Глава 5

Когда Джек возвращается, Уильям собирает из конструктора робота. Он уже дважды сообщил мне, что рекомендуемый возраст для этой необыкновенно жуткой игрушки — от семи до двенадцати лет, и я выразила удивление и восхищение его мастерством. А заодно намекнула, что хвастунов никто не любит. Я сижу на кухне и извлекаю из картонной упаковки только что доставленный ужин. Одна коробка плохо закрыта, и по дну пакета размазан соус из-под креветок. Остывшая ореховая подливка прилипает к пальцам. Изведя полбутылки моющего средства в попытках отчиститься, я осознаю, что похожа на леди Макбет.

Мама научила меня готовить. На кухне она в своей стихии. В детстве она добавляла ароматные специи в домашнюю колбасу и изучала альтернативные методы незаконной охоты на карпа, который каждую пятницу плавал в специальной емкости. Она быстро освоила секреты французской кухни. Две мои самые ценные книги — это потрепанные издания Элизабет Дэвид «Французская кулинария» и «Итальянская кухня», которые мама подарила мне перед отъездом в колледж. Ее пугала сама мысль о том, что мне, с детства привыкшей к салтимбокке[3] и петуху в винном соусе по-бургундски, придется питаться бог весть чем. Хотя мама, как и большинство еврейских девушек ее поколения, выросла на строгой диете из вареной курятины и гречневой каши — и хотя собственную семью ей пришлось растить в эпоху кулинарного застоя семидесятых годов, — она в жизни не пережарила лук и не пользовалась бульонными кубиками. Каждый овощ, который она подавала на стол, буквально таял во рту. Мама сама выращивала зелень и могла ездить по магазинам часами, чтобы найти лучшие помидоры или самые свежие сморчки. Если бы она не вышла замуж, то могла бы стать одним из прославленных шеф-поваров, которые в конце XX века изменили вкусы американцев. Разумеется, она могла бы открыть собственный ресторан, если бы после развода была достаточно молода, чтобы с прежней энергией заниматься кулинарией. Мне нравится так думать. Сама мама говорит, что вернулась бы к учебе и получила магистерскую степень по библиотечному делу.

Я так и не сумела достичь ее уровня мастерства, но первое же блюдо, приготовленное Джеку, стало для него откровением. Его квартира была еще не обставлена, так что мне пришлось привезти собственные кастрюли и сковородки. Я приготовила холодный суп с помидорами, перцем, огурцами и базиликом, телячьи тефтели с артишоками, зелеными оливками и шалфеем и фруктовый салат. На десерт испекла лимонный пирог. Все это я готовила на глазах у Джека и сновала по кухне в длинном белом фартуке, с волосами, собранными в пучок. Джек сидел за столом и послушно открывал рот, чтобы я могла сунуть туда ломтик хлеба с уксусом, оливку, кусочек огурца или ложку взбитых сливок. Я была лесной колдуньей, а Джек — моим послушным Гензелем. С той лишь разницей, что толстеть он не собирался, а единственный акт людоедства совершился в переносном смысле.

Я уже несколько месяцев не готовлю сама. Но делаю покупки, будто собираюсь. Каждые несколько дней хожу в магазин и наполняю корзинку сочными овощами, мягкими сырами, лососиной, курами для жарки. Я бы охотно накормила Джека. Я хочу ласкать его нёбо и наполнять живот едой, которая, несомненно, принесет ему удовольствие. Но я не в силах смотреть на свои великолепные сковородки, духовку, кухонные принадлежности, которые мама привезла мне из Новой Каролины, куда она недавно ездила на мастер-класс по кулинарии. Поэтому зелень вянет, филе и котлеты бледнеют и начинают вонять. Каждые две недели уборщица выбрасывает из холодильника очередную тухлятину.

Когда Джек поворачивает ключ в замке и входит в квартиру, он медлит, и я понимаю, что муж принюхивается, надеясь уловить в воздухе аромат эстрагона, чабреца, масла, белого вина, лимонной цедры. Или королевских креветок.

— Привет, детка, — говорит Джек, заходя на кухню. — Помочь тебе с ужином?

— У меня все под контролем, — отвечаю я и тянусь за поцелуем.

— Чем вы сегодня занимались?

— Построили ядерный реактор из резинки для волос и палочек от мороженого.

Джек тихонько смеется, и я напоминаю себе, что не стоит шутить насчет развития Уильяма.

