфетки здесь розовые, сделанные из какого-то материала, который отталкивает воду. — По-моему, танцевать — отличная идея.

Саймон качает головой:

— Тебе ведь не хочется, Эмилия.

— Нет, хочется. Сейчас мне хочется именно танцевать.

— Но мы не можем… — Он многозначительно смотрит на Минди. Она округляет глаза, изображая невинность, и хлопает густо накрашенными ресницами.

— Разумеется, можем, — отвечаю я.

— Но мы неподобающе одеты.

— Не будь идиотом. На тебе джинсы и футболка. Если бы ты четыре часа простоял перед зеркалом, то в итоге выбрал бы именно это. А мне, во-первых, плевать, как я выгляжу. Во-вторых, под свитером у меня футболка — на случай если будет жарко. Минди одета как обычно, то есть как желающая «снять» парня. Кстати, — обращаюсь я к ней, — как отреагировал Дэниэл на красную кожаную мини-юбку? Он не счел, что ты слишком шикарно оделась для похода в кино?

Она пожимает плечами.

— Мы отлично выглядим, — продолжаю я. — Мы выглядим прекрасно. Мы готовы. Пойдемте танцевать.

Саймон скрещивает руки на груди, качает головой и мрачно смотрит на Минди.

— Что? — Я проявляю недовольство.

Минди накручивает на палец бумажку, нарушая кровообращение. Кончик пальца краснеет. На губах подруги легкая улыбка.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Мы не можем танцевать, Эмилия, — говорит Саймон очень мягко, словно обращается к ребенку. Так он разговаривал со мной после смерти Изабель.

— Почему?

— Минди беременна.

— О…

Кем надо быть, чтобы поскупиться на поздравления? Чтобы отказать подруге в праве радоваться — после двух лет отчаянных попыток? Кем надо быть, чтобы напомнить ей, что до сих пор она трижды точно так же радовалась, а потом все заканчивалось лужей на полу ванной, кровавым пятном на трусах или помойным ведром в больнице?

— Это значит, что мне не придется идти с тобой на это шествие в парке? — лепечу я.

— Нет, не придется, — отвечает она. — То есть я могу пойти туда в следующем году. Но только не в этот раз. Я суеверна.

— Отлично, — бодро заявляю я, — потому что мне изначально не хочется туда идти.

— Да уж, ты сразу дала это понять.

— Во всяком случае, сегодня никаких танцев.

— Но мне действительно хочется танцевать, — возражает Минди. — Надоело лежать и не двигаться. Раньше я не занималась физкультурой, не бегала, не поднималась по лестнице, мало ходила. Но даже если неподвижно лежала в постели, все равно теряла ребенка. Теперь попробуем по-другому. Я хочу танцевать. Танцевать, пока не взмокну, пока не закружится голова, пока не потечет пот. Тогда посмотрим, что получится. Может, на этот раз я его сохраню.

Мы с Саймоном смотрим друг на друга. Саймон качает головой, а потом жестом побежденного вскидывает руки.

— Сегодня в «Опалине» вечеринка. — Он вздыхает. — Если ты не бывала в «Опалине», то считай, и не жила.

«Опалин» — это клуб с электрической музыкой, неоновыми огнями и многочисленной танцующей публикой в лучах ослепительного света. На стойке танцуют стриптизеры и одна-единственная женщина в шортиках леопардовой расцветки. Через прорехи на джинсах виднеются задницы, через дыры на футболках — умащенный маслом торс. Парни на танцполе втягивают нашу троицу в самую середину, будто не замечая, что мы с Минди — единственные женщины в клубе, не считая стриптизерши и нескольких прилизанных лесбиянок, которые полулежат на банкетках.

Мы танцуем вместе, втроем, стискивая Саймона бедрами, точно сосиску в булочке, пока его не освобождает какой-то тип с гривой угольно-черных волос. У этого парня пирсинг на соске и, судя по всему, особый нюх на одиноких, склонных к самообману людей. Он надеется, что Саймон отдастся ему в задней комнатушке второсортного клуба в обмен на номер телефона, который скорее всего окажется телефоном какого-нибудь корейского кафе на Пятьдесят седьмой улице.

Мы с Минди танцуем одни, наконец она кричит:

— Я устала. Пойду выпью воды.

Я киваю и иду следом, но она меня отталкивает:

— Нет, оставайся. Тебе весело.

Я продолжаю танцевать и кручусь юлой, но без друзей мне становится жарко, и я скучаю по Джеку. Слегка сбавляю темп и мечтаю оказаться дома, в постели. Провести вечер как обычно, лежа рядом с мужем, думая о дочери и жалея себя. Не то чтобы мне действительно нравились такие вечера. Наоборот, они печальны и утомительны. Но в этой знакомой боли есть несомненное удовольствие — то же самое испытываешь, когда сдираешь давнюю болячку или слизываешь кровь из ранки, ощущая металлический привкус. Опустошенность, которую я чувствую на танцполе в «Опалине», незнакома: я не узнаю эту боль, и она мне не нравится.

Кто-то берет меня за плечи. Я поворачиваюсь и вижу мужчину, который танцует, двигая бедрами в одном ритме со мной. Он выглядит моложе — лет двадцати пяти или двадцати шести, — красивый, стройный, с узкими губами и сонным взглядом. На нем ярко-зеленая бейсболка, сдвинутая набок. Парень щелкает зубами, и я смеюсь. Он, несомненно, гей — мужчины нормальной ориентации не носят обтягивающих футболок и брюк с такой низкой талией, что видны волосы на лобке. Незнакомец гладит меня по бедрам, а потом начинает выделывать руками такие движения, будто исполняет индийский танец. В свете ламп сверкают кольца у него на пальцах. Я тоже поднимаю руки, и мы танцуем вместе, повторяя движения друг друга, наши бедра колышутся в унисон. Мы танцуем одинаково, в едином ритме, одновременно отрывая ноги от пола. Мы изящны. Мы — идеальная пара, король и королева танцпола. И еще мы похожи на фигуристов. Мой партнер берет меня за руки и извивается как змея, придвигаясь ближе. Сначала соприкасаются наши колени, потом бедра, животы… Мои губы прижимаются к его ключицам. Я открываю рот и языком касаюсь его шеи. Кожа на вкус соленая, почти горькая. Чувствую языком, как бьется пульс, и это ощущение пронизывает все мое тело — шею, грудь, живот, пах. Я слабею, колени подгибаются, и он меня подхватывает.

— Р-р-р… А ты горячая маленькая киска.

Я смеюсь, будто тоже всего лишь пошутила, будто не испытала только что потрясающего влечения к незнакомому гомику в уродливой футболке. Я машу ему на прощание и ныряю в толпу, выискивая взглядом Минди и Саймона. Не знаю, что случилось, но я должна выбраться отсюда раньше, чем что-нибудь произойдет.


Джек оставил для меня в коридоре включенной маленькую лампу, и при ее тусклом свете я снимаю пальто и иду в спальню. Джек, разумеется, спит: уже за полночь, а завтра ему рано вставать, чтобы по пути на работу отвезти Уильяма в сад. Я стягиваю мокрую от пота одежду и засовываю ее подальше в корзину для грязного белья, а потом забираюсь в постель.

Джек всегда шутил, что я внушила ему большие надежды: поскольку нашим первым настоящим сексуальным контактом был минет, он ошибочно решил, что я большой любитель орального секса и что это должно стать непременной частью нашей половой жизни.

— Ты меня перехитрила, — говорил он.

Раньше мне казалось, что это смешно. Сегодня я намерена воссоздать наш первый раз. Я должна заняться с мужем любовью, потому что мне хотелось переспать с этим гомиком из «Опалина». Мне нестерпима мысль о том, что Джек проникнет в мое тело, у меня сжимаются внутренности, когда я об этом думаю. Пока что я к этому не готова. Но я вполне могу сделать минет.

Когда Джек просыпается и обнаруживает, чем я занята, он настолько благодарен, что его ярко-синие глаза, которые я так люблю, наполняются слезами. Кончив, он берет меня за голову, гладит по волосам и признается в любви. Потом укладывает меня на спину и легонько целует, пока не доходит до пупка.