В коридоре раздается топот. Уильям влетает на кухню и, точно по льду, скользит по полу к отцу. Он утыкается лицом в живот Джека и трется об него с криком:

— Папа, папа, папа! Я так по тебе скучал!

— Я тоже по тебе скучал, Уилл. — Джек берет сына на руки. Несомненно, это умилительное зрелище. Я понимаю, что должна захлопать в ладоши и ласково улыбнуться своим мужчинам.

— Что на ужин? — спрашивает Джек.

— Тайская кухня, — отвечаю я.

— Отлично.

Зачем он так говорит? Лучше бы сказал: «Черт возьми, Эмилия, я работал весь день, неужели тебе так трудно приготовить ужин?» Лучше бы спросил, чем я занималась, пока он сидел на работе. Но Джек слишком добр, он слишком заботится обо мне и моем разбитом сердце. Нечестно желать, чтобы он вдруг понял, что его доброта делает меня возмутительно эгоистичной.

— Эмилия велела мне замолчать, — ябедничает Уильям.

Джек ставит сына на пол и смотрит на нас обоих.

— Что случилось?

Я продолжаю вытаскивать из пакета доставленные блюда.

— Спроси у него сам.

Джек садится на корточки перед сыном:

— Уильям?

— Я просто рассказывал Эмилии про «И-Бэй», папа. А она велела мне замолчать.

— Уильям предложил продать вещи ребенка на «И-Бэй», — поясняю я. — Коляску. Кроватку. Куклу.

— Что? — переспрашивает Джек. — Уильям, в чем дело?

Он изо всех сил старается не повышать голос, и его подавленный гнев меня радует. И я немедленно чувствую себя виноватой — я подлая и инфантильная, мне нравится разжигать конфликт между маленьким мальчиком и его отцом.

— Нам вовсе не обязательно продавать именно эти вещи, — говорит Уильям. — Можно продать любые вещи, которые нам не нужны. Например, мой старый конструктор. Потому что я больше в него не играю.

Джек проводит рукой по волосам.

— Детка, при чем тут «И-Бэй»?

— Он хотел продать вещи ребенка, — вмешиваюсь я. — Взять детскую одежду, игрушки и выставить их на аукцион!

Джек кладет руку мне на плечо.

— Подожди немного, хорошо? — Он оборачивается к сыну: — Уильям? Ты в самом деле хотел продать вещи ребенка?

Поверить не могу, что мы действительно затеяли ссору, что Джек во мне сомневается.

Ресницы Уильяма мокры от непролитых слез.

— Я хотел заработать деньги на «И-Бэй» и просто стал вспоминать, какие вещи нам не нужны. Я подумал: если ребенок умер, Эмилии не понадобятся эти вещи. Я не хотел ее злить.

Джек смотрит на меня. Я чувствую, что мое лицо горит.

— Эмилия не злится, — говорит он.

— Нет, злится.

— Нет, малыш. Не злится.

Нет, злюсь.

— Эмилия просто грустит о ребенке. Ей трудно говорить об этом. Ты прав, мы не сможем использовать эти вещи, но мы не собираемся продавать их на «И-Бэй».

— Прости, папа. — Уильям дает волю слезам и утыкается лицом в живот Джека.

— Все хорошо, малыш. — Джек берет его на руки. — Все хорошо, мой маленький. Я знаю, ты не хотел огорчить Эмилию.

— Не хотел. Я не хотел огорчить Эмилию, — плачет Уильям. — Я просто хотел что-нибудь продать на «И-Бэй».

— Я знаю. И Эмилия знает. Ведь так, Эмилия? — Джек смотрит на меня поверх головы Уильяма и улыбается — то ли подбадривает, то ли умоляет.

Да, прости меня. Конечно, прости. За то, что твой сын с поразительной регулярностью разрывает мне сердце. За то, что я не могу над этим возвыситься, не могу понять, что он ребенок, а я взрослая. Прости, что моя дочка умерла, а я превратилась в злобную фурию, которая решительно не в силах засмеяться при мысли о том, что детскую кроватку можно продать на «И-Бэй». Ты себе даже не представляешь, насколько мне жаль, Джек. Ты будешь по-прежнему меня любить, если узнаешь, о чем именно я жалею?

Я ставлю на стол три зеленые тарелки.

— Кому с лаймом? — спрашиваю я.

Загрузка...