— Хватит, — шепчу я.

— Но я хочу…

— Нет.

— Да что с тобой?

— Я в порядке. Все хорошо.

Он ложится щекой мне на живот.

— Звонила Элисон. Еще с тремя детьми случилось то же, что и с Уильямом. Она думает, виноват хумус с песто. Попросила прощения.

Я испытываю огромное облегчение при мысли о том, что мороженое ни при чем.

— Хумус с песто? Ей что, было сложно заказать пиццу?

Джек негромко смеется, и от его дыхания кожа у меня на животе покрывается мурашками. Я ерзаю.

— Ты уверена, что не стоит доводить тебя до оргазма? — интересуется Джек.

— Уверена. Мне и так хорошо.

Он снова меня целует, но не настаивает.

Я смотрю в темноту, чувствую тяжесть его головы у себя на животе и вспоминаю начало наших отношений. После того, первого, раза у него в кабинете, когда Мэрилин закрыла дверь и оставила нас в двусмысленной позе, мы отошли друг от друга и занялись работой. Будучи сознательным сотрудником, я забрала страницы с пометками, вернулась к себе и педантично переписала резюме, согласуясь с замечаниями Джека.

Мы не виделись две недели, пока он не позвонил мне по внутреннему телефону вечером во вторник. Я избегала его, старалась вообще не показываться на семнадцатом этаже, предпочитала распечатывать дела с сайта, нежели идти в библиотеку и снимать с полки нужный том. Я решила, что зашла слишком далеко. Я терпеливо охотилась столько лет, точь-в-точь как краснохвостый ястреб охотится на луговую собачку, отчетливо видя все на милю вокруг, и потеряла все, ударив слишком рано, подойдя слишком близко, ворвавшись туда, где меня не хотели видеть.

— Привет, — произнесла я в трубку, чувствуя легкое удушье, словно тринадцатилетняя девочка во время первого телефонного разговора с парнем.

— Привет, — ответил Джек. — Э… А ты сегодня допоздна на работе.

— У меня много дел.

Я не работала. Я делала покупки онлайн в ожидании звонка от Саймона (мы собирались пойти есть суши).

— Ага.

— Тебе что-то нужно?

— Нет, если ты занята.

— Я соврала. Сижу в Интернете. Я вообще не работаю. Что ты хочешь?

Джек засмеялся.

— Мне нужна помощь. Ничего интересного. Точнее, все ужасно. Целый склад, полный старых жестких дисков и исписанной бумаги. Заметки и наброски. Невероятное барахло. Мне нужен человек, который поможет все это разобрать.

— Я приеду и отберу все заявления и запросы. Завтра сойдет? Или ехать прямо сейчас? И куда? Это рядом или мне понадобится путеводитель?

— Это в Эмервилле, в Калифорнии. Неподалеку от Окленда. И ты едешь не одна, а со мной. Читать бумаги можно в самолете. То есть если готова вылететь завтра утром.

— Ты занимаешься такими мелочами?

Компаньоны фирмы обычно не роются в пыльных грудах бумаг и старых папках. Такую работу обычно поручают нижестоящим.

— У меня важный клиент. Мэрилин заказала для нас билеты. Она вышлет твой по электронной почте.

— Ты уже купил для меня билет?

Наступила тишина. Ни гудения, ни жужжания.

— Аэропорт Кеннеди или Ла-Гуардиа? — уточнила я.


Это было в марте. В окрестностях залива Сан-Франциско бушевала весна. Японские вишни уже стояли в цвету, покрытые красными листочками. Сливы и кизил начинали цвести и делали это бурно, смущая тюльпаны и нарциссы своей истерической поспешностью. Наш отель величественно возвышался на холме — внушительный викторианский особняк, похожий на белый свадебный торт с голубой глазурью, или на замок посреди аккуратных клумб с розами.

Мы с Джеком прибыли в отель на закате, после целого дня, проведенного в бизнес-классе за расшифровкой неразборчивых документов под чересчур яркими флуоресцентными лампами. Поужинали на маленькой террасе с видом на огни Сан-Франциско. Вечер был прохладный, но рядом с нашим столом стоял обогреватель, так что мы ели неторопливо, и наш разговор то оживлялся — мы делились детскими воспоминаниями, рассказами о любимых книгах, офисными сплетнями, — то замирал. Иногда наши голоса затихали, если кто-либо из нас вспоминал, что эта поездка вот-вот может стать противозаконной. Мы были в отеле, далеко от дома, и с первой минуты нашего прибытия в Эмервилл стало ясно, что здесь работой не пахнет. Джек провез меня через всю страну, выдумав для этого предлог, и я приехала, надеясь, что это действительно так.

Когда стало уже невозможно сидеть за столом, когда мы заказали и съели тарелку сандвичей, которые никто из нас не хотел, когда выпили по второй чашке кофе, когда Джек просмотрел перечень дижестивов и отказался от ликера, мы покинули ресторан. Вошли в лифт, и я нажала кнопку третьего этажа. Мы молча стояли в маленькой деревянной коробке, а потом так же молча шагали по длинному коридору. Мы оставили чемоданы с посыльным, когда пошли есть, и теперь тащили их за собой — приглушенный скрип колесиков по ковру был единственным звуком, нарушающим тишину в коридоре. Я взглянула на маленькую карточку, которую держала в руке, а потом на цифры на дверях, мимо которых мы проходили. Когда добрались до моего номера, я остановилась.

— Вот и мой номер. А где твой?

— На том же этаже, где и косметический салон, — отозвался Джек.

— Но это этажом ниже.

— Знаю.

Он наклонился и поцеловал меня. Я отпустила ручку чемодана и приоткрыла губы. Джек оперся ладонями о стену по обе стороны от моего лица и прижался к моим губам, полизывая и покусывая, путешествуя языком по зубам и деснам, пробуя меня на вкус. Он буквально пожирал меня. Мы долго целовались, стоя в коридоре перед дверью. Я так сильно его желала — просто сходила с ума от вожделения и от того, что наконец он поцеловал меня.

Потом Джек отодвинулся.

— Ну, пока достаточно. Согласна? Сомневаюсь, что могу сделать что-нибудь еще прямо сейчас.

— Только не говори, что ты женат, никогда не делал этого раньше и боишься причинить боль жене.

— Я женат. Никогда раньше этого не делал. И боюсь причинить боль жене.

— Все так говорят.


На следующее утро Джек получил звонок: истцы неохотно приняли предложение нашего клиента. Дело было закрыто. Мы приехали в аэропорт на час раньше, чем нужно, и Джек попросил меня составить ему компанию в клубе «Адмирал». Мы сидели в соседних креслах, с «Нью-Йорк таймс» и кофе. Просматривая заголовки, я ощутила на себе взгляд Джека и подняла глаза.

— Господи! — шепнул он. — Ты такая красивая.

Я улыбнулась и взглянула в газету.

Через несколько минут он встал.

— Я сейчас вернусь.

Я наблюдала за тем, как он идет к дверям, а потом вскочила. Когда подошла к туалету, то увидела, что оттуда выходит мужчина в дорогом костюме.

— Сколько там человек? — спросила я.

— Что?

— В мужском туалете. Сколько там человек?

— Один, — удивленно ответил он.

Я подмигнула ему и нырнула в дверь. Джек стоял над писсуаром, слегка расставив ноги. Увидев меня, он в изумлении раскрыл рот. Я пересекла помещение, ухватила его за ремень брюк и втащила в крайнюю кабинку.

Если бы кто-нибудь заглянул под дверцу, то увидел бы мои ноги в джинсах и на высоких каблуках. Кто-нибудь, вероятно, возразил бы против присутствия двух человек в одной кабинке. Другие, возможно, насладились бы этим зрелищем — скорее всего топтались бы возле раковины и дольше необходимого мыли руки. Но никто в течение нескольких минут не входил в мужской туалет в клубе «Адмирал». А может быть, и входил, но я не заметила. Я была слишком занята — слушала, как Джек шепчет мое имя, и не обращала внимания на щелканье мужских каблуков по кафельному полу.

Загрузка